Мокруха

Глава 2

Прентис проехал во взятой напрокат «Тойоте Терсел» вниз по Сансет к Хайленд-парку, оттуда в Бархэм, пересёк скоростную автостраду, где от плотного металлического потока автомобилей отражалось яркое солнце. По извилистой, идущей под уклон дороге меж холмов, старых кондоминиумов и ранчо он добрался до Бэрбанка. Глаза его жгло, когда он въехал в Долину. Пальмовые деревья выгорели до пепельно-серого оттенка, подобного коже покойницы.

Артрайт когда-то заключил сделку с «Санрайз Студиос», и ему передали старый студийный актив — небольшое, переоборудованное под офис бунгало. «Санрайз» выкупила у «Метро Голдвин Мейер» много активов, а совсем недавно кто-то заполучил саму «Санрайз». Прентис не помнил, кто. Какая-то компания по производству слабоалкогольных напитков, а может, нефтяники. Или, не исключено, компания по производству слабоалкогольных напитков, принадлежащая нефтяникам, принадлежащим конгломерату по производству пластмасс. У ворот бунгало разместился «Чекпойнт Чарли»[6] в миниатюре. Чернокожий охранник в солнечных очках полицейского вида сверился со списком визитёров, просто чтобы увериться, что Прентис и впрямь приглашён Артрайтом на аудиенцию. Затем его направили на парковку F.

— Ф — для фуфла, — пробормотал Прентис, мрачно созерцая проплывающие мимо вереницы «Порше» и «Ягуаров». На парковке отыскалось только одно свободное место, но там трафаретом по асфальту было начертано: ЛУ КЕНСОН. Потрёпанная звезда потеряла контракт с «Санрайз» и Вылетела из Списка. Кенсон, скорее всего, вряд ли явится востребовать своё паркоместо, а Прентис уже опаздывал. Он не без колебаний — вдруг не повезёт? — припарковался там. Можно мыслить рационально, как математик, но в киноиндустрии лучше рассуждать категориями удачи и невезухи. Рано или поздно ты к этому приходишь.

Прентис вылез из машины и огляделся. Студия напоминала нагромождённые вкривь и вкось склады, а может, стойла с огромными распахнутыми дверьми. Залитые солнцем здания выглядели старыми и были выкрашены главным образом в унылый зелёный цвет. Краска облупилась. С другой стороны участка между зданий проглядывал фрагмент типичного жилого района: фальшивые фасады, используемые для съёмок типичных городских сцен в типичных полицейских боевиках.

Прентис взглянул на часы и почти вприпрыжку устремился по узкой дорожке между зданий. Он отыскал здание E и офис Зака Артрайта. Артрайт мог бы позволить себе роскошный офис в небоскрёбе из бетона и стекла, который «Санрайз» выстроила по соседству со старым студийным комплексом, но предпочитал оставаться в атмосфере золотого века Голливуда: на двери висела скромная табличка «Артрайт Пикчерз». Он привык к старомодным офисам-бунгало с потрескавшимися зелёными стенами и ненадёжными кондиционерами.

Впрочем, данный конкретный кондиционер работал даже слишком хорошо и издавал заметный шум, хорошо слышный из углового окна секретарши. Последняя, надо полагать, перестала его замечать. В комнате оказалось холодно, как в морге. Прентис вспомнил Эми, лежащую в холодильнике, выдвинутую с полки в лотке. Он старался об этом не думать, и целых полчаса ему даже удавалось.

Секретарша у Артрайта была пышногрудая, в обтягивающем платье, а ниже — тонкая, как ножницы. Золотистая тушь гламурно дополняла синие контактные линзы. Контактные линзы того же цвета, что и платье. Взъерошенные тёмные волосы оживляла золотистая полоска, и на золотой же цепочке с шеи свисал ньюэйджевый кристаллик.

— Привет, я Том Прентис...

Она подняла глаза от компьютера и одарила его мимолётной, но профессионально выверенной солнечной улыбкой.

— Проходите прямо в кабинет, Том, он вас ждёт.

Том, сказала она. А ведь они раньше не встречались.

С возвращеньицем в Голливуд.

Артрайт, само собой, говорил с кем-то по спикерфону, оседлав вертящееся кресло, которое упиралось в старинный стол с кожаной вставкой. Он носил выцветшие чёрные ковбойские сапоги и коричневую кожаную куртку, застёгнутую из-за слишком бойкого кондиционера. Длинные курчавые каштановые волосы были стянуты кожаными полосками в небольшой конский хвост. На остроносое мальчишеское лицо Артрайта загар ложился плохо, поэтому нос и щёки у него всегда выглядели слегка обгоревшими. Морщинки в уголках глаз и начинавший формироваться двойной подбородок выдавали неутешительную правду: он больше не был enfant terrible, как прозвали его журналюги всего пару лет назад. Зато у него недавно вышла пара хитов, занимающих первое и третье места по летним сборам, и выручки вполне хватало на новые громкие релизы. Все жаждали его увидеть, все хотели его очаровать, и Бадди, наверное, приложил немало усилий, устраивая Прентису встречу.

Прентис почувствовал себя побирушкой или шпионом. Шпион, Вылетевший из Списка и Вернувшийся Обратно, подумал он.

Артрайт подмигнул и указал на кресло. Прентис неловко сел в него, пытаясь не вытирать потные ладони о джинсы. Зря я сюда припёрся...

— Если клиент не хочет контракта, значит, не хочет, и всё тут! — говорил Артрайт в спикерфон. — Я не собираюсь пускать всё на самотёк. Блядь, каждый раз, как я предоставляю автору свободу творчества, получается ёбаная хуйня. Он получит пятьдесят сверху, но не больше. Лучшее, что я могу для него сделать.

— Не станет он разгребать это дерьмо, — возразил из спикерфона надтреснутый женский голос.

Прентиса покоробило, что при нём обсуждают какой-то контракт с таким видом и в таких выражениях, будто его тут и вовсе нету. Но, быть может, Артрайт стремится произвести на Прентиса впечатление. И не суть важно, что Прентис букашка. Демонстрация могущества у Артрайта получается самопроизвольно...

Прентис делал вид, что с интересом разглядывает интерьер офиса. Киношные постеры в рамах, развешанные по стенам, некоторые пятнадцатилетней давности, от самых старых фильмов Артрайта: Ад на земле, вестерн с Лу Кенсоном; Взяточники, exposé[7], снискавший Артрайту известный лоск; Тёплый нож, хитовый триллер. Тизер гласил: Храните нож под подушкой: там ему теплее...

Прентис уставился на постер Тёплого ножа. В голове у него пронеслась мысль: Какие же мы все мерзавцы. Все мы.

— ...креативный контроль никому не под силу, — говорил в спикерфон Артрайт. Отвернувшись от Прентиса, в воздух, отчего у него сделался вид, как у Джимми Стюарта, говорящего с Харви[8]. — Если бы хотел, взял бы Хагерстайн. Ей двадцать семь, и она чертовски хороша.

Артрайт вытянул под стол длинные ноги и покрутился в своём кресле с отсутствующим видом, словно забавляясь ультиматумом.

— Зак, ну приди в себя! — долетел, будто из воздуха, скрипучий женский голос. Прентис догадался, кто это может быть: Долл Бехгман, агент Джеффа Тейтельбаума. Прентис и Джефф вместе ходили в режиссёрскую школу в Нью-Йоркском университете, вместе снимали девочек, вместе делали претенциозные студенческие ленты на шестнадцатимиллиметровой плёнке. Прентис решил, что надо бы разведать, как там Джефф.

Очевидно, именно о Джеффе Артрайт пререкался с Долл Бехгман. Прентис один раз видел Долл: женщина средних лет, внешностью как Бетти Крокер[9], стилем диалога как Рой Кон[10].

Барракуда, как весело называл её Джефф. Чем яростнее она спорила с продюсерами, тем активнее Джефф её поддерживал. Кажется, в Артрайте Долл нашла достойного оппонента. Но она не сдавалась:

— Я же тебе говорю: у Джеффа инстинктивное понимание задачи. Эта Хагерстайн не напишет тебе нормальный экшен. Выйдет пшик, да и только.

— Тогда уговори Джеффа немного поступиться. Пускай пойдёт нам навстречу, Долл. Слушай, ко мне тут пришли... в общем, поговори ты с Джеффом.

— Завтра продолжим.

— Конечно. Пока.

Артрайт подкатился на кресле к телефону и нажал «отбой». Позерски склонил голову, испытующе глядя на Прентиса, и сказал:

— Том! Давно не виделись.

— Ага. Я в Нью-Йорке ошивался.

Прентис встречался с Артрайтом только однажды и был с ним не на короткой ноге. Артрайт на самом-то деле, скорее всего, и не помнит того эпизода.

Прентис позабавился немного с мыслишкой спросить, а что же в «Санрайз» уготовили Джеффу. Но, пускай даже Артрайт сознательно допустил его к телефонным переговорам, вслушиваться в подробности не просили, ведь так? Потом он понял, что и уточнять-то нет нужды. Артрайт продюсировал Копа по прозвищу Клинок-2 для «Санрайз», а Джефф предложил и написал сценарий Копа по прозвищу Клинок. Похоже, что ему доверили и продолжение, но он — как бишь там? — вышел из-под креативного контроля. Сценаристов иногда обуревает жажда Дефиса. Сценарист-продюсер, сценарист-режиссёр. Хотят почувствовать себя истинными игроками, покомандовать, припасть к театральным сборам. Джефф ещё не дошёл до этой стадии. Какого, спрашивается, хрена ему выходить из подчинения на рядовом боевике? Впрочем, Джефф искренне считал, что боевик может быть подлинным произведением искусства.

Артрайт демонстративно сверился с часами и спросил:

— Рад тебя снова видеть, что ты мне принёс?

Артрайту нужно, чтоб его зацепили сразу. Сейчас или никогда.

— Я принёс... — Прентис распростёр руки — и прыгнул со скалы в пропасть. — Я принёс комедию с сильным драматическим костяком, эдакую пародию на бадди[11]. — Он увидел, что глаза Артрайта затягивает плёнка равнодушия. Опять бадди... Прентис торопливо продолжал: — Полицейская на дежурстве в Сан-Франциско. Одна, в проблемном районе. Потом наконец обретает напарника: новичка, которому пофиг на её восемь лет выслуги, и он воображает себя альфа-самцом только потому, что она женщина, а какой из женщины, в самом-то деле, уличный коп? Естественно, посолить приколами по вкусу. Она пытается ему показать, что он совсем не так крут, как воображает себе, а он, в свою очередь, поймёт, что она-то как раз чертовски хороша в своём ремесле, и ему надо ещё многому, м-м, научиться. — Теперь даже самому Прентису сюжет казался на диво идиотским, мыльным и никудышным.

— Гм, — с новым проблеском интереса протянул Артрайт. — Сюжет, как бы это сказать, немного предсказуем. Отработан.

Да полно тебе, сукин ты сын, подумал Прентис. Все твои фильмы предсказуемы. Вслух он ответил:

— Всё зависит от того, как его преподнести. Покажем их на своих двоих, в беготне по району — это ведь совсем не то, что на машине. Сближает с людьми округи. Теми, кого они призваны защищать. Будут, разумеется, и сюжетные твисты. Я в общих чертах набросал сюжет, но, само собой, не упомянул их все. Мне эта история представляется ответом на Нацию пришельцев[12], только смешнее — и про людей, про мужчин и женщин. В такой ситуации мужчины и женщины зачастую бывают друг другу более чужими, чем пришельцы. Мы это обыграем. Поприкалываемся.

Нация пришельцев? Ещё один идиотский перл. Прентис, да соберись же ты.

Прентис ждал ответа. Он выложил карты на стол.

Артрайт мгновение созерцал пустыми глазами «Грэмми» на полке, в окружении сравнительно малозначительных призов, заработанных в рекординговой индустрии, потом резко кивнул, но вопреки кивку ответил:

— Разбитые окна не принесли кассы. А ты предлагаешь ещё один фильм про копов. Мне тяжело будет его продать.

То есть — продать студии. Убедить их. Чушь собачья. Если Артрайту и впрямь чего-то надо, он из кожи вон вылезет, а добьётся желаемого.

Что он там говорит? Ещё один фильм про копов. В ряду себе подобных: Коп по прозвищу Клинок, Разбитые окна. Фильмы про копов. Такое впечатление, что все ринулись снимать фильмы про копов.

— Разбитые окна — классический боевик, — возразил Прентис, понимая, что выглядит жалко. — Это не мой случай. Я бы и не пытался его написать: не смог бы удержаться и подмешал комедии. Вот в этом я мастер. У меня было два хита. — И провал, да ещё какой. — Как вы могли бы заметить на переговорах со студией, Разбитые окна в строгом смысле слова не полицейский боевик. Это фильм про взломщиков, и его проблема в антигероях. У моего сценария такой проблемы не будет. — Рубашка липла к потной спине. Когда с самого начала нужно извиняться и объяснять, уже ясно, что не взлетишь. Вот дерьмо.

— Хорошо, — сказал Артрайт, — передай мне набросок через Бадди. Я посмотрю. А есть у малышки имя или ты просто зовёшь её Младшенькая?

Прентис нервно рассмеялся.

— Рабочий вариант названия — Тендерлойн 7[13]. Действие будет происходить в Сан-Франциско.

— Ты ведь сам из Сан-Франциско, если я правильно помню? — без особого интереса переспросил Артрайт, встав с кресла. Таким образом он давал посетителю понять, что тому пора убираться.

Они обменялись рукопожатиями, и Прентис ответил:

— Я вырос в Сан-Франциско. Откуда ты узнал, что я там жил?

— Футболка 49-х[14] говорит сама за себя, — с улыбкой пояснил Артрайт, разжимая руку.

— А, ну да. Я и забыл облачиться обратно в костюм Кларка Кента[15].

Артрайт сделал вид, что фыркает от смеха. Вернувшись к столу свериться с календарём, он добавил, будто сам себе:

— И Эми упоминала.

Прентис уставился на него.

— Эми? Моя жена... бывшая? Эми?

— Гм. Я... — Артрайт глянул на Прентиса ничего не выражающим взглядом. Долю секунды он явно колебался. Артрайт, видимо, не хотел заводить об этом речь. — На вечеринке в Малибу. У Джуди Денвер. Я немного пообщался с Эми. Она была о тебе высокого мнения. И сама была приятная девочка.

Итак, Бадди сообщил Артрайту, что Эми умерла. Если только тот не прослышал об этом где-то ещё.

Неужели он делает Прентису одолжение из-за её смерти?

Господи, подумал он, это что же, я проложил себе дорогу по её трупу?

И Эми встречалась с Артрайтом. Артрайт работает с Джеффом. Мир не просто тесен, он битком набит.

— Да... — выдавил Прентис, — да, приятная девочка.

— Да. Такая трагедия. Слушай, у меня ещё поздний обед...

— Хорошо. Я попрошу Бадди переслать тебе набросок. Надеюсь, понравится.

— Всем, чем могу... Поговорим попозже, Том.

Артрайт принялся отдавать инструкции секретарше, а Прентис поспешил прочь.

Снаружи, после чрезмерно старательного кондиционирования, было просто дьявольски жарко, но он решил немного пройтись и поразмыслить. А что, если контракт с Артрайтом не выгорит? Тогда что? Артрайт обсуждал Джеффа Тейтельбаума. Господи, ну может, Джефф поможет...

Прентис остановился, прищурился на солнце, осмотрел один из фасадов.

Все декорации были ему знакомы, но эта вызвала особенный прилив узнавания. Вероятно, её использовали в Копе по прозвищу Клинок. Джефф тогда прислал Прентису полароидный снимок себя самого на съёмочной площадке Клинка, рядом с одним из этих вот фальшивых домов. Поддельные кирпичи стены на скорую руку расписаны поддельными граффити, но широкоугольная камера «Полароида» обнажила деревянные подпорки по ту сторону фасада, а Джефф на картинке присел на корточки в тени, заглядывая из реального мира в мир оживающих грез. Если быть точным, он глазел на исполнительницу главной женской роли Зену Холдбридж.

Несколькими месяцами раньше Джефф прислал Прентису открытку с Мауи. Джефф был из тех пацанчиков, с которых станется прислать открытку с Гавайев — на песке вытянулись девушки топлесс, а внизу нанесённая принтом подпись: Отличный вид из моего отеля, а? Джефф искренне прикалывался со всей этой кичухи.

Прентис шёл к паркоместу Лу Кенсона, и солнце припекало ему затылок. Добравшись до нужного ряда, он почувствовал, как в голове зарождается сильная, многообещающая боль. Машина, жарившаяся на солнце, представляла собой воняющий винилом адский котёл.

По спине Прентиса снова покатился пот.

— Ну и хрен с ними, с озоновыми дырами-то, — пробормотал Прентис, включая кондиционер.

Удаляясь от студии, Прентис попробовал прийти к каким-нибудь выводам о встрече — и не сумел. Артрайт отнёсся к его идее без фанатизма, но это совсем не значило, что будущего у неё нет. Он даже чуток набрался отваги — ибо, как судачили на вечеринках Гильдии сценаристов, Голливуд из тех мест, где если не сдохнешь, то наберёшься отваги.

Как обычно после переговоров с тузами киноиндустрии, Прентис понятия не имел, на каком он свете.

Когда сам себя режешь, приятнее всего. Вот какой вывод сделал Митч этим утром.

Это был не обычный нож, купленный в лавке, а заточка из блестящего металла, оторванного от рамы стального зеркала. Наверное, алюмооловянный сплав или что-нибудь в этом роде. Зеркало было не стеклянное, а металлическое, чтобы его не разбили, но сосед Митча, Лонни, день за днём трудился над рамой, отгибая туда-сюда, и сумел отколупать её по диагонали. Получились два куска металла, заострённые на манер стилетов. Лонни дополнительно заострил их в душевой, о железную трубу, одну заточку оставил себе, а другую дал Митчу для самозащиты. Низ каждой заточки обмотали обрывками полотенец, чтобы хват был крепче.

Митч был в Центре для несовершеннолетних, сидел на полу в комнатёнке, которую делил с Лонни. Ему удалось разжиться ампулкой крэка. Он был в одиночестве: Лонни вытащили во двор на физру. Комната несколько походила на помещения маленького общежития. Стены выкрашены в два тона, оранжево-коричневые у пола, светло-оранжевые выше уровня плеч. Потолочные лампы за предохранительными решётками. Окно забрано толстыми металлическими прутьями. В двери смотровой глазок. Дверь была закрыта. Митч сидел на линолеуме так, чтобы его не могли заметить, просто заглядывая в глазок снаружи. Пускай думают, что он во дворе играет с остальными в баскетбол.

Может быть, стоило пойти в душевую, а то крови будет... Смыть в туалет. Но он не мог больше терпеть. Надо было сделать это прямо сейчас. Он вонзил заточку глубоко в плоть предплечья. Боли не было. Он чувствовал их радость. Сладкое вязкое ощущение — сироп награды. В тазу... копчике... позвоночнике... голове.

Кровь струилась по его руке и стекала на пол. Это не нож, а так, игрушка. Зонд, сенсор, щуп.

Митч Тейтельбаум, семнадцати лет от роду, смахивал на своего старшего брата Джеффа: такой же тощий, с быстрыми карими глазами, вот только нос немного меньше, а щёки не такие пухлые. Митч пробовал отрастить усы и ограничился дюжиной курчавых тёмных волосков.

— Как собачьи усики, — хихикнула Эвридика, и он их сбрил.

Он сбрил их за два дня до встречи с Больше Чем Человеком — но он больше не помнил, сколько с тех пор прошло времени. Шесть недель? Два месяца? Во всяком случае, случилось это на следующий день после того, как он в последний раз увидел Джеффа.

Он давно уже не видел Джеффа. Он не видел ни Эвридики, ни её брата Орфея. Была у той и сестричка поменьше, с очередным мифологическим имечком: Афродита. Уродливей детей ещё поискать надо. Но Эвридика — самая симпатичная из всех встреченных им девушек, и такая секси... Как любил говаривать Джефф, если чёрная вообще может быть секси, то эта — секси белее прочих... У него учащалось дыхание от одного взгляда на неё — как она переступает с ноги на ногу... И — совсем уж невероятно — он, кажется, тоже вызывал в ней чувства. Когда повезёт избавиться от Больше Чем Человека, он собирался вернуться и разыскать её. Она наверняка терпеливо его ждёт.

— У всех бывает первый раз, — откомментировала она.

Мысли его медленно плыли в вязком мозгосиропе, покачивались и вихляли, будто провоскованные кораблики, которые они с Джеффом когда-то любили пускать в сточную канаву, цензурно именуемую Лос-Анджелес-ривер. Мозгосироп не имел отношения к наркотикам. Просто нужно же как-то называть это ощущение. Он пытался описать его Лонни, а тот решил, что Митч о наркоте, потому как слово мозгосироп звучало очень похоже. Но нет: никоим образом. Мозгосироп скорее напоминал радиотрансляцию.

Он высвободился из футболки с эмблемой Iron Maiden и бросил её на пол. Лицо в железной маске, символ металл-группы, покрылось морщинами-складками и жутко заухмылялось. Не отводя от него взгляда, он рассёк грудь слева. Ему почудилось, что губы изображения шевелятся, и маска иронически скосила на него глаз. Он опустил взгляд на грудь и принялся смотреть, как методично режет сам себя ножом. Так же отстранённо и вместе с тем сфокусированно бреются или выдавливают прыщ. Рассекая лезвием заточки белую мягкую кожу, он пожалел, что не накачался: было бы глубже резать.

Глубже... глубже... кожа, мышцы, жировая ткань под грудиной сопротивлялись лезвию. Всё равно что разрезать заклеенный плотным слоем ленты пластиковый пакет — лента тянется, липнет к ножу. Толчок. Усилие.

Наконец нож рассёк грудину, лезвие показалось с другой стороны под соском, брызнул фонтанчик крови.

Только в этот момент он ощутил небольшую боль.

Блядь, что я с собой делаю? Как я сюда попал?

Тут мозгосироп снова облёк его мысли, боль исчезла, и он расслабился.

Вытащив заточку из груди, он продырявил ею джинсы и погрузил глубоко в бедро.

Он был не под наркотиками.

Он не рехнулся.

Он не чувствовал никакой боли.

— Я не видел Митча, гм, недель шесть или семь, — сказал Джефф, набив полный рот «доритос»[16].

Том Прентис и Джефф Тейтельбаум смотрели, как «Сан-Диего Падрес» учиняют «Доджерс» преизрядную порку. Для просмотра они расположились на софе-футон в двухуровневой квартире Джеффа, рядом с открытыми дверьми французского балкона. В комнате, однако, висел плотный сигарный дым: пока Прентис отлучался помыть руки и привести себя в порядок, Джефф курил сигары одну за другой. Джефф вообще любил курить с друзьями сигары: он заявлял, что это «гейский стиль». Шуточка в стиле Джеффа.

Из бассейна жилого комплекса доносились весёлые крики и визг плескавшихся. Чуть тянуло хлоркой. Жилой комплекс малоквартирных домов охранялся «по первому классу». Помимо охраны и телекамер на въезде, элитный статус подчёркивали такие детали, как спа, спортзал, сауна и бильярдная.

Гостиная у Джеффа оказалась в целом довольно аскетичная, не считая принта Нормана Рокуэлла с изображением розовощёкого улыбчивого пацана, гордо тянущего из озерца здоровенную рыбу на удочке. Джефф вырезал из глянцевых журналов маленькие фото голых девушек и приклеил их над рыбиной, так что те оказались у мальчонки на крючке.

По телевизору показали парочку бейсболистов и Фила Коллинза — те пили «Будвайзер». Потом трансляция матча возобновилась. Фернандо бросил с холма питчера, но рука у него сегодня была какая-то расхоложённая. Мартинес взметнул биту — чвя-я-я-як! — и в восьмой раз прочертил линию мимо третьей базы. А всего-то начало четвёртого иннинга! Проклятые «Падрес», похоже, уверенно ведут игру. Прентис старался сосредоточиться на спортивной программе и пиве «Текате» — это помогало ему отвлечься от мыслей в башке. Все мысли были только об Эми, и голове не снести их двоих.

Про Митча он, однако, слушать не хотел. Младший брат Джеффа — гораздо моложе того, неизменно ершистый. Родители Джеффа развелись, когда Митчу исполнился только год, и Джефф остался у папочки, сотрудника Национальной стрелковой ассоциации, лоббиста отмены ограничений на продажу оружия, а Митч — у матери, которую Джефф определял как «истеричку и содержанку». Прентис ни разу не слышал от Джеффа о ней ни единого доброго слова. Возможно, Джефф по-прежнему на неё злился, что оставила его. Джефф и Митч не виделись годами, поскольку родители их ненавидели друг друга, и мать всячески ограничивала права посещения. А потом — два года назад — Митч постучался к Джеффу в дверь, сбежав от очередного маминого бойфренда. Последнего Митч охарактеризовал кратко: «Это полная жопа».

Так и вышло, что Митч и Джефф стали жить вместе, и Джефф за два года успел вытащить брата из немалого числа передряг, в основном связанных с наркотой. Судя по доходившим до них вестям, мать их погибла: кажется, села за руль в подпитии. А потом — бинго — Митч пропал. Джефф неустанно названивал в Нью-Йорк и трепал Прентису нервы рассказами о поисках мальчишки. Прентису не хотелось, чтоб ему сейчас опять все уши прожужжали Митчем, в особенности когда он, Прентис, старательно пробует сосредоточиться на бейсболе. Уловить его неуклюжее величие и суматошный дзен.

Получалось не очень. Он не мог сосредоточиться на игре. Его мысли возвращались к первой встрече с Эми.

Опыт той встречи в общем суммировал опыт всех отношений с нею.

Нью-йоркское кафе промозглым октябрьским днём. Ланч с Глорией Цикарян, книжной художницей. За стеклом, по которому стекали струйки дождя, проносились кэбы — жёлтые, словно книжки для взрослых. Прентис и Глория попивали латте, взяв по салатику и сырному круасану. Свидание, думал Прентис, для Глории в большей мере, а для меня в меньшей. Глория была, пожалуй, даже красива — но какой-то тоскливой красотой, да и подбородок у неё достаточно безвольный... Глаза крупные, тёмные, того же оттенка, что кудрявые волосы, в беспорядке выбивавшиеся из-под красного беретика. Она одела цыганское платье цвета ржавчины с лифом, но декольте её наводило Прентиса скорей на мысли о подошедшем хлебном тесте.

Глория очень гордилась тем, что показала ему это маленькое кафе в Центральном парке, отделанное в стиле яппи из Санта-Фе. Бистро специализировалось на салатах, или «salades», как значилось в меню. Глория не прекращала трепаться о том, какое хорошее это место, пока Прентис не сказал, делая ей одолжение:

— Да, просто отличное.

Затем Глория ударилась в бесконечные жалобы: то её попросили проиллюстрировать серию научной фантастики, а в этом жанре она ни в зуб ногой, и пришлось поездить по конвентам, «где не протолкнуться от женатых жирдяев в возрасте с самодельными мечами, пояса у них такие широкие, а шляпы прям средневековые», и представляешь, они ещё приударить за ней пытались. То обложки в специализирующемся на дешёвых книжках-пейпербэках издательском доме, где Глория работает, совсем испоганились. Выходя из себя, Глория ёрзала на стуле, говорила сильно в нос и не давала прервать нытьё даже на секунду. Прентису подумалось, что с таким подходом паузы станут самыми ценными моментами их встречи.

А потом в кафешечные двери вломилась Эми с плейером Walkman, в мини-плащике: последний раз Прентис видел такой короткий дождевик в 1968-м. Тонкая, изящная, и во всех повадках сквозил аристократизм, который макияжем было не приглушить. В те дни у неё были волосы цвета кедра, так высоко подколотые, что открывались длинная шея и затылок. В мочки ушей продеты ониксовые серёжки — летучие мыши.

Эми остановилась сразу за дверью, бросая окрест короткие взгляды, спрятала Walkman в карман плащика, закрыла зонтик и выставила на всеобщее обозрение длинные ноги в тёмно-розовых колготках.

Завидев Эми, Глория на миг оцепенела и непроизвольно одарила её взглядом, способным убить на месте. Эми тоже её увидела и прямой наводкой устремилась к столу. Глория с тихим отчаянием вздохнула.

— Глори-и-и! — весело прощебетала Эми. — Я так и знала, что ты забьёшься от дождя в жуткое местечко, где хавчик дороже двух баксов не подают. Глория, у меня прекрасные новости!

— Это, — безнадёжно сказала Прентису Глория, — Эми Айзенберг, мы вместе угол снимаем.

— Господи! Ну ты и тянула меня представить. Слушай, а он большо-о-ой! Я не думала, что тебе нравятся большие. То есть большие мужчины, ну ты понимаешь, у них все органы достаточно...

— Эми, ты... — начала заикаться Глория, — ты... тебе что-то нужно? Мы собирались...

— Мне нужна твоя записная книжка, солнышко. Я запамятовала номер Полли Гебхарт. Потеряла.

Щебеча, Эми оглядывала Прентиса с ног до головы. Он ответил ей по возможности нейтральной усмешкой. Она раскрыла мокрый зонтик и опёрла о его стул, струйки потекли ему на брюки.

Глория вытащила записную книжку, открыла и досадливо упрекнула подругу:

— Эми, ну почему бы тебе самой не обзавестись записной книжкой? Надо же как-то организовать себя...

Эми взяла у неё блокнотик.

— Да я как раз собираюсь, мне сейчас придётся, что я хотела сказать: есть продюсер, который меня хочет, в смысле, как актрису, ну вы поняли... — Прентис впоследствии понял, что эта вот манера нет-нет, а ввернуть сексуальные намёки у неё сознательная. — И он мне отзвонился, это для шоу, недалеко от Бродвея, настоящий хэппенинг, куда мечтает попасть пол-Голливуда...

Она резко развернулась к Прентису и застыла, словно громом поражённая. Смотрела она на Прентиса, но говорила с Глорией.

— Эй, а это тот самый сценарист, о котором ты мне?..

— Едва ли я достоин так называться, — скромно ответствовал Прентис. Напускная скромность — лишний способ подчеркнуть свой истинный статус. — У меня всего один сценарий на счету.

Он только что отдал продюсеру свой первый сценарий, Четвёртую базу. Первый? Ха! Первый, который ему удалось продать. Пятый в общей сложности.

— Эми, если ты получила то, за чем явилась, — начала Глория, — мы...

— Не слушайте её, — доверительно сказала Эми Прентису, — это у неё такой способ пригласить меня присоединиться к вам. Я сейчас. Погодите минуточку.

Она подвинула стул от соседнего столика и оседлала его с видом приглашённой звезды крупного ток-шоу, которую ведущий просит поведать зрителям о новом проекте.

— Итак, это у меня первый настоящий прорыв, эта роль в Нежном пламени. Но ведь, Глория, ты помнишь, как тогда летом мы с Джули Кристи[17]?..

Глория вытащила сигарету (курением она обычно выражала гнев), коротко кивнула и уставилась в окно, выпуская туда дым. Официантка поймала её взгляд и покачала головой. Глория затушила сигарету в чашке из-под кофе.

Эми, не дожидаясь ответа Глории, продолжала в том же темпе:

— ...и я думаю, что получить эту роль мне помог коннектикутский кабриолет, ведь Эрвин... Эрвином звать моего агента, Том... Эрвин подсунул продюсеру видеоплёнку, на которой я работала вместе с Джули Кристи, а та изображала мою мать... Я, наверное, только капучино возьму. — Она ухватила проходившую мимо официантку за передник, ослепительно улыбнулась в ответ на вспышку недовольства, вызванную этим движением, и добавила: — Можно мне капучино, и шоколадной посыпки побольше? Буду вам бесконечно благодарна. Спасибо.

Глория не потрудилась скрыть стон. Прентис пожал плечами и заговорщицки подмигнул ей, будто говоря: Мы её сейчас выпроводим и продолжим посиделки. Но Эми просидела ещё добрый час, вывалив на них неформальное резюме своих ролей в кино и рекламных роликах, а также кратковременной карьеры бэк-вокалистки рок-группы (Прентис удивился, узнав, что девушка ещё и на аккордеоне умеет играть). Скучать с ней не приходилось: слишком весёлый нрав, так и брызжет энергией. Прентиса начал облекать животный эротизм всех её движений. Да, с ней было прикольно, и, несмотря ни на что, он радовался её появлению.

Наконец Глории понадобилось отлучиться на встречу с арт-директором издательства. Прентис оплатил счёт, и они вышли. Он собирался было предложить Глории проехаться вместе на такси, как тут Эми, будто прочтя его мысли, сказала:

— Том, я бы не прочь пройтись через Центральный парк в офис моего агента. Знаете ли, я немного струхнула...

— Струхнула, что можешь кому-то навредить? — с прорвавшимся сарказмом перебила Глория. — Эми, на дворе белый день. Центральный парк в это время дня совершенно безопасен.

— Там никогда не бывает совершенно безопасно. Я просто подумала, если бы Том согласился...

— Мы можем подвезти тебя на такси, — сказал Прентис. — Слишком дождливая погода для прогулок.

Он пожалел об этом решении, как только Глория и Эми затеяли спор, кому выходить первой. Глория проиграла: её офис был по эту сторону парка.

Выходя, она что было сил хлопнула дверью.

— Глория всё слишком серьёзно воспринимает, — со смехом заметила Эми.

Когда Прентис помогал ей выйти из такси у агентского офиса, то обнаружил, к собственному удивлению, что приглашает девушку на вечер в джаз-клуб.

Кроме того, он начал подозревать, что она на чём-то сидит.

Когда они встретились, чтобы отправиться в клуб, она предложила ему немного наркоты. Она называла эту хрень «X» — Прентису вещество было известно под названием «экстази», или МДМА. Нейротоксин, вызывающий у людей деланное дружелюбие и энтузиазм. У Эми, как он впоследствии узнал, вещество просто усиливало и без того свойственное ей в гипоманической стадии настроение.

Эми страдала маниакально-депрессивным расстройством — сама она предпочитала термин «биполярное расстройство». В госпитале Калвер-сити такой диагноз поставить не смогли.

Теперь же, вспоминая тот дождливый октябрьский день в Нью-Йорке, а потом — ночью — удивление Эми, когда Прентис заявил, что не употребляет наркоты и не станет принимать никакого X, он подумал: Да, скорее всего, это наркота. Какая-то другая наркота. Бадди знает: крэнк, метамфетамин, а может, новый, специально разработанный препарат. Наркота её сожрала. Превратила в мумию из алюминиевого ящика.

Но этого объяснения недостаточно. Там что-то ещё. Кто-то ещё. Кто-то дал ей золотую кредитку и двести баксов наличкой. Прентис точно знал, что Эми не работала. Значит, кто-то дал. Кто-то. Какой-то сукин сын.

Не иначе, какой-то грёбаный продюсер.

Лонни долго дёргал надзирателей. Это в первый раз он их о чём-то просил. Он с трудом сдерживал слёзы и рвоту. Он повёл их к себе в комнату, ругаясь, что те ползут, как сонные мухи.

Он показал им Митча.

Митч просто сидел там. Он сидел в странной позе, как младенец, с невинным выражением лица, и по полу под ним растекалась лужа крови.

Из рваных ран на его левой кисти свешивались лохмотья мяса: обрывки мышц. В одном месте через рану в груди было видно ребро.

Митч трясся мелкой дрожью, но продолжал методично резать себя. Заточка вгрызалась в плоть его правого бедра, пробиваясь к тазу.

Он улыбался отсутствующей улыбкой, зрачки расширялись и сужались, расширялись и сужались. Взгляд оставался расфокусированным.

Потом он заметил Лонни и надзирателей, связь прервалась, он бросил себя резать и пробормотал:

— Ой, ой, ой. Ой, как больно. Ой, ой. О нет.

А заточки из раны не вытащил.

— Еба-а-ать, ты это видел? — воскликнул Джефф так громко, что Прентис подскочил в кресле. — Он поймал! Он поймал грёбаный пиздоёбский мяч и уронил его, сука!

Прентис осел назад в кресло и откупорил ещё одну бутылку пива.

— Ага. Он там, наверное, на стадионе «Доджер» тебя услышал и перепугался, Джефф.

Поймал мяч и уронил его.

До Прентиса начинало доходить, что он винит себя в смерти Эми.

Он понял, что отношения получаются серьёзные, где-то на третьем свидании. Первое было конвульсивно-сексуальным. Второе — немного сдержанным, оба они инстинктивно приняли защитные стойки, преисполнившись некоторой неуверенности. К тому же маниакальная фаза всё только ухудшила. И тем не менее, даже в этом состоянии девушка продолжала его очаровывать. Она никогда не теряла привлекательности.

После второго свидания, простившись показно-вежливо, Прентис подумал, что они, верно, больше никогда не встретятся. Он сказал, что с её стороны как-то по-детски всё время только и трындеть о себе любимой; Эми ответила, что сам Прентис постоянно шутит, а ей хотелось поговорить о чём-то реальном. Он сказал:

— Именно. И ты не смогла.

Но двумя днями позже Эми удивила его, позвонив и пригласив на ужин. Вполне радушным тоном. Наверное, опять в светлой фазе. Во что это он влез, собираясь построить отношения с девушкой, подверженной резким переменам настроения? Не иначе, перефразируя президента[18], глубоко в дуду. Но он согласился. Она оказалась неплохой хозяйкой, хотя после готовки её кухня выглядела так, словно по ней торнадо пронёсся, и в таком состоянии пребывала ещё дня два. Жаркое было превосходное, малиновый мусс — исключительный, но не успел Прентис покончить с угощеньем, как девушка забралась к нему на колени, обвила бёдрами и принялась возиться с ширинкой. Он чувствовал у неё на языке вкус бренди и мусса. На этот раз она не носила колготок.

Первый раз в ту ночь занявшись любовью, они превратили это в долгий спазм страсти, от кресла до ковра. Но когда на диване это случилось опять, то началось томно, а превратилось в экстатический поиск друг друга. Он быстро научился поддерживать внутри неё мерный поршневый ритм, уравновешивая её подёргивания и толчки. Этого-то ей и было надо: его напряжённый член проник за оборки её плоти и вовлёк их обоих в редкой полноты слияние, завершившееся восхитительным оргазмом. Момент получилось рассчитать как нельзя точней: двери эмоционального восприятия раскрылись, они распахнули глаза и увидели друг друга. Ему явилась мимолётная мысль, что вплоть до этого момента их умелая и очень современная сексуальность сводилась лишь к взаимопользованию...

На миг все претензии и показуха остались в стороне, изоляции как не бывало, и они оба бессловесно поняли: вот оно, настоящее.

— Иисусе, — выдохнул он, потрясённый напором своих чувств.

После той ночи она бросила говорить о себе, о своих чувствах, раздутых амбициях, о людях, которые её-де «валидируют». Ну, по крайней мере, стала говорить меньше. Они могли тихо сидеть вместе в кресле у окна, держась за руки, о чём-то говоря или молча. Глядя на идущих по улице людей. Оба были вполне счастливы.

Я могу остаться с этой девушкой, думал Прентис.

Много лет у него не бывало меньше двух подружек за раз. Он не переставал ими жонглировать. Он постоянно искал, в кого бы ещё воткнуть член, и понимал, что движим в этом какой-то безотчётной тревогой. Тягу эту он был бессилен превозмочь.

Но и тогда, и сейчас он ощущал: ему чего-то не хватает. Секс не заменял реальной близости душ.

Интенсивность доставленных Эми переживаний преодолела его отчуждение. А может, и нечто большее: какое-то подспудное родство с ней, как если бы он знал её всю свою жизнь. Он чувствовал, что они с Эми близки корнями личностей.

И как же хорошо, что он так был ей нужен. Он был писателем, юмористом, фрилансером, перекати-полем, но в сравнении с Эми — устойчивее гибралтарских скал.

Это отняло некоторое время. На следующее утро после третьего свидания Эми проснулась в полной депрессии.

— Это не ты, — пробормотала она, скорчившись в углу кровати с чашкой утреннего кофе. — Это просто случается со мной, вот и всё. Это по мне бьёт. Я чувствую себя отлично, а потом — паскудно. Мне потом долго приходится приводить себя в норму.

Прентис убедил Эми показаться психиатру. Это далось нелегко: девушке такое уже советовали. Не помогало. Она могла бы прислушаться к его рекомендациям, будь тогда в приподнятом настроении, а сейчас, когда у неё всё из рук валилось, психотерапия казалась ей очередным дохлым номером, «как и все решения».

На этот раз, однако, дело не ограничилось психотерапией: Эми выписали лекарства. Лечение помогло. Она стабилизировалась, не потеряв присущей себе живости. Прентис почувствовал себя в безопасности и даже попросил Эми выйти за него замуж. Они сыграли свадьбу летом, в узком кругу, в самой что ни на есть неформальной обстановке: на крыше его дома. Гости в футболках, попивая на соседней крыше вино, кричали и веселились: «Давай-давай!», когда Прентис поцеловал девушку. Эми засмеялась и помахала им рукой: прыгайте, мол, к нам!

Она оставалась на медикаментозной коррекции всё время их брака, кроме последних трёх месяцев. До тех пор всё шло гладко. Она получила работу на независимой нью-йоркской киностудии. Прентис вознёсся на вершины бокс-офисов с Четвёртой базой. Всё было в порядке. Эми работала над собой. Ей уже долгие часы удавалось не заговаривать о себе, да и привычку всё время соперничать с другими девушками она преодолевала. А затем, в конце эмоционального девятого иннинга, Прентис уронил мяч.

Он завёл интрижку с Ниной Сполдинг, претенциозной старлеткой-танцовщицей. Фигурка у неё была отменная, и она просто вешалась Прентису на шею. Эми узнала. Нина, может, и нарочно, оставила недвусмысленное послание на автоответчике. Хрупкая, с трудом выстроенная самооценка Эми рухнула. Она соскочила с лекарств и ударилась в другую область. Тремя месяцами позже (это время они с Прентисом почти не переставая ругались) Эми ушла от него и обменяла Нью-Йорк на Лос-Анджелес...

Балаган в телевизоре Джеффа шёл своим чередом. Было ясно, что «Доджерс» обречены. Джефф, последовательный болельщик всех лос-анджелесских команд, пришёл в ярость, показал им средний палец и стал швыряться в экран чипсами.

— Да чтоб вам пусто было, сраные уёбки! У вас такие оклады, а «Падрес» рвут вас, как обезьяна газету, о Господи! И кто? «Падрес»! Вы хоть знаете, какая у этих парней средняя зарплата? Это просто позор!

Прентис отлучился в туалет. Чёртово пиво. Оттуда он окликнул Джеффа:

— Знаешь, я думаю, тебе не стоит досматривать матч до летального исхода. Может, переключимся лучше на баскет? Ну или, не знаю, фигурное катание. Проверь программу.

— Нет, я досмотрю это шоу уродов до конца. Я понесу этот крест вместе со всеми верными фанами «Доджерс»!

Прентис вернулся в комнату и несколько раз присел на корточки, разминая ноги. Он слишком долго сидел без движения. Снаружи сумерки уступали место ночи. Шум от бассейна почти стих. Через стены смутно пробивалось ворчание других телевизоров, главным образом на новостных каналах. Потом началась очередная рекламная врезка про пиво. Джефф поднялся, прошёл к французскому балкончику и уставился на догорающий вдалеке, над противоположной крышей, закат. Крыша была черепичная, имитирующая испанские домики. Такая же, как у собственного дома Прентиса.

— Ебать-копать, — молвил Джефф. — Ещё и братан...

Прентис вздохнул. Ну ладно, а вдруг разговоры о Митче отвлекут его от мыслей об Эми?

— Когда ты в последний раз его видел?

— Шесть или семь недель назад. Ты понимаешь, можно, конечно, вызвать копов, объявить его в розыск, но он же в строгом смысле слова не пропал. Он сказал, ему есть где жить. Не сообщил, у кого. Сказал, хочет жить своей жизнью, сделать карьеру, сколотить капитал, может, заделаться рокером и подписать контракт с рекординговым лэйблом...

Он пожал плечами.

— Джефф, мне кажется, рановато ему ещё сколачивать капитал.

Силуэт Джеффа против окна стоял спиной к Прентису. Тот видел, что плечи Джеффа напряглись.

— Хочешь сказать, что я его бросил на произвол судьбы?

— Я не обладаю достаточной для таких вердиктов юридической квалификацией, — сказал Прентис, вспомнив мумию в ящике.

— И то правда. Но... не знаю. Может, и так. И знаешь что? Я был, пожалуй, рад, как мальчуган на меня смотрит. Я с ума сходил, когда думаю, что он без меня наделает. А тут он пропал... и я искренне хочу оставить ему шанс жить своей жизнью.

— Поджав хвост?

— Типа того. Глупо. Я вчера звонил, пытался его найти. Кое-кого поспрашивал. Его тоже давно не видели. Он ушёл от своей девушки, Эвридики. Как в воду канул. Не исключено, гниёт сейчас в какой-то канаве.

— Он сидел на наркотиках? — спросил Прентис, оглядываясь в поисках выключателя, потому что тьма в комнате сгущалась.

— Иногда. Но редко. Я этого не переношу. Но без меня...

— Тогда он мог угодить за решётку. Недавно устраивали облаву на наркош.

Прентис включил свет. Джефф развернулся и посмотрел ему в лицо.

Двигаясь, словно в замедленном повторе, он стряхнул крошки чипсов с аккуратно подстриженной чёрной бородки, вытер нос тыльной стороной ладони, и Прентис увидел, что глаза его блестят от слёз.

— Я должен обзвонить полицейские участки и больницы. Попробую его найти.

Он направился было к телефону рядом с футон, положил руку на трубку и застыл.

— Я только вот что думаю. Возможно... едрит вашу мать, а я и не вспомнил...

— Что?..

— ...что последним человеком, который видел Митча... последним, кого я знаю... была твоя Эми.

Придя в сознание на несколько минут, Митч решил, что это явно не тюремная клиника. Обычный госпиталь, потрёпанного вида, куда обычно свозят бедняков, и подчас они оттуда возвращаются, а иногда нет.

Он чувствовал себя более или менее нормально, пока не попытался шевельнуться. Ощущение возникло такое, словно он связан колючей проволокой. Лежи — и она тебе не слишком мешает; шевельнись — и вонзится в тело. Казалось вдобавок, что в кости ему залили свинец. Поднять их нечего было и думать.

Он скосил глаз на свою кисть, по которой тянулась чёрная полоса, а рана и кожа вокруг неё были обрызганы дезинфектантом оранжевого цвета. Его перевязали, как тряпичную куклу: по груди, ногам, рукам. Неужели он успел добраться и до таза? Успел ли совершить то, о чём думал, теряя сознание: оскопить себя?

Больше Чем Человек был бы рад...

Но его поглотило забытьё, и он утратил контакт с Больше Чем Человеком и со всем прочим. Пока не проснулся здесь, в этой кровати, в этом госпитале, в средоточии боли.

Не двигайся. Даже не шевелись. Потому что придёт такая боль, которую даже тошнота бессильна обуздать, и в конвульсиях ты задёргаешь руками и ногами, и боль нахлынет с новой силой, а потом... потом даже представить боязно.

Он лежал, плавая на течениях тошноты и медикаментозного дурмана, с пересохшей глоткой, а потом явилась медсестра и склонилась над ним, изумлённо покачивая головой.

Она спросила, как он, и Митч вымолвил:

— Болит.

На вид — полукровка, отчасти индианка, отчасти испанка. Акцент мексиканский.

— Это тошно, б’лит, — сказала она, меряя пульс.

— Болеутоляющее? — выдохнул он.

— Посмотрим, что доктор скажет.

— Воды?

— Тебе ничего нельзя принимать внутрь, но я тебе раствора глюкозы внутривенно дам, — сказала женщина, — полегчает тогда.

Она подкатила капельницу и воткнула ему в правую руку иглу, не переставая флегматично жевать резинку. Пахло от неё никотином. Глюкоза потекла по пластиковой трубке в длинную иглу, а оттуда — в центральную вену правой кисти. Подъюстировав иглу, медсестра безмолвно удалилась, надо полагать, на перекур.

Капельница отсчитывала капли, и по телу его растекалась прохлада.

Скорее всего, его теперь запихнут в психушку и станут вот так обкалывать. Ну, это рано или поздно бы произошло, чего уж там.

Он задумался, есть ли снаружи охрана и приказано ли особо стеречь его. Да ладно, о чём вообще говорить? Он слаб, истощён, и он по сути в тюрьме. Наверное, даже брату не разрешат позвонить, если руководство центра для несовершеннолетних не даст на то санкции. Раны стало колоть и жечь. Дотронуться до них он не мог.

Он держал веки сомкнутыми, жмурился так сильно, как мог.

Я буду так лежать долго, подумал он. Лежать и страдать.

Не будешь, если не захочешь.

«Я должен.»

Ступай с нами. Мы пошлём кого-нибудь тебе на выручку. Прямо сейчас тебя никто не думает охранять. Ты ведь просто пацан. Ты для них не очень важен. Да, охране велено за тобой приглядывать, но им это по барабану. Мы тебя вытащим.

«Взгляните, что вы меня принудили с собой сделать!»

Он это подумал скорей с досадой, чем с ненавистью. У него сил не было злиться на Больше Чем Человека. И чем дольше он слушал, как Больше Чем Человек говорит с ним, тем легче ему становилось.

И правильно. Если ты меня слушаешь, тебе должно становиться лучше.

Он почувствовал, как мозгосироп сочится по телу и немного утишает боль.

Большего я пока не могу для тебя сделать, пока ты там. Связь нестабильна.

«Я не могу сбежать. Я не могу пошевелиться.»

Мы тебе поможем.

Ужас и неохотное согласие. В такой последовательности.

Он сперва подумал, а не позвать ли кого-то на помощь, чтобы послали за Джеффом.

Потом подумал, что надо уйти вместе с Больше Чем Человеком.

Он знал, что позвать на помощь не сможет. Он знал, куда ему следует отправиться. У него было не больше свободы, чем у жидкости, вытекающей через слив.

«Я не...»

Попытайся же.

«Я не хочу...»

Скажи.

«Я не могу...»

— Он что, говорит во сне? — спросил тоном врача мужской голос. Казалось, что обладатель его думает вслух.

Митч открыл глаза и увидел врача. То был темнокожий коротышка в белом халате. Его привела медсестра.

— Я доктор Драндху.

Доктор говорил с индийским акцентом.

— Болеутоля...

— Я тебе не личный врач и выписать его не могу. Твой врач в реанимации, делает кому-то вырезание и вставку[19], ну ты понял. Он скоро. Я из Калвер-сити, работаю в тамошней частной клинике, потому что доктор Метцгер... это твой врач, доктор Метцгер... он сказал, что мне будет интересно на тебя взглянуть... — Он говорил отстранённо, не сводя глаз с ран Митча. — Очень, очень квалифицированная работа. Доктор Метцгер мастер своего дела. Непохоже, что ты потерял много мышечной ткани, так что, если нервы в порядке, совсем восстановишься, но останутся шрамы.

— У вас были ещё такие же пациенты? — удивилась его спутница.

— Если быть точным, то двое. Девушка и мужчина за сорок. Мы только этим утром его оперировали. Митч, ты сидишь на наркотиках? Это строго между нами.

— Нет.

— Ты уверен? Мы никому не скажем, клянусь.

Митч вместо ответа сомкнул веки.

Попытайся же. Объясни им.

Легко сказать.

Доктор задал ему ещё какой-то вопрос. Митч проигнорировал его: он слишком старался не соскользнуть в забытьё. Он услышал вопрос только со второго раза.

— Митч, с кем ты разговаривал, когда мы вошли? Ты слышишь голоса?

Митч не ответил и на этот вопрос.

Через несколько минут он услышал, что врачи ушли, но ощущение чьего-то присутствия не пропадало.

Он открыл глаза. В палате был Палочка-Выручалочка.

Это Больше Чем Человек прислал его.

Палочка-Выручалочка был низкого роста, с румяными щеками, очень светлыми голубыми глазами и такими большими мочками ушей, что это придавало ему сходство с сенатором в галстуке-бабочке, который баллотировался в президенты, но проиграл[20]. Лоб у него, напротив, был маленький. Он широко улыбался. Он носил старую коричневую куртку и тщательно выглаженную коричневую же рубашку, заправленную в коричневые полиэстеровые брюки. Волосы укладывал ёжиком. Вообще складывалось впечатление, что Палочке-Выручалочке без разницы, на кого походить. Он был сама чистота и аккуратность. Возможно, поэтому и ногтей на пальцах рук у него не было.

Митча прошибла паника.

— Нет. Не пойду.

— Тут никого, — ответил Палочка-Выручалочка высоким писклявым голосом, как у цирковых лилипутов. Собственно, росточком он ненамного их превосходил, от силы на дюйм или два. — И эти, в клинике, они все заняты. Я тебе кое-что принёс, чтоб ты не чувствовал боли, и привёз, чтобы тебе не пришлось идти. — Он вытащил шприц. — Морфин.

Он усмехнулся с ноткой извинения.

— Предпочли бы использовать прямую связь, но она поломалась, так что...

Он пожал плечами и улыбнулся ещё шире.

— Морфин? А, да. Пожалуйста.

Митч подумал, что пускай только Палочка-Выручалочка даст ему болеутоляющее, а потом он откажется идти. Нажмёт кнопку вызова медсестры. Позовёт на помощь.

Но когда Палочка-Выручалочка влил содержимое шприца в капельницу, Митча захлестнула тёплая волна равнодушия, и он позволил Палочке-Выручалочке сперва одеть себя, а потом пересадить в кресло-коляску.

На пути прочь из госпиталя, пока плохо смазанная коляска скрипела по коридорам и вестибюлю, Митч обнаружил, что лениво смотрит на свою руку, испещрённую зашитыми ранами. С концов торчали чёрные нитки, стягивавшие края ран. Они были похожи на ножки или антенны насекомых, роящихся в его коже.

Ему было всё равно. Он уснул.

— Ты уверен, что не спал с Эми?

— Мне кажется, я бы заметил.

— Не смешно, Джефф. Ты знаешь, о чём я.

— Нет, честно. Она просто заявилась и сказала, что ей негде переночевать. Митч был ею просто восхищён. Я думаю, его уважение к тебе возросло порядка на четыре, когда я сказал, что она твоя экс.

Они сидели в маленьком кабинете Джеффа. Хозяин устроился в оранжевом плетёном кресле, а Прентис — в обычном вертящемся со спинкой. Плетёное кресло Прентиса бы не выдержало. Он выбрал место рядом с компьютером, Джеффовой коллекцией календарей «Плейбоя» 1950-х и начала 1960-х и набором японских фигурок всяких годзилл. Другую стену занимали пыльные книжные полки и всякие редкости. Журналы и газеты в беспорядке нагромождены поверх дешёвых пейпербэков издательства Penguin и коллекции пальповых детективчиков — ещё одного Джеффова достояния. Каждый детектив был заключён в отдельный чистый пластиковый футлярчик. Наконец, в шкафу разместилась коллекция пистолетов Джеффа: маленькая, но впечатляющая.

Они ждали, пока прозвонит телефон.

— Она ночевала на футон, — вежливо сказал Джефф. — А Митч был вынужден спать на полу в спальном мешке. Я знал, что ты пытался ей устроить нормальную жизнь. Я с ней говорил, но она была сама не своя. Она сказала, что пытается собраться с мыслями. Сказала, что у неё наклёвывается контракт или что-то такое, но не знает, можно ли доверять тому парню. Я подумал, что она, наверное, собирается выторговать себе роль отсосом.

— Блядь.

— Именно. В любом случае — она не хотела много об этом говорить. Просто сидела на футон, поджав ноги...

— Она всегда так сидела, если место было.

— ...и глядела в ящик. Не мигая. Она посмотрела подряд четыре ситкома, но ни единой шутке не улыбнулась. Когда я уходил на встречу следующим утром, она всё ещё была там, на футон. Заснула. Я потом позвонил. Митч сказал, что она ушла. — Джефф сделал паузу, хрустя коленными суставами и глядя в никуда. — Я... наверное, у меня настроение было хреновое, потому что я наорал на Митча по телефону, сказал ему, чтоб искал себе работу и какую-то профессию. Или пускай-де проваливает назад в школу. А когда я вернулся, его тоже не было. Он даже записки не оставил. Ничего не сказал. Я не связываю его исчезновение с пропажей Эми. Может, и вправду нет связи. Наверное, нет...

— Как это так вышло, что я об этом только сейчас узнаю?

— Потому что Эми просила меня не говорить. И потому что я знаю, что ты иррациональный ревнивец. Я хотел сказать, что в жизни пальцем её не коснулся, но если бы рассказал тебе, что она была у меня, ты бы меня всё равно изжарил на медленном огне. Ты можешь развестись с женой или расстаться с подружкой, а три года спустя всё ещё будешь её ревновать. Даже если это ты бросил её. как обычно и происходит.

Прентис сморгнул.

— Это касается друзей. Не выношу, когда кто-то из моих друзей спит с моими бывшими. Не знаю, отчего меня это так беспокоит, всё-таки экс есть экс, должна быть, но...

Телефон звякнул, Джефф подскочил и рванулся к столу.

— Алло?

Пауза. Он навис над телефоном, как гриф над падалью, совсем рядом с Прентисом.

— Где? Центр для несовершеннолетних? Господи. А какой? Он полез за карандашом и жёлтым отрывным блокнотом.

— Ясно. Спасибо. Спасибо, офицер, я...

Повесив трубку, он пожал плечами.

— Лос-анджелесская полиция не тратит время на телячьи нежности. Они просто вешают трубку, когда болтать больше не о чем. Кажется, Митч в ЦСН. При нём обнаружили препарат, оборот которого ограничен, и бла-бла-бла.

— По крайней мере, мы знаем, где он...

— Хочешь со мной? Посмотрим, удастся ли нам до него добраться. Может, я добьюсь, чтоб мне его выдали на поруки.

Джефф, казалось, расслабился и был даже счастлив, что брат в ЦСН.

Он уже выходил за дверь, когда телефон снова зазвенел. Оказалось, тот самый коп, с которым Джефф только что общался. Джефф выслушал и сказал:

— А какого чёрта вы не... Алло? Бля.

Джефф снова переключился в режим замедленного повтора: он вешал трубку, садился в кресло и принимался рыться в бородке медленно, точно его смолой залили.

— Ну что стряслось? — поинтересовался Прентис.

— Его увезли в госпиталь. А потом он из этого ёбаного госпиталя сбежал. Никто не знает, где он сейчас.