Мокруха

Глава 4

Парень вполне себе ничего, подумала Констанс. Улыбка у него классная.

И член тоже, сказал ей Эфрам.

Да, подумала она вынужденно, и член тоже.

Впрочем, когда Эфрам ей что-то говорил, это не было похоже на обычный разговор. В её голове возникали не слова, а пара-другая картинок. Идеи. Но Эфрам был там, в ней, вместе с ней.

Она теперь знала его настоящее имя: Эфрам. Она ещё кое-что о нём знала. Она знала, что Эфрам убийца. Она уловила это в стробирующем калейдоскопе их ментального единения. Он был убийцей, но не позволял ей беспокоиться по этому поводу.

Они заприметили молодого человека в стейк-хаусе «Сиззлер»[25]. Он сидел через проход и в нескольких столиках от них. У него были длинные волнистые каштановые волосы, падавшие на плечи, новенькая джинсовая куртка с эмблемой «Леви Штраус» и золотые часы.

Он выложил на стол перед собой ключи от машины; на пластиковом брелке значилось BMW. У него было пригожее, симпатичное лицо, немного латиноамериканское. И член у него, наверное, вполне ничего. Хороший член. Отличный член. Отличный грёбаный хуй.

Констанс съела большую часть стейка, хотя есть ей совсем не хотелось. Она опасалась того, что Эфрам с ней сделает, откажись она есть. Они останавливались в «Сиззлере» уже вторую ночь подряд. Прошлой ночью они заказали ужин из креветок (в меню значилось: «Принесём столько, сколько сможете съесть»), и Констанс заявила, что не голодна. Тогда Эфрам хлестнул её Наградой, как электрошокером, и наслаждение нарастало в ней всё время, пока она смотрела на креветки, а потом ела, ела и ела, очищая блюдо за блюдом, а он сидел и безмолвно хохотал, да так, что бока тряслись, глядя на неё, подстёгивая её болевым хлыстом, стоило ей пожаловаться, что у неё желудок переполнен, подстёгивая хлыстом наслаждения, когда она ела ещё, так что даже большие парни, сидевшие в ресторане, парни, которым ничего не стоило опустошить пять тарелок за раз, изумлённо уставились на девушку, когда она пошла за седьмой порцией, и ей хотелось плакать, но Эфрам не отпускал, он заставлял Констанс есть торопливо, жадно, чавкая и причмокивая, пока её не вырвало полупереваренными, полупережёванными креветками, и она запачкала весь стол, и он заставил её вылизать часть стола, и возНаградил её за это, и никто в ресторане не осмеливался подойти к ней и сказать, чтоб перестала, и когда они уходили, Эфрам расплатился стодолларовой купюрой, носившей следы её рвоты, засунул кассирше в стойку и сказал: «Просто извините за это отвратительное зрелище», и она снова попыталась от него сбежать, и он опять наказал её за это, омерзительно, пока они уезжали...

И этой ночью она съела свой стейк.

Она выглянула в окно, посмотрела на уличные огни. Под тяжёлым, стально-индиговым небом парами тянулись придорожные фонари. Ближе к ресторану виднелись вывески мотеля, заправки и фастфудов. Это место было так похоже на предыдущее виденное ими, что казалось, будто и дня не прошло вовсе, а они не проехали сотни миль.

— Давай, Констанс, — сказал Эфрам вслух, когда намеченный им молодой человек встал и направился к двери.

Они пошли следом. Констанс захотелось предупредить несчастного, но она даже не попыталась этого сделать, потому что знала, что Эфрам ей всё равно не позволит.

А почему бы она должна его предупреждать? (Её собственная мысль? Эфрамова? Она больше не знала.) Зачем ей это? Она увидела мир таким, каким не видела никогда прежде. Даже сидя и глядя в телевизор вместе с Эфрамом, она познавала мир с совершенно иной стороны.

— Ты только подумай, — говорил Эфрам. — В Эфиопии правительство убивает тысячи своих подданных. Наше собственное правительство потакает красным кхмерам, на чьей совести миллионы невинных жизней. Ты только глянь, как травят нас промышленники — а ведь все знают, что фабричные выбросы отравляют воздух и воду, и люди умирают из-за этого, но индустриальные воротилы не ведают жалости, и мы слишком привыкли к своему комфорту, чтобы воспротивиться им. Ты только подумай: сколько тысяч женщин насилуют каждую неделю? Сколько убивают? Скольких детей запирают в туалетах и ебут там, превращают в сексуальных рабов? Скольких? Сколько народу делает деньги на нервно-паралитических ядах? Ты только посмотри! Изобретатель нейтронной бомбы вещает по CNN, что мы обязаны использовать её против врагов, и аж светится от радости! И скольких ещё мы истребим по его милости? Констанс, ты меня вообще слышишь? Каждый день во всём мире от голода умирают пятьдесят тысяч детей! Подумай только о масштабе страданий! На Цейлоне, в Бирме, в Гватемале людей мучают и убивают по воле правительства — но ведь мы в безопасности, к чему нам здесь об этом знать? А так ли это? Какой у нас выбор? Если нас не забьют до смерти бейсбольными битами, если мы не умрём от рака рядом с какой-то АЭС, то... что нам остаётся? Какова наша Награда? Телевизор и пиво! А потом — смерть! Или ещё хуже: заточение в психушках или домах престарелых. Медленная, мучительная, ужасная смерть! Уничтожение! Констанс, да будем же наконец собой самими! Давай по крайней мере поохотимся всласть, пока сами не стали добычей! Давай возНаградим себя чужими муками вместо того, чтобы страдать! Зачем скрывать правду? Мир сотворён для убийств!

Он всё это сказал, но она не была уверена, что хоть слово прозвучало вслух.

— Привет, — сказала она красивому молодому человеку в джинсовой куртке.

Она подошла к нему на парковке за мотелем.

— Как тебя зовут?

Он посмотрел на неё, потом на Эфрама, потом снова на девушку.

Он клюнул.

— Деррил. А, м-м, это...

— Элоиз. А это Бенни. Мы, ну как тебе сказать, немножко пресытились, и мой приятель любит смотреть...

Глаза Деррила расширились, он покраснел, что-то пробормотал, переминаясь с ноги на ногу, и наконец выдавил:

— Ну, э-э, это так странно... вау...

— Ему, собственно, даже не обязательно смотреть. Он согласен просто послушать. Он посидит в ванной. Люди всё равно тебя услышат. В соседнем номере.

— И то правда. Какая мне разница?

Она так и видела, как он прикидывает похвастаться этой историей перед друзьями. Про странного старикашку и его не менее чудаковатую содержанку.

Деррил глянул на стоящего в паре шагов Эфрама. Тот не смотрел на парочку, но только на звёзды, проступившие в разрыве облачности. Эфрам часто смотрел на звёзды и, казалось, видел там много странного. Иногда он с ними разговаривал.

— Э... — начал Деррил. — У тебя или?..

— У тебя, — сказал Эфрам, не сводя глаз со звёздного неба. Деррил повёл их. Открыл дверь. Впустил их обоих.

Он не переставал мяться и смущаться. Констанс это едва заметила, ведь Эфрам запустил ей в мозги мягких змеек наслаждения, позволил им сползти вниз по хребту, перебраться через таз, опять подняться, охватить пустоту, которую она привыкла называть сердцем... она даже не подозревала, что там так пусто... она сняла одежду и выпила немного Blue Nun[26] Деррила, дала ему поласкать своё тело, перекатилась и села сверху...

— О да, — простонал он, — я люблю девушку сверху.

Констанс ни о чём не думала, она просто делала то, что диктовали ей блестевшие звёздным светом пальцы кукловода Эфрама изнутри мозга. Они там чувствовали себя так же вольготно, как рука в облегающей перчатке. Констанс воткнула себе в вагину член Деррила (и за это её вознаградили импульсом наслаждения, от которого у неё спина выгнулась дугой, но Деррил ошибочно решил, что наслаждение доставлено им самим), не глядя протянула руку за спину, а Эфрам вышел из ванной, подать ей нож.

В комнате было темно, если не считать телеэкрана, на котором показывали какую-то хрень, да ещё мертвенный свет просачивался через задёрнутое белыми шторами окошко. Недалеко пролегала трасса-фривей, и оттуда доносился слабый шум. Разные машины и грузовики шумели по-разному. Иногда реально большая машина заставляла здание едва заметно сотрястись. Свет рекламного щита «Пицца Хат», такого огромного, что он даже отсюда был превосходно виден, сочился сквозь шторы в уголке окна, и силуэты красных букв очерчивались на стене номера. Она видела буквы: Р, Z, Н, Т. Деррил включил вмонтированный в стену у изножья кровати телевизор, настроив его на канал MTV, но выключив звук, и там пошла реклама дизайнерских джинсов, потом появилась Даунтаун Джули Браун[27], подбоченясь, кривляясь и приплясывая, вубба-вубба-вубба[28], затем — видео со Стингом (ей захотелось посмотреть, она всегда считала Стинга классным чуваком... за это её наказали болевым хлыстом... а потом нахлынула волна наслаждения, когда Констанс подумала: Ладно, лучше я трахну этого чувака и порежу его ножом, только не трогай меня). И звук детского плача, сердитые голоса с парковки, хлопок автомобильной двери, пофыркивание с фривея, и лучик света от фар грузовика прорвался сквозь шторы, выхватил бутылку Blue Nun...

Сперва она отрезала ему соски. Нож был такой острый, что это почти не стоило ей усилий. Ниагарский водопад наслаждения, посланный Эфрамом, обрушился на девушку, а на лице молодого человека отобразились ужас и смятение (прикольно, разве нет?), сложная смесь чувств, а потом, в призрачном свете телеэкрана, красиво полилась кровь. Разумеется, Деррил какое-то время пытался сопротивляться, но вскоре призрачные пальцы Эфрама дотянулись до его мозга, парализовали и обдали электрошоком наслаждения, отчего парень захихикал и скорчил гримасу на манер Джокера, поистине жуткую-уголки губ растянулись чуть не до ушей, и эта улыбка никуда не делась, даже когда Констанс вспорола ему брюшную полость, точно открывая консервы открывашкой (в следующий раз, оживился Эфрам, воспользуемся именно открывашкой...), и всё это время она не переставала покачиваться на его бёдрах, выдавливая семя, а нож выдавливал из его чрева остальные жизненные соки, и разве ж это не здорово, если посмотреть под нужным углом и увидеть, как расплавленный воск наслаждения ползёт по хребту в сторону сердца, и только так, твердила себе Констанс, можно спастись, сбежать от того, что ты делаешь; угнездиться, закопаться поглубже в дарованное Эфрамом наслаждение.

Возможно, подумал Эфрам, я слишком активно эксплуатирую девчонку. Третий придурок за столько же ночей, и если продолжать в том же темпе, то мозг Констанс скоро утратит способность испытывать наслаждение (следует подчеркнуть, что способность страдать мозг не теряет никогда, спасибо тебе, Господи, за эту изящную шутку). Надо сделать паузу, пускай отдышится и немного восстановится... наверное, подержать её пару дней на транквилизаторах. Эфрам и сам немного напрягался, контролируя одновременно её и этих парней. Вероятно, напряжение сделало его беспечным. Напряжение и жажда чувственного экстаза.

Три убийства за три дня вдоль одной трассы. Надо бы ему избавиться от «Порше». Но он обнаружил, что успел уже привязаться к роскошной машине... ничего не поделаешь...

Если повезло, то два тела ещё не найдены. Да, девочка, правильно, теперь вложи ему нож в ладони, а я сделаю так, что он нарежет собственный язык ленточками и захлебнётся кровью...

Тем временем сам Эфрам скользнул девчонке за спину и вставил свой, по счастью, довольно маленький член ей в зад.

Ха-ха, видел бы сейчас её папочка!

Эфрам между делом размышлял, убедит ли полицию та открытка, которую он заставил её написать. Должна бы. Может, не стоило посылать? Она уже пыталась накорябать там кодовое послание, он принудил его зачеркнуть и сурово наказал. Но он устал и обленился, в канцелярской лавке больше не нашлось открыток, а он хотел уже раздолбаться с этой неприятной обязанностью. Потому и послал эту открытку вместо того, чтобы искать новую. Она как следует зачеркнула первоначальный вариант, проблем никаких. И, сказал он себе, зацепок тоже никаких. Расслабься и наслаждайся.

Но тут его ещё кое-что отвлекло. Он заметил это что-то уголком глаза и застыл, как вкопанный.

Может, просто тень от экрана?

Он обернулся, взглянул и увидел — чётко и ясно. Внутри девушки его член резко опал. Нет, это не тень. Или не просто тень. Это были Акишра.

Он видел, как они мельтешат за окном, гневные сгустки эктоплазмы, с хищной целеустремлённостью извиваясь и пытаясь пробиться внутрь, отслеживая эмоции, стараясь обнаружить его. Астральная защита, которой он окружил себя, слабела... или же девушка, которую он при себе держит... может, она тоже обладает скрытой Силой?

Защиты на таком близком расстоянии недостаточно, решил Эфрам. Они почуют меня. Они узнают меня.

Я не стану их рабом снова! Только не это!

Он скатился с кровати, натянул штаны, оттащил девушку — физически — от умирающего человека на кровати и хлестнул его импульсом наслаждения, высвобождая энергию, которая, если повезёт, оттянет их...

Туда. Облако червей повисло в воздухе над кроватью, снижаясь на добычу. Это оказалась молодь, слепая масса Акишра, недостаточно дифференцированная, чтобы ощутить или идентифицировать Эфрама с девушкой. Их интересовал источник эмоционального импульса, а мальчишка транслировал во всю мощь, смешивая страдание и наслаждение в мутный коктейль. Роящееся облако Акишра окружило его эфирным клубком. О, какое омерзение вызывали у Эфрама их движения. Разум мальчишки раскрылся... и он увидел, что с ним сделали, воспринял Акишра, и от его вопля дрогнули стёкла.

Эфрам дал девчонке впопыхах одеться и выволок её за дверь. Они устремились через парковку. За их спинами кто-то орал, надо полагать, менеджер мотеля. Да уж, тело этого особенно глупого юноши полиция точно обнаружит. Эфраму придётся заскочить в собственный мотель и быстро смотаться оттуда, пока они не явились за первопричиной всех ужасов... ну как первопричиной... увы, они не могут воспринять облако Акишра, летящее по следу Эфрама, ха-ха...

Ладно. Не так всё плохо, решил Эфрам, когда они загрузили машину и двинулись в путь. Никто, наверное, не видел, как они удирают, так что им удалось ускользнуть в относительной безопасности. Он усыпил девушку, и та осела, похрапывая, на своём сиденье. Потом направился к следующему скоплению мотелей и ресторанчиков. Немного отдохнуть и начать всё сначала...

Типичная для Залива погода, нечего сказать, раздражённо думал Гарнер, запирая дом примерно в половине одиннадцатого утра и горбясь в старой коричневой кожаной куртке на сыром ветру. Он побежал к своему грузовичку «Эконолайн»[29], который выменял на «Тойоту» с доплатой, рассудив, что ему может понадобиться спальное пространство, когда закончатся деньги. Он присел за колесом, перебирая в голове пожитки — всё ли упаковано? Он был счастлив, что может отвлечься на эти детали и не так часто думать о Констанс. Если он свихнётся, думая о Констанс, то никогда её не отыщет.

А становилось очевидным, что разыскать дочку — его задача. От полиции помощи не предвидится. Собственно, отчасти он сам в этом виноват: он не успел записать номер «Порше», когда мог. Он воображал, что сумеет вырубить того парня ударом в зубы и забрать Констанс. Он думал, что дочка просто под наркотиками. Ему и в голову не пришло, что его самого вырубят ударом по голове, не дав ни слова сказать, а Констанс увезут чёрт знает куда.

Идиот. Надо было сразу сообразить, что это похищение. Надо было записать номер. Ты, чёртов идиот, сказал он себе.

Он перегнулся через заднее сиденье и вытащил из кармашка открытку. Она была погашена штемпелем Фресно и помечена вчерашним днём. На ней была картинка Санкен-гарденс[30]. На обороте рукой Констанс написано: Папа, я в порядке, не беспокойся и не ищи меня. Я с друзьями. И ещё одна строка, тщательно зачёркнутая. Потом её подпись. Он прошёлся по зачёркнутой строке стирателем пасты. Результат с трудом поддавался дешифровке, но, просидев над открыткой долгие часы, он уверился, что первоначально там значилось: Пожалуйста, позаботься о моей собачке. Это был код, разработанный ими, когда дочке исполнилось двенадцать, когда у неё сняли отпечатки пальцев, когда он побеседовал с ней о том, как избегать похитителей детей. У неё не было собаки. Она их вообще терпеть не могла. Кто бы её ни похитил, он что-то заподозрил и заставил её вымарать эту строку.

Разумеется, Гарнер показал открытку полицейским, обратив особое внимание на вымаранное кодовое сообщение.

Оклендский детектив пренебрежительно сощурился и махнул рукой.

— Может, так, а может, и нет. Трудно говорить. Вы думаете, что там написано именно это, а мне кажется, что скорее Пожалуйста, позаботься о себе, папа.

— А с чего бы вдруг она стала это зачёркивать?

— Кто знает? Может, подумала, что вы возьмёте себе в голову, будто она к вам пренебрежительно относится. Открытка, я так думаю, послана по доброй воле.

— Тогда почему меня ударили по голове? Моя девочка ни за что не бросила бы меня валяться там по доброй воле.

— А если её там не было в тот момент? Вероятно — вполне возможно, — что вы перепутали номера. И кто бы там ни был, у него нашлось оружие. В таких мотелях это случается, знаете ли. У многих там крэк-паранойя, ничего странного, что с вами так обошлись, когда вы вломились... У нас пока нет достаточных оснований предполагать, что она похищена.

Он обошёл полицию Аламеды, полицию Окленда, ФБР, и никого не убедил, что речь тут о похищении, а не о бегстве из дому. Но ему пообещали, что «займутся этим».

Сукины дети.

Он заглянул в парочку добровольных организаций, где помогали родителям похищенных детей. Её фото появится на упаковках молока и йогуртов. Его будут держать в курсе. Колоссальное достижение.

Теперь он собирался взять дело в свои руки и уж на этот раз не тупить так, как тогда, когда не успел записать номера «Порше». Кажется вероятным, что они едут дальше на юг. И была ещё одна подсказка на открытке. Такая трудноразличимая, что, не исключено, это всего лишь игра его воображения. Но ему почудилось, что кто-то сделал на картинке, с лицевой стороны открытки, две засечки ногтем. Трудно было их заметить, не поднося открытку вплотную к свезу. Он различил там две буквы. L и A. Возможно, она пытается сказать Лос-Анджелес.

Или нет? Может, просто какая-то случайная царапина. Трудно быть уверенным.

Гарнер оглядел свой дом. Он попросил пацана из своей группы терапии приглядывать за хозяйством, пока они не вернутся. То был один из самых отчаянных актов веры в его жизни. Ещё он заплатил за три месяца вперёд из своих сбережений, а остальное перевёл в дорожные чеки.

Возможно, она вернётся, пока его не будет. Ей потребуется помощь, а папы нет. Он будет себе носиться по фривеям, как угорелая кошка.

Джеймс её встретит. Гарнер собирался ежедневно названивать домой. Он возложил на пацана некоторую ответственность и взял с него клятвенное обещание стеречь дом.

Джеймс. Гарнеру оставалось надеяться, что маленький гадёныш не вздумает изнасиловать Констанс, случись ей вернуться.

Он хлопнул боковой дверцей грузовичка 77-го года выпуска. Дверца не прихлопнулась и снова отошла в сторону. На этот раз он так разбежался и так ею хлопнул, что весь грузовичок сотрясся, и дверца встала на место. Завелась колымага, однако ж, с первой попытки, и он втиснулся в тянучку на фривее. Ему нужно было на автостраду 880, на юг. Небо затянули низкие серые облака. Время от времени по дороге сыпала тонкая морось: мембранные завесы грязной воды. Осадки замедлили бы и без того неторопливое движение, но Гарнер почти молил о дожде.

Он пытался слушать радио, но каждая грёбаная песенка напоминала ему о Констанс, исполняясь в его воображении зловещего тайного смысла. Он вспомнил прочитанную пару лет назад историю о двух нелюдях, которые похищали девочек двенадцати-тринадцати лет и подвергали их медленной смерти, перемежая пытки насилием и записывая всё на плёнку. Один из них радостно рассказывал копам на допросе, как воткнул девочке в ухо электродрель, и та дёргалась, суча ногами и руками, как рыба на крючке, пока он погружал орудие пытки всё глубже и глубже...

Из глаз у Гарнера хлынули тяжёлые слёзы, такие крупные, что ему стало больно.

Проклятый ублюдок может сотворить с дочкой что угодно.

Молитесь, советовал Гарнер уличным наркоманам и алкоголикам. Даже если не верите, молитесь. Это называется — притворяться, покуда не поверишь, говорил он им.

Просто молитесь, верите вы в Бога или нет. Вы достучитесь до Кого-нибудь. Он поможет.

Но ведь эти девочки, попав в лапы к монстрам, чудовищам в человечьих шкурах... они ведь тоже молились, он знал это наверняка. Помог ли им Господь? Нет.

Слёз у него больше не осталось. Те, что уже пролились, высохли, оставив липкие дорожки на разгорячённом лице. Он продолжал вести грузовичок. Просто чтобы сохранять ощущение, что предпринимает какие-то усилия для освобождения Констанс.

Он подумал об Алевтии и её ребёнке. О том, как они лежали мёртвые на том столе. Ещё две жертвы в бесконечном мартирологе. Ещё два удара по кнопкам статистического калькулятора.

Тянучка была серьёзная. Вдоль фривея, за иззубренным заборчиком, тянулись кварталы кондо и ранчевых домиков. Некоторые из них были недостроены, и эти участки от ревущего шоссе отделяла лишь тонкая изгородь да тридцать футов грязи. Гарнер застрял за двойным трейлером полугрузового типа со сверкающей эмблемой Чудес мерчандайзинга. Он узнал её: он что-то такое слышал в утреннем шоу. Фирма, которая специализируется на ночной доставке товаров через телемагазины. Здесь были куклы. Он часто видел Барта Симпсона и его кукольную семью, а ещё раньше — кота Гарфилда. Мультяшный кот, казалось, заглядывал тогда в автомобили, ставшие его товарищами по несчастью в пробке, и тянул к ним когтистые лапы, стараясь выцарапать стёкла. Очень смешно. Теперь надвигался новый мультяшный персонаж, пёс по имени Чомпер.

Трейлер, перегородивший дорогу Гарнеру, не иначе, забит куклами Чомпера, брелками с изображением Чомпера, постерами Чомпера, жевательной резинкой, которую благословляет к употреблению Чомпер.

А Гарнеру приходится разыскивать свою дочурку в бескрайнем океане равнодушия и безвкусицы, в людском море промеж изъеденных безразличием берегов. Я с ума сойду, это просто безнадёжно...

Гарнер оборвал себя: не обязательно. Он сам прожил на улицах двенадцать лет. Он сидел на крэнке[31], потом на даунере[32], стал алкоголиком. Людей всегда можно разыскать, даже так глубоко внизу. Если тот ублюдок держит Констанс как пленницу или заложницу, вполне вероятно, что он решит укрываться как раз в тех районах города, где их появление не вызовет особых подозрений. И если Гарнер понял правильно, то чёртова тварь везёт девушку в Лос-Анджелес. В город, где несовершеннолетнюю без труда можно снять в подпольном порно, потому что законность этих съёмок никого не ебёт.

Выстрой эти если, как игрушечных солдатиков, перемести их так, как тебе нравится, чтоб тебе стало легче. И всё равно это останется игрой с если.

Это лучше, чем бездействие.

Ему захотелось выпить. Никогда в жизни у него не было повода важнее. Как долго? Сколько лет?

Он должен сам себе порцию.

Он горько рассмеялся собственным мыслям, покачал головой и подумал о другом.

Предположим, что Констанс ушла сама, по собственной воле. Кто может знать наверняка, что у девочки в голове творится? У неё там куда больше, чем может показаться при первом взгляде на калифорнийскую девчонку со всклокоченными волосами, браслетами на щиколотках, пристрастием к Династии (её она могла смотреть по нескольку раз) и прохладным отношением к чтению. Там, в глубине, может таиться намного большее. Возможно, Гарнер, пытаясь предоставить Констанс «личное пространство», окончательно потерял контакт с дочкой. Они болтали, они проводили время вместе, но в последнее время выглядело это как-то натужно. Словно ей не о чем было с ним говорить. Девочка казалась тихоней, но подросткам это иногда свойственно: все страсти и страдания они таят в глубине личности.

Сам Гарнер в старших классах считался нонконформистом и старательно работал над тем, чтоб его не любили. Возможно, он перегнул палку с этими лекциями по анатомии противоположного пола... Допустим, Констанс мечтала кому-то принадлежать, по-настоящему, и в её глазах эти проповеди выглядели недопустимым, мещанским конформизмом... Ну и что такого? говорил он себе теперь. Это всего лишь часть здоровой человеческой натуры... по правде сказать, с этим Гарнеру всегда было сложновато примириться. Ему стало больно от таких мыслей. Он её потерял. Легко возненавидеть ублюдка, который её забрал, но... не обманывает ли он себя, валя всю вину на мерзавца в «Порше»?

Нет.

Не могла она отправиться с ним добровольно. Она не сбежала бы. Он просто не мог в это поверить. Он был уверен. Он знал, что её похитили.

Отчего-то он вспомнил, как в первый раз погрузил дочку — ещё ползунком — в пластиковый бассейн, маленький пластиковый бассейн, разрисованный фигурами пещерных людей-Флинстоунов, и синяя вода подступила ей по бёдра. Девочка тогда испугалась. Ничего удивительного. Ползунок может утонуть в чайной ложке воды, если перепугается и упадёт лицом вниз.

Если бы папа за ней всё время не присматривал...

Ублюдок, наверное, прямо сейчас её лапает.

Чтобы не разрыдаться, Гарнер начал марафон из молитв Господу. Он молился обо всём, за всех и каждого, а в особенности за Констанс. Себе он попросил силы, терпения и напутствия на жизненном пути.

Так он использовал двадцать минут, понадобившиеся ему, чтобы обогнать грёбаный грузовик.

— Откуда ты взял? — спросил Джефф, оседлав барный стул рядом с Прентисом. — Откуда, етить твою мать, ты взял это говно? Разве неправда, что это нелегальщина?

— Может быть, и так, — сказал Прентис отвлечённым тоном, перебирая пальцами фотокопии, которые выложил на стойку, — но я был её мужем. Разве неправда?

— Ты кого-то подкупил?

— Клерка из больничного стола документов. Я ему дал сотню баксов. И, presto, он скопировал бумаги, бывшие в папке Эми... — Он постучал пальцем по одной строчке фотокопии. — Взгляни-ка.

Джефф вместо этого поднялся сделать себе капучино. У него были свои эспрессо-машина и капучинатор. В скором времени он собирался покупать дом. Прентис немного завидовал и стыдился, что вынужден упасть Джеффу на хвост, но отогнал эти чувства, сконцентрировавшись на содержимом фотокопий. Он зачитал вслух нужный фрагмент:

— Пациентка повторяет одни и те же фразы с определёнными интервалами, как то: Больше человек не даст мне уйти домой... Пациентка часто теряет сознание... Бла-бла-бла... обычная психиатрическая херня... Но ты обрати внимание: Больше человек.

— Больше человек? — переспросил Джефф, заглушая шипение капучинатора. — Ты... хочешь сказать, Больше Чем Человек?

— Тут сказано больше человек. Но да. Вероятно, она бормотала себе под нос про него. Про Больше Чем Человека. О нём же говорил и Лонни.

Прентис ожидал реакции Джеффа.

Бинго. Джефф развернулся и уставился на него.

— Да ну. Митч и Эми попали на крючок к одному и тому же парню? Ерунда.

— Но ведь они оба себя изувечили, разве не так? И примерно одинаковым образом. — Прентис улыбнулся тихой улыбкой триумфа. — Я сходил к пинкертонам. Они проследят историю кредитной карточки и всякое такое, если им заплатить пристойную сумму. И я попросил их сделать это для той золотой кредитки. Следы ведут к Сэму Денверу.

— Ты меня дурачишь.

— Ты просто не осмеливаешься признать. Нет, я тебя не дурачу.

— Ты кого тут из себя корчишь — институтку? Слышь, бро, мы вот как сделаем. Поехали на это долбаное ранчо, чтобы не трепаться больше зазря. Давай так и поступим. Давай отправимся на ранчо Денвера. Поглядим, удастся ли нам отыскать там Митча. Прямо сейчас, я хочу сказать. Просто поедем и взглянем. Если не выгорит, вызовем копов.

— Прямо сейчас? Только мы?

— Есть неплохие шансы, что к Денверам приложима присказка моего старика про пауков: Они тебя больше боятся, чем ты их. Им не нужна огласка. — Он отхлебнул капучино и подсыпал в пенку ещё немного шоколадной стружки. — У меня есть пушка, бро. У меня дофига пушек. Если там кто-то хочет позабавиться, то я возьму свой «магнум-357».

— Джефф, ты слишком часто играешь в пейнтбол и написал слишком много сценариев к боевикам. Грязный Гарри — это кино, Джефф, не забывай. Но, да, я согласен. Поехали разведаем обстановку. Но сначала я и себе хочу капучино, да смотри стружки настрогай побольше. Либо так, либо наливай.

— Лучше уж кофе.

Прентис подумал, что Джефф ведёт машину, как лунатик.

Они следовали указаниям Джеффова агента, который частенько бывал в Дабл-Ки раньше. Но Джефф всё равно чуть не пропустил поворот на грязную дорогу.

Небо закрыла вуаль облаков, однако жара не спала, и профильтрованный ими свет разливался над выжженными холмами почти с прежней яростью. Тут росли мансанитовые кустарники и чахлые сосенки, попадался пурпурного оттенка подлесок, а кое-где торчали гнилостного оттенка копья юкк. Временами это унылое однообразие нарушалось роскошными, хорошо орошаемыми дизайнерскими зелёными лужайками поместья или скопления роскошных кондо. Кабриолет с фырчанием покорял повороты, временами виляя из стороны в сторону и подныривая. Может быть, так Джефф давал выход нервному напряжению...

Они чуть не влетели в большой почтовый ящик красного дерева на четырёх ножках, сложенных кусками кварца. Они увидели его в последний момент. Прентис отчаянно замахал руками, требуя сбросить ход, и завопил:

— Стой! Стой, сука!

Джефф резко затормозил, и шины прочертили чёрные полосы по растрескавшемуся покрытию шоссе. Прентис вцепился в приборную доску кабриолета, чтобы не стукнуться головой о лобовое стекло.

— Ты бы раньше мог предупредить, — пробормотал Джефф.

— Не на таких скоростях, Э. Дж. Фойт[33].

Они вернулись и поехали по грязной боковой дороге. Рытвин и ухабов здесь было больше. Джефф притормозил оглянуться на почтовый ящик: тот почти скрылся из виду за высокими кустарниками, чьи стебли были похожи на скрипичные инструменты. Деревянного ящика вовсе не было видно, и только стёсанные кварцевые глыбы ослепительно сверкали на пробившемся сквозь облака солнце.

— Наверно, тут, — сказал Джефф. — И правда, всё быльём поросло.

При переходе с передачи на передачу кабриолет издал звук, какой, надо полагать, издаёт триумфально трубящий слонёнок. Они поддали газу и устремились вверх по дороге, вздымая облачка пыли. Машину так подбрасывало, что у них все косточки перетрясло. Ближе к вершине холма деревья стали выше. Здесь попадались пересаженные много лет назад пальмы, поднявшиеся над местными дубами, чьи ветки были усажены комьями тёмной омелы. Ещё один резкий поворот, и они уткнулись в высокую, потемневшую от пыли ветровую ограду, в которую были врезаны увешанные многочисленными замками ворота из материала того же цвета. В десяти ярдах за этой оградой стояла вторая, каменная, а ворота в ней были железные, кованые, увенчанные ржавым ангелочком, выставлявшим на всеобщее обозрение знак в форме пули, на котором когда-то значилось ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ.

Кроме того, над херувимчиком имелись два скрещенных костевидных ключа. Ранчо Дабл-Ки.

Джефф остановился в тени могучего розового куста. Розы были огромные, такие красные, что казались почти чёрными. Внимательно вглядевшись, Прентис заметил за оседающим пылевым облаком мёртвый дуб. Вокруг него-то и поднялись розы. Ствол и нижние ветви дуба послужили чёрной скелетной опорой кусту. Из середины розового куста шло низкое угрожающее рычание.

Хотя нет. Не из куста. Почему он вообще так подумал? Разумеется, рычание исходило из-за ветровой изгороди. Издавали его два добермана в утыканных иглами ошейниках. Псы носились вдоль ограды, оскалившись и отчаянно лая. Когда они прыгали на ограду, швыряя на неё полный вес тел, та звякала, и вокруг поднимались пылевые вихри. Прентис и Джефф при этом зрелище вжались в сиденья.

Сверху упали розовые лепестки.

Псы снова прыгнули на ограду. Розы опять осыпали машину лепестками.

Высокий чернокожий в стандартной униформе охранника и тёмных очках вышел из небольшой сторожки рядом с коваными воротами. На поясе у него висел дробовик в пузатой кобуре. Негр был ростом никак не меньше шести футов и весил фунтов триста. Псы отскочили, жалобно тявкнув, словно ожидали, что их сейчас хлестнут плёткой. Охранник невозмутимо направился к внешней ограде, небрежно придерживая у бедра отстёгнутое оружие. Наголо бритая яйцеобразная голова его блестела от пота, стёкла тёмных очков метали солнечные зайчики, когда он проходил через полосы тени и света.

— У вас п’лашение? — пробулькал он.

Джефф глянул в ящичек для перчаток, где у него лежал «магнум».

— Джефф, — сказал Прентис сквозь зубы, — рано об этом даже думать.

Джефф кивнул. Прентис видел, что товарищ вынужден храбриться.

Джефф набрал полную грудь воздуха и вылез из машины.

— Превед, кагдила! — воскликнул он. Охранник и Джефф сближались по разные стороны ветровой ограды. Негр всё ещё держал дробовик опущенным в землю, с деланной небрежностью. Но обнажённый короткоствол говорил сам за себя.

— У вас п’лашение? — повторил чернокожий.

Джефф покачал головой.

— Я... Я Джефф Тейтельбаум. Мне сообщили, что тут мой брат, и я решил его увидеть. Я его законный опекун. Его имя Митч Тейтельбаум.

— Митч Таттл...?

— Тейтельбаум.

— Дайте я п’верю. ‘Зните за этих ч’товых б’босов. — Он развернулся на пятках и пошёл к сторожке, одной рукой похлопывая по бедру, а другой продолжая сжимать короткоствол. — Д’вайте-’вайте, гончие, ‘шли со мной. Пошли.

Псы потрусили за ним. Прентис видел торчащий у охранника за поясом металлический прут — таким погоняют скот. Негр деловито прошёл в сторожку и потянулся к висящему на стене телефону.

Прентис вышел из машины и постоял немного рядом.

— Джефф, это чёртово местечко — мечта параноика.

Джефф кивнул.

Охранник отсутствовал три минуты и вернулся, качая головой.

— Нету Митча Тейтельбаума тут! И не было никогда! Вы, верно, не туды свернули.

— Это ведь владения Денвера, так? — окликнул Прентис.

Охранник посмотрел на него своими зеркальными очками.

— Точно. Но вашего мальца тут нету.

Он повернулся и пошёл прочь с таким видом, что стало ясно: добавить ему нечего. Разве что пальцы на дробовике, быть может, сжались крепче.

— А можно поговорить с кем-то в поместье, например, с Денверами, — начал Джефф, — или...

Охранник повернулся к ним, но продолжал удаляться: задом наперёд.

— Нет, сэр, не сегодня. Миссис Денвер нездорова. Они не принимают гостей. Она просто не может. Я уже спрашивал.

Он снова развернулся к ним спиной.

У сторожки он, поколебавшись, повернулся к посетителям опять, на сей раз уперев дробовик в правое плечо, да так, что из этой позиции его перебросить в боевую — как на два пальца нассать.

— Чёрт, чёрт, чёрт, — прошипел Джефф себе под нос и пошёл к машине. Он завёл двигатель, отъехал немного, развернулся и осторожно поехал по дороге. Прентису показалось, что Джефф специально едет на малой скорости. Ты нас не прогонял, сигнализировал он охраннику. Это мой выбор.

— Слушай, ну поехали в полицию, — сказал ему Прентис, когда они очутились у выезда на хайвей. — Митч во что-то влез. По самые помидоры. Может, эти ублюдки его кормят какой-то дрянью. А если он умрёт там? Как Эми.

Джефф остановил кабриолет на обочине старой бетонной дороги. Он сидел и смотрел на трассу.

— К чёрту копов.

— Я знаю, что ты о них думаешь...

— Особенно полицию Лос-Анджелеса. Это полные уроды. И я поклялся, что мы к ним не пойдём. Я поклялся Лонни.

— Ну это же глупо, чувак. Ты что себе думаешь? Мы кто, Том Сойер и Гекк Финн, принёсшие клятву на костях пирата? Ты о Митче подумай! Пошли к копам.

Джефф испустил долгий вздох. Откашлялся, подняв с дверцы кабриолета облачко пыли, и так яростно защёлкал передачами, что Прентису стало боязно за трансмиссию. Потом машина выкатилась на хайвей.

— Ладно. Ладно, хер с ним. Попробуем через копов.

День только угасал, но в комнате Митча уже сгустились тени. Свет не горел, да и розовые стебли, сгрудившиеся вокруг окна, поглощали солнце. И тишина, если не считать негромкого шелеста, с каким отходили от стены оторванные обои, да фырчания мотора автомобиля. Небольшого автомобиля. Водитель переключил передачи, и машина уехала.

Митч отрывал от стены обои. Он подцепил их ногтем большого пальца и принялся отслаивать, как отделял заточкой лохмотья плоти от собственных рёбер несколькими днями раньше.

Чёртовы розочки на грёбаных обоях. Блядские геральдические розовые стебли с шипами, таких много на европейских рыцарских щитах... Поглядим, что там внизу, под ними.

Обоев он по сути и не видел. В голове его блуждали видения. Он видел, как уродует, увечит себя, погружает заточку в собственное предплечье. Он пытался вспомнить, как это начиналось, как он позволил втянуть себя в это дерьмо. Но с тем же успехом он мог вглядываться в затянутое дымкой окошко. Всё расплывалось и терялось.

Но не совсем.

Одни обрывки да фрагменты. Вот Больше Чем Человек говорит ему: В сущности, это мистический ритуал. Тогда эти слова прозвучали значительно. Теперь фраза показалась ему сущей херней. Мистический ритуал. Бред, да и только.

Таким образом его хотели околпачить. Стремились изобразить в собственных глазах неким аналогом святого Павла или даже Мессии. Страдания и распятие Христа непосредственно предшествовали его экзальтации, поучал Больше Чем Человек. Он говорил о факирах, возлежащих на гвоздях, о святых, которые бичевали себя день-деньской. Но тайна в том, что, если сделать всё правильно, это не больно! Да, поболит, но тут же и перестанет, ибо Безымянный Дух исцелит тебя...

Они сидели на террасе кондо, выходящей на пляж. Больше Чем Человек укрывался в тени и соблазнял Митча головокружительными обещаниями. Я хочу сделать тебя звездой, Митч, но для этого тебе потребуется превратиться в бога. Чтобы стать настоящей звездой, суперзвездой, необходима полнейшая концентрация. Самодисциплина не обязательно болезненна! Не обязательно... Нужно только осмелиться и поверить в себя, исследовать небывалое... Твоё тело не есть твоё истинное тело, так что это не имеет никакого значения. Твоё истинное тело сотворено из эктоплазмы и наделено эфирной природой. Оно принадлежит вышним сферам, и вреда ему причинить невозможно...

А затем он показал Митчу Зонд. Простой нож — большой серебряный нож. Когда Митч усомнился, из теней на террасу выступила девушка, и он обомлел, увидев, что это жена Тома Прентиса, Эми. В одной комбинации. Она была загорелая, босоногая, и всё тело её покрывали шрамы цвета лунного света. Она взяла нож (Митч отслоил очередную длинную спиральку от обоев), опустилась перед ним на колени, положила одну руку Митчу на бедро (у Митча немедленно встал), а свободной воткнула лезвие себе в грудь.

Митчу захотелось убежать, вырваться, огласить террасу воплями, потому что на верхушке её топика выступила кровь и потекла по изящным круглым чашечкам грудей. Но он увидел, какое у неё лицо: преисполненное экстаза.

И он подумал растерянно: да эта сучка рехнулась...

И он так думал, пока Сэм Денвер не сказал:

— Почувствуй то, что ощущает она. Возьми её за руку, и это чувство перейдёт в тебя.

— Она... нет. Не могу. Она меня ударит.

— Нет. Не ударит, Митч. Обещаю.

И Митч потянулся к Эми, взял её за руку... и тогда ощущение коснулось его, перетекло в нервную систему, облизало длинным влажным языком. Оно расширялось оттуда, захватывая всё тело и повергая его в чудовищной интенсивности усладу.

Он почувствовал то, что ощущала она, о да, он даже почувствовал те горячие, налитые наслаждением места, куда вонзилось лезвие, места, где наслаждение было всего сильнее и напоминало пламя полыхающего факела — такое яркое, что и смотреть на него можно только искоса. Он чувствовал её груди (ещё одна полоска обоев долой), словно они были его собственными. Как если бы у него были женские груди. Он ощущал лезвие, срезающее их на дюймовую глубину то тут, то там... Он отшатнулся. Голова у него закружилась, но ему захотелось испытать это чувство — наслаждение — снова. И немедленно.

— Дай мне нож, — сказал он.

На следующее утро ему было тошно, муторно. Интенсивность наслаждения обошлась не даром. Раны? Он их не чувствовал. Тогда — не чувствовал. Но он ощущал медленно закипающий в стальном котелке равнодушия страх.

Однако следующей ночью он оказался готов к большему.

— Я хочу, чтобы ты ещё кое-что для меня сделал, — говорил Денвер. — Просто затем, чтобы показать свою верность нам. Свою приверженность нам. Своё призвание. Есть одна улица...

Теперь Митч оторвал ещё одну полоску от обоев, стиснул её зубами, встряхнулся, хотя движение взбудоражило в нём волны боли. Он отгонял воспоминание о том, что Больше Чем Человек принудил его сделать на той улице. Но как только ему даровали мозгосироп, или, как называл его Больше Чем Человек, Награду Акишра, он стал готов на всё, чтобы заполучить ещё одну дозу.

Ты хочешь больше, говорил Больше Чем Человек. И это правильно, что ты хочешь больше. Нас поучают, что желать большего, чем нам досталось, греховно, однако это всё ложь, призванная сделать нас рабами общества, Митч. Безымянный Дух желает, чтобы мы получили больше... ещё больше... ещё больше...

Будто в замедленном повторе прокрутили треск электрического разряда. Так прозвучал для Митча звук оторванных обоев. Он оторвал ещё одну полоску. Когда тебе даруют Награду, ты обоняешь электричество... запах вроде горящей электроизоляции...

Он расчистил участок стены площадью не меньше ярда в изголовье кровати. Под снятым слоем обоев обнаружился ещё один. С другим типом розового узора. Вот дерьмо!

Он подумал, не накажут ли его за это. Наверное, нет. Вероятно, они посчитают, что он повредился в уме.

Но он понятия не имел, к чему вообще рвать эти обои.

Слева от ободранного им участка в форме языка пламени он увидел на нижнем слое обоев длинное вытянутое коричневое пятно.

Руки его начали трястись. Он продолжал отдирать обои, обнажая старый слой. Ещё и ещё коричневые пятна. Как бы от капели. Может быть, дождь просочился?

Нет. Он рвал и рвал обои, пока не уверился, что источник брызг располагался на кровати. Это было видно по траектории, начинавшейся там, в верхнем правом углу кровати. Он стиснул клочок запятнанного нижнего слоя обоев кончиками пальцев и понюхал. Пахло железом и гнилью.

Кровь.

Пронеслась мысль: а ты чего ожидал, тупица?

Но он продолжал сдирать обои, расчищая всё больше и больше забрызганных участков. Потом он увидел царапины. В этом месте обои были прорваны ещё раньше. По стене тянулись следы ногтей или когтей. Следов было четыре. Рядом с ними в стене была дырочка. Он обнаружил её по дуновению просочившегося воздуха.

И он услышал голоса.

В дырочке стал виден слабый свет. Митч нагнулся и приложил к ней правое ухо.

(ледяная игла, сейчас через дырку мне в ухо воткнётся ледяная игла)

(да не бери себе в голову, что за чушь)

Он прищурился, пытаясь разглядеть скошенным глазом, что там, за стеной. Он видел какие-то розовые движущиеся формы... розовые, цвета плоти...

Глаз сфокусировался. Он увидел уголок соседней комнаты. На кровати трахались мужчина и женщина. Совокуплялись без видимого ритма на незастеленном матрасе и болтали. Он не разбирал, о чём. И был там ещё кто-то, перемещался в узком секторе зрения Митча, двигался, чтобы встать рядом с кроватью.

Больше Чем Человек? Он не был уверен. Он видел только руку, фрагмент кисти. Потом этот человек отступил в тень, и остались только мужчина и женщина на кровати. Парочка истекала кровью. Они двигались так, словно ползли по пустыне, а не сексом занимались. Как если бы каждое их движение совершалось через силу, каждая фрикция вырождалась в конвульсию, лишь технически достойную называться сексом. Он видел, что у мужчины на спине выступили узелки позвонков. Мужчина был жутко истощён, вымотан. Ухо у него было разодрано, свисало жалким обрывком, и оттуда текла кровь.

Они плакали. Медленно, жалобно всхлипывали.

— Пожалуйста, — молил человек на кровати, — пожалуйста, остановите это... я не могу... больше...

— Да... пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, — застонала женщина. — Дайте отдохнуть, мы потом всё сделаем... — Длинный скрежещущий стон. — Пожалуйста.

— Ещё, — сказал тот, кто смотрел на них из тени. — Ещё больше. Больше. Больше. Ещё больше.

Движения парочки на кровати изменились — притом полностью, качественно. Митч ощутил вкус горящей электроизоляции — вкус мозгосиропа. Парочка принялась извиваться и идиотски, истошно хихикать. Они задвигались быстрее, как марионетки на ниточках одержимого сексом кукловода.

Нога женщины задёргалась в судорогах, рука затрепыхалась, как у висящей на удилище рыбы. Партнёр отвернул от неё лицо. Митч не видел его сколько-нибудь чётко, но слышал и видел то, что лилось у мужчины изо рта. Того рвало кровью. Толстой тугой струёй кровяной рвоты. И всё же он продолжал трахать партнёршу.

Митч почувствовал, что у него пол уходит из-под ног. Он отшатнулся и сполз по обоям на половицы.

Потом поднялся, прокрался через комнату и швырнул своё тело на оконную раму. Внутреннее стекло вылетело, но окно не открылось. Рама была наглухо заблокирована.

Он уставился на осколки, рассыпавшиеся по полу в причудливых геометрических сочетаниях. Можно перерезать себе артерию...

Тут он почувствовал, что за ним наблюдают. Он развернулся — никого, но ощущение присутствия Больше Чем Человека не уходило. Словно бы невидимая рука опустилась на него. Он сжался, ожидая кары.

Они не позволят ему себя убить. Он даже не сумеет поднести осколок себе к горлу. Больше Чем Человек не даст ему сбежать так легко.