Мокруха

Глава 10

Лонни не знал, сколько времени просидел в старом кактусовом садике между большим и меньшим зданиями усадьбы. Он прополз туда по-пластунски и спрятался между юкк, и ему очень повезло уколоться всего пару раз. Пушку он нежно, будто котёнка, прижимал к груди. Пробираясь меж кустарников, он совершенно уверился, что никогда не достигнет цели и что Митч давно мёртв. Ему не очень хотелось знать, как поступят с Орфи.

Какого хера таких людей вообще земля носит? Что с этим грёбаным миром?

Вниз по лесенке в гостевом домике светилось окно. Ему казалось, что оттуда доносится голос Орфи. Там сновали тени — всего лишь силуэты во мраке, некоторые были обнажены, другие в каких-то лохмотьях. В данный момент теней высунулось четверо, поэтому Лонни приник к земле, уколовшись при этом об иголки кактуса правым локтем и чертыхнувшись. Скорчил гримасу, подцепил застрявшую в руке здоровенную иголку и вырвал её. Чуть глаз не выколол. Надо убираться отсюда.

Но в кактусовом садике он чувствовал себя в относительной безопасности. Может, продержаться тут до рассвета? Грёбаные ублюдки, наверное, спят днём.

Или вообще не спят. Его бы это не слишком удивило.

Ещё двое проследовали рядом с садиком, неся что-то длинное, сырое, капавшее на кирпичи. То, что они несли, не обязательно должно было оказаться отрубленной человеческой рукой. Не обязательно.

Они остановились на миг возле бассейна. Один наклонился и вроде бы потыкал тем, что нёс, в тихую, неожиданно спокойную воду. Лонни показалось, что в бассейне просверкнули искорки, но он не был уверен. Двое засмеялись. Это вообще люди? На вид — да.

На террасу попадало больше звёздного света, и Лонни увидел, что это белые мужчины, в одежде. У одного в расстёгнутую ширинку вывалился член, похожий на маленького белого червяка. Они замерли снова у дверей гостевого домика и оглянулись на кактусовый садик. Сверкнули зубы. Они усмехались. Потом мужчины зашли в дом.

Срань господня, подумал Лонни. Ублюдки знают, что я здесь.

Они всё время знали.

Они этого так не оставят.

Лонни пригнулся ещё ниже под прикрытием искривлённых юкк и пополз, будто солдат, преодолевающий заграждения из колючей проволоки. Он отталкивался локтями и коленями, пока не вылез из садика. Потом привстал и на четвереньках пополз через террасу.

У него ведь ещё оставалось оружие. И ему надо было узнать. Он приник к нижнему оконцу гостевого домика. Окна там оказались зашторены. Он услышал голоса. Один из голосов явно принадлежал Орфи. Звучал он так, словно Орфи чем-то обкурился или надрался. Лонни не разобрал слов.

Он поразмыслил, потом переместился к двери, обогнув толстенные, как деревья, стебли роз, растущие прямо из террасы. По дороге он увидел, что на розы нанизано что-то жёлтое. Это были человеческие кости с лохмотьями плоти. Взяв пушку наизготовку, Лонни прошёл в переднюю дверь. За нею оказался холл, заваленный мусором и розовыми лепестками. Из уголка сочился бледно-серый свет.

В мусоре что-то шевельнулось. Лонни замер. Из бутылок, жестянок и тряпья выкопался человек. Вид у него был, как у распоследнего бомжа. Он пополз к Лонни, и юноша увидел, что на несчастном одни подгузники. Заляпанные коричневым детские подгузники. Всё тело человека покрывали шрамы. Он был... Лонни аж головой потряс. Он никогда не видел таких худых людей, кроме как по телевизору, в передачах про голод на далёких континентах. Это был уже не человек, а ходячий скелет.

— Не... — выдохнуло существо. Волосы у него выпали, глаза смотрели в разные стороны. — Не... — Голос его был как шелест бумаги. Когда он полз по полу, конечности издавали сухое царапанье.

Не позволяй им это с собой сделать.

У Лонни мгновенно пересохло во рту, и он отвернулся, чтобы бежать. Потом услышал, как Орфи зовёт его.

— Лонни... чтоб тебя... Иисусе... ублюдки... не... Лонни!..

В голосе что-то было не так. Слова умоляли, протестовали — но тон был по-детски счастливый.

— У меня пушка, — пробормотал Лонни себе под нос. Может, и Митч там, с Орфи?

Он принудил себя выйти за угол и посмотреть через открытую дверь в комнату.

Помещение озаряла единственная грязная лампа накаливания без плафона под самым потолком. Под лампой стояли какие-то подмостки, высотой примерно как кровать. Несколько секунд Лонни таращился на них, а потом уверился, что подмостки и стулья вокруг сделаны из отрубленных человеческих конечностей. Концы костяных обломков не оставляли в этом сомнений. Те, кто это сделал, пропитали руки и ноги чем-то, чтоб те не разлагались, и грубо примотали друг к другу ремнями из человеческой же кожи. Выглядела конструкция ненадёжно, однако держалась, пока Орфи корчился на ней.

Орфея связали и растянули в позе парящего орла. Он лежал на кровати нагой, пока Людоеды (так про себя называл их Лонни) расселись вокруг на корточках или на стульях из человеческих костей. Они были... соединены с ним. Из выставленных гениталий и ротовых отверстий текли какие-то струйки клееподобного вещества, тянулись к Орфею. Струйки дёргались и колыхались, и Лонни увидел, что они живые, что это...

...что это черви. Черви были частью существ, сидевших вокруг кровати, полудюжины существ, не исключая того, кто называл себя Денвер, Больше Чем Человека. Лонни встречал его и Палочку-Выручалочку на улице, когда те проводили кастинги. Ещё в комнате сидела женщина с сияющими глазами, но без лица. Вместо него была полупрозрачная, словно бы газовая, вуаль, загибавшаяся ото рта на большую часть лица. Черви, испущенные ею, копошились в ранах на горле Орфея. Другая женщина согнулась над гениталиями Орфи и неторопливо жевала их, высовывая попеременно розовый язык и белого червя. Наконец, в изножье кровати сидел какой-то жирдяй. Лонни видел, что у Орфи сломана лодыжка, и жирдяй слизывает костный мозг с её обломка, прорвавшего кожу.

Орфей тупо смотрел на лижущего кость толстяка и стонал от наслаждения.

Они что-то с ним сделали, понял Лонни. Орфей стонал не от боли, а в экстазе, пока Больше Чем Человек тыкал отрубленной рукой сторожа в рану на его боку, будто фаллоимитатором. Орфи извивался в отвратительном экстазе. Он не чувствовал боли, хотя ему переломали все кости. Он ободряюще взирал на Лонни.

— Давай сюда, Лон! — сказал Орфи, и у него изо рта поползло что-то вязкое. — Курни!

Повсюду ползали черви. Они не плоть жрали, а что-то ещё. Что?

Женщина в вуали поглядела на Лонни остекленевшими от наслаждения глазами... словно бы умоляя...

Пристрели меня. Пристрели меня, мальчик.

Её голос?

Пристрели меня, mein jung schenes[47]. В голову. Выстрели мне в голову.

У Орфи живот заходил ходуном от копошения червей. Кричать он уже не мог, только смотрел невидящими глазами на лампочку и икал. Черви вгрызались в него, глаза лезли на лоб, и хуже всего была дикая радость в его голосе.

Существа обернулись к Лонни и заухмылялись. Потянулись к нему. В голове Лонни что-то загудело. Сверкнула вспышка наслаждения.

НЕТ.

Он вроде бы крикнул это. Так громко, что чуть голосовые связки не сорвал. Потом вскинул пушку и...

...меня, herrliches[48] мальчик...

...и выстрелил из ствола калибра 0.45 не туда, куда пушка, казалось, поворачивалась сама собой, а в Орфея. Ощутил отдачу, увидел, как брызнули мозги. Потом обстрелял остальных, пока не кончились патроны. Последним выстрелом он расколотил лампочку, и в комнате воцарился мрак. Он швырнул оружие во тьму, развернулся и кинулся наружу.

Он расшвыривал мусор, бутылки и жестянки. Под ногами что-то переместилось и хрустнуло, возможно, позвоночник. В голове прозвучал слабый шелест благодарности. Потом он очутился на террасе. Кто-то вылетел из теней под дубовыми деревьями и ухватил Лонни за левое запястье. Он ударил правым кулаком куда-то — он не понял, куда попал. Сзади заухали и завизжали. Он понёсся дальше, прорываясь через колючие кустарники и боясь распороть себе кожу, пока не достиг чёрного кованого ограждения. Он взлетел на него в долю секунды, не переставая вопить от ужаса на одной ноте, как полицейская сирена, и приземлился с другой стороны, не обратив внимания на боль в коленях и лодыжках. Ещё одна ограда — пустяки. Он влез по ней, как загнанная на дерево кошка, и спрыгнул на песок снаружи. Сзади донеслось разочарованное шипение. Они не ожидали от него такой прыти.

— Не меня! — заорал он. — Меня вам не достать, уроды!

Он бежал куда глаза глядят через ароматные колючие кустарники, пока ноги не отказали. Он упал на песок.

Переведя дыхание, он разразился плачем, и слёзы дали ему силы ползти.

Он не знал, куда приползёт. Главное было — не останавливаться.

Прентис сидел, обложившись книгами, в Центральной общественной библиотеке Лос-Анджелеса, с одиннадцати часов утра. Сейчас было почти два. У него саднила поясница и урчало в животе, но он почему-то не мог уйти. Ему представилась Эми, говорящая: Ты всегда так легко сдавался. Как со мной, например.

Он встряхнулся и сфокусировал внимание на книге. Нельзя допустить, чтобы иллюзия присутствия Эми снова одолела его. Он перевернул страницу и увидел их. Сэма и Джуди Денвер. Книга называлась Эти загадочные голливудские вечеринки.

Денверы славились своими вечеринками. Прентис искал любую информацию о них — он хотел произвести на хозяев впечатление своим знакомством с их биографией и, кроме того, рассудить, насколько вероятно, что Митч именно там...

Он почти уже оставил поиски, как наткнулся на эту книгу — толковало исследование, сколь мог судить Прентис, о старых вечеринках времён немого кино. Нечто вроде Голливудского Вавилона. Слишком рано для Денверов. Но они были здесь: ему на глаза попались имена. Вот тут, выделенные жирным шрифтом в подписи под снимком.

Но не Сэм и Джуди Денвер, а Госпожа Штутгарт с будущим мужем, господином Сэмюэлем Денвером. Датировался снимок... 1929-м.

На фото он увидел женщину средних лет и мужчину зрелого возраста, одетых по моде Ревущих Двадцатых[49]. Денвер держал сдвинутые вместе на манер букета восемь бокалов для шампанского, а госпожа Штутгарт наливала пенящийся напиток во все восемь одновременно. Оба заливались смехом. Оливер Харди[50] в притворном изумлении взирал на сценку, а Фэй Рэй[51] пьяно налегала на плечо комика, приподняв изящную ножку. В сторонке стоял ещё один мужчина в чёрном tuxedo, держался он как-то неловко.

Денвер. Только с не до конца завязанным галстуком и взъерошенными волосами, в которых словно солонку и перечницу опрокинули.

Прентис ошеломлённо смотрел на фотографию. Наверное, какая-то ошибка. Слишком стар он для человека, впоследствии произведшего фурор в Голливуде в качестве телепродюсера. Это ведь было лет тридцать спустя. А мужчине на фото по меньшей мере шестьдесят. Продюсер Привет, Гонолулу мог быть его сыном. Но справа, под заголовком Весёлая вдовушка и скорей чувственно-одобрительным описанием кокаиновых непристойностей на вечеринках овдовевшей госпожи Штутгарт значилось:

...урожд. Эльма Хох, вышла замуж за промышленника Альберта Штутгарта. Отношения их выдались бурными, и, по любопытному стечению обстоятельств, именно в бурю бедняга Альберт и выпал за борт трансатлантического лайнера, совершавшего рейс в Нью-Йорк. Несколькими годами позднее она вышла замуж повторно, за Сэма Денвера, и стала миссис Джуди Денвер. Сэм впоследствии сделал карьеру телепродюсера.

...в конце 1930-х и начале 1940-х лоск вечеринок на ранчо Дабл-Ки заметно потускнел, когда лос-анджелесские колумнисты светской хроники затравили некоторых посетителей Эльмы колкими репликами на предмет их тесных сношений с нацистской партией Германии. На заднем плане, за спинами Фэй Рэй и Оливера Харди, стоит человек, о котором известно только его имя: герр Хайнгеман, последователь пламенного фюрера Адольфа Гитлера...

Сэм и Джуди долгое время оставались бездетны, но впоследствии стали привечать на своём ранчо в окрестностях Малибу бездомных и бедных детей, организуя для них нечто вроде летнего спортивного лагеря. Обвинения в растлении малолетних, связанные прежде всего с делом девочки по имени Венди Форрестер, так и не дошли до суда, но в 1976-м «благотворительный летний лагерь» прикрыли.

Значит, это тот же самый человек!

Сколько ж ему лет, этому продюсеру? Девяносто? Сто?

Прентис встал, разогнулся и побрёл к стеллажам с микроплёнками. Тело его взывало о пище, а мозг стенал о кофе. Но ему требовалось удостовериться. И немедленно.

Через несколько минут он устроился за соседним столиком, просматривая на экране проектора старую газету. Плёнка была прескверного качества, пестрила пятнами, увеличенными частицами пыли и чем-то вроде мушиной ножки.

Variety, начало 1970-х. Фото Сэма Денвера на вручении награды в области документального кино, в Гильдии продюсеров. Вероятно, последний случай появления этого человека на публике.

На снимке красовался представительный мужчина с немного высветленными волосами, в отличном костюме. Лет ему можно было дать не более сорока. Он казался моложе, чем на снимке из Этих загадочных голливудских вечеринок.

Прентис извёл ещё десять минут на поиск энциклопедии телевизионной истории в разделе ностальгической литературы. Денверу там был уделён краткий абзац.

Даты рождения составители не указали — единственный случай во всём справочнике. Там значилось лишь: Рожд. (?). Последняя фраза сообщала: женился на вдове немецкого промышленника Альберта Штутгарта в 1946 г.[52], на момент составления данной статьи бездетен.

Это был он.

И что? У парня наверняка неограниченный доступ к лучшей еде и пластической хирургии. Может, он на фото 1920-х казался старше, чем был. Однако, глядя на фотографию, Прентис почувствовал угрюмую уверенность. Отвратительное ощущение... узнавания.

Он решил ещё раз проверить микроплёнки. А вдруг там найдётся статья про тот эпизод с растлением малолетних? Если повезёт, удастся выяснить имена опекунов девочки...

Прентис в третий раз надавил на кнопку звонка. Маленький домик с испанской черепичной крышей, облицованный штуком. На крыльце в ящичках растут герани-заморыши.

Изнутри проблеяли:

— Нулана, выкладывай, с чем припёрся!

И затем деланным мультяшным голоском:

— Нуланавладывайсчепёрся!

Дверь распахнулась. Появилась женщина с попугаем на плече и подозрительно нахмурилась. Ей было лет шестьдесят с небольшим. Волосы выкрашены в странный серебристо-синий цвет, излюбленный некоторыми старушенциями, лицо добродушное, мешковатые глаза — зелёные, точно перья попугая. Женщина носила муу-муу[53], расшитое алыми и синими цветочками. На правом плече старухи сидел ярко-зелёный попугай, кося на Прентиса недружелюбный глаз.

— Всё, что я могу сказать, молодой человек, это что лучше бы вы мне ничего не пытались всучить, — проскрежетала женщина. — Ничего мне от вас не нужно.

— Вы миссис Грисволд?

Она почесала попугаю шейку.

— Я не привыкла отзываться на миссис. Я Лотти Грисволд. Что вам угодно?

— Вообще-то... — А что ей сказать? Открыться? С затаённым вздохом он избрал способ, который представлялся ему перспективней остальных. Ложь, смешанная с правдой. — Я писатель. Верней, сценарист. Меня зовут Том Прентис. Я, э-э, хотел бы написать сценарий биографической картины о вашей племяннице Венди Форрестер.

— Она умерла. Венди умерла! Разве вы этого не выяснили?

— М-м, нет. А когда она умерла?

— Через год после тех чудесных летних каникул, разрази их. Вы это и сами могли бы узнать. Я не дура. Я вам без контракта больше ничего не расскажу.

— Что?!

— Вы меня слышали. Вы хотите получить историю. Вы знакомы с теми, кто согласен за неё заплатить. Я задолжала памяти бедного ребёнка! Я обязана получить за её историю хоть немного.

Прентис чуть не расхохотался, заслышав это выдержанное в духе крендельковой логики рассуждение. Но заставил себя ответить:

— Ясно. Ваша история сгодится для кино. Но мне недостаточно... мы не знаем, соберёт ли фильм кассу...

— Как может не собрать кассу фильм о двенадцатилетнем ребёнке, доведённом до самоубийства развратным телепродюсером? Верите иль нет, а несчастное дитя покончило с собой.

Прентис аж отпрянул от удивления. Он ничего не читал о самоубийстве в той статье. Но ведь это случилось позднее...

— Вы что имеете в виду — верите иль нет?

— Я так думаю, эти уроды убили их обеих.

— Обеих?..

— Мою сестру и её дочку, ясен пень!

— Ясен пень! — подтвердил попугай. — Ясен пень!

Прентис почуял в дыхании женщины водочный перегар. Старушенция облокотилась на дверной косяк и скосила голову на попугайский манер. Взгляд её ожесточился.

— Венди была моей племянницей, но я её любила, как родную дочь. И я не верю всей этой чухне насчёт того, что Сьюзен убила себя, найдя Венди мёртвой. Да Венди бы в жизни не подняла этот дробовик! Она была совсем маленькая! Она даже не знала, с какого конца его заряжать. — Громко фыркнув, старуха добавила: — Полиция поверит во всё что угодно, если её подмазать как следует.

— Вы полагаете, что её убили.

— А как же иначе?! Она проходила терапевтический курс. Она стала рассказывать про этих мерзавцев, Денверов...

— Вы знаете, что именно с ней сделали? Я хочу сказать, ничего же в точности не доказано. Доктор...

Старуха наставила на него покрытый пигментными пятнами палец.

— Я вам больше ничего не скажу, пока контракт не подпишем. Вы думаете, я ничего не знаю про то, как у вас там всё заведено? Знаю! Я сама сценарий написала! Ну, часть. У меня блокнот исписан! У меня будет агент, адвокат и... — Женщина пощёлкала пальцами. — Так-то, мальчик мой!

Прентис обречённо кивнул. В Лос-Анджелесе сценарий найдётся у всех, владеющих английским, и у некоторых, не владеющих. Он подумал, что заслуживает такой диатрибы. Он же ей умышленно и своекорыстно солгал.

— Если хотите, пойдёмте выпьем и обсудим сделку!

— Э-э, нет, спасибо. Я... пришлю своего агента.

Может, подослать к ней Блюма?

— Я не хочу показаться настойчивой, но история...

— Я вас прекрасно понимаю, вы, э-э, вполне в своём праве.

Он решил, что выяснил достаточно. То, что сперва показалось параноидальным бредом старой одинокой сумасшедшей, вполне могло совпасть с истиной.

— Я с вами свяжусь.

— Вы уверены, что не хотите выпить?

— Нет-нет, спасибо.

Он попятился, нацепив на лицо улыбку, и чуть не полетел вверх тормашками, споткнувшись о перильца. Повернулся и слетел с крыльца, как оглашенный. Он слышал, как старуха что-то кричит ему вслед, но не разобрал, что именно, пока попугай любезно не продублировал:

— Жопоголовый мудак!

Гарнер стоял на шумном, мрачном тёмном углу. Он ждал, пока прозвонит таксофон.

От кодеина Гарнер немного закосел, но ему было приятно. Кодеин, который он получил с утра в службе социальной помощи, немножко скрашивал испытанное в очереди за бесплатной едой и медпакетом унижение. Рассказы полностью соответствовали действительности: с людьми там обращались, будто с собаками. Ничего странного, что при службе соцпомощи отирается так много мошенников — это единственный способ отомстить. Местечко это так провонялось аферами, что Уильям Ф. Бакли[54] всепонимающе-презрительно фыркнул бы. Гарнеру выдали паёк, он немного поел, а остаток припрятал про запас.

Он стоял на грязной, затянутой смогом улице, под фривейной развязкой. Спускался вечер. Монолитные бетонные плиты над головой Гарнера чуть подрагивали под тяжестью фырчащих фур. Он переминался с ноги на ногу. Таксофон располагался рядом с киоском по продаже хот-догов, но Гарнер ждал, пока Джеймс отзвонится. Между делом он вспоминал про фривей, обрушившийся в Окленде при землетрясении 17 октября[55] — думал, как поначалу медийщики поспешили отрапортовать о «героической взаимовыручке» пострадавших, а потом выяснилось, что на самом деле по развалинам рыскали мародёры, грабившие погибших и раненых. Вспомнил исповедованную им женщину, которую пришпилило к дверце перевёрнутой машины. Он увидел тогда, как из оклендских трущоб выползли двое, взобрались, перелезая по телам, к месту, где лежала женщина, вырвали у неё сумку и драпанули — да ещё и наступили на сломанную ногу несчастной, завидев Гарнера. Он размышлял об этом с олимпийским спокойствием, которым обязан был кодеину. Он полз по обломкам собственной жизни, разрушенной незримым для остальных землетрясением. Он полз, полз и выполз из котельной, и его нашла какая-то полицейская. Вызвала службу спасения.

Так получилось, что рядом был офис социалки...

Таксофон прозвонил. Джеймс.

— Мистер Гарнер? Привет. Я... Я не дозвонился до того парня, Сайкса, но оставил на автоответчике сообщение, что вы просите его переслать немного по Western Union и всякое такое.

— Попробуй снова его вызвонить. И скажи, пускай продаст моё имущество. Может взять себе сорок процентов.

Гарнер был уверен, что Сайкс поможет. Сайкс был его должником. Он пробежался по мысленному списку людей, из которых можно выдавить денег. Его брат, с которым он, впрочем, почти не общался, перешлёт сотню-другую. Его друг Ларри... а вот тут надо быть поосторожнее. Ларри сам бывший наркоман, обратившийся в религию, и если он заподозрит, что Гарнеру нужны деньги на крэк, то не даст ничего.

Нет. Наверное, нет. Ларри знает, что Гарнер уже давно завязал. Всё же лучше будет пообщаться с ним через посредника, иначе Ларри уловит в его голосе кодеиновые нотки.

— Вы как, в порядке, мистер Гарнер? — спросил Джеймс.

— Конечно. — В порядке? Что за глупая шутка. — Конечно. Я... попал в передрягу, мне сломали несколько рёбер, перебили переносицу, я забинтован в нескольких местах. Такое бывает. Меня ограбили. Я искал Констанс в крутом квартале...

— О чёрт!

— Э?

— Я совсем забыл вам сказать, что Констанс звонила! Она звонила. Как я мог забыть? Иисусе!

Гарнер фыркнул.

— Она звонила. — Всё равно что похоронку получить. Грёбаный ублюдок заставил её позвонить домой, чтобы сбить со следа полицию, а потом убил. — И она сказала, что всё в порядке, а искать её не надо, так?

— Э... не совсем. Она передала, что жива. Вот и всё. А потом повесила трубку. А, и ещё ваш брат звонил в тот же день. Поздравлял вас с днём рождения.

— Ага, я очень рад. — Депрессия накатила, как приливная волна. — Послушай... мне правда нужны деньги. — Он всё просчитал. Нужно только сторониться барыг, кокаиновых шлюх, «земляничек» и прочей шушеры. Купить себе ящик виски, затариться двойной упаковкой хорошего крэка, запереться в комнате и выжечь себе кишки за пару дней. Пары дней должно хватить, чтобы сдохнуть.

— Понимаю, мистер Гарнер. Я всё устрою.

— Отлично. Я утром проверю Western Union.

Ночь он без кокса как-нибудь протянет. У него осталось ещё немного кодеина. Паёк можно обменять на ликёр. Конечно, на крэк тоже можно. Тут всё время так меняются. На крэк или герыч. Может, на сорок долларов крэка за сто долларов пайка. Надо подумать.

— Спасибо, Джеймс. Услышимся.

Он потянулся было повесить трубку и задержал руку над рычагом. Что-то не так. Почему я не могу её повесить?

Кодеиновый наркоз понемногу проходил.

А, и ещё ваш брат звонил в тот же день. Поздравлял вас с днём рождения.

Его рука затряслась, и он приложил трубку к уху.

— Джеймс!

Нескончаемый гудок. Так гудят нервы под кодеином. Дрожащими пальцами он потыкал в нужные кнопки, вызвал аламедский коммутатор, нетерпеливо дождался, пока телефонистка томно выпытает, согласен ли Джеймс оплатить ещё один разговор.

— Мистер Гарнер? Вы что-нибудь забыли?

— Джеймс... когда мой брат звонил? Как ты сказал?

— На ваш день рождения. Он сказал, что это ваш день рождения.

— Джеймс... теперь подумай внимательно, это важно. Констанс звонила в тот же самый день?

— Ага. И в то же время. Я почему запомнил — её звонок наложился на звонок вашего брата, и ей пришлось подождать на удержании. А когда я вернулся, она уже повесила...

— Два дня назад? Она звонила два дня назад?

— Ага.

Его день рождения. И день, следующий за днём, когда он опознал тело.

Он вспомнил, как на пути из морга коп счастливо откровенничал: дескать, тело Констанс единственное, от которого уцелел хоть палец. В кои-то веки получится опознать...

Ах ты ублюдок. Ах ты грёбаный сукин сын. Пидор отрезал его дочурке палец и оставил среди крошева чужих останков, но, ЁБАНЫЙ ЖЕ ТЫ ГОСПОДЬ НАШ ИИСУС БЛЯДСКИЙ ХРИСТОС, МОЯ ДОЧЬ ЕЩЁ МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ ЖИВА!!!

В тот же затянутый смогом ранний вечер Эфрам раскинулся в лежанке на заднем дворе, надвинув на глаза панаму и защищаясь желтоватыми очками от клонящегося к западу солнца. Он вёл дневник. Констанс прикорнула рядом на стульчике.

Эфрам писал:

...я не могу избавиться от ощущения, что затеял какую-то странную игру сам с собой, игру, которой нет названия. Возможно ли, что меня привела сюда судьба? Предчувствие, что из этого гадюшника в Малибу восстанут те, кому должно и суждено стать моими последователями? Неужели звёзды меняются, предсказывая мою победу над Денверами? Тёмные Созвездия начинают раскрывать свои секреты, Знаки Негативного Зодиака говорят со мною. Вновь обращусь я к Ницше периода максимального расцвета его таланта и нижеследующую цитату приведу по памяти, демонстрируя тем самым, сколь хорошо изучил Ессе Ното: как становятся сами собою[56] великого мыслителя:

Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чём-то чудовищном — о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести, о решении, предпринятом против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что считали священным. Я не человек, я динамит... Ибо когда истина вступит в борьбу с ложью тысячелетий, у нас будут сотрясения, судороги землетрясения, перемещение гор и долин, какие никогда не снились...

У ворот домика послышался шум, и Эфрам поднял глаза от дневника. У него кровь заледенела в венах.

Сэм Денвер толкнул калитку и, улыбаясь, вступил на задний двор.

— Привет, Эфрам.

Эфрам глубоко вздохнул и с подчёркнутой вежливостью ответил:

— О, Сэм. Чему обязан неожиданной радостью тебя увидеть?

Констанс рывком села, сонно моргая на Денвера. Затенила глаза от лучей садящегося солнца. Эфрам чувствовал, как при виде Денвера в девушке нарастает страх.

— Констанс, дорогуша, почему бы тебе не пойти в дом и не принести мистеру Денверу стул?

— Хорошо. — Девушка вскочила и опрометью устремилась в дом.

Оставалось надеяться, что она не вздумает воспользоваться этой возможностью, чтобы сбежать. Было бы унизительно при Денвере притягивать её обратно силой разума.

— Ты неплохо её натаскал, — молвил Больше Чем Человек. — Она и вправду такая милая...

— Как ты... отыскал дорогу сюда? — спросил Эфрам, покосившись на изгородь. Там выстроились несколько крупных мужчин, но разглядеть их мешало клонящееся к западу солнце. Наверняка перед домом тоже один или двое. Он задумался, кто это — клевреты Денвера с Ранчо или просто пушечное мясо. Он мог бы парализовать парочку, но Денвера от него защитят Акишра, по крайней мере, на время. Кроме того, Денвер несомненно вооружён.

— Ты спрашиваешь, как мы тебя нашли? — поднял брови Денвер в притворном изумлении. — Ты сам нас пригласил! Это всё Мокруха. Только ты мог такое натворить. Ты оставил свою визитку, Эфрам. Это немножко осложнило нашу работу, но я подумал, ты сам хочешь, чтоб мы тебя нашли. Акишра привели нас прямо сюда, как только мы взялись за дело по-настоящему...

Эфрама замутило.

— Акишра?

— Ага. Ты что, думал, твои делишки их не привлекли? После всех твоих Возлияний? Или ты воображал, что тебе каждый раз удаётся уворачиваться от них? Они тут. Но твой... дружок их несколько... отпугивает. Тот, кого ты зовёшь Безымянным Духом.

Эфрам скрестил руки на груди, чтобы не выдать дрожи пальцев.

Акишра рядом.

Денвер со вздохом продолжал:

— Джуди в лимузине, она... м-м, опасаюсь, что ты был прав. Они её подчинили. Они экстернализировались. Зрелище не из приятных. О, благодарю... Констанс, верно?

Денвер уселся на принесённый Констанс стул. Девушка вернулась на своё место рядом с Эфрамом. Он обрадовался, увидев, что её по-прежнему тянет к нему. Хорошо хоть она вроде бы предпочла его Денверу.

Денвер посмотрел на неё, и Констанс опустила глаза. Он кивнул себе.

— Да. Я так и думал. Я видел эту девушку в газете. Её фото. Они обнаружили её тело, или подумали, что обнаружили... — Он глянул на перебинтованный обрубок пальца, и Констанс прикрыла культяпку здоровой рукой. Он хмыкнул. — О, я понимаю. Очень хитро. — Он отвернулся к Эфраму. — Ну что, ты готов?

Эфрам в точности знал, что имеет в виду Денвер, но переспросил:

— Готов к чему, добрый мой друг?

— О, к поездке на Ранчо, само собой. Мы не можем позволить, чтоб ты тут прыгал, как отвязавшаяся пушка по палубе. Ты нам нужен. Ты вылечишь Джуди.

— Не думаю, что я способен ей как-то помочь.

— Тебе доступна Награда даже без Акишра. Или, во всяком случае, ты притерпелся. Ты способен отпугнуть их, ты приводишь их в смятение — ты очень ловко продемонстрировал это своё умение, иначе бы не забрался так далеко без Придатка. Ты можешь, гм, вывести у неё блох. Ты её спасёшь.

— Какая чушь! Она сама сколотила себе гроб и теперь должна в нём упокоиться, что б там уже ни поселилось, ха-ха. Я бессилен ей помочь. Если хочешь её исцелить, выбей ей мозги пулей.

Денвер снова обернулся и посмотрел на Констанс. Во взоре его проступили безжалостный расчёт и исступлённая похоть. Девушка испуганно отвернулась и спрятала лицо у Эфрама на пухлой груди.

Денвер захохотал.

— Да уж, крепко ты прищучил её, раз она предпочитает тебя всем остальным. Ну что ж, посмотрим, сколько в ней ещё осталось сочку. Она, конечно, тоже отправится с нами. — Он поднялся. — И немедленно. Сейчас же.

Возможно, подумалось Эфраму, если один из тех у задней изгороди вооружён, я мог бы подчинить его себе и обернуть оружие против Денвера. Пускай застрелит его в затылок.

Он потянулся туда мысленными пальцами... И отпрянул. Все стоящие у задней изгороди были клевретами Денвера. Вокруг них клубились Акишра. Он испытал ментальный эквивалент прикосновения к мерзкой слизи.

Эфрам собрался, смирившись с неминуемым. Он встал и поднял со стула Констанс. Едва заметно поклонился Денверу.

— Разумеется, мы с радостью ответим на твоё любезное предложение согласием.

Прентис решил принять получасовую горячую ванну, расслабиться перед тем, как снова приступить к первому эпизоду своего сценария, над которым он всё ещё возился. Он был изрядно напряжён: наверное, потому, что плохо спал ночью. Каждые час или два он вскакивал, садился на постели, внезапно и полностью пробуждаясь от эхом отдавшегося в ушах голоса Эми. Но он не помнил, что та говорила.

Напряжение и усталость взяли своё. Он вылез из-за стола и спустился через холл в ванную. Включил воду, разделся, посидел на унитазе, дожидаясь, пока ванна наполнится. В бассейне кондо кто-то уже устроил вечерний заплыв, и Прентис слышал далёкий шум. В остальном же жилой комплекс был мертвенно тих. Джефф уехал на очередные переговоры.

Когда Прентис ступил в ванну, вода полилась через край. Он подпрыгнул от неожиданности, потом нагнулся и торопливо вытащил затычку. Надо будет потом протереть пол. Он подождал, пока вода спустится, добавил немного пены и подпустил ровно настолько, чтобы пошли пузыри. Залез. Ванна стала скользкой от пены и жидкого мыла, а вода получилась такая горячая, что у Прентиса капли пота выступили на лбу. Он откинулся на бортик, вытянул ноги и постарался расслабиться. Не спи, просто релаксни на минутку...

И тут что-то стукнулось о его ногу. Он открыл глаза и посмотрел. Женская рука, кровя обрубком на месте запястья, плавала прямо перед его глазами. На одном пальце уцелело кольцо — золотое с опалом. Кольцо Эми. Рука Эми. Из раны полилась кровь, розовея от разбавления водой. Как ни удивительно, Прентис не испытал ни изумления, ни отвращения.

Из мыльной воды проступили другие части её тела. Обрубок ноги с куском коленной чашечки. На диво чисто отрезанный фрагмент туловища с полностью сохранившейся грудью. Здоровой, без шрамов, отметил Прентис со скучающей наблюдательностью. Куски плоти кровоточили, вода становилась всё краснее, пока на поверхность у его ног не всплыла голова Эми. Шея была перепилена. Волосы, мокрые от воды и крови, прилипли к голове. Губы беззвучно двигались. Прентис немного умел читать по губам.

Помоги мне. Они меня схватили... они много кого схватили... помоги нам... освободи нас... та девочка...

— Эми, да заткнись же ты! — завопил он.

Губы её презрительно сжались, голова выпрямилась в воде, встав вертикально, как поплавок. Она поплыла к нему. Нижняя половина головы оказалась под водой, и лишь глаза торчали из кроваво-красной пены. Она плыла, точно аллигатор, выставив верхушку головы и глаза. Но Прентис знал, что под водой её рот открыт...

Тут его пробил страх, он дёрнулся, вскрикнул, вырвался...

И проснулся. Проснулся от собственного дикого крика, отдавшегося эхом в стенах замкнутого помещения.

Куски тела пропали, но вода была красной от крови. Он рывком поднялся, застонал от омерзения. Кровь Эми... кровь Эми... Но тут же заметил царапину на левой руке. Заснув, он дёрнулся от ужаса и разбил бутылочку шампуня о стену, а потом раскроил руку осколками. Выскочив из ванны, он стал торопливо промывать рану. Он не мог потерять слишком много крови... Он крепко прижал раненую руку правой и зубами наклеил пластырь. Тем временем окровавленная вода в ванной начала по-амёбьи двигаться к стоку, из труб донеслось сосуще-квакающее бульканье. Вода немного прочистилась. В сливе возникли быстротечные формы, порождённые спиральным вихрем пены, воды и крови. На миг он увидел лицо Эми. Красные губы её шевелились.

Помоги нам... освободи нас...

Потом лицо унеслось в канализацию и исчезло.