Мокруха

Глава 12

Митч пытался припомнить, как попал сюда, и не мог. Насколько ему представлялось, он всю жизнь провёл в затуманенной комнате, на постели с Эвридикой, и это было всё. Вместо стен в комнате был клубящийся вокруг ложа туман. Подняв голову от тяжёлых, потных и окровавленных грудей Эвридики, ему иногда удавалось внимательнее вглядеться в туман и различить там калейдоскопически мелькающие изменчивые тени, формой похожие на людей. Тени ласкали себя и глупо выкобенивались, вроде как танцевали. Затем снова опускался туман, и разряд наказания возвращал его к Эври, он вонзался в неё, нисходила Награда, и он чувствовал, как питаются его наслаждением существа за туманной завесой — но ему было так хорошо, что это не имело никакого значения. Он старался не замечать, что Эвридика перепугана до смерти, как маленький ребёнок, а на лице её написано страдание, он всецело отдавался ощущениям, чтобы не чувствовать глубочайшей боли, такой, что словами не выразить, боли, гнездившейся у самых корней Митчева естества. Не надо думать о боли, и тогда со временем она, быть может, утихнет. Правда, он был уверен, что не утихнет она до тех самых пор, пока оба они, он сам и Эвридика, не падут замертво.

«БМВ» закладывал повороты на скорости пятьдесят миль в час, но Лиза водила машину лучше Прентиса. Впрочем, его теперь мало что тревожило. Он будто спал с открытыми глазами. Даже саднящая боль в руке оставила его, полностью изгладилась. Он пристегнулся к пассажирскому сиденью, позволив ветру ерошить волосы и насвистывать в ушах. Через разрывы облачности на него глядели несколько звёзд. Лиза, конечно, просто отпад. Ей стоит только коснуться его, и всё, он пропал. Наверное, это и есть любовь. Что там Кенсон про неё говорил? Он попытался припомнить, но не смог.

— О чёрт, — сказала Лиза.

Он поднял голову. По трассе им навстречу катилось серое облако, плюясь струями дождя, а ведь крыша машины поднята. Через пару секунд их накрыло ливнем, Лиза потянулась опустить крышу, нажала на рычаг, но крыша не опустилась полностью, и салон «БМВ» забрызгивало. Лиза чертыхалась себе под нос, одной рукой удерживая руль, а другой пытаясь силком поставить крышу на место.

— Может, лучше так? — сонно предложил Прентис, поёжившись под налетевшим с моря холодным дождём. И потянулся помочь.

— Не трогай! — окрысилась девушка. — Она такая непрочная, еле-еле на место поставила... чёрт подери... А у нас нет времени толком её опустить...

К чему такая спешка? удивился он. Такое впечатление, что она торопится меня довезти, прежде чем...

Прежде чем что?

Почему в голове появилась эта мысль?

Дождь бил ему прямо в лицо, и у Прентиса возникло очень странное ощущение — как если бы он только сейчас проснулся, очутившись в её авто. Он помнил, как встретил Лизу, поговорил с ней и сел в машину, однако ему это казалось не вполне реальным.

А что тогда реально? Внезапно Прентиса охватила уверенность, что реальны по крайней мере некоторые моменты в рассказе Кенсона.

А вот история Лизы про зедриновую зависимость перестала казаться ему такой уж убедительной. Теперь она походила на побасёнку.

Может, сочетание колких ледяных струй дождя и Лизиной враждебности выдернуло его из одури, которой он даже не замечал, пока не стряхнул её.

Как я сюда попал? удивился он. Он же собирался ускользнуть от Лизы с Артрайтом. Как вообще я мог поверить в эту шитую белыми нитками байку про клинику детоксикации? Как я умудрился сесть к ней в машину после того, что услышал от Кенсона?

И почему, продолжал думать Прентис, Лиза приехала одна, без Артрайта?

Лиза мне предназначена, явилась мысль. (Кому явилась? Ему? Или Эми?) Он идеально подходит для такой, как Лиза. Как раз на такой крючок он бы с готовностью попался.

Типичная приманка. Ключевой момент. Почему? А кто его знает. Он такого типа. Он кое к чему пристрастился. Это началось задолго до того, как Лиза без особых усилий его обольстила. Он вдруг увидел неразрывную цепь причин и следствий, тянущуюся в прошлое, в дни его совместной с Эми жизни в Нью-Йорке.

Началось всё с его привычки слепо увиваться за девушками. Отчего он изменил Эми? Из-за её болезни или потому, что предлог подвернулся? Выпадало время, когда он был с Эми очень счастлив, а случалось и так, что это счастье его пугало.

(Машину опасно занесло на скользкой трассе, но Лиза удержала её и выправила курс, а тут и прямой участок начался. Улучив момент, девушка опустила крышу до конца. Прентис, думая о своём, помог её закрепить.)

С Эми из его жизни исчезло нечто невосполнимое — гораздо большее, чем постоянство, принесённое им в жертву своеволию. Новые отношения, новые интрижки казались ему недостаточно... достоверными. Он вспомнил реплику одного из персонажей какого-то своего сценария:

Он вспомнил также, как отреагировала Эми, прочтя этот фрагмент:

— Исследователь? Какой удобный эвфемизм ты отыскал.

Эвфемизм для бабника. Человека, который жить не может без походов налево. Мужчины, которому периодически требуется подтверждение своей сексуальности со стороны новой девушки. Но было в нём и ещё что-то, субстрат, подстилавший похоть. А именно — затаённый гнев на всех женщин.

Пассивно ёрзая на пассажирском сиденье «БМВ», отстранённо слушая, как что-то рядом говорит Лиза, обращаясь к нему, пытаясь снова отвлечь его внимание, Прентис чуть рассудка не лишился от неожиданно накрывшей его с головой нечеловеческой, безмерно трагичной тоски по Эми. И тогда словно бы отдёрнулась застившая ему глаза мембрана. Повернувшись к Лизе, он постиг, что все фильтры на миг опали с его сознания. Он увидел Лизу подлинную. Увидел её духовным и в некотором эфирном смысле физическим зрением.

Изо рта у неё проросла тошнотворно-липкая, серебристо-серая червеобразная протоплазменная структура, оплела глаза, высунулась в точках психического давления на висках и горле: червь завладел ею, пророс сквозь её организм, и когда девушка, в свою очередь, обернулась к Прентису, миноговидная, клыкастая, окольцованная пасть червя повернулась вместе с ней. Многослойная полупрозрачная сущность, толстая, как шланг огнетушителя, свернулась в её теле, как червяк в куче гнили, проскальзывая через неё, извиваясь, корчась, будучи одновременно частью Лизы и функционируя независимо, потому что Лизе это ничуть не мешало спокойно управлять автомобилем... Вместо глаз у червя были кластеры полипов, неспособные выражать человеческие эмоции, но Прентис явственно ощутил, что червь настороже и голоден.

Он завопил, как ребёнок, наступивший на скорпиона. Дёрнулся, рванулся к рулю, схватился за него, выкрутил машину к растущим на обочине колючим кустарникам, движимый бездумным желанием вырваться. Что угодно, лишь бы вырваться из автомобиля.

«БМВ» рванул, и Лиза вскрикнула от яростного изумления. Перед лобовым стеклом мелькнул указатель на бетонном пьедестале, пестрящем галькой, и машина врезалась в мансаниту. Ветки отяжелели от ливня и обрушились под двойным напором ветра и авто. Он услышал тошнотворный тупой удар — это Лизу сорвало с водительского сиденья и стукнуло о ветровое стекло, да так, что то забрызгалось её кровью. Машину унесло ещё дальше в кусты, двигатель чихнул напоследок и сдох. Прентис едва замечал, что ранен сам: ему рассекло лоб. Что Лиза ранена очень тяжело. Он заскрёбся о дверь, ничего не видя перед собой от слепящей боли. Лиза поймала его за локоть и зловеще зашипела. Он не осмелился обернуться, но резким движением вырвался из её хватки и вышиб дверь, наконец, вывалившись наружу. Каждое движение усиливало боль в голове. Не раздумывая, он кинулся в кустарники и побежал вверх по склону холма. Лиза что-то кричала ему вслед, но непохоже было, что она его преследует.

Пробежав не меньше четверти мили, он выбился из сил, остановился, чувствуя, как тяжело бухает в груди сердце, и оглянулся. Долго протирал залитые водой глаза, прежде чем насилу сфокусировал взгляд. Уже совсем стемнело, но с вершины холма исходил слабый свет. Там стоял домик. Ранчо? Слишком темно и пасмурно, чтобы сказать наверняка. Впереди тянулась усыпанная гравием тропинка. Немного левее того места, где стоял Прентис, она разветвлялась. Он вылез на тропинку и нерешительно затрусил к развилке. На губах ощущался вкус разбавленной дождём крови, стекавшей со лба. Он долго стоял, щурясь на развилку. В голове не было ни единой разумной мысли.

Пойти по одной из отходящих от развилки троп или вернуться на трассу в обход?

Взберись на холм, потом поверни направо, сказала Эми. Он совершенно отчётливо слышал её голос. Ищи красный пикап...

Прентис пошёл от развилки направо, осторожно ощупывая рассечённый лоб. Брёл он более или менее вслепую, размышляя о Лизе. Интересно, способна ли тварь выбраться из её тела и взобраться на холм следом за ним?

Ливень перешёл в моросящий дождик, но Прентис уже вымок до нитки, одежда отяжелела и потемнела. Прямо перед ним, справа от тропинки, горел слабый жёлтый огонёк. Это керосиновая лампа светила из маленького закопчённого окна однокомнатной хибары. Рядом с хижиной он различил очертания пикапа.

Гарнер отыскал нужный дом без особого труда. Но ему никто не открыл, внутри было темно и тихо. Он стоял на тёмной площадке, пытаясь сообразить, что делать дальше. Наверное, раздобыть что-то из еды и возвращаться. У него ещё оставалось немного денег. Он проголодался, треснувшие рёбра отчаянно ныли, как, впрочем, и нос, и голова. Ему нужно было поесть и закинуться кодеином. Впрочем, от кодеина желудок возмутится, да и пищу, скорей всего, не примет. Не заслужил он еды. Судя по всему, что Гарнер выяснил, гнусный ублюдок сейчас морит Констанс голодом в каком-то подвале.

И ещё раз окатила его с головы до ног волна посткокаиновой ломочной депрессии.

Про эту депрессию он позабыл в мгновение ока, когда кто-то наставил ему в затылок ствол. Гарнеру ничего умного не пришло в голову, но он всё равно сказал:

— Вы очень тихо ходите. Я не услышал, как вы подошли.

— Я тут увидел, как ты возишься с ручкой моей двери, ну и взял из машины пушку, а подобрался, да, реально тихо. Сработало, прикинь.

Гарнер извернулся так, чтоб уголком глаза увидеть парня. Худощавый, узколицый, с крупным носом. Явно не глупец. На лице триумфальное выражение. Он, кажется, из тех, кто любит пушки, вот только случая пострелять всё не выпадало.

— Во сколько ещё домов ты влез? — спросил парень.

— Я понятия не имею, зачем дёргал ручку, — устало ответил Гарнер. — Я честно не знаю. Я после кодеина, у меня в мозгах каша. Вы Джефф Тейтельбаум?

Парень мгновение смотрел на него с искренним изумлением, потом ухмыльнулся.

— Умеешь читать по почтовым ящикам? Маладца!

— Я хреново выгляжу, да? Я целую вечность не брился. У меня все волосы выдрали перевязками. Смахиваю на бомжа. И воняю, как бомж. Едрит твою, да я чувствую себя, как настоящий бомж!

— Перевязками... — У Тейтельбаума явно оформилось какое-то умозаключение. — Иисусе Христе! Да ты из тех конченых психов, которые Кенсона замучили!

— Не знаю я никакого Кенсона. Я сюда пришёл, потому что... произошло убийство. Убили детектива по фамилии Блюм. Я нашёл тело Блюма у него на квартире... и вот...

Челюсть Тейтельбаума отвисла. Он отступил на шаг и осторожно опустил пушку. Гарнер повернулся и присмотрелся к оружию внимательнее.

Срань Господня, да это же «магнум-357».

— Тебе сейчас сильно нужна эта пукалка? — осведомился Гарнер. — Такая пушка не только продырявит мне башку, если что, но и выбьет кому-нибудь оконное стекло. Судя по всему, ты на пушках немного сдвинут. Боюсь разочаровать, но после такого тебе едва ли позволят применить её вторично.

Тейтельбаум нахмурился.

— Ты что про Блюма знаешь? А?

— Я нанял его разыскать мою дочурку. А ты тоже потерял... мальчика? Митча, да? Я услышал твоё сообщение на автоответчике Блюма.

— Ах, вон оно что...

Гарнер заговорил быстрее, принуждая себя игнорировать пушку.

— Кто бы ни совершает убийства... Мокруха... он похитил мою дочь и воткнул её отрубленный палец в груду чьих-то останков. Блюм полагал, что имеется связь между этими убийствами и кем-то по фамилии... Денвер.

— Там какой-то культ, — начал Тейтельбаум и яростно затряс головой. — Мать твою дивизию, не могу поверить, что обсуждаю эту неебическую чухню с...

— С уличным вором? Меня самого ограбили, вот и всё. Меня избили и ограбили. Мне даже помыться было негде. Слышь, чувак, они украли мою дочь. И я хочу знать всё, что известно тебе!

Она приучилась утаивать свои чувства. Но Констанс ненавидела Эфрама глубоко и страстно.

Даже сейчас её к нему тянуло. Не только из-за Награды. С Эфрамом было безопаснее, чем с этими людьми, в этом месте. В этой слабо освещённой комнате с по меньшей мере гротескной мебелью. Эфрам, кстати сказать, едва ли позволил бы ей так долго смотреть на подобные ужасы. Он бы уже покончил с ними, пускай и по не вполне благородным соображениям. Он расценивал их как... как он там любит говорить? Эстетически неприемлемые или что-то такое.

Кровать была сделана из человечины. Из кусков человеческих тел. Для рамы кровати использовали кости, а для опор — фрагменты ног. Большая часть обрубков потемнела от времени. Но кожа поверх матраса (а чем же набит матрас?) выглядела совсем новой. Её содрали с чернокожего мужчины, совсем молодого, почти мальчика. Она видела перевёрнутое лицо мальчика на одной стороне матраса. Веки наскоро сшили грубыми стежками.

В комнате воняло.

В центре кровати вяло совокуплялись подростки — белый мальчик и чёрная девочка. Трахались и царапали друг друга ногтями. Констанс тошнило от этого зрелища, не приносившего никакой Награды: к ней отчасти вернулось естественное омерзение. Но Больше Чем Человек, Баллошка, «Палочка-Выручалочка», и женщина, у которой из лица росло что-то белое, хотели, чтоб она смотрела, требовали, чтоб она смотрела. Они стояли по другую сторону кровати. Они забавлялись. Ей подумалось, что они её, вероятно, к чему-то готовят. Ей было всё равно. Ей хотелось только вернуться к Эфраму и укрыться за его спиной.

На кровати произошла внезапная, как обрушение карточного домика, перемена: мальчик обмяк.

— Слишком много крови потерял, — заключил Палочка-Выручалочка, обследовав тело. — Умер.

— А теперь, — сказал Больше Чем Человек, — твоя очередь. Констанс, залезай. Митч мёртв, и Прим инициирует тебя, и станешь ты как одна из нас.

— Нет, спасибо, — вежливо ответила Констанс.

Больше Чем Человек расхохотался.

— Отличная видимость моральной победы!

Что-то замерцало вокруг головы Больше Чем Человека. Она видела, что эта штука похожа на слизня с морского дна, такая же, как у его жены, только поменьше. Тварь потянулась к Констанс, будто ожившая струйка слюны. Она отпрянула. Дверь за её спиной была заперта.

— Добро пожаловать на вечерии-и-и-и-инку! — издевательски пропел Больше Чем Человек.

Палочка-Выручалочка сказал что-то по-немецки. Женщина с торчащей из головы улиткой ответила на том же языке — негромко, сдавленно, потом всхлипнула, подняла платье и...

Констанс отвернулась. Худая негритянка на кровати из человеческих обрубков рыдала.

— Митч... Митч...

Мальчишка был мёртв. Негритянка пыталась сбросить с себя его труп, но не могла. Слёзы текли из её покрытых коростяным налётом, покрасневших глаз, стекали по растрескавшимся губам, и она тщетно пыталась перевернуться. Констанс снова отвернулась. Она не хотела никому желать зла. Она ничего не хотела чувствовать. Если почувствует хоть что-нибудь, откроется...

Желтовато-серебристое щупальце дотянулось до неё.

В замке что-то скрежетнуло, и дверь открылась. Она обернулась.

На пороге стоял Эфрам, но вид у него был сломленный.

— С меня хватит.

Он швырнул ключ на пол.

— Я... согласен сотрудничать, Сэмюэль.

— В последнее время ты сделался на удивление покладист, — захихикал Сэм Денвер. — Спасибо, Констанс. — Щупальце втянулось в его голову, как втягивает рожок улитка.

Денвер отстранил Палочку-Выручалочку и подошёл к жене.

— Итак, Эфрам, что ты можешь для неё сделать?

Видя, что существа потеряли к ней интерес, Констанс передвинулась ближе к кровати. Она сама не знала, почему, но чувствовала, что так надо. Возможно, в ней приоткрылась какая-то дверца. Она отпихнула труп белого мальчика, перекатила его на край кровати, ближний к Денверу, подальше от негритянки. Девочка заскребла ногтями по коже, стараясь скатиться с жуткого ложа, и на расстоянии трёх дюймов от её лица очутилось мумифицированное лицо чёрного мальчика, красовавшееся на матрасе. Негритянка вскрикнула, узнав его, и Констанс тут же распознала родственные черты.

Это был её брат.

Негритянка закрыла лицо руками, разразившись неконтролируемым потоком кровавых слёз. Констанс помогла ей встать и оттащила в сторону. Девочка, не издав ни звука, упала и забилась в корчах. Констанс подумала, не позволит ли Денвер им двоим выползти за дверь.

Эфрам смотрел на старуху.

Это, наверное, миссис Денвер, Джуди. Бывшая миссис Штутгарт. Эфрам что-то с ней делал силой своего разума. Он скорчил печальную гримасу и покачал головой.

— У меня недостаточно сил. Они слишком прочно к ней присосались.

Денвер угрюмо кивнул.

— Тогда катись отсюда и оставь девушку.

Эфрам помедлил, потом забормотал себе под нос. Констанс поняла, что это заклятие. Он вызывал...

— Нет, — сказал Денвер. — Если сам не справишься, даже не пробуй.

— Но другого способа не существует, — безучастно отозвался Эфрам, на миг остановив заклинание. — Безымянный Дух оторвёт их от неё. У меня не хватит сил сделать это в одиночку.

— Безымянный Дух! — горько рассмеялся Денвер. — Пикси, а кто такой твой Безымянный Дух, чтоб его черти взяли? Ты знаешь, что он с ней сделает? Или тебе именно того и надо?

Эфрам перестал бормотать и воззрился на Денвера.

— Ты что сказал? Ты что имеешь в виду — кто он такой?

Денвер покачал головой.

— Как ты можешь впадать в такой самообман? Но, разумеется, он бы тебе не позволил... Эфрам, да будет тебе известно, что твой драгоценный Безымянный Дух — всего лишь Акишра. Повелитель Акишра. Самый могучий из них, но, в конечном счёте, всего-навсего Акишра.

— Нет!

Констанс ещё не доводилось видеть Эфрама таким дезориентированным. И настолько напуганным. Она покосилась на дверь. Девочка за её спиной — Господи, как от неё воняет, несёт гниющей кровью, дерьмом и чем-то похуже... — поднялась на колени, но идти не могла. Констанс её было не утащить, но бросать негритянку здесь она не хотела.

Что я делаю? подивилась она. Может, я слишком долго без Награды, и начинается ломка. Это ощущение...

— Ты думал, я клюну на твою уловку, Денвер? — с натянутой усмешкой спросил Эфрам. — Я бы знал.

— Ты и вправду не видишь их? — протянул Денвер. — Линии контроля? Я думаю, он не хочет, чтоб ты их замечал. Тогда сам взгляни. Здесь, под нашим влиянием, ты можешь их увидеть...

Эфрам поднял глаза и шокировал Констанс стонущим визгом. Девушка проследила его взгляд: словно нити от марионетки, тянулись от головы Эфрама дюжины тонких полупрозрачных щупалец, которые теперь пришли в движение, заколыхались, заволновались и действительно приобрели сходство не с нитями кукловода, а скорее с маленькими щупальцами, что свисают с бахромы крупной медузы.

Они уходили в голову Эфрама. Тонули в ней. Они пронизали всё тело Эфрама и тянулись из него в потолок. Из этого мира в иной. Разумеется, они не были вполне материальны — это сразу было видно. Но они там были.

— Ах ты самовлюблённый старый хрен, — проговорил Денвер. — Ты вообразил себя лучше нас всех из-за своего непомерно раздутого таланта? Ты решил, что с тобой контачит некий благостный бог тёмных измерений? Ты ошибся, жопоголовый мудак. Это всего-навсего крупнейший из Акишра. Магнус. Он с тобой играет. Он поддерживает в тебе иллюзию свободы действий, а сам то натягивает нити, то ослабляет. Он переместил тебя сюда. Он манипулировал тобой так, чтобы привести тебя в Лос-Анджелес. О да. Та самая тварь, которую ты призывал на Мокруху. И что, хочешь её сюда притащить? Сейчас? Ты выжил из своего напыщенного умишка.

— Хочу, — каркнул Эфрам. Лицо его побелело. — Да. Если уж на то пошло, да. И пускай он исцелит нас всех.

И он произнёс ещё три слова.

Потолка не стало. Он сперва сделался прозрачным, а потом полностью истаял. Вместо него появился дым, словно бы живой, созданный из десятка тысяч микроскопических безвеких глаз. Констанс почудилось, что в контурах дыма она узнаёт человеческие фигуры, захваченные вихрем, будто птицы бурей. Прямоугольник потолка рассеялся, уступив место бесконечной вышине захламлённого ожившего неба. С него низвергалась сверкающая всеми цветами радуги туша твари, которая прежде играла роль Безымянного Духа. Акишра-Магнус медленно снижался к ним. Констанс он показался похожим на исполинского пластилинового кальмара, чья верхняя часть терялась в курящейся плотным дымом черноте беззвёздного пространства; монстр втягивал некоторые щупальца, другими сучил, и окутанный полипами, сияющий по краям, мерзко-липкий огромный рот его постепенно открывался.

По комнате пронёсся мощный порыв ветра. С ним пришли рёв и запах перегретой электропроводки, и воздух наполнился статическим электричеством, так что у Констанс волосы встали дыбом, а «Безымянный Дух», астральная тварь, сделавшая Эфрама своей марионеткой, снизился и завис над госпожой Штутгарт, окружив её своей тонкой полупрозрачной мембраной. Но старуху было видно сквозь дымчатую плёнку, и вдруг она освободилась от бремени — клубок Акишра сорвало с её головы. Старуха залилась слезами благодарности... и её лицо начисто содрало с черепа, потянуло вверх, но глаза на миг задержались в глазницах, отразив ужас и ошеломлённое понимание. Тут череп взорвался, и Эльма Штутгарт превратилась в кучу плоти и костей.

Денвер меж тем медленно пятился от неё, таща за собой Палочку-Выручалочку.

Кровать, сложенная из человеческих обрубков, подскакивала от проходящего через воздух комнаты электричества, разламывалась на части, дёргалась от рефлекторного возбуждения полусгнивших нервов, отплясывая спазмическую тарантеллу разъединённых телесных обломков. Констанс стояла у двери, не в силах двинуться с места, парализованная неподъёмной психической тяжестью зрелища.

Она видела, как Эфрама трясёт и выкручивает, а глаза его закатываются на лоб. Магнус втягивал его в себя. Эфрам сопротивлялся, перекрикивая ревущий ветер словами, которые Констанс узнала: как-то вечером он заставил её читать вслух Ницше.

— Красота сверхчеловеческого естества...

Он задохнулся, набрал воздуха и завопил снова:

— ...явилась мне, как тень...

Вцепился в дёргающуюся ногу, бывшую частью кроватной рамы, потом вроде бы принял решение и отпустил её, чтобы закончить цитату:

— ...что мне теперь боги!

Эфрама медленно, неторопливо втягивало в утробу Магнуса. На черепе и шее его открылись новые раны, оттуда полилась кровь. Сотнями маленьких потоков вытекали из его тела кровь и мозг, а душу выжимал ненасытными щупальцами повелитель Акишра.

Вот исполинская пасть устремилась к нему. Констанс показалось, что она уловила смутное видение: единственное опалесцирующее око со щупальцами вместо ресниц, фрагмент лица, искажённого отчаянием, облик существа, которое давным-давно, тысячелетия назад, было человеком, а ныне, полуразрушенное, истерзанное, мучилось невыносимым, гложущим, неутолимым, бессмысленным голодом в бездонной межзвёздной пустоте.

Эфрам тоже заметил это лицо и, кажется, понял, что ему суждено. Он снова принялся кричать и барахтаться, стремясь вырваться. Лицо его исказила гримаса: он пытался оторвать чудовище от себя силой своего таланта. Но то без особого труда подтянуло его ещё ближе. Констанс стало почти жалко Эфрама... и её потащило следом за ним, пронзило электрическим разрядом Награды, повлекло в утробу Магнуса: тяга эта передавалась через Эфрама, но исходила от самого властелина Акишра. Раз она связана с Эфрамом, то и уйти должна вместе с ним. Так просто. Приговор не обсуждается...

Нет, уходи, дорогая. Больше, чем меня, оно жаждет тебя. Ступай, донёсся из ниоткуда голос Эфрама. Найдём же слабое утешение, разочаруем его хоть немного.

Она ощутила, как Эфрам отпускает её. Ментальные пальцы соскользнули с панели управления её мозгом. Она почувствовала холод, тошноту, тоску и облегчение.

Эфрам ещё раз попытался вырваться. Крикнул:

— Ich bin der Übermensch![64]

Услыхав это, кто-то рассмеялся, но она не видела, кто именно.

Потом Эфрама утянуло в пасть Духа.

Констанс снова обрела способность передвигаться. Она развернулась, дёрнула негритянку, поднимая её на ноги. Денвер и Палочка-Выручалочка давно уже сбежали из комнаты. Констанс тащила стонущую девочку против ветра, в холл.

Ветер ревел, хлопал дверью, туда-сюда, туда-сюда, то открывал, то закрывал. Денвер и слуга его жены выжидали на безопасном расстоянии. Палочка-Выручалочка рыдал, тихо повторяя:

— Эльма... Эльма...

Констанс почувствовала, как Эфрама разрывает на части, ощутила вспышку высвободившейся ненависти: своей. И страдание: его. Её собственная скрытая ненависть, его тайное страдание. Она взвизгнула, как разъятая на столе вивисектора кошка, оскалилась на Больше Чем Человека — приготовилась прыгнуть на него и перегрызть Денверу глотку.

И тут тяжесть, подобная наваленной горе, исчезла. Её не стало.

Из комнаты за спиной Констанс раздались два омерзительных хлюпающих звука. Это обвалились на пол из воздуха два человеческих тела, забрызгав комнату, обломки кровати и труп белого мальчика кровью и дерьмом. Констанс оглянулась. Комната опустела, если не считать гротескной кучи обломков кровати и более свежей, ещё дымившейся, груды перемешанных до неузнаваемости останков пары тел. Потолок водворился на место, как и затянувшая углы паутина. Безымянный Дух, Магнус, Акишра, богоподобный хищник астрального измерения, ушёл. Пока что. Он отступил и залёг в засаде.

Я бы радоваться должна, что Эфрам сдох, подумала вдруг Констанс и слабо улыбнулась. И, едрит же ж вашу мать, я радуюсь. Я чертовски радуюсь.

В ней толчками закипела лютая ярость. Она аж закачалась, пол словно бы ушёл из под ног, хотя в действительности в доме воцарилось относительное спокойствие. Она медленно развернулась ко входной двери. Это легко, сказала она себе. Просто иди. Ни о чём не думай. Уходи.

— Нет, — сказал Больше Чем Человек. Он достал из кармана плаща пистолет. Щупальца той твари у него в голове сделались невидимы, но Констанс знала, что они на месте и взведены, подобно курку пушки.

— Нет, — повторил Больше Чем Человек. — Ты останешься здесь. Мы позабавимся.