Мокруха

Глава 5

— Добрый день...

Прентис взглянул в сторону открытой передней двери.

Там стоял полицейский в униформе, глядя сквозь сетку от насекомых.

— Здравствуйте, меня зовут сержант Спаркс. Я ищу Джеффа Тейтельбаума?

Прентису подумалось, что даже копам тут свойственна раздражающая калифорнийская привычка превращать любое утверждение в вопрос. Он глянул в сторону открытой двери спальни. Ну что, я завтра пойду на терапию? У меня развилась боязнь оставаться в одиночестве?

Прентису в таких случаях всегда остро хотелось спросить: ну так ты идёшь или не идёшь?

Он поднялся с подлокотника софы, на котором сидел, неловко потоптался на месте несколько мгновений, решая, стоит ли самому поговорить с этим офицером или подождать Джеффа из ванной.

— А, э-э...

Но тут звякнула цепочка на двери ванной, и оттуда рысью выбежал Джефф.

— Да-да, офицер, пожалуйста, — сказал он, отдёргивая сетку. — Входите прямо сюда.

Офицер Спаркс телосложением напоминал кеглю: плечи узкие, бёдра широкие. Он носил дизайнерские очки в толстой оправе. От него веяло усталой властностью. Лицо у него было грустное, как у панды. Он принёс папку для документов. Время от времени прикреплённая к его поясу рация оживала, выбрасывая в эфир треск статических помех, и что-то бормотала в пространство.

— Садитесь, офицер, — сказал Джефф, отирая ладони о зад своих шорт цвета хаки. Он нервничал, но старался как можно тщательнее прятать от собеседника свою ненависть ко всем копам просто за то, что они копы.

— Я приехал расследовать ваше заявление о пропаже брата, как там его... Митч Тейтельбаум?

— Совершенно верно, — сказал Джефф. — Митч.

Он стоял у двери, словно готовясь в любой момент выпроводить копа восвояси.

— И мы поехали поговорить с мистером Денвером?

— Вы лично? — спросил Прентис. Он не был уверен, что это особенно важно, но ему так казалось.

— Гм? А, да, сэр. Я лично. Я и мой напарник. Мы пришли к заключению, что мальчика там нет, и мистеру Денверу неизвестно его местопребывание. Но могу ли я спросить... что вы услышали от него? — Он улыбнулся уголком рта. — Мы тоже его ищем. Он должен был бы находиться в ЦСН. Из всего, что мне известно, следует, что он должен быть там. Отсыпаться.

— Его там нет, и весточки от него тоже, — сказал Джефф ровным голосом. — Никакой. Что вы имели в виду, сказав отсыпаться?

— Он некоторое время... — Коп заглянул в свою папку. — При нём найден кокаин. Есть вероятность, что он на нём сидит.

— Он не наркоман, и он ни на чём таком не сидит, — Джефф скрестил руки на груди, потом безвольно уронил их по сторонам туловища, затем снова поднял на уровень груди. — Слушайте, а вы вообще хоть обыскали это местечко? Поместье Денвера?

— Нет, сэр, у нас не было ордера на обыск. И чтобы получить его, требуется более убедительное свидетельство, чем слова того пацанёнка из ЦСН.

Прентис подумал, не рассказать ли копу об Эми. О том, как её нашли мёртвой, о её связях с Денвером. О кредитке. Об историях про Больше Чем Человека. Но коп едва ли сочтёт и эти свидетельства убедительными. Только факты, пожалуйста. Только факты. По одному за раз. Да и самому Прентису возможная связь теперь представилась довольно... шаткой.

— Этот Денвер в чём-то замешан, — сказал Джефф. — Я уверен, что он замешан в каком-то дерьмище.

— Мне он кажется более или менее обычным продюсером из Малибу, — пожал плечами полицейский. — Это значит, что, да, он может быть замешан в каком-то дерьмище, но, думается, не в похищении детей. У меня чуйка на такие вещи. Я привык уважать свою чуйку? Этот пацан не на Ранчо. Так мне говорит моя чуйка... Есть ли у вас ещё какое-то подтверждение версии о том, что его похитили, неизвестное нам?

Джефф пожевал губу и наконец ответил:

— Нет, но...

Спаркс нацарапал какую-то пометку в своих бумагах, оглянулся, и вид у него сделался такой, как если бы ему только что пришло в голову: раз кокаин был найден при Митче, то он вполне может обнаружиться и здесь.

Подумав, он сказал:

— Если у вас появится какое-то подтверждение, лучше идите в ФБР. Это их парафия. — Он посмотрел на Джеффа. — Вам не кажется, сэр, что Митч мог связаться с каким-то наркоторговцем? Я хочу сказать, учитывая его характеристику...

— Ладно. Забудьте. Я должен был сразу понять, — резко оборвал его Джефф и так дёрнул дверь, что та чуть с петель не слетела. Полицейский поднялся, оглядел помещение, поколебался.

— Я как раз собирался спросить, нельзя ли мне воспользоваться вашим телефоном...

— В кондитерской лавке есть, — сказал Джефф, указывая через дверь в нужном направлении.

Челюсти копа заходили ходуном, а щёки пошли пятнами.

— Не лучший способ добиваться помощи от полиции, сэр, — проворчал он, пересекая комнату.

— Из ничего вычтешь ноль — ничего не получишь, — сказал Джефф, захлопнув дверь. — Господи-и-и!

Они с Прентисом уставились друг на друга и внезапно залились смехом. Смех Прентиса был более искренним.

— В кондитерской лавке есть! — повторил Прентис, тряся головой от хохота. Затем он бросил смеяться и сказал: — Погоди.

Джефф удалялся на кухню, но замер и оглянулся через плечо.

— Что?

— Он сказал: Этот пацан не на Ранчо. Так выразился этот толстозадый коп. Как будто...

Джефф кивнул.

— Как будто ему это место хорошо знакомо. Он называет его просто «Ранчо». Как будто он там не в первый раз.

Эфрам сильно устал, но они уже почти приехали. Было восемь часов вечера, калифорнийским летом в это время только начинает смеркаться. «Порше» летел по фривею Санта-Моника в сторону Венеции[34]. Тут было много пальмовых деревьев, а тянучка рассосалась. У горизонта небо приобретало коричнево-фиолетовый оттенок.

Он покосился на Констанс. И снова почувствовал боль. Из глаз её смотрела пустота. А что удивляться? Так всегда происходило. Он знал, что так произойдёт.

Выражение лица девушки было собранным и довольным. По крайней мере, такую маску она удерживала.

Эфрам сбросил скорость: снова затор. Впереди какое-то незначительное ДТП.

Она меня ненавидит, подумал он.

Нет, была его следующая мысль. Ибо я держу в своих руках её душу. Я могу сделать с ней всё, что захочу. Она станет моим цирковым зверьком. Я её расплавлю и переформатирую, как желатин. Она чувствует то, что я велю ей чувствовать. И уж точно не имеет значения, ненавидит ли она меня.

Трафик замедлился до совсем уж черепашьего хода. Внимание Эфрама освободилось, так что он потянулся к девушке. Даже не глядя на неё, ничем не выдав своих действий, кроме едва заметной усмешки на губах. Он коснулся её мозга эктоплазменными пальцами и сжал центр наслаждения. Она дёрнулась на сиденье и застонала. Он заставил её сказать:

— Я люблю тебя, Эфрам.

Он посмотрел на неё. Нет, она его не любит.

Однако можно же сделать так, чтоб эти слова наполнились смыслом. Он запустил пальцы глубже.

— Я люблю тебя, Эфрам, — сказала она, поворачиваясь взглянуть ему в глаза. Её собственные светились обожанием, но в голосе звучало отчаяние.

В нём поднялся тёмный вихрь.

— Нет, ты меня не любишь!

Он потянулся к ней физически, обхватил её ладонь сильной рукой и начал сжимать пальцы. Девушка завизжала от боли.

— А теперь ты меня любишь? — потребовал он. — Когда я делаю с тобой такое?

— Да!

Он сдавил её руку ещё сильнее. Почувствовал костяшки её пальцев: те готовы были треснуть. Она закричала.

— Ты меня любишь, сука? — прошипел он.

— Да. Да. — Теперь никакого наслаждения, только боль, ужас и стальной корсет его команды: скажи, что любишь меня. Он разжал хватку, но потянулся рукой к её лобку, сгрёб через тонкие колготки и начал скручивать мягкую пригоршню кожи и плоти.

— Теперь ты меня любишь?

— Да. Да. Да.

Она не испытывала ни малейшего удовольствия, даже мазохистского. Он ясно видел это.

Он снова выкрутил её пизду.

Ещё туже.

— Ты меня ненавидишь.

— Нет. Я тебя люблю.

— Ненавидишь.

— Люблю... тебя.

Можно было выпустить её разум и посмотреть, что она скажет тогда. Наверное, всё равно скажет, что любит его. Из страха.

— Ты меня презираешь, — сказал он горько, выпустив её. Потом выстрелил в неё разрядом наслаждения, чтоб не вопила. Девушка издала низкий свистяще-гудящий звук и глубже вжалась в кожаное сиденье. Возможно, размышлял он, продержав её возле себя достаточно долго, я заставлю её полюбить меня по-настоящему, не оставив ей иного выбора. Приложив достаточное усилие, я смогу придать её сознанию любую угодную мне форму. Но будет ли то искренняя любовь, вот в чём вопрос. Не будет ли это просто родом тех издевательств, каким подвергают люди друг друга в обычном браке, заставляя себя любить другого и другого полюбить себя? Так было бы даже честнее.

Нет, это будет настоящая любовь. По крайней мере, если таковая вообще существует.

Ему захотелось, чтобы поскорей спустилась ночь и выглянули звёзды. Он нуждался в поддержке тайных созвездий. Апатичное солнце садилось за горизонт, окутанный смогом. В сумерках разгорались городские огни. Наркоторговцы выходили на улицы. Среди них наверняка есть агенты Денвера...

Наверное, он с ума сошёл, возвращаясь в город Денвера. Разве не стремится он таким образом к самоуничтожению? С какой стати волнуется о переживаниях обычной девушки? Что с ним такое?

Он выдал несильный разряд наслаждения самому себе. Обыкновенно он избегал этого. Не хотел сам себя выжигать. Но ему почти сразу сделалось лучше. Вечер заиграл иными красками. Превратился из трагедии в комедию. Проезжая мимо места ДТП, он бросил на него долгий взгляд. Дело обстояло куда хуже, чем ему показалось издали.

Кровь и осколки стекла.

Будь там Эфрам во время инцидента, он мог бы сделать так, чтоб жертвы насладились происходящим. Надо будет при случае попробовать. Прикольная идейка. Средство психической разгрузки. Давите на газ, сукины дети. Ха-ха.

Эта сучка меня ненавидит.

— Прошу меня извинить, сэр, но у нас вход только по приглашениям. Вы обязаны предъявить пригласительный билет.

Флегматичному парню в униформе ЧОПа «Бёрнс Секьюрити» на вид было лет девятнадцать, он жевал жвачку, а вокруг шеи у него висели наушники Walkman. Он остановил Прентиса с Джеффом, сунувшихся было к Артрайту. На круглой парковке вплотную выстроились машины: «Ягуары», «Роллс-Ройсы», «БМВ», «Корветы» и редкие «Вольво». В современном, агрессивных очертаний здании было примерно поровну квадратных и круглых окон. Неоновый красно-синий знак МАЛИБУ отбрасывал мягкие отсветы на фасад. Рядом с домом был разбит кактусовый садик и росли миниатюрные пальмы.

— Вы можете остаться, сэр, — объяснял охранник Джеффу, — но... — Он примирительно глянул на Прентиса и пожал плечами. — Извините.

— Да что за чушь? — возбух Джефф. — Этот парень мой партнёр, он добрый приятель Артрайта... — В каждом случае он сильно преувеличивал. — ...и Артрайт придёт в бешенство, узнав, что его не пустили. Он просто не знает, что Том в городе...

— Ладно, Джефф, не бери в голову, — сказал Прентис. Такая реакция была типична для Джеффа — и для Прентиса. Джефф был толкачом, человеком, для которого не существует возражений. Прентис предпочитал более дипломатичные подходы.

Охранник всё ещё выпячивал плечи и мотал башкой, когда Джефф углядел Артрайта, как раз выходившего из ворот с кем-то попрощаться. Продюсер был в синих джинсах, белой рубашке на кнопках и чёрном блейзере. Голос Артрайта донёсся издали:

— ...я просто хотел, чтоб ты задержался подольше, Сол... так приятно тебя...

— Эй, Зак! Зак! — истошно завопил Джефф.

Прентис поморщился.

— Джефф, Бога ради, да прекрати ты!

Но Артрайт, уже собиравшийся было вернуться за ворота, заметил Джеффа и устремился к ним, почёсывая одной рукой затылок, а другую протягивая для рукопожатия.

— В чём проблема, э-э... Джефф?

— Ага, чувак, Джефф Тейтельбаум! Ты знаешь моего приятеля Тома Прентиса. У нас тут проблемы — на гестаповцев напоролись.

Охранник издал театральный вздох.

— Мистер Артрайт, но вы же сами велели никого не впускать без пригласительных.

— Всё в порядке, Билли, этих можно. Пошли.

Артрайт взмахом руки указал Прентису с Джеффом следовать за ним.

— Зак, я и вправду не хотел так беспардонно к тебе врываться, — начал Прентис. — Джефф вроде бы искренне считал, что у него пригласительный на двоих...

— Да всё спок, никаких проб, — сказал Артрайт, ведя их на задний дворик через деревянные ворота. На шесте над воротами красовалась телекамера наблюдения. Прентис ощутил на затылке ледяной взгляд её линз.

— Чувствуйте себя, как дома, — Артрайт небесталанно сымитировал кантри-акцент, — а я пока соображу вам выпить. — Он отошёл к небольшому бару на колёсиках и заговорил с барменами, симпатичными мексиканцами в белых tuxedos[35]. Прентис огляделся. Джефф сказал, что вечеринка не обойдётся без бассейна, но в бассейне пока никого не видать. Даже в купальном костюме — никого. Гости расселись вдоль украшенного затейливым орнаментом края бассейна с коктейлями и маленькими порциями жареных на гриле бобов мескито или растянулись на алюминиевых лежанках под мягкую игру света на слегка пахнущих хлором водах бассейна. Из скрытых динамиков доносилась негромкая мексиканская музыка.

— Наша особая сангрия, — сказал Артрайт, вернувшись с ледяным бокалом в каждой руке. Он протянул их Джеффу с Прентисом, подмигнул и добавил: — Вечеринка будет что надо.

И смылся в дом.

— Он вроде бы не слишком рад, — сказал Прентис, чувствуя себя униженным. — Мы его, наверное, оскорбили. А я-то ещё собираюсь с ним контракт подписывать.

— Он, скорее всего, чувствует себя уязвлённым, что не пригласил тебя, — заметил Джефф. — Не волнуйся.

— Последнее, чего бы я хотел, так это вступать в конфронтацию с таким человеком. — И Прентис добавил через силу: — Но спасибо, что провёл меня.

— Ты не голоден? — осведомился Джефф. — Я проголодался, но не люблю мескито. Полное говно. Прикинь, на вечеринке по случаю прошлого студийного релиза подавали димсам[36].

— И ты хочешь сказать, что это не круто? Димсам же — он как суши. Большинство американцев его терпеть не могут, но едят, потому что это круто.

— Эй, поосторожней с выводами. Чтоб ты знал, я люблю суши. Бля, ты только глянь вон на ту платиновую блонди. Вот это бабёнка. Господи, она что, никогда не прекращает крутить ножками? Да постой же ты спокойно, сердушко моё.

— Сердушко — это немножко не тот орган, о котором стоило бы вести речь.

— Ох-ох, вы только послушайте мистера Недотрогу. Ты сам столько баб проштемпелевал...

— Увы, не таких. Как ты думаешь, может, у неё пластика? Груди слишком идеальной формы.

— Не обязательно. Тут есть девушки и покрасивей... о Господи, ты только глянь вот на ту, полуяпонку-полунегритянку, самая убойная комбинация, как на мой вкус... — Джефф выбился из сил и был вынужден отхлебнуть сангрии, прежде чем продолжил задумчиво: — Я тебе правду говорю, в Лос-Анджелесе есть девчонки и посимпатяшней. Это всё кино. Оно их тянет, как магнитом. Уже семьдесят с чем-то лет. Деньги и гламур притягивают их. Они сюда приезжают, выскакивают замуж, рожают детей, и так создаётся целый генетический пул совершенно отпадных бабенок.

— И парней, вроде вон того, — Прентис мотнул головой в сторону загорелого мускулистого Адониса в обтягивающей рубашке и свободных, очень модных пеонских штанах сан-францисского покроя, раскрашенных в технике сибори.

Адонис, горделиво приосанясь, обсуждал Новый Проект с какой-то моделью-анорексичкой.

— Я в общем-то актриса... — щебетала та.

— Я ничего не имею против таких парней, — сказал Джефф шутливо, но и с ноткой подлинной зависти, — кроме того, что все они должны поскорее сдохнуть!

— Пять лет назад все еврейские принцессы в ЛА выпрямляли и выравнивали носики, а теперь считается очень стильным носить шнобель. Вы только подумайте — шнобель! Я серьёзно, чо вы ржёте?

Джефф и Прентис слонялись в толпе, улавливая обрывки разговоров и ловя на себе заинтересованные взгляды. Прентис чувствовал себя не в своей тарелке, но ему в общем-то было интересно среди этих весёлых, беззаботно щебечущих калифорнийцев из Западного ЛА. По крайней мере, морг, холодильник и лежащая в ящике Эми были очень далеки отсюда.

Группа загорелых мускулистых мужчин с замысловато подстриженными бородками спорила о преимуществах аппаратов для невесомости перед «Наутилусами». Другая группа давала советы, как правильно выбрать суши и не нахвататься желудочных червей.

Попадались тут и «трендовые панки» беверли-хиллского пошиба, чей демонстративно мятежный прикид был куплен в самых дорогих бутиках Мелроуз-авеню. Встречались люди в белых крестьянских рубахах с неотполированными золотыми самородками вместо запонок. По крайней мере половина присутствующих предпочла коктейлям, сангрии и мексиканскому пиву минералки «Перрье» и «Калистога». Только однажды Прентис заметил, как двое вместе исчезают в ванной.

— Едва ли тут много кокаинистов, — сказал он. — И это хорошо. Хорошо, что люди стали меньше пить и пристрастились к здоровому образу жизни. А что скверно, так это расцветающий буйным цветом нарциссизм. Даже бабы повадились по качалкам ходить.

Джефф кивнул.

— И, знаешь, я сам подумываю записаться в качалку. Разве не стыд, что мы оба в такой плохой форме, челло? Я признаюсь, что мне сразу захотелось выглядеть мистером Совершенство. Но, чёрт побери, пить я не брошу! Для начала я собираюсь выцыганить у этого бармена добрую порцию текилы.

— Я с тобой, чувак!

Они проследовали к бару, получили напитки у бармена и смешались с небольшой группкой друзей Джеффа: затесался в неё и один продюсер, с которым Прентису некогда довелось работать. Пропустив ещё по паре бокалов, Прентис обнаружил, что мексиканская музыка успела смениться дискотечной: помесь хип-хопа с детройтской классикой 60-х. Дюжина пар в полубессознательном состоянии танцевала у бассейна.

Артрайт оживлённо замахал Прентису, и продюсер удалился в толпу. На этот раз Артрайт излучал искреннее радушие. Возможно, настал удачный момент подкатить к нему с соображениями насчёт сценария. Или хотя бы прощупать почву.

Ха. А если Артрайт сценария вообще не читал?

На вечеринках заключается великое множество контрактов, но инициировать их человеку, стоящему ниже в пищевой цепочке, не положено. О бизнесе на светских раутах болтают равные, на крайняк — беседу начинает более могущественный, фигурант высшей социальной прослойки. Впрочем, Артрайта уже куда-то унесло, закрутило водоворотом вечеринки. Он появился спустя несколько минут, буксируя платиновую блондинку. Она была высокая, пышногрудая, синеглазая, загорелая и длинноногая. Типичная калифорнийка, если не считать чёрного сетчатого корсетика под очень открытым красным платьицем. Этот корсетик придавал ей некоторое сходство с танцовщицей нью-йоркского клуба. По крайней мере, она не носила никакой хрустальной дребедени. Были у неё керамические серьги в форме ухмыляющихся черепов с мексиканского фестиваля мёртвых, серебряные браслеты-змейки с изумрудиками вместо глаз и загадочная — Прентис так и не разобрался, что там за узор — татуировка на одном плече.

— Том, это Лиза, — представил её Артрайт, усмехаясь на манер мексиканского черепа. — Она хотела тебя увидеть. Она поклонница Разбитых окон!

— Правда? У этой женщины отменный вкус, — сказал Прентис, — особенно если на самом деле билет она купила минут за пять до того, как ленту спихнули на видеокассеты.

Он предавался изысканному самоуничижению.

Девушка улыбнулась. В один из резцов у неё был вделан рубин.

— Ага. Я купила билет за пять минут до и всё такое прочее.

Артрайт улетучился, и Прентис на миг испытал головокружение. Девушка смотрела на него рассчитанно-выжидательно. Он принял вызов.

— Вы из тех, кто пьёт одну минералку, или я вправе предложить вам чего-нибудь покрепче?

— Я бы с удовольствием выпила пива, — сказала она тёплым хрипловатым голосом. Тон её уверял: Не беспокойся. Расслабься, и всё будет отлично.

Они поспешили к бару, где Джефф флиртовал с худощавой девушкой, у которой по обе стороны головы в косах торчали майянские медальоны. Заказав пиво, Прентис испытал укол неуверенности — добавлять ли ломтик лайма? Лайм с пивом недавно стал выходить из моды, но, не исключено, она именно лайма и ждёт. Он всё же отказался от лайма и вернулся к ней с пивом. Она улыбнулась и сказала:

— Я покорена вашей галантностью.

Прентис постепенно осваивался на вечеринке. Отвлекись немного и заживи нормальной жизнью, чувак, сказал он себе. Возможно, снедавшее его нервы чувство неуверенности — лишь досадный фантом. Возможно, исчезновение Митча на самом деле не так уж и значимо. Возможно, ему пора выбросить Эми из головы. Потому что он уже никак ей не поможет. Кроме того, он ведь в Лос-Анджелесе. Тут куда ни кинь, везде наклейки на бампере: Вина заёбывает.

— Итак, вы работаете с Заком? — спросил он, словно они с Артрайтом испокон веку называли друг друга так фамильярно.

— Нет. Ещё нет. Я модель. Но вообще-то я актриса...

Он механически кивнул, и девушка захихикала над бутылкой пива.

— Вы киваете с таким важным видом, но я увидела ваш взгляд. Я пошутила. Я не модель и не актриса. Я секретарша на студии. Но Зак меня пару раз выебал, так что теперь, чтобы не мучиться угрызениями совести, приглашает меня на вечеринки.

Прентис чуть не поперхнулся напитком.

— Извините, — прощебетала она. — Вы ожидали от меня более пристойных манер?

— Нет... но я... это великолепно...

Он захохотал.

— Вы меня дважды сделали. Один раз херней, а другой раз — правдой.

— Ага. Вы прикольный. Можно я сейчас скажу одну вещь, от которой вы свалитесь в бассейн?

— Сжальтесь надо мной.

— Да ла-адно. Мне действительно нравятся Разбитые окна. Мне показалось, что там я уловила отсылки к этому забавному и грустному среднему периоду Трюффо.

— Ага. Вы меня насквозь видите. К этому периоду Трюффо и... временами мне нравится делать вид, что я продолжаю дело Ноэля Кауарда[37].

— Ноэль Кауард 90-х? А что, неплохо звучит. Вот только, знаете ли, безграмотные бизнес-управленцы, которые тут заправляют, в жизни не слышали про Ноэля Кауарда и не смотрели его пьес.

— Отличное замечание, — признал он. — А вам нравится Куросава?

Разговор зашёл о режиссёрах, романистах и художниках, и Прентису стало совсем хорошо. Он чувствовал себя современным, умным и рассудительным. Так сказать, подстилал соломку для перехода в горизонтальное положение.

Всё чаще между ними проскакивала искра желания, выпадали мгновения пленительной близости взглядов. Наконец она сказала:

— Пойдёмте посмотрим коллекцию офортов Артрайта. Я вам кое-что хочу показать...

Она увела его, взяв за руку. Джефф скорчил уморительную гримасу деланного завистливого презрения.

Тот же момент, но другая вечеринка. Искажённая пламенем тень вечеринки у Артрайта.

Митч наблюдал за ними в окно, выглядывая из пещерки меж розовых листьев. Играла музыка. Странная иноземная музыка, запись словно бы немного покорёжена, однако темп ни разу не исказился. Были люди. Люди танцевали, но с отсутствующим видом, будто массовка в кино. Некоторые держали в руках бокалы с напитками, но вид у них при этом был принуждённый, притворно весёлый, и каждый то и дело поглядывал в сторону дверей гостевого домика. Или в сторону зелёной тьмы бассейна.

Дул ветер, и розы тяжело качались на стеблях. Деревья на краю двора изгибались, как наркоманы под кайфом. В неверных отблесках сернистого пламени листва их казалась чешуйчатой.

Но вода в бассейне оставалась неподвижной, стеклянистой, как отполированный до зеленовато-чёрного блеска обсидиан. Наверное, стены зданий блокировали порывы ветра. (А что это там в соседней комнате — царапается, скребётся по полу? Неужели те двое ещё не мертвы?) Но нет, вот же ветерок шевелит длинные мягкие волосы волоокой блондинки-хипстерши, которая стоит всего в шести футах от воды, носит коричневые высохшие листья по краю бассейна.

И тем не менее вода оставалась неподвижной.

Возможно, бассейн просто казался неестественно спокойным с такого расстояния. (В соседней комнате что-то заскреблось. Почему те двое ещё не...)

Сцену освещали луна и пара настольных ламп на гусиношеих кронштейнах. Лампы почему-то выглядели ужасно неуместными. Неужели этот богач не может себе позволить ничего получше? Возможно, свет не входит в его приоритеты. Кроме того, снаружи горит огонь... Нет, это костёр, понял Митч, присмотревшись внимательнее. И костёр этот сложен из стульев. Пара деревянных стульев, таких же, что и все остальные на террасе. Кто-то обложил их тряпками и поджёг. Горящие остовы стульев были похожи на странные геометрические формы, прорывавшиеся в мозгу во время наркотических галлюцинаций. Эта мысль заставила его остро возжаждать мозгосиропа, потому что болеутоляющих препаратов было недостаточно.

Кто-то вошёл в три накладывающихся круга света — более крупный, неверно колышущийся, жёлтый круг был порождён костром, а два поменьше, более тусклых и неподвижных, лампами на противоположных углах террасы. Это была высокая худощавая женщина, плечи её сутулились, а груди опали — он это видел явственно, потому что женщина приспустила платье и повязала его у бёдер на манер фартука. Она вышла из домика для гостей. У неё в руках что-то корчилось: костлявый жёлтый кот. Она держала его за хвост. Подойдя к костру, она недрогнувшей рукой швырнула кота в пламя. Поглощённый яростными огненными языками, ослеплённый и скорчившийся в едином смятенном комке, кот испустил только один длинный высокий «мяв», прежде чем замолкнуть от шока и сгореть.

Митч отвернулся.

— Ах вы грёбаные уроды, — пробормотал он.

Никто не отреагировал на этот маленький акт садизма. Женщина постояла минутку у костра и затем с непроницаемым лицом удалилась обратно в домик.

И вдруг она остановилась. Потом развернулась и пошла в новом направлении. Походка её внезапно сделалась неуверенной, она завихляла, как пьяная, и выбрела по длинной зигзаговидной линии к большому металлическому столу, за которым сидели шестеро. Все мужчины. Один из них — Больше Чем Человек. Женщина, трясясь, подтащилась к ним и вскарабкалась на стол. Потом тяжело хлопнулась на спину, подогнула колени к животу, как собака, покорившаяся хозяину, и принялась царапать себя — медленно и глубоко.

Митчу захотелось отвернуться, но Больше Чем Человек поднял глаза и глянул на его окно. Казалось, что он заметил там Митча, несмотря на розовые кусты и глубокие тени. И Митч обнаружил, что не в состоянии отвернуться.

Откуда у неё столько силы себя царапать? отстранённо подумал Митч, продолжая наблюдать за происходящим. Кожа — материал довольно прочный. Разодрать её голыми руками не так легко. Как только кожа подалась, дело пошло проще. Подкожные слои значительно мягче. Кто-то вышел из-за стола и направился к бассейну: человек средних лет в одном из этих мексиканских костюмов со взъерошенными рукавами и слабо светящимися в полумраке лавандовыми лацканами. Человек в симпатичном костюме повернулся спиной к бассейну, заполз в него, опустившись на колени и руки, а потом, не снимая одежды, погрузился в бассейн полностью.

Он погрузился под поверхность, но ни одного пузыря не поднялось. Ни одного, даже когда его голова исчезла в тёмно-зелёных водах. Митч видел, как меняется выражение его лица — от равнодушия до потрясённого понимания. Он подождал немного: не выплывет ли человек в костюме обратно? Этого не случилось. Он поглядел на столешницу, куда взгромоздилась совершенно упавшая духом женщина. Некогда белый стол стал красен от крови. Сидевшие за столом мужчины отодвинули стулья, чтобы не запачкаться. Женщина перестала двигаться. Из ран её пошёл дымок. Больше Чем Человек смотрел на окно Митча.

Митч не мог отойти от окна. Он только отвёл взгляд от Больше Чем Человека и поглядел на внезапно полыхнувший костёр из стульев. В небо взвился толстый грязно-серый клуб дыма.

Впервые прикоснувшись к ней, Прентис сей же миг будто опьянел вдвойне.

Прентис и Лиза сидели, ещё не раздевшись, на краю большой круглой кровати, целовались и ласкали друг друга, экономя силы, как поступают в сексе опытные взрослые. Спальня была просторная, по стенам развешаны офорты в рамах, главным образом двадцатого века, судя по их авангардному стилю. Размещение картин заставляло предположить, что выбраны они просто как предметы интерьера. В спальне имелся большой пустой комод. Боковая дверь вела в маленькую ванную с душевой кабинкой. Кровать была застелена бельём цвета бренди, и по одну сторону от неё стена оказалась полностью зеркальная. Стекло было искусно разукрашено сложным чёрным декором. Стена вполне сгодилась бы как зеркало для вуайеристов, но чёрные разводы заставляли воспринимать её как нечто большее, нежели простую декорацию.

Когда они вошли, потолочное освещение уже было приглушено, и музыка, подобранная по вкусам хозяина дома, лилась из неслышимых динамиков. Через занавешенное окошко долетал слабый гул вечеринки, продолжавшейся внизу.

Прентис держал прильнувшую девушку в объятиях, они целовались, переплетаясь языками, смыкаясь губами, точно пытались подобрать верную комбинацию к безнадёжно сложному кодовому замку. Лиза покачивалась, тёрлась сосками о его торс.

Она откачнулась в очередной раз, поглядела на него и улыбнулась. Глаза затянуты дымкой наслаждения, губы пылают.

— У тебя немного напуганный вид, — сказала она. — Как будто хочешь сказать: нет-нет, постой, всё как-то слишком быстро!

Первым ему на ум пришёл ответ: а тебе этот вид, что ли, хорошо знаком? Но вслух он ответил иное:

— Это скорее... приятный сюрприз.

— А, писатель изобретает экспертные увёртки...

Он и вправду чувствовал себя немного не в своей тарелке. Это не впервые ему приходилось заниматься сексом на верхнем этаже чьего-то дома: Прентис не первый день работал в Голливуде. В доме Артрайта комнат много, а эта — пыльная, заброшенная, с единственным пустым комодом, где висят одни вешалки — совершенно явно выполняет функции гостевой. Вряд ли их застигнут врасплох. Но его немного беспокоила внезапность и бессмысленность перехода от преувеличенно приятельской атмосферы вечеринки в кругу светил киноиндустрии к эдаким сценам, которые хоть сейчас монтируй в дешёвую порнуху.

Он снова приказал себе: расслабься и получи удовольствие. Если чересчур категорично подходить к жизни, все наслаждения пройдут стороной. Как там звали этого гуру, который был популярен в бытность Прентиса тинейджером? Рам Дасс? Будь здесь и сейчас, учил Рам Дасс. Итак, Прентис, будь здесь и сейчас.

Он притянул её к себе — пожалуй, грубовато. Впился в её губы — поцелуем более жадным, чем прежде. У него зашумело в голове. Когда они целовались, он чувствовал себя совсем пьяным. Ему мерещилось, что опьянение исходит от неё, перетекает из неё. Как наркотик. Контактного действия. Его и раньше посещали необычные сексуальные ощущения с некоторыми партнёршами, но никогда ещё — такой интенсивности. Такие странные. Такие острые.

Он что, влюбился? Почему-то объяснение казалось... неадекватным. Что бы это ни было, оно яростно прорывалось сквозь него и меняло на своём пути. Сомнения истаяли, и они с Лизой слились воедино, сорвали друг с друга одежду, покатились по кровати, сплетаясь в клубок.

Они остались нагими поверх простыней.

Он успел произнести:

— Может, заберёмся под простыни? Так будет уютнее...

— Нет! — резковато ответила она. — Я люблю сверху. Нет.

Она повернулась оглядеть их обоих в зеркале. Потом перекатилась, склонила голову и умело взяла его член в рот. Не переставая смотреть в зеркало.

Десятью минутами позднее они сменили позу, и Прентис заходил в ней поршневым ходом, отстранённо прислушиваясь к музыке. «Стили Дэн»[38] сменились какой-то бессмысленной, но тягучей композицией Мадонны. Он опустился на колени между ног Лизы, потянул на себя её ягодицы, чувствуя, как незнакомое, непривычное наслаждение проникает всё глубже с каждой фрикцией, разливается по телу, словно наркотик, а девушка тем временем забавлялась со своими сосками — для себя, для него, для зеркала.

Прентис смежил веки, растягивая удовольствие, и внезапно ему открылся новый канал восприятия, кристаллизованный в непривычно чётком фокусе. Он, казалось, увидел себя так же, как видела его она, раскрасневшегося, потного, вялогубого, напирающего на неё, как жеребец на кобылу. И ещё он увидел их обоих в зеркале — её глазами. Зеркало придало картинке вуайеристскую объективность, обострило его чувства, позволило сконцентрироваться на половом акте — для кого-то... для чего-то... кристаллизовало восприятие внутри разума. Она была одним из тех, для кого всё это затевалось. Она смотрела на них обоих, фокусировалась на троице в зеркале...

Троице. Третьим был человек по ту сторону зеркала.

Он сидел во мраке, едва заметно покачиваясь на стуле, и смотрел на них через фальшивое зеркало. Лица наблюдателя не было видно: его скрывали тень и смятенное восприятие. В воздухе рядом с его головой что-то извивалось, словно бы клубок прозрачных змей.

Но тут видение поблёкло, и Прентис почувствовал, как его, совсем беспомощного, увлекает в тягучую пропасть оргазма.

Прентис стоял в душевой кабинке гостевой комнаты. Его немного вело от ощущения ирреальности происходящего, хотя горячая вода иголками покалывала спину. Он чувствовал себя полностью опустошённым и немного смятенным. Девушка сказала:

— Ты иди первым, ты же знаешь, женщинам нужна целая вечность, чтобы привести себя в порядок. Я могу воспользоваться душевой рядом с холлом. Сейчас только натяну платье, это секунда, и сбегу по лестнице... это называется «спринт из задней комнаты», чтоб ты знал... А теперь поцелуй меня. Встретимся внизу и в бассейне.

Она была нежна с ним на прощание, хотя и пробормотала своё обычное в таких ситуациях «Господи, ты, верно, подумал, что я такая дешёвка». Никто из них так не считал, но Прентис ответил нужными заверениями. Казалось очевидным, что девушка абсолютно не жалеет о случившемся и не испытывает никаких опасений.

А теперь он отчего-то снова думал об Эми. В спальне Эми не приходила ему на ум. Но сейчас, после соития... этот морг...

Забудь. Отпусти.

И что-то ещё нашаривало путь в его мысли. Чувствуя на коже струйки воды, но не ощущая их по-настоящему, как будто вместо него под душем мылся кто-то другой, он задумался о посетившем его видении вуайера по ту сторону зеркала.

Чушь собачья, сказал он себе. Господь свидетель, ты просто вымотался, выпил лишнего и впадаешь в паранойю.

Прентис закончил мыться, вылез из-под душа, вытерся, оделся и вернулся на вечеринку. Он чувствовал себя немного другим человеком. Воспринимал всё в новом свете. Замечал многочисленные ритуалы ухаживания: теперь у него было меньше поводов затевать свой. Каким странным, болезненным переживаниям они себя подвергли...

Господи, подумал он, определённо со мной что-то не в порядке. Вижу призраков — парня, спрятавшегося за зеркалом. Чувствую себя обкурившимся без наркоты.

Где Лиза? Он всё никак не мог её найти. Зато он увидел Джеффа, который призывно махал ему рукой от шезлонга рядом с бассейном. Вид у Джеффа был не особенно счастливый. Возле него, криво усмехаясь, стоял Артрайт. Когда Артрайт обернулся и приветственно кивнул Прентису, кривая усмешка не исчезла с его губ. Тогда Прентис понял, что человека за зеркалом он вовсе не вообразил, и понял, что это был за человек.

Митч смотрел, как волокут к бассейну грузную женщину, но думал о своей матери. Мать его умерла: разбилась, когда её пьяный придурковатый бойфренд, вообразив себя гонщиком на спорткаре серии «Транс-Ам», влетел в одну из челновидных разделительных конструкций близ выезда с фривея. Митч себе твердил, что мать этого заслуживала, потому что всё время пила, но ведь у него сохранились и более ранние воспоминания о ней, предшествующие разводу. Тогда она не пила так много.

Она говорила, что бросила папу, потому что тот пьёт. Что за идиотское обвинение. Лживая сучка.

Он вспомнил, как, напившись, она брала его на колени и целовала в шею, и было в этом поцелуе что-то неприятное.

Не только запах ликёра, а что-то ещё. Наверное, это потому, что целовала она его взасос, и у него возникало чувство, будто его этим поцелуем используют. Как эротическую игрушку, сообразил он сейчас, хотя мама никогда не трогала его за член или всякое такое.

Почему он об этом вспоминает?

Крупнотелая женщина на террасе явственно сопротивлялась, а группа из пяти мужчин продолжала тянуть её к бассейну. Сопротивлялась с усилием на грани истерики. Они уже почти достигли воды.

Музыка изменилась. Зазвучала старая-престарая песня Мадонны — откуда они выкопали эту рухлядь? Материалистка. Но кто-то уменьшил скорость вращения пластинки до 16 оборотов в минуту, поэтому Мадонна пела баритоном:

Я-а-а-а-а-а-а-а-а ж-ж-ж-ж-жи-и-и-и-ы-ы-ы-в-в-в-в-в-в-в-в-ву-у-у-у-у-у-у в-в-в-в-в-в ма-а-а-а-а-а-ате-е-е-е-е-е-р-р-р-р-р-риа-а-а-а-а-альн-н-н-н-н-н-ном-м-м-м-м-м-м...

Митч продолжал размышлять о своей матери. О том, как она принималась ныть, стоило ей выпить хоть пару глотков. Она сливала в него всё это нытьё. Но, чёрт подери, он ведь был совсем мальцом. Как он мог бы ей помочь? От таких воспоминаний его выворачивало.

И-и-и-и-и-и йя-я-я-я-я-я-я-а-а-а-а-а м-м-м-м-ате-е-е-е-ер-р-р-р-р-риа-а-а-а-а-льн-н-н-н-н-ая-а-а-а-а деф-ф-ф-чо-о-о-о-о...

Однажды он попытался сбежать от мамы и прибился к папе. Попросил остаться с ним. Он не мог передать отцу, как странно и страшно жить с мамой. Папу интересовали только пушки. Он всё время о них болтал. Как только выпадала свободная минутка, которую можно было провести вместе с сыном, папа тащил Митча в офис НСА, где мальчишку принуждали сортировать конверты с какими-то воззваниями в поддержку запрета контроля над оборотом огнестрельного оружия. Папа менял тему, когда Митч пытался ему объяснить, что не хочет жить с мамой, и тем самым сигнализировал, что, так сказать, на постоянной основе — Митч ему не нужен, что Митч ему будет только мешать... и на самом деле папа вовсе не хотел селить Митча у себя...

И Митч согласился. Он пошёл на грёбаную сделку.

Кто-то опять изменил скорость вращения пластинки, теперь до 78 оборотов в минуту, и Мадонна зачастила:

Яживувматериальноммиреияматериальнаядевчонкаияживувматериальном...

Они сдирали с грузной женщины одежду. Тяжёлые груди колыхались, мешки жира обвисали с талии. Неподалёку несколько человек с отсутствующими лицами взирали в догорающий костёр из стульев. Митч видел то, что осталось от кота — чёрный филигранный череп да немного костей в кучке золы.

У бассейна появился Палочка-Выручалочка и тоже стал заталкивать грузную женщину в воду. Где же Больше Чем Человек? Рядом. Наверняка он совсем близко. Митч услышал звуки из соседней комнаты. Этот звук издало человеческое горло, но это был не крик, не плач, не визг и не стон. Это был протяжный вопль, который, казалось, говорил: Есть состояния за пределами отчаянья.

Снаружи мужчины затолкали женщину в бассейн и принялись наполовину удерживать её под водой. Митч слышал сквозь воду её тонкие сдавленные крики. На расстоянии эти крики можно было бы принять за звуки сексуального наслаждения. Если... не видеть её. Если не видеть, как она отчаянно борется за жизнь, будто кот, пытающийся вырваться из неприятной купели. Её круглое детское лицо выглядело так, словно она снова стала младенцем, и колыбель её пожирает пламя. Потом спина её выгнулась. Что-то под водой нашло её. Что-то случилось с нею там, под водой. Не видно было, что именно. Глаза её полезли из орбит. Рот раскрылся. Она пыталась кричать, но крика не было. Потом... он прищурился, пытаясь разглядеть, что с ней делают... ему почудилось, что у неё изо рта что-то лезет. Крупное, мокрое, белое, скользкое, сильное, извивающееся.

Остальные сгрудились вокруг неё, запихали ещё глубже в бассейн. В свете костра их одежды отсвечивали жёлтым, придавая мужчинам сходство с роем ос, которых Митч однажды видел слетевшимися на тушку сбитого грузовиком пуделя.

Из соседней комнаты донёсся вопль.

У двери что-то зашумело.

Митча облекли воды кататонии.

Джефф был недоволен. Прентис подумал, что, может быть, это Джефф на него злится, раз Том его бросил одного на вечеринке, но затем увидел, какой взгляд бросил Джефф на Артрайта, отошедшего попрощаться с каким-то продюсером, чья башка носила явственные следы недавней волосяной трансплантации. Это на Артрайта Джефф так разозлился.

— Что с тобой? — спросил Прентис, стараясь не смотреть на Лизу, и сел рядом с Джеффом.

Джефф раздражённо поглядел поверх его головы.

— Ты вроде бы только что из душа?

— Первый из наиболее характерных признаков захватывающего приключения. Да. А ты вроде бы не в своей тарелке.

— Артрайт ко мне... А, ладно. Он возвращается.

Артрайт приближался, засунув руки в карманы и что-то мурлыча себе под нос в такт песне Джорджа Майкла Father Figure, которую включил диджей.

Он остановился неприятно близко к продолжавшему сидеть Прентису, так что промежность Артрайта оказалась на уровне глаз Прентиса.

— Том, можно тебя на минутку? — спросил продюсер, отступая на шаг.

В переводе это значило, вопреки улыбке и непринуждённому тону: Подними задницу, я хочу с тобой поговорить.

— А, да, конечно.

Прентис встал, подумав: Какого чёрта тут происходит? и отобразив для Джеффа на лице соответствующее выражение. Втайне, впрочем, он надеялся поговорить о сценарии.

Артрайт взял его под локоть и увлёк в сторону бара. Толпа заметно поредела. Бармены деловито смешивали коктейли, стараясь не бросать чрезмерно заинтересованных взглядов на клиентов — некоторые качались, словно на палубе в бурю, другие, с омерзением покосившись на орудийные батареи бутылок, заказывали себе «Калистогу». Артрайт начал:

— Том, у меня тут небольшая непонятка вышла с Джеффом Тейтельбаумом. Я не знаю, какая муха его укусила. Может, это из-за того, что я не взял его в команду для сценария Клинка, может, ещё из-за чего, но он продолжает свои наезды на одного моего доброго друга. Я думаю, он полностью отдаёт себе отчёт, что делает. Мои друзья, Денверы — ты слышал про Сэма Денвера? Ну так вот, Джефф тут только что нёс какую-то пургу насчёт того, чтобы подать на Денвера в суд, получить ордер на обыск его ранчо и всё такое прочее. Он себе вбил в бошку, что там силой удерживают его младшего брата. Это же просто чушь собачья. Я думаю, Джефф немного, гм, переработался и у него, гм, едет крыша. И он на меня зуб держит, потому что мы не взяли у него сценарий. Ладно, я всё понимаю, у нас у всех тут могут быть проблемы с неадекватной самооценкой, и... — Они достигли барной стойки. — Выпьешь чего-нибудь?

— А... нет, мы уже уезжаем через пару минут.

Ему хотелось выпить, но и трезвая собранная голова очень не помешала бы.

— И вот, ты понимаешь, я не хочу сильно залупаться с Джеффом, но и не хочу портить отношения с моими друзьями, чтобы на меня не подали за клевету за компанию и всякое такое, и я им сказал, держитесь подальше, мы просто поговорим с этим парнем и утихомирим его. Подумал, может, у Джеффа какой-то комплекс вины перед своим братцем за все эти приключеньица с законом, он пытается его защитить, не может и вымещает на нас всю эту грёбаную паранойю? В любом случае я решил, что сам с ним поговорю. И... в общем, мне было бы спокойнее, если бы ты меня в этом поддержал. После того, как... Джефф и ты — друзья, и... я не хочу вас разъединять, но... понимаешь, что я хочу сказать?

Прентис как воды в рот набрал, но тут разинул его, сообразив, на что намекает Артрайт. Продюсер восполнил непроизнесённую часть речи языком тела и атоналями.

В целом месседж Артрайта следовало воспринимать так: Убери Джеффа с дороги, пускай бросит все эти фокусы с исковым обращением, пускай прекратит разнюхивать и колобродить, а я взамен подумаю, как бы тебе помочь. Как бы тебя подкормить. А не сделаешь, так я тебя, сука, урою.

— А... конечно, — услышал Прентис собственный голос. И его пробила дрожь ужаса — я это сказал? — Я с ним поболтаю. Я посмотрю, что можно сделать. — У него потяжелели зубы. Какое странное ощущение.

— Отлично. И когда мы снова встретимся... я имею в виду, пообедаем... то заодно обсудим некоторые дела. О! А вот и быстропролётная краса к нам вернулась!

Это он так поприветствовал Лизу, которая протиснулась сквозь толпу и села рядом с Артрайтом, а потом протянула Прентису руку для прощального рукопожатия.

Артрайт значительно стоял рядом, пока Прентис и Лиза пожимали друг другу руки. Артрайт улыбался, возложив одну руку на плечо Прентиса, а другую — на плечо Лизы. В этой позе была странная интимность.

Потом Артрайт поцеловал Лизу в щёку и ушёл. Глядя ему вслед, Прентис героически пытался не вспоминать про человека по ту сторону зеркала в комнате наверху.