Молодой Ленинград ’77

Владимир Скородумов КОМАНДУЮЩИЙ Рассказ

После поражения фашистской армии под Москвой геббельсовская пропаганда вопила, что причина отступления — плохие русские дороги. А проиграв войну, уцелевшие гитлеровские генералы заявили — виноват фюрер и плохие дороги в России. И выходит: они проиграли войну из-за наших плохих дорог, а мы ее выиграли из-за этих самых дорог.

Увы! И у нас дорожки эти в печенках сидели, хотя они и наши. Поведешь радиороту, бывало, после дождика — и стоп! Задние колеса крутятся, а машина ни с места. И пошло: раз, два, взяли! Раз, два, взяли! В других частях легче, а каково было мне? В роте восемьдесят человек без малого, и хотя все они в шинелях, но сорок солдат носят юбки. И когда эти солдаты начинают визжать: раз, два, взяли! — то и остальные сорок ослабевают от смеха.

Однажды в самую распутицу по раскисшим дорогам штаб фронта совершал марш. Войска наступали, ушли далеко вперед.

К вечеру с большой натугой рота сосредоточилась наконец на новом месте. Не прибыла только одна радиостанция. Но я не беспокоился. Она была оставлена на старом месте для поддержания связи. Прибудет позже. К тому же на ней один из лучших водителей роты, ефрейтор Дудкин. Действительно, часа через два, когда рота была уже накормлена и все понемногу утряслось на новом месте, появился Дудкин. Он был встревожен. Его тревога передалась и мне.

— Где радиостанция? — был мой первый вопрос.

— Радиостанция на месте.

— Исправна?

— Исправна!

Я успокоился. А шофер стоит, мнется.

— Что же случилось? Что тянешь резину? Или как у прекрасной маркизы — радиостанция исправна, но машина сгорела?

— Товарищ капитан, — решился наконец водитель, — командующий фронтом приказал передать вам, чтобы меня откомандировали в боевую часть.

В первое мгновение я совершенно не мог уяснить значения его слов, хотя вроде бы все понял. Радиостанция роты обслуживала непосредственно штаб фронта, но командующий был для меня фигурой настолько недосягаемой, что я заорал на водителя:

— Чего чушь мелешь? Какой еще командующий?

— Наш командующий, товарищ капитан, генерал-полковник.

«Что за чертовщина!», — подумал я и опять напал на шофера:

— Где ты его встретил? Куда ты полез?

— На дороге встретились, товарищ капитан, а к нему я не лез. Позвал сам.

И водитель доложил следующее.

Его радиостанция еще два часа продолжала работать на старом месте, затем, свернув связь, выехала к новому месту дислокации. Движение на шоссе шумное и бойкое. И справа, и слева на каждом километре буксует машина. Но водитель радиостанции опытен, он успешно ведет машину в нескончаемом потоке, умело обходя опасные места. Он удачно миновал город — новую базу снабжения фронта, перед которым было особенно интенсивное движение, и выехал на проселочную дорогу в направлении штаба фронта. И вдруг сзади раздался настойчивый сигнал. В лицевое зеркало водитель увидел легковую машину. Сигнал повторился — уступай дорогу. Но свернуть с середины дороги — значит застрять, у радиостанции только один мост ведущий. И водитель прибавил скорость, надеясь где-нибудь впереди пропустить назойливый «виллис». Но тот не стал ждать — это же вездеход. Он свернул с дороги, обогнал радиостанцию и остановился. Дверца заднего сиденья мгновенно распахнулась, из «виллиса» выпрыгнул офицер в кожаной куртке и подбежал к водителю радиостанции. Откинув дверцу, скомандовал:

— К командующему!

А там разговор короткий:

— Почему не уступал дорогу?

— Не слышал, товарищ генерал!

— Из какой части?

— Из радиороты штаба фронта.

— Передай командиру роты, чтобы откомандировал тебя в боевую часть!

«Виллис» рванул вперед, а водитель поплелся к своей кабине.

У меня не было причин не верить Дудкину — все, что он рассказал, звучало правдоподобно. Отчитывать его не было никакого желания. Что толку?! Но его дважды повторенное: «Когда прикажете убыть, товарищ капитан?» и бодрый голос вызвали во мне подозрение. Далеко не всем нравится служба в штабе фронта. В роте, пожалуй, не сыскать было ни одного солдата, который не обратился бы ко мне с просьбой отправить его на фронт.

Солдат есть солдат. Раз война — он жаждет подвига, ему нужен бой. Он стремится сойтись с врагом лицом к лицу, видеть противника. Если он водитель, ему необходимо крутить баранку пусть под обстрелом, бомбежкой, но чтоб его машина шла: везла бы боеприпасы, тянула бы за собой пушку, подбрасывала бы прямо на передовую доблестную пехоту. Короче, шофер хочет чувствовать бой. Вот это дело. Тут и радостное напряжение, тут и мужество, и опасность. А что в нашей роте?

Радиостанция стоит, и шофер стоит. Или часовым возле нее, или дневальным по роте. А то и картошку чистит на кухне. Один из водителей, жалуясь на судьбу, прямо сказал: «Что я отвечу дома, когда спросят после войны, как воевал? Уже год на фронте, а немца еще не видел, даже пленного».

Трудно мне было отбиваться от этих назойливых атак, как ни напрягал я свое красноречие, как ни прибегал к высоким словам, доказывая, что в штабе фронта тоже вершится подвиг. Но попробуй убедить молодого, цветущего парня, что чистить картошку на кухне за сто километров от фронта — это подвиг. В конце концов приходилось прибегать к безотказному аргументу: «Служи там, где приказано. Кругом! Шагом марш!»

Девчата, вот те молодцы. Ни одна ни разу не заикнулась, чтоб ее отправили в часть. Тоже солдат, и службу несет хорошо, а все же оставалась женщиной. А женщина, как известно, быстро привыкает к родному очагу, и ничего другого ей не надо.

Были попытки и у Дудкина распрощаться с безопасной, но прозаической службой в радиороте. «Уж не легенду ли сочинил Дудкин? — мелькнула у меня мысль. — Все выглядит правдоподобно, мог думать он, не пойдет же ротный к командующему проверять».

Но нет. Когда ефрейтор почуял подозрение, проскользнувшее в моих вопросах, он с обидой сказал:

— Товарищ капитан, ведь я кандидат в члены партии. Мне в самом деле давно хочется на фронт, и я вас просил об этом, но обманным путем не стал бы добиваться.

— Хорошо, Дудкин, верю, что так и было. Но как ты смел командующему не уступить дорогу? Ты же не мог не знать, что за такое по головке не погладят.

— Не знал я, что это командующий. Думал, простой полковник.

— И полковнику уступать надо!

— Если бы уступил, и сейчас бы сидел в кювете. И вам бы лишние хлопоты — искали бы меня.

— Спасибо, Дудкин, за заботу обо мне. Но хлопот мне ты сделал больше.

— Виноват, товарищ капитан.

— Ну, ступай, — махнул я рукой.

Дудкин переступил с ноги на ногу и продолжал стоять.

— Иди! Отдыхай!

— Так я, значит, буду собираться, товарищ капитан… Кому прикажете передать машину?

— Не торопись!

— Товарищ капитан, ведь командующий приказал…

Пришлось на Дудкина прикрикнуть. Только после этого он вышел.

На другой день я доложил начальнику связи фронта о происшествии с Дудкиным и закончил свой доклад просьбой:

— Товарищ генерал, разрешите не отправлять Дудкина!..

— Как это разрешите не отправлять, приказал-то командующий… Отправляй, и точка.

Я не унимался:

— Товарищ генерал, водитель — опытный, хороший, надо доложить командующему…

— Нет уж, благодарю. Если командующий тебе приятель, то можешь доложить, а у меня нет никакого желания докладывать ему по такому вопросу.

И генерал повесил трубку.

История с ефрейтором Дудкиным продолжала меня волновать и на следующее утро. Разговор с генералом меня не удовлетворил. Во всем этом происшествии меня настораживало одно — откомандируй я Дудкина, при следующем перемещении ни один водитель радиостанции не будет уступать дороги. Хоть все маршалы будут сигналить сзади — не уступят. Отправляйте, мол, на фронт, и баста!

Дудкина надо отстоять, но как? Решил переговорить с адъютантом командующего майором Пугавкиным. Лично с ним я был знаком. Правда, знакомство состоялось при довольно щепетильных обстоятельствах. Пугавкин до потери дара речи был влюблен в радистку моей роты Галю Блатову. Но сердцеедов, а их было немало, в роту я не допускал, отлучки из роты также были исключены. В этих вопросах я был непреклонен и беспощаден. Когда однажды мне доложили о самовольной отлучке радистки Зои Ляшенко, я приказал открыть недействующую трансформаторную будку и посадил ее туда на трое суток. С тех пор ни одного нарушения.

Майор Пугавкин дважды обращался ко мне по секрету с просьбой: разрешить Гале после вечернего дежурства побыть с ним часок. Первый раз я отказал. При этом напомнил, что рядовой Блатова — солдат. И если ему так хочется побыть часок с солдатом, то как майора и адъютанта командующего могу его уважить и отпустить своего ординарца ефрейтора Митьку, балагура и плясуна. Пугавкин, помню, обиделся и, ничего не сказав, ушел.

Второй раз не отказал. То ли он более настойчиво просил и убедил меня в самых благих намерениях, то ли мелькнула мысль, что, может быть, нужда заставит и самого меня когда-нибудь обратиться к нему за помощью, не помню. Во всяком случае, отпустил солдата Галю, к его великой радости. И вот теперь, действительно, вынужден обратиться к нему.

«Ну что ж, — думал я, — не поможет, пусть забудет, где Галя служит, — близко к роте не подпущу».

Предварительно позвонил адъютанту. Он был свидетелем вчерашнего конфуза с Дудкиным.

— Ведь вот шельмец, — высказал свое негодование Пугавкин, — хотя бы остановился. Мы пошли на обгон по обочине, а он себе жмет на всю железку!

Я кратко изложил истинную причину его упрямства и высказал свое желание не откомандировывать водителя. Но как это сделать, мол, не приложу ума.

— А с начальником связи вы не разговаривали? — спросил Пугавкин.

— Куда там! Не хочет идти к командующему.

— Да! — вздохнул адъютант. — Все они его боятся.

И он замолчал. Молчу и я. Держим трубки у уха — я чувствую его дыхание, он — мое. Наконец Пугавкин заговорил:

— Мне одному заводить разговор с командующим будет некорректно, вы понимаете. Но если вдвоем — операция может пройти успешно.

Разработали следующий план. К пяти часам дня прихожу к домику командующего, охрана будет предупреждена, меня пропустят. Адъютант встретит у входа. Командующий с двух до четырех, когда не в войсках, отдыхает. Ровно в пять пьет чай в садике возле дома. В этот момент мы вместе с адъютантом подойдем к нему.

— Не влетит нам? — с опаской спросил я.

Подумав, Пугавкин ответил:

— Не думаю. В это время у него, как правило, хорошее настроение. Склонен к шутке. Разговаривает по-домашнему… Самое худшее — прогонит обоих, как и твоего водителя.

— Так вы рискуете, товарищ майор? — забеспокоился я о нем.

— При некоторых обстоятельствах полезно и рискнуть, — недвусмысленно ответил он.

Зеленым прибоем цветущих ветвей захлестнуло домик командующего. Они прорывались через забор, который начал просматриваться только с того момента, когда я вплотную подошел к нему. Калитка также была опоясана зеленым кольцом сверху донизу, и нежные листочки фруктового дерева скользнули по щеке, как бы пожелав мне успеха и пропуская в сад.

Возле приземистого побеленного домика стоял большой стол, накрытый скатертью, вокруг стола — стулья.

Командующий в кителе, накинутом на плечи — день был солнечный, теплый, — сидел за столом, а повар в белом фартуке ставил перед ним посуду. Только подойдя ближе, я увидел и самовар, стоящий на столе. Легкий пар весело подымался над ним и таял в прозрачном воздухе.

Сердце учащенно забилось, когда я переступил порог калитки и увидел массивную фигуру генерал-полковника. У него, казалось, все было необычных размеров: ноги, руки, голова. И от этого я почувствовал себя совсем незначительным. Однако задумчивая зелень ветвей вокруг, сверкающий самовар и полная тишина в саду подействовали успокаивающе.

При нашем приближении — я шел сзади — командующий поднял голову. В этот момент повар ставил перед ним большую фарфоровую чашку чая. Черты лица генерала были выразительные и крупные. Меня вновь охватил трепет, когда я встретился со взглядом его больших выпуклых глаз. Я уже вышел из-за спины адъютанта и стал рядом.

— Товарищ командующий! — уверенно проговорил адъютант. — Командир радиороты просит разрешения обратиться к вам.

— А что случилось?..

Я сообразил, что настало время говорить мне.

— Товарищ командующий… — Голос мой сильно дрожал, после первых же слов в горле что-то сжалось, и мне пришлось откашляться. Начал снова и громче, боясь, что опять перехватит дыхание: — Вчера водитель радиостанции вас задержал…

— Так что же?..

В голосе командующего прозвучала ироническая нотка, и заранее приготовленная фраза, выученная мной наизусть и, казалось, самая убедительная и трогательная, сразу вылетела из головы. Я выпалил на одном дыхании:

— У наших радийных машин очень низкая проходимость — один мост ведущий. На такой дороге чуть в сторону — и сиди. Вот он и погнал вперед что есть духу, надеясь разминуться. Не знал, кто за ним. Перепугался, когда узнал…

Командующий нахмурился и, мне показалось, призадумался. Затем я услышал его твердый густой бас:

— Петя, соедини-ка меня с начальником связи.

И тут я почувствовал, как задрожало мое правое колено. Потом мне показалось, что туловище стало медленно клониться вправо. Разумом понимал, что по-прежнему стою по стойке «смирно», но физическое ощущение было таким, словно я вот-вот упаду. Нарушение моего душевного равновесия не ускользнуло от командующего.

— Садись, капитан. Васька! Налей ротному чаю.

В ту же секунду появился исчезнувший повар в белом фартуке и ловко наполнил из самовара и сервизного чайника чашку. Я сразу было хотел исполнить приказание командующего, но не смог. Еще ощущал, что стою, перегнувшись вправо, и боялся сдвинуться с места, чтобы не упасть.

Адъютант между тем подошел к телефонному аппарату, стоявшему слева от стола на простой солдатской тумбочке, и, услышав ответ, подал трубку командующему. Шнур был длинный — командующему не пришлось менять положение. Только теперь я заметил закатанный брезент, лежавший на металлических кронштейнах под самой крышей. В случае дождя над накрытым столом сразу возникнет крыша.

— Товарищ К., — заговорил командующий в трубку. — Ко мне пришел командир вашей радиороты…

При этих словах я чуть не свалился со стула, на который, справившись с волнением, только что сел. «Ну, — думаю, — теперь прикажет и меня отправить вместе с Дудкиным».

Но то, что произнес командующий дальше, поразило меня не меньше, хотя и не было связано с Дудкиным. А он продолжал:

— И подал хорошую мысль: переставить основные радиостанции на новые машины. Через неделю-две такая возможность будет.

Он замолчал, слушая ответ. Затем опять заговорил:

— Да! Да! Совершенно верно — первую партию до последней машины я приказал отправить в иптаповские полки. А со второй сумеем выделить для радиостанций. — Опять слушает, а потом заканчивает: — Хорошо! Завтра с начальником штаба доложите расчет, — и он вернул трубку адъютанту.

Я сидел, боясь пошевелиться. К чаю, конечно, не прикоснулся.

Голос командующего вывел меня из оцепенения:

— Пей чай, а то простынет!

Он вновь поднял блюдце, из которого уже пил перед этим, и продолжал прихлебывать. Мне ничего не оставалось, как тоже взять свою чашку.

Для меня это чаепитие с командующим было настоящей пыткой, я не мог дождаться, когда оно закончится. Лоб мой покрылся испариной — не от чая, конечно, от волнения. У командующего-то лоб был совершенно сухой.

Наконец командующий поставил блюдце на стол и опрокинул на него пустую чашку.

— Ну, теперь за работу! — Он энергично встал из-за стола и направился к двери домика.

Спохватившись, что вопрос с Дудкиным еще не решен, а командующий уходит, я мгновенно вскочил с места:

— Товарищ командующий, разрешите не откомандировывать Дудкина?

Генерал-полковник обернулся, и по лицу его скользнула мягкая, доброжелательная улыбка:

— Ну, что же с тобой поделаешь, оставь Дудкина. Только смотри, чтобы твои водители все же уступали дорогу командующему. Дудкин опоздает — это еще не беда. А командующий не имеет права опаздывать.

Сказано это было просто, по-отечески, с тонким крестьянским юмором. Я ничего не мог ответить от волнения.

Только я, вернувшись от командующего, вошел в ротную канцелярию, писарь вскочил со стула и встревоженно доложил:

— Товарищ капитан, звонил генерал, сказал: как только появитесь — пулей к нему.

Этот вызов был неизбежен, я чувствовал себя скверно.

— Заходи, заходи, голубчик, не робей, — съязвил генерал, наблюдая, как я робко открываю дверь в его штаб-квартиру.

«Подвел меня командующий — зачем ему было говорить, что я подал хорошую мысль. Ведь никакой мысли я не подавал. Просил только за Дудкина».

Печатая шаг, по-строевому подошел к столу начальника связи, приложил руку к головному убору и начал:

— Товарищ генерал!..

Но генерал не унимался:

— Да брось ты! С командующим запросто чаи распиваешь, а перед каким-то генералишкой вытягиваешься. Ну право, мне даже неудобно…

Я уже давно убедился, что от связистов невозможно что-либо скрыть. Просто непостижимо, как они порой умудряются узнать то, что никак не может просочиться в телефонную трубку. Кажется, укуси начальство блоха, и связист точно скажет: когда это произошло и в какое место начальник был укушен. Поэтому мое злополучное чаепитие с командующим не могло оставаться в секрете больше пяти минут.

Стараясь быть точным и ничего не скрывая, я рассказал генералу о своем невероятном визите к командующему, и генерал смягчился:

— Тогда все понятно. Командующий думал было меня поддеть — что ж, дескать, хлопаешь глазами — не просишь тягачей под радиостанции…

Но он, оказывается, этот вопрос уже ставил перед начальником штаба, о чем и доложил генерал-полковнику. Теперь он потирал руки от удовольствия.

— Вообще-то неплохо, что ты посетил командующего. Это нам на руку. Я не смел много машин запрашивать. Теперь буду просить больше.

По дороге в роту меня перехватил Дудкин:

— Товарищ капитан! Когда меня откомандируете?

— Никогда, товарищ Дудкин!

Шофер понуро опустил голову, чувствуя, что рушится его надежда улизнуть из роты на фронт. Но он еще не сдавался:

— Так ведь командующий приказал.

— Приказ отменен, Дудкин!

— Кто же отменил? Наш генерал не имеет права.

— Правильно, по уставу приказ может отменить только тот, кто его отдал, или старший начальник.

— Вот именно, — обрадовался Дудкин.

Но я продолжал, не обращая внимания на его восклицание:

— Следовательно, приказ отменил сам командующий…

Дудкин недоверчиво посмотрел на меня. Чтоб окончательно рассеять его сомнения и похоронить робкие надежды, которые он еще питал, сказал ему в заключение:

— Командующий велел передать тебе, чтобы впредь ты ему дорогу уступал и соблюдал правила вождения автомашины, понял?

— Понял, товарищ капитан! — вздохнув, ответил Дудкин.

А через неделю он погнал свою радиостанцию в автомастерские для перестановки на новую машину. Однако я не заметил, чтобы он был в восторге от этого. Ему жалко было расставаться со своим старым, неприхотливым «газиком».