Молодой Ленинград ’77

Николай Пудиков НА ТАЕЖНОМ ПЕРЕГОНЕ Повесть

От станции Дениславль до разъезда Черный Волок было двенадцать километров. На этом перегоне, в пяти километрах от Дениславля, в двух рубленых старых домах жили рабочие-путейцы.

Одну половину двухквартирного дома занимала чета пенсионеров — Василий Никитич и Анна Семеновна. Правда, Василий Никитич хоть и получал пенсию по старости, но поста путевого обходчика пока еще не покинул.

В другой половине этого дома хозяйничали две двадцатисемилетние девушки Зина и Валя, перешедшие в ремонтную бригаду из мостопоезда несколько месяцев назад. Обе они были пересмешницы, хотя никогда не смеялись зло. Просто любили они над кем-нибудь безобидно позубоскалить. И, несмотря на превратности своих судеб и скитальческую жизнь, девчата не унывали. Их не очень-то смущало и то, что из-за какой-то там несчастной пачки сигарет приходилось пересчитывать шпалы до Дениславля. Не собирались же они здесь куковать до старости…

А вот в однокомнатном домике коротали время трое парней, недавно прибывших сюда по распределению после окончания железнодорожного училища: Алька Басов, Сенька Пинаев и Юрка Шмелев.

Шла вторая половина августа.

Ранним субботним вечером парни лежали на койках поверх одеял и читали книги. В Дениславль они идти не собирались, потому что на ужин у них были и хлеб, и концентраты, и тушенка, а фильм, который показывали сегодня в Дениславле, они уже видели. Книги в библиотеке ребята поменяли всего два дня назад. Плохо, что не запаслись сигаретами, маху дали, но ни Сенька, ни Юрка ни за что бы не пошли на станцию ради одних сигарет. Альке хорошо, он не курит, а остальным каково?..

Тишину комнаты нарушал только шелест страниц да изредка скрип койки, когда кто-нибудь поворачивался с боку на бок.

— Гм, вот здорово! — подал голос Юрка Шмелев, читавший довольно потрепанную книгу Панаса Мирного «Разве ревут волы, когда ясли полны?». — Послушайте, как написано:

«— Чипка! — крикнул Лушня. — Да ты не рехнулся ли? Какого черта ты катаешься и рвешь на себе волосы?

Неожиданно раздавшийся смех привел Чипку в себя.

— Братцы! — произнес он жалобно, как ребенок. — Хоть чарочку… хоть капельку… Хоть капельку, а то пропаду! Жжет меня… давит… Пить мне… пить!

— Ну и пей, дурень! — крикнул Лушня, подавая ему штоф водки». Ну как?

Алька с Сенькой молча переглянулись и усмехнулись.

— Эх, пропустить бы сейчас стаканчик портвейна, — сказал Юрка, поднимаясь с койки. Он положил открытую книгу на стол и, похлопав по карманам брюк, спросил:

— Сенька, сигареты есть у тебя?

— Нет, ты же знаешь.

— Я забыл.

— Сходи к Зинке, даст сигаретку.

— Не пойду. Я у нее и так полпачки выкурил.

— Тогда прогуляйся до Дениславля.

— Вот еще, — недовольно проворчал Юрка и, согнув лоточком листок отрывного календаря, стал выковыривать из щели пола трубочный табак.

— Еще два захода, и мне хватит табаку на козью ножку, — сказал Юрка, сидя на корточках.

— Оставишь и мне затянуться, — сказал Сенька, позавидовав находчивости Юрки.

— Посмотрим, — нехотя отозвался Юрка. Он закурил, взял в руки книгу и снова вытянулся на койке. Но тут зазвонил селектор.

— Это тебя, бригадир, — сказал Сенька, не пошевельнувшись на койке. — Наверно, Денисов интересуется, как у нас дела.

— А чтоб прокис этот мастер! — раздраженно проворчал Юрка и повернулся на другой бок. — Опекает, как детей. Будто без него не знаем, что и как делать… Сенька, возьми трубку.

— Ему же бригадир нужен, ты и возьми, — промычал Сенька.

— Значит, курить не получишь, — пригрозил Юрка.

Селектор настойчиво звал к себе, и Алька, не выдержав, встал с койки и подошел к аппарату.

— Да, семьдесят второй слушает!

С минуту Алька молчал, слушая, потом сказал:

— Хорошо, сейчас передам.

— Денисов? — спросил Юрка.

— Нет. Дежурный из Дениславля… К нашим пенсионерам внучка приехала. В гости. На станции сидит. Встретить надо.

— Сама дорогу не найдет, что ли? — сказал Сенька.

— У нее чемодан тяжелый, — ответил Алька. — И сетка. Пойду скажу старикам.

— Они же все равно сами не смогут встретить, — сказал Сенька.

— Надо с майдероном идти, — заметил Юрка. — Большая внучка-то? В смысле, взрослая?

— Студентка.

— Да? — удивился Юрка. Он проворно соскочил с койки и подал окурок Сеньке. — Я пойду встречу. Заодно и сигарет куплю. Прогуляться до Дениславля — пара пустяков. Это мы мигом. Час туда, час обратно, — оживленно говорил Юрка, зашнуровывая ботинок.

— За два часа не обернешься, — сказал Алька, ложась на койку.

— Это почему же? — насторожился Юрка.

— Хромая эта студентка, — пошутил Алька. — Ходит медленно. Может, ее вместе с чемоданом придется везти на майдероне.

Сенька разочарованно присвистнул, а Юрка сморщился и стал медленно снимать ботинки.

— Ногу вчера натер, — пробормотал Юрка. — Распухла, кажется. Ходить не могу.

Алька с Сенькой переглянулись и усмехнулись. Юрка затолкал ботинки под койку и, больше не сказав ни слова, лег и уткнулся в книгу.

— Что ж, придется идти мне, — сказал Алька и стал одеваться.

— Не забудь сигарет купить, — обрадовался Сенька.

— Не влюбись в студентку, — напутствовал Юрка, не отрываясь от книги.

— Постараюсь, — усмехнулся Алька.

После его ухода ребята некоторое время молчали. У Юрки на душе стало как-то скверно. Ему уже не читалось. Койка под ним беспрестанно скрипела. Он думал о том, что здесь, «в этом захолустье», ему предстоит прозябать два долгих года, в то время как его сверстники будут служить в армии. А после армии надо будет приобретать другую профессию, так как он давненько понял, что бригадир пути — не его призвание. Уж слишком туманно он представлял себе эту профессию при поступлении в училище.

Юрка встал, выпил на кухне кружку воды, вернулся в комнату и остановился у Сенькиной койки.

— Ну почему мы здесь торчим? — раздраженно спросил Юрка.

Толстый, неповоротливый Сенька оторвался от книги и непонимающе захлопал глазами.

— Да, почему мы здесь? — вопрошал Юрка. — Почему не по своей воле я должен два года забивать костыли в шпалы? Не-е-ет, вы с Алькой как хотите, а я отсюда смотаюсь.

Он заметно нервничал и говорил повышенным тоном, будто с ним спорили. Он прошелся взад-вперед по комнате и, присев на корточки, стал бумажкой выскребать табак из той же щели в полу.

— Смотаться отсюда не плохо бы, но кто отпустит? — лениво отозвался Сенька, наблюдая, как Юрка сворачивает козью ножку.

— Ничего, отпустят, — заверил Юрка. — Надо сделать так, чтобы они сами тебе предложили убраться. Не угодить начальству раз-другой — вот и все. Собирай чемодан.

— Характеристику плохую дадут, — вслух подумал Сенька.

— Плевал я на их характеристику! В армию с любой характеристикой возьмут. А там можешь показать себя хоть гением… Если ума хватит.

— Надо подумать, — сказал Сенька и, поднявшись с койки, стал добывать табак на самокрутку по методу Юрки.

— Только учти: я тебя не агитирую, — развалившись на койке и затягиваясь козьей ножкой, сказал Юрка. — Я сам по себе. А когда я помашу вам ручкой, тебя или Альку назначат бригадиром. А другого переведут куда-нибудь…

— Я здесь останусь, — сказал Сенька, выпустив изо рта дым. — А то поселят километров за десять от станции, так взвоешь.

— Смотри, тебе виднее.

Алька зашел в помещение дежурного по станции и увидел девушку, сидевшую на стуле. Рядом стоял небольшой чемодан, а к нему была прислонена чем-то набитая капроновая сетка.

— За гостьей? — кивнул на девушку дежурный, пожилой мужчина.

— Да, я с семьдесят второго, — сказал Алька.

— Вы за мной? — обрадовалась девушка. Она быстро поднялась с места, засуетилась, стала поспешно поправлять свои короткие черные волосы, синюю кофточку, потом схватилась за чемодан, но Алька молча отстранил ее руку.

— Пошли, — сказал Алька и направился к двери. Девушка подхватила сетку и последовала за ним, но у дверей обернулась к дежурному:

— Спасибо вам большое. Извините за беспокойство.

— Пустяки, — махнул рукой дежурный. — Передай, дочка, привет деду с бабкой. От Михалыча.

— Хорошо, передам, — улыбнулась девушка и вышла на улицу.

Пройдя несколько шагов, Алька остановился и опустил чемодан на землю.

— Подождите меня здесь, я куплю сигарет, — сказал Алька и побежал в железнодорожный магазин.

Купив шесть пачек «Шипки», Алька рассовал их по карманам и вернулся к девушке.

— Зря вы бегали за сигаретами, — сказала она Альке. — У меня целых три пачки «Столичных». Не верите? Я ведь иногда курю. Только не говорите об этом бабушке и дедушке, а то они сердиться будут.

— Ладно, — усмехнулся Алька и спросил: — Как вас звать?

— Давайте познакомимся. Меня зовут Галей, — улыбнулась девушка и протянула Альке маленькую загорелую руку.

— Алька, — сказал Алька и пожал Галину руку, заметно смутившись.

— Признаться, я не думала, что меня придет встречать… чужой человек, — сказала Галя. — Что-нибудь случилось с нашими? Они здоровы?

— Василий Никитич приболел немного, а Анна Семеновна утром приходила сюда… В общем, я не сказал о вашем приезде.

— Значит, они не знают, что я приехала?

— Нет.

— Вот будет для них сюрприз! — радостно воскликнула Галя. И тут же, немного посерьезнев, добавила: — Спасибо вам, что встретили меня. А то как бы я одна…

— Пожалуйста, — не оборачиваясь к семенившей за ним Гале, отозвался Алька. — Я ведь это так… Шел за сигаретами сюда.

Они пришли к тому месту, где на обочине запасного пути Алька оставил привезенный им майдерон. Когда Алька взгромоздил его на рельс, Галя искренне удивилась:

— Ой, какая смешная тележка! Я такой, кажется, никогда не видела. А может, забыла. Я ведь здесь не была уже четыре года.

— Майдерон называется, — сказал Алька. — На нем инструмент возим, а если понадобится, то и шпалы.

Он положил на него вещи и кивнул девушке:

— Все в порядке. Пошли.

Тихо и монотонно загудели колесики майдерона. Алька шел размашистым шагом, ступая и по шпалам, и по балласту между шпал; в своих кирзовых сапожищах ему было все равно. Зато Галя в модных туфельках частила по шпалам, наступая на каждую, и быстро уморилась, раскраснелась и стала отставать от Альки. Он обернулся, увидел, что Галя далеко отстала, и остановился.

— Я совершенно не умею ходить по шпалам, — виновато сказала Галя, подходя к Альке.

— Да нет, это я расшагался…

Дениславль остался за спиной уже в двух километрах, и по обеим сторонам железной дороги возвышалась мрачная тайга. Солнце садилось. Его лучи освещали желтым, неярким светом только макушки вековых елей и сосен.

Теперь Галя шла впереди Альки, по рельсу, балансируя руками и часто оступаясь. Синяя кофточка и темные брюки изящно облегали ее невысокую, плотную фигурку. Алька не сводил глаз с Гали, любуясь ею, и ему вдруг захотелось взять ее на руки и отнести домой вместе с вещичками. Но тут Галя обернулась и весело спросила:

— Алик, вы давно там живете?

В первый миг Альке показалось, что Галя угадала его мысли, но о другом спросила только из приличия, чтобы не смущать его. Он весь вспыхнул, но, придя в себя, проговорил:

— Второй месяц. Нас здесь трое ребят. После училища…

— И вам не скучно?

— Когда как. Но в общем-то ничего, терпимо. Летом здесь хорошо. Зимой, наверно, будет тоскливо.

— А работа вам нравится? — спросила Галя.

— Да я, пожалуй, не задумывался над этим. Но, наверно, нравится. Я ведь никогда не думал о другой профессии. Еще в детстве знал, что стану железнодорожником. А из игрушек у меня были почти одни паровозы.

— И сколько лет вам нужно отработать?

— Два года.

— Да? Это же пустяк. У нас срок будет больше. Я учусь в строительном институте. На второй курс пойду. Живу в Ленинграде. Нас тоже, наверное, направят работать куда-нибудь в тайгу. Но я не боюсь. Везде же люди живут, правда? К тому же важнее работа, а не местожительство. Если же выполняешь работу не по призванию, то она ведь в тягость тебе. Правда? И часто человек от этого начинает хандрить и ныть, перестает верить во все доброе. Разве не так? А вот мама никак не хочет понять, что строитель — мое призвание. Она уже заранее меня оплакивает. Боится, что я потом далеко от нее уеду. Поэтому она была против строительного. Хотела, чтобы я стала искусствоведом или историком. Но ведь искусствоведение — не главное для меня, а всего лишь увлечение. Смешно вспомнить, но она и на два-то месяца меня провожала со слезами. Я ведь была в строительном отряде. А теперь по пути в Ленинград решила навестить бабушку с дедушкой. Я так по ним соскучилась!..

Галя была жизнерадостная, восторженная, и казалось, что она вот-вот от счастья запрыгает на одной ножке.

— А как было хорошо и весело в отряде, если б вы знали! — воскликнула она. — Это же настоящий отдых! Мы там колхозникам давали концерты, часто жгли костры, пели, смеялись… В общем, так было здорово! Всего не расскажешь… И работали мы здорово! Один наш отряд за два неполных месяца построил детские ясли и свинарник. Нас так благодарили колхозники! Ну, правда, мы все это сделали на совесть. Свинарник мы так отделали, что хоть сам живи в нем. Как дворец, честное слово! Не верите? А уж о яслях и говорить нечего. Мы, девчонки, за это время заработали по триста сорок рублей! А ребята еще больше. Представляете? Это мой первый в жизни заработок! Мама, конечно, разрешит мне половину этих денег потратить по своему усмотрению. Не верите?

Алька шел не спеша, слушал эту прелестную девчонку и в душе проклинал себя за то, что пошел встречать ее в сапожищах и замусоленной вельветовой куртке, в которой обычно ходил в лес за грибами. Будто нельзя было принарядиться. Пусть бы поухмылялись Юрка с Сенькой, но ведь его-то не убыло бы от этого.

Когда они подошли к домикам, было еще довольно светло, и Алька заметил физиономии Юрки и Сеньки, прильнувшие к стеклу. Алька свернул влево, на другую тропинку, и домик ребят остался за его спиной. Галя следовала за Алькой и ребят не заметила.

— А здесь, кажется, ничего не изменилось за четыре года, — сказала Галя.

— А что здесь может измениться? — усмехнулся Алька, поставив чемодан на крылечко.

Скрипнула дверь, и из дома бойко вышла Анна Семеновна.

— Никак Галя? — всплеснула руками старуха.

— Я, бабушка, я! — обрадовалась Галя и кинулась в ее объятья.

— А я смотрю в окно, ты это или не ты. Уж, думаю, не мерещится ли мне, старой. Да и узнать-то тебя не просто. Совсем невестой стала! — волновалась Анна Семеновна. — Так ты чего не написала, что приедешь-то? Или хоть бы со станции позвонила, встретили бы.

— А я звонила. Привет вам от Михалыча! — весело сказала Галя. — Меня Алик встретил. С тележкой за мной приехал.

— Ах ты господи! Чего ж ты мне не сказал? — повернулась старуха к Альке.

— Сюрприз хотел преподнести, — сказал Алька. — Пойду я… До свидания.

— Ну спасибо тебе, сынок, — сказала старуха.

— Заходите к нам, Алик! — крикнула Галя. — Не стесняйтесь! Я погощу дней десять!..

— Ладно! — откликнулся Алька.

Юрка и Сенька встретили его громким гудом. Алька хотел быть серьезным, но это ему не удалось — расплылся в широкой улыбке, махнул рукой:

— Да хватит вам!

— Сигарет принес? — тотчас же осведомился Сенька.

Алька вытащил из карманов все шесть пачек «Шипки» и швырнул на стол.

— Алька у нас — отец родной! — воскликнул Сенька, потянувшись за сигаретами. — Качнем его?

— Вставать неохота, — отозвался Юрка. — Вот студентку я бы качнул. Как ее звать?

— Галя, — ответил Алька.

— Напрасно интересуешься, — усмехнулся Сенька. — Упустил ты ее. Зря поверил, что хромая… Она в Альку втюрилась.

— Хороша, черт возьми, — не обращая внимания на слова Сеньки, мечтательно произнес Юрка. — За такой товар я бы всю получку отдал. И аванс.

— Какой ты щедрый! — нарочито изумился Сенька. — Но учти, что она тебе не по зубам. Это тебе не Тоська-размазня. Кстати, она, наверно, уже колыбельные напевает… Дружили, называется… Ну, а до Гали тебе не добраться. Так сказать, не хватит интеллекта завоевать ее расположение.

— И откуда ты все знаешь, философ? — презрительно глянул Юрка на приятеля. — Если на то пошло, то мы еще посмотрим… Не таких убаюкивали…

— Ну это ты брось! — рассердился Алька. — Я тебе не позволю!..

— А ты-то чего психуешь? — удивился Юрка. — Жениться на ней собрался, что ли?

— Может, и жениться! — с вызовом сказал Алька. — А ты о ней не мечтай. Для тебя она слишком чиста. Понял?

— Да плевал я на всех вас чистеньких с высокой горы! — сверкнул глазами Юрка и повернулся к стенке.

Юрка стал замечать, что после работы, «прибарахлившись», Алька стал потихоньку исчезать из дому. Хоть больше и не заводили они разговора о Гале после той ссоры, но Юрка догадывался, что Алька проводит вечера в ее обществе.

Все увидели перемену в Альке. Уж очень странно вдруг повел он себя: подбойкой махал играючи, не уставая, костыль в шпалу загонял с одного удара, а идти в Дениславль за продуктами вызывался сам, однако домой с покупками возвращался далеко за полночь.

В присутствии Альки Юрка с Сенькой делали вид, что им безразлично, где пропадает их товарищ, но зато без него Сенька то и дело «заводил» Юрку, подтрунивая над ним по поводу его «беззубости», «уступчивости» и «мягкотелости». Юрку это бесило, и он, вконец обозлившись, приказывал Сеньке заткнуть глотку.

На работе Юрка много балагурил, но Альку старался не замечать даже при Гале, когда та неожиданно пришла на семьдесят четвертый километр, где работала бригада.

Галя попросила Юрку дать ей поработать суфляжом, и тот великодушно разрешил.

Суфляж — кусок жести, длиной чуть больше метра, а шириной двадцать сантиметров. На суфляж насыпается балласт специальной банкой с делениями и тонким слоем укладывается под шпалы приподнятого домкратом пути. Суфляж, инструмент, много лет назад запрещенный, Юрка нашел в кладовой и воспользовался им. Работать суфляжом гораздо легче, чем подбойками, но как ни старайся, а точно не определишь, сколько балласта нужно положить под ту или иную шпалу. И оттого многие шпалы на балласт ложились неплотно, провисали.

Алька был против суфляжа, объясняя Юрке, что от этой халтурной работы весь путь зимой окажется в перекосах, а стало быть, замучаешься выправлять их, подбивая под подкладки деревянные карточки. А весной ту же работу придется проделать заново. Но Юрка только сердито отмахнулся от Альки.

Работая, Галя раскраснелась, вспотела и выглядела еще привлекательнее и вроде бы загадочнее. Юрка крутился около нее, все пытался ей помочь, во весь рот улыбался, часто подмигивал и напевал:

Валя с Зиной переглядывались и усмехались. Они уже давно поняли, что Юрка — парень ветреный, несамостоятельный, о чем не раз и говорили ему в глаза. Он, бывало, пытался и их «закадрить», все норовил то одну, то другую обнять и поцеловать, но и Валя и Зина, хотя и смеясь, быстренько его отшивали.

Когда Юрка промурлыкал свою песенку и снова нахально подмигнул Гале, она насмешливо спросила его:

— Юра, почему ты все время моргаешь? У тебя нервный тик?

Все рассмеялись, а Юрка сконфузился, не нашел, что ответить, не очень вежливо взял из рук Гали суфляж и с остервенением стал шуровать балласт под шпалы, хотя бригадир должен только руководить людьми и следить, не приближается ли поезд.

Увлекшись делом, никто и не заметил, как подошел дорожный мастер Денисов, пожилой щуплый мужчина, живший со своей семьей в Черном Волоке.

Увидев в руках Юрки суфляж, Денисов даже забыл поздороваться.

— Откуда это у тебя? — спросил он, кивнув на суфляж.

— В кладовой нашел. А что?

— Как это что? — возмутился Денисов. — Не положено этой железкой работать! Пора бы знать!

— Мало ли что не положено, — буркнул Юрка. — Думаете, подбойкой легко вкалывать? А сколько шпал пройдешь с ней? Смехота!

— Зато намертво. А этой железкой только перекосов наделаешь.

— Ну и хрен с ними. Перекосы жрать не просят, — усмехнулся Юрка.

— Ты думаешь, что говоришь?! — взорвался Денисов. — Хочешь поезд под откос пустить?

— Может, и хочу, — ухмыльнулся Юрка.

— Ты что, свихнулся, что ли?! В тюрьму захотел?! — закричал Денисов.

— Может, и захотел. Хоть на готовый хлеб! — хохотнул Юрка.

— Ну, знаешь что?! С сегодняшнего дня я тебя освобождаю от обязанностей бригадира! Зря тебе доверили бригаду!.. Сегодня же доложу о твоих выходках начальнику дистанции.

Остальную часть дня бригадой руководил Денисов.

Всех ошеломило сумасбродство Юрки. Но никто не мог понять мотивировки столь откровенной его дерзости. Озадачила всех еще и то, что снятие с должности Юрку не огорчило. Напротив, он сиял от счастья и чувствовал себя героем дня. Только после того, как ушел Денисов, Юрка не выдержал и сказал во всеуслышание о своем нежелании отрабатывать положенные два года и о стремлении попасть на военную службу ближайшей осенью.

На другой день утром начальник дистанции Коваль неожиданно вызвал по селектору Альку. Справившись о самочувствии и настроении, Коваль попросил Альку приехать к нему в Комариху, где находилось управление дистанции пути.

Хоть Коваль и не сказал Альке по селектору о причине вызова, но Алька догадался, что его хотят назначить бригадиром. Конечно, он знал, что рано или поздно окажется на этой должности, но ответственность ощущал как-то отвлеченно, абстрактно. Лишь сейчас в его груди что-то заныло, зашевелилось.

Коваль, мужчина лет пятидесяти, седой, крепкий, встретил Альку приветливо, поздоровался за руку и усадил его в глубокое кожаное кресло, обтянутое белым чехлом. Никогда еще Альке не приходилось сидеть в таком кресле…

Закуривая, Коваль молча разглядывал смущенного Альку, будто оценивая.

— Слышал я о вчерашнем инциденте в вашей бригаде, — наконец заговорил Коваль. — Признаться, меня, старого железнодорожника, он покоробил… Какая преступная безответственность! Не ожидал. А мы так надеемся на молодежь! И вдруг такое… Кстати, почему Шмелев повел себя так? Ты не знаешь, Басов?

— Он хочет в этом году пойти в армию.

— Вон оно что, — протянул Коваль. — Ну что ж, пусть пишет заявление. Мы его держать не станем. Расстанемся без слез.

Коваль прошелся по кабинету, потом снова сел на стул напротив Альки и сказал:

— Хотим мы тебя, Басов, назначить бригадиром. Не возражаешь?

Алька робко улыбнулся и пожал плечами.

— Знаний у тебя хватит, а вот как насчет морального духа? Не оробеешь? Не задрожат коленки?

Алька еще больше смутился, не зная, что ответить.

— А я тебе так скажу, Басов: если ты будешь честно исполнять свои обязанности, а душа твоя все равно будет ныть, будто ты что-то недоделал или сделал не так, как следовало бы, то ты станешь настоящим бригадиром. Стало быть, на тебя можно будет положиться. Значит, ты на своем месте. Кстати, каждый человек должен знать свое место. То единственное, душой и сердцем указанное. А значит, и жить на свете будет радостно. Это уж я из своего опыта знаю. Вот ты сейчас закрой глаза и вообрази, что твой участок находится в отличном состоянии и тяжеловесные поезда могут по нему шпарить с предельной скоростью. Разве в душе не будешь этим гордиться?

— Буду, конечно, — краснея, чуть слышно сказал Алька.

— Я тоже так думаю, — кивнул Коваль. — Ну а уж если ты, скажем, ошибся в выборе профессии, не по велению сердца пошел на железную дорогу, то рано или поздно это выявится, даже может вылиться во что-нибудь нехорошее. Случай со Шмелевым — тому пример. Он явно был не на своем месте. Его душа и сердце наверняка противились, не желали связываться с железной дорогой, а он не послушал их, и вот результат…

— Не знаю, выйдет ли из меня бригадир, — тихо промолвил Алька. — Я попробую…

— Попробуй. Но только не горячись. Постарайся обходиться без суетливости. Больше хладнокровия. Это очень важно, потому что на железной дороге горячей голове делать нечего. Нам в работе ошибок допускать нельзя. Потому что наша ошибка может обернуться преступлением. Может случиться так, что поезд пойдет под откос. А если еще и пассажирский? Это только представить надо, вообразить! А чтобы ты мог острее ощутить трагичность крушения, представь себе такую картину: на твоем участке поезд ушел под откос. Среди погибших пассажиров оказались и твои родители, ехавшие к тебе в гости…

Коваль снова поднялся со стула и стал молча прохаживаться по кабинету, поглядывая на сникшего Альку.

— Ты извини меня, Басов, что я коснулся твоих родных, но согласись: лучше вообразить их жертвами, чем увидеть таковыми на самом деле, — сказал Коваль, остановившись напротив Альки.

— Я понимаю, — глухо ответил Алька, не поднимая головы.

— Вот и прекрасно. Это самое главное. Ну, а теперь мне остается пожелать тебе больших успехов в работе. Трудностей не бойся. На первых порах поможет Денисов. Поработаешь бригадиром, отслужишь в армии, приходи снова к нам. Назначим мастером, будешь целым околотком командовать.

На Алькином лице замерцала слабая улыбка.

Алька стал бригадиром, и ему все мерещились перекосы, трещины на рельсах и падающие вагоны. Теперь он даже в Дениславль ходил с опаской, будто в его отсутствие на перегоне могло что-нибудь случиться. А однажды, возвращаясь с Галей поздним вечером из кино, Алька все прибавлял и прибавлял шагу. Галя, запыхавшись, семенила рядом, крепко ухватившись за согнутую Алькину руку. А когда они стали подходить к своему жилью и когда прогрохотал встречный поезд, Алька понял, что его тревоги были напрасны. И оттого ему стало вдруг легко и даже весело. Кажется, ни с того ни с сего Алька вдруг сгреб Галю своими ручищами и понес, как ребенка. Сначала Галя взбрыкивала ногами, не зная еще, сердиться ей или смеяться, но тут же затихла, обхватив руками Алькину шею, касаясь губами уха, и тихо засмеялась. Ей стало так уютно в сильных руках нежданно-негаданно полюбившегося парня, что она, наверное, впервые в жизни ощутила себя маленькой и беззаботной.

— Отпусти меня, устал же, — прошептала Галя, еще крепче сжимая Алькину шею.

Алька поцеловал Галю и осторожно опустил ее на землю. Притихшие, они долго стояли в колее железной дороги, пока их не осветил прожектор выскочившего из-за недальнего поворота поезда. Они сошли на обочину и переждали, пока мимо них с вихрем и оглушительным шумом сплошной черной стеной пронеслись вагоны бешеного товарняка.

— И как только им не страшно! — сказала Галя, когда вихрь и шум улетели вдаль.

— Кому? — не понял Алька.

— Машинистам.

— Привычка.

— Можно бы и потише ехать. Целее бы дорога была.

— Хоть одна за нас, путейцев, заступница нашлась, — рассмеялся Алька, но, посерьезнев, добавил: — Но тут ничего не поделаешь! На железной дороге время дорого. Движенцы надеются на нас, как на себя. Иногда мне кажется, что они настолько в нас уверены, что за скоростями и графиками забывают о нас. Это вроде тех плодов, которые хвастались своей сочностью и красотой, совсем забыв о корнях… Слишком незаметна наша работа. А вот у движенцев — дело другое. Там все на виду. Лишний вагон к составу прицепил — портрет в газете. На минуту график опередил — пожалуйте в президиум.

— Алик, но неужели начальство не понимает, что путейцы — корни дерева? — запальчиво сказала Галя. — Ведь обидно же…

— Ну да ладно, — махнул рукой Алька.

— Но ведь несправедливо же! — не унималась Галя.

— Чего зря расстраиваться?.. Может, и нас когда-нибудь похвалят. Да ведь и дело не в похвале. Главное, чтобы безопасность движения была обеспечена, чтобы спалось спокойно. Этого бы мне вполне хватило.

— И больше ничего?.. — удивилась Галя.

— Не считая тебя, конечно, — заулыбался Алька.

— Я не про то спрашиваю.

— А я все про то же. — Алька снова взял Галю на руки и закружил ее на лужайке около дома.

— Сумасшедший, упадем же! — воскликнула Галя и, спохватившись, прошептала: — Сейчас все сбегутся.

— Все уже спят. Видишь, нигде не горит свет, — сказал Алька и, поставив Галю на землю, поцеловал. — Я боюсь, что ты забудешь меня, когда уедешь отсюда, — промолвил Алька, заглядывая в черноту девичьих глаз.

— Нет, Алик, не забуду, — склонив голову, ответила Галя. — Я буду ждать твоих писем. А когда получишь отпуск, то…

Она вдруг замолчала, устремив тревожный взгляд в темноту.

— Алик, там кто-то стоит, — прошептала она.

— Где? — так же шепотом спросил Алька.

— Вон там, за углом.

— Тебе померещилось.

— Нет. Кто-то вышел из-за угла и опять скрылся за ним.

— Пойду посмотрю, — сказал Алька.

— И я с тобой, — испуганно произнесла Галя и, не отпуская Алькиной руки, двинулась за ним.

Зайдя за угол дома, они никого там не обнаружили. Алька хотел уж было сказать своей спутнице, что она, верно, ошиблась, как тут они отчетливо услышали удаляющиеся шаги. А спустя полминуты знакомо скрипнула наружная дверь домика, в котором жили ребята.

— Это свои, не бойся, — сказал Алька.

Галя облегченно вздохнула.

Когда через четверть часа Алька расстался с Галей и пришел домой, Юрка с Сенькой тихонько похрапывали в темноте. Алька не стал зажигать свет, чтобы не потревожить ребят, и, быстро раздевшись, счастливый от свидания с Галей, лег спать.

Он мало думал о том, кто бы мог стоять там за углом. В конце концов, мог же, например, Сенька возвращаться от Зины и Вали, к которым иногда ребята запросто заходили поболтать, послушать пластинки. Но, подумав так, Алька ошибся. Он не подозревал, что Юрка, затаив на него обиду из-за Гали, вот уже который вечер выслеживает их, намереваясь таким, образом вторгнуться в тайну их отношений.

На другой день после работы Юрка должен был идти в Дениславль за продуктами, но не пошел, сославшись на сильную головную боль. Сенька сразу заявил, что очередь не его, а потому идти за продуктами отказался. Альке ничего не оставалось делать, как отправиться на станцию. Когда он уже собрался выйти из дому, Юрка вдруг оживился и сказал ему, что, как только выздоровеет, сходит в Дениславль два раза подряд.

Как только Алька ушел, Юрка соскочил с койки и, ни слова не сказав Сеньке, вышел на улицу и направился к Гале.

Старики заканчивали свое долгое чаепитие, а Галя сидела у окна с книгой.

Юрка вежливо поздоровался и спросил Галю, не желает ли она сходить в лес за грибами. Галя обрадовалась предложению, но тут же спросила:

— Алик с Сеней тоже пойдут?

— Нет, — бодро ответил Юрка. — Алик на станцию ушел, а у Сеньки голова разболелась.

— Тогда пригласим девочек, — сказала Галя. — Зина с Валей охотно согласятся.

— Нет, они в Дениславль пойдут, — сказал Юрка, вспомнив, что они на работе говорили об этом.

Галя вопросительно посмотрела на бабушку.

— Иди, иди, — сказала Анна Семеновна. — Чего тебе дома-то томиться? Сейчас в лесу благодать. Вишь, погода-то как разгулялась. Ни тучки, ни облачка… Только далеко не забирайтесь. Время-то к вечеру.

Галя стала поспешно собираться, а Юрка, сказав, что будет готов через пять минут, пошел к себе.

Сенька дремал на койке в обнимку с книгой, а когда вошел Юрка, то приоткрыл один глаз и снова погрузился в дремоту.

Юрка положил в корзинку буханку хлеба, припрятанные от ребят две банки консервов, банку килек, бутылку водки, кружку, флягу с водой, маленький топорик, сунул туда же брезентовый плащ, затолкал корзинку в рюкзак, снял с гвоздя двустволку, достал из чемодана патронташ и толкнул Сеньку в бок.

— Пойду с ружьем пошатаюсь, — сказал Юрка. — Может, до утра. Завтра выходной, так что за меня не беспокойтесь. Найдусь.

— Ладно, — сонно промычал Сенька. — Только без рябчиков не приходи.

У крылечка Юрку уже ждала Галя. На ней были черные брюки, бабушкины резиновые сапоги, толстая кофта и платок, повязанный шалашиком. Даже в таком наряде она оставалась прелестной.

— Ты будешь охотиться? — удивилась Галя, увидев у Юрки ружье.

— Да это так, на всякий случай. Может, рябчик подвернется.

— Юра, а мне дашь выстрелить?

— Не побоишься?

— Не знаю, — немного смутилась Галя. — Но ведь ты меня научишь…

— Постараюсь. Главное, приклад к плечу плотнее прижимать надо, а остальное пустяки.

Они медленно шли по бархату мха в сосняке и напряженно просматривали местность вокруг себя, но грибов что-то не попадалось. А вот когда все чаще стали встречаться осины и березы, сразу же в корзине Гали оказалось с десяток крепких подосиновиков. Галя восторгалась подле каждого найденного гриба.

— Как жаль, что нет здесь наших девчонок!.. — воскликнула она.

— Это еще что, пустяки, — сказал Юрка. — Мы белых грибов наберем. Я знаю места.

— Правда? — еще больше обрадовалась Галя. — Вот здорово!

Однажды Юрка бродил по тайге с ружьем и случайно вышел к пади, поросшей буйной травой. Около километра длиной и не более двухсот метров шириной, она была стиснута толпой холмов, редко утыканных соснами и елями. Здесь он нашел много белых грибов и принес домой.

К этой пади и направился сейчас Юрка. По его подсчетам, она находилась километрах в пяти от железной дороги. Места тут тихие. Ни зверь, ни птица человеком не пуганы, ружья и в глаза не видали. Семь рябчиков-простофиль легли тогда в Юркин рюкзак.

Но сейчас Юрке было не до рябчиков. Он хоть и слышал их посвистывание, но ружья с плеча не снимал. Не хотел поднимать шума. У него на этот счет имелись свои соображения…

Петляя по тайге, Юрка все ближе подходил к заветному месту. Вот уже найден первый белый гриб… Второй… Десятый… Юрка вытряхнул съестные припасы из корзинки в рюкзак и стал собирать грибы: только белые. Подосиновикам и подберезовикам он не кланялся. В Галиной же корзинке скоро для белых грибов места не осталось, и, как ни жаль было подосиновиков, пришлось их выбросить.

Радовавшаяся обилию боровиков, Галя не заметила, как зашло солнце и стало быстро темнеть.

— Ой, кажется, уже темнеет, — спохватилась она. — Юра, пошли домой!

— Пошли, — отозвался Юрка из сумерек и двинулся за Галей, ликуя, что она направилась в противоположную от дома сторону.

Проблуждав в темноте около получаса, они снова подошли к пади, но уже с другой стороны. Остановившись на склоне холма, они прислушались. Тишина.

— Неужели мы заблудились? — растерянно спросила Галя и с надеждой посмотрела на Юрку. Но его лицо скрывала темень.

Вдруг ухо уловило далекий гудок тепловоза. Галя закрутила головой, но понять так и не смогла, откуда донесся этот желанный звук. Казалось, он прилетел со всех сторон одновременно.

— Ты слышал, Юра?

— Слышал.

— В какой стороне?

— Не разобрал.

— И я тоже, — тяжело вздохнула Галя.

— Придется ждать утра, — сказал Юрка, снимая с плеч рюкзак.

— В лесу? — оробела Галя.

— А что делать? Домой же мы все равно сегодня не попадем. А утром по солнцу в два счета выйдем.

— Из-за меня же старики с ума сойдут, — сникла Галя.

— Не сойдут, — заверил Юрка. — Не одна же ты в лесу.

Галя вдруг почувствовала страшную усталость и присела на лежащую в траве сухую сосну.

Юрка уже вовсю орудовал топориком, заготовляя сушняк для костра. А когда он развел костер и Галя удобно расположилась у огня, стал сооружать шалаш для ночлега.

Поставив шалаш, Юрка взял рюкзак, подошел к костру и сел на сушину рядом с Галей, курившей вторую сигарету подряд. «Видать, девочка еще та, — подумал Юрка, впившись глазами в разрумянившееся у огня Галино лицо. — Наверно, уже не с одним мужиком… А Алька, дурак, ее на руках таскает. Смехота».

— Надо подкрепиться, — как можно бодрее сказал Юрка, доставая из рюкзака продукты. Галя удивленно посмотрела на Юрку, но быстро отвела взгляд, ничего не сказала.

Юрка открыл ножом обе банки консервов, банку килек, нарезал хлеба, разложил все это на измятой газете у Галиных ног и достал бутылку водки.

— Это для согрева, чтобы не простудиться ночью, — словно оправдываясь за свой сюрприз, проговорил Юрка.

Он откупорил бутылку, налил полкружки водки и протянул Гале.

— Выпей. Никакая простуда не возьмет, — сказал Юрка и по привычке подмигнул Гале. Но тут же спохватился и мысленно обругал себя. Слава богу, Галя не заметила его промашки.

— Думаешь, поможет? — пристально посмотрела Галя на Юрку.

— Еще как! — подбодрил Юрка, прямолинейно истолковавший Галин вопрос.

Галя взяла из Юркиных рук кружку, с вызовом посмотрела на него и выпила водку.

— Закусывай скорее, — сказал Юрка. — Жаль, что не прихватил вилку, но ты ножом консервы-то, ножом… Кильки тоже горечь отшибают.

Юрка налил и себе водки, выпил и стал есть консервы подвернувшейся под руку щепкой.

С аппетитом закусив, Галя закурила и задумчиво уставилась на потухающий костер. Юрка повертел в руках бутылку, размышляя, выпить еще или нет, но решил, что лучше остаток водки прикончить утром, и оставил бутылку в покое.

— Пора спать укладываться, — сказал он. — Залезай, Галка, в шалаш. Я там лапнику настелил. Тепло и мягко… Плащ расстелил. Под голову рюкзак положи.

Галя пошевелилась, но не отозвалась, молчала.

— Иди, Галка, укладывайся, — напомнил Юрка после долгой паузы.

— Слушай, Юра, ты можешь мне объяснить, что все это значит? — вдруг заговорила Галя, повернувшись к Юрке.

— Ты о чем? — растерянно заморгал Юрка.

— О чем? Ты же сам все прекрасно понимаешь… Топор, водка, закуска… Тобою все было предусмотрено…

— А как же! — нашелся Юрка. — С тайгой шутки плохи. Надо все предусмотреть. А вдруг заблудишься или в какой другой переплет попадешь?.. И топор, и жратва, и водка — все пригодится. Ведь пригодилось же сейчас…

— Нет, Юра, я не о каком-то там переплете, — перебила Галя. — В переплет попадают неожиданно, но ведь мы-то… Мне кажется, что если бы ты захотел, то нашел бы дорогу домой еще засветло.

— Не мели ерунды! — занервничал Юрка. Он вскочил на ноги и стал швырять в костер сушняк. Огонь быстро набрал силу и осветил аккуратный шалаш с черным лазом.

— Иди в шалаш, — не очень дружелюбно сказал Юрка.

— Не пойду, — упрямо ответила Галя. — Мне и здесь неплохо.

— Ну как знаешь! — сказал Юрка и направился к шалашу.

— А как же я? — растерялась Галя.

— Тебе ведь и там неплохо, — отозвался Юрка, залезая в шалаш. — Пусть тебя волки обнюхивают и медведи обнимают.

— Я хочу в шалаш! — испуганно воскликнула Галя и опрометью бросилась вслед за Юркой.

Они лежали рядом в тесном шалаше и молчали. Вскоре Юрка стал похрапывать, делая вид, что спит, и вроде бы ненароком обнял Галю. Она осторожно убрала с себя его руку и поплотнее укрылась телогрейкой. Через минуту нетерпеливая Юркина рука опять нашла Галю. Девушка заворочалась, отстранилась от Юрки, но тут он уже обеими руками обнял ее, повернул лицом к себе и жадно поцеловал. Галя высвободила правую руку и влепила Юрке увесистую пощечину.

— Ты чего, рехнулась, что ли? — обозлился Юрка.

— Это ты рехнулся! — сквозь слезы крикнула Галя и метнулась к выходу. Но Юрка поймал ее и уложил рядом с собой.

— Ну чего ты, дурочка… Ладно уж. Спи, — бубнил он. — Я же люблю тебя. Ей-богу. Женился бы. Поклясться могу…

Галя, не слушая, повернулась к нему спиной.

Уже в сумерках вернулся Алька домой. Сенька сразу же проснулся и сел на койке, протирая глаза.

— А где Юрка? — осведомился Алька.

— Юрка?.. За рябчиками ушел.

— Он же болен.

— Слушай его больше, — усмехнулся Сенька. — Просто ему не захотелось на станцию идти.

— А я вот ему таблеток принес, — разочарованно сказал Алька и положил на тумбочку два пакетика — аспирин и анальгин.

Сенька стал доставать из сумки продукты и класть на стол, а Алька вышел из дому и направился к старикам.

На крылечке Анна Семеновна выколачивала пыль из коврика и не заметила, как подошел Алька. Он поздоровался со старухой и спросил, дома ли Галя.

— Ой, Алик, ушла с Юриком по грибы, да вот до экой-то поры и нет, — заволновалась старуха. — Как бы не заплутали в лесу-то.

Альку будто палкой ударили по голове, даже в глазах помутилось, — так подействовало на него это известие.

— В какую сторону они ушли?

— А вон в ту, — показала рукой Анна Семеновна. — От вашего дома сразу вправо. С крыльца-то мне хорошо было видно.

— Не заблудятся. Юрка места хорошо знает, — заставил себя произнести эти слова Алька. — А если поплутают немного, так ничего страшного: у Юрки ружье с собой.

— Дай-то бог, чтобы не заплутали, — вздохнула старуха. Ей почему-то и в голову не пришло спросить у Альки, откуда он знает, что Юрка ушел в тайгу с ружьем, а что с ним Галя, не знает.

Вернувшись домой, Алька с порога спросил у Сеньки:

— Почему ты сразу не сказал, что Юрка в лес ушел не один?

— Не один? — искренне удивился Сенька. — А с кем же?

— Будто не знаешь.

— Не знаю. Он же мне ничего не сказал. Только наказал, чтобы мы не беспокоились за него, если не вернется до утра. Сказал, что не потеряется.

— Так и сказал? — побелел Алька.

— Да. А что?

— Он же с Галей ушел!

Сенька даже присвистнул.

Альке уже не сиделось на месте. Он пометался по комнате, потом решительно скинул ботинки, натянул кирзовые сапоги и выскочил на улицу.

Недоброе предчувствие погнало его в тайгу. Он не задумывался, удастся ли ему найти Галю с Юркой, но сидеть дома было невыносимо.

Он долго бежал в одном направлении, обхлестываемый ветвями деревьев, пока совсем не стемнело. Наконец он остановился и прислушался. Но, кроме бухания своего сердца, ничего не услышал. Даже вековые ели молчали, не шумели.

Теперь Алька не бежал, а шел быстрым шагом, часто останавливался, слушал тайгу и снова шел и шел, не замечая, что петляет в темноте. За все время ходьбы он ни одного просвета в чаще не видел, ни одной полянки не встретил. Но когда уже забрезжил рассвет, он вышел на открытое холмистое место. Поднявшись на довольно высокий холм, он увидел внизу долину.

Долго стоял Алька не двигаясь, слушая тайгу и вглядываясь в рябь предрассветных сумерек. Он не знал, куда теперь податься, потерял уже всякую надежду разыскать Галю с Юркой, да и ноги гудели от страшной усталости, отказывались повиноваться. Он несколько минут всматривался в какой-то черный предмет на той стороне пади, но, что это могло быть, понять не мог. Стараясь не мигать, до рези в глазах смотрел Алька на этот предмет непонятной формы. От напряжения зрения Альке даже показалось, что загадочный предмет чуть-чуть шевелится. «Не медведь ли это?» — подумал Алька, но с места не стронулся. Он простоял еще минут двадцать, стало заметно светлее, и он понял, что это не медведь, а какое-то сооружение, похожее на кучу старых дров. «А может, это шалаш?» — мелькнуло у него в голове.

Не раздумывая, Алька сбежал вниз и устремился по высоченной траве на ту сторону долины. Чем ближе он подбегал к сооружению, тем четче вырисовывалась его форма… Да, это был шалаш, островерхий, добротно сработанный.

Когда до шалаша оставалось шагов десять, из него высунулась встревоженная Юркина физиономия. Только тут Алька убавил шагу и медленно подошел к шалашу. Юрка будто окаменел. Он даже потряс головой, зажмурившись, но, открыв глаза, он снова увидел Альку, взгляд которого не сулил ему ничего хорошего.

— Вылезай оттуда! — приказал Алька.

Юркина голова скрылась в шалаше, но через секунду снова появилась, и Юрка с ружьем в руке выбрался наружу. Вслед за ним вынырнула Галя.

— Алик! — кинулась она к Альке и уткнулась лицом в грудь. — Он…

Алька легонько отстранил Галю и шагнул к Юрке.

— Ты чего? Ты чего? Чокнутый, да? — пятясь назад, забормотал Юрка, насмерть перепуганный свирепым взглядом Альки.

Оттого что Алька шел на него молча, Юрке было страшнее вдвойне. Но когда Алька приблизился к нему настолько, что можно было достать его, Юрка вдруг остановился и вскинул ружье. Конечно, он не осмелился бы выстрелить, но тут Алька схватился за стволы ружья и изо всех сил крутанул. Двустволка оказалась в его руках. Бросив ружье в траву, Алька кинулся к Юрке и так двинул ему в челюсть своим каменным кулаком, что Юрка на несколько шагов отлетел в сторону. Всю ненависть к Юрке вложил Алька в этот удар. Он подобрал ружье и со всего размаху трахнул им по шершавой сосне.

Не взглянув на корчившегося и мычавшего в стороне Юрку, Алька вернулся к Гале. Она сидела на поваленной сосне около погасшего костра, опустив голову и закрыв ладонями лицо. Плечи ее вздрагивали. Алька потоптался около нее в нерешительности.

— Алик, мы ведь теперь не будем встречаться, да? — после долгой паузы заговорила Галя, не поднимая головы. — И переписываться не будем, да? Завтра я поеду домой. И больше мы с тобой никогда не увидимся. Так будет лучше…

— Если я тебе совсем безразличен, то конечно… Лучше забыть…

— Зачем ты так?.. — всхлипнула Галя.

— Проводить хоть разреши, — сказал Алька. — Поезд-то твой ночью идет. Билет достану. Народу сейчас много едет.

— Спасибо, — кивнула Галя.

Она поднялась и пошла к своей корзине, но Алька опередил ее.

— Алик, а дорогу мы найдем?

— Дорог здесь нет, — ответил Алька. — Мы и без дороги не заблудимся.

Стало уже совсем светло. Заря на востоке разгоралась, и вот-вот должно было показаться солнце.

Не посмотрев в ту сторону, где за жидким кустом можжевельника скрывался Юрка, Алька с Галей двинулись на юго-запад.

Часа через полтора они вышли к железной дороге, в километре от своего жилья.

Галины бабка с дедом уже поджидали их у домика ребят. Тут же слонялся и заспанный Сенька.

По дороге домой Алька с Галей договорились о том, что́ и как говорить старикам, чтобы те не заподозрили недоброго. Поэтому, когда бабушка кинулась к ней с оханьем и слезами, Галя как можно беспечнее стала фантазировать об интересных приключениях в тайге, а когда бабушка спросила о Юрке, Алька поспешил ответить, что он остался в тайге пострелять на зорьке рябчиков.

Юрка притащился домой только к вечеру. Он молча скинул с себя телогрейку и сапоги и бухнулся на койку, повернувшись спиной к ребятам. Алька сделал вид, что не заметил его прихода, а Сенька хоть и удивился, что Юрка вернулся без ружья, однако промолчал, ни одного вопроса не задал. Но когда Юрка несколько минут спустя поднялся с койки и вышел на улицу, явно намереваясь поднять свое настроение в обществе Зины и Вали, Сенька вслед за ним выскочил на крыльцо.

— Слышь, Юрка! — окликнул он.

— Чего тебе?

Сенька поплотнее прикрыл дверь, помедлил немного и вполголоса спросил:

— Вы что, подрались с Алькой?

— А тебе-то что? — огрызнулся Юрка.

— Он что, застукал вас?..

— Любопытство распирает? — зло усмехнулся Юрка.

— Зря ты за Галкой гоняешься… Она же Альку любит. Да и он ее тоже. Это сразу видно. Дурак я, что тебя на Галку науськивал… Не по-товарищески как-то…

Юрка, видать, передумал идти к Зине и Вале, присел на нижнюю ступеньку крыльца и закурил.

В понедельник Зина и Валя сразу заметили, что парни не в духе, но о крупной ссоре не догадались, а их плохое настроение отнесли на счет понедельника — «тяжелого дня».

Первым заговорил Сенька, когда увидел невдалеке Василия Никитича, торопливо шагающего к ним по шпалам:

— Во дает! Как молодой бежит. Видать, какую-то новость несет.

— Может, и несет, — озабоченно промолвил Алька. — Все шпалы подбиты?

— Все, — ответил Сенька.

— Убирай домкрат.

Сенька нехотя взялся за рукоятки домкрата, стал крутить. Полотно дороги осело, и Сенька вытащил домкрат из-под рельса.

— Ты чего, Василий Никитич? — спросил Алька подходившего старика.

— Ох, бригадир, неладное там, — сказал старик, снимая фуражку и вытирая ладонью вспотевший лоб. — Рельс не поет. Помалкивает. Молоточек не подпрыгивает. Так и прилипает к рельсу.

— Далеко отсюда? — быстро спросил Алька.

— Метров пятьсот.

— Вот что, — повернулся Алька к Сеньке. — Оставляю тебя за старшего. Разровняйте балласт и покурите пока. Мы с Василием Никитичем пойдем осмотрим рельс. Если подам сигнал, соберите инструмент и приходите к нам.

Василий Никитич едва поспевал за Алькой, на ходу высказывая свои опасения:

— Думаю, что трещина, не иначе. По второй дыре, думаю. Молоточек меня еще не обманывал. На головке трещины пока не видно, но черт ее знает… Может, после первого же поезда обозначится…

Алька слушал путевого обходчика, а сам уже прикидывал, как заменить рельс и как расставить людей своей бригады во время этой ответственной работы.

— Вот он, — сказал Василий Никитич, остановившись. — Я тут колышек забил.

Он постучал по концу рельса маленьким молоточком, насаженным на длинный черенок, и подал его Альке.

— Попробуй сам, убедись, — сказал старик.

Алька постучал по обоим рельсам на стыке и понял, что старик прав. На одном рельсе молоточек легко и высоко подпрыгивал, издавая тонкий звук, зато на другом — «не плясал», а мягко и глухо шлепался.

— Снимай накладки, Василий Никитич, — сказал Алька. — Как следует проверим.

Старик достал ключ из своей промазученной сумки и, сев на рельс, стал откручивать гайки.

— Два болта вынь совсем, а на остальных четырех только ослабь гайки, — сказал Алька. — Надо дождаться поезда.

— Это понятно, известное дело, — охотно согласился путевой обходчик.

Поезда долго ждать не пришлось.

Как только мимо промелькнул последний вагон товарняка с углем, старик снова взялся за ключ.

Когда был вынут последний болт, Алька откинул накладки и склонился над стыком. Трещину он увидел сразу. Она шла от подошвы рельса через второе отверстие для болта в головке.

— Все ясно, — сказал Алька поднимаясь. — Надо менять рельс.

Василий Никитич лег грудью на рельс и подслеповатыми глазами долго разглядывал трещину.

— Надо менять, — подтвердил старик. — И откладывать не следует. Сегодня надо. А то ведь и ночь спать не будешь.

Василий Никитич с помощью Альки установил накладки и наживил гайку на первый болт.

Когда была затянута гайка на третьем болте, показался поезд, груженный лесом. Только тут Алька вспомнил, что, прежде чем снять накладки, по инструкции положено установить сигналы. «Даже «Свисток» не поставил». При этой мысли по Алькиному телу дрожью пробежал запоздалый страх.

Мимо с грохотом проносились вагоны, и в этом оглушительном шуме Василий Никитич что-то кричал Альке, показывая на стык. Алька понял путевого обходчика… Под каждой парой колес стыковые шпалы глубоко оседали и тут же поднимались снова, будто под ними были установлены мощные пружины. Стык «дышал».

— Видал? — спросил старик Альку, когда наступила тишина.

— Видал, — кинул Алька.

— То-то и оно… Раз шпалы висят, значит, хорошего не жди. Любой рельс лопнет.

— Позови бригаду, Василий Никитич, — сказал Алька и направился к стеллажу с запасным рельсом.

Старик прогудел в рожок, объявив тревогу, и поспешил вслед за Алькой.

Запасной рельс находился всего в пятидесяти метрах, но как его доставить на место?.. Все-таки солидный вес: тонна с четвертью. Алька вслух усомнился, сумеют ли они его перетащить, но Василий Никитич успокоил его:

— Перетащим. Всем-то миром осилим. Дело нехитрое. На концы шпал ломики да лапы положим, и толкай по ним да толкай.

Приближалась бригада. Майдерон с инструментом вез Юрка. Следом за ним, под ручку, как на прогулке, шли Валя с Зиной и весело разговаривали. Позади всех с красным флажком плелся Сенька.

— Будем менять рельс, — сказал Алька, когда все подошли к нему.

— Трещина? — спросила Валя.

— Да.

— С чего бы это? — удивился Сенька. Ему уж очень не хотелось возиться с рельсом.

— Стык висит, — буркнул Алька и взялся за ручки ящика с инструментом. — Взяли!

Сенька подхватил ящик за ручки с другого конца, и они стащили его на обочину. Юрка снял с рельсов опустевший майдерон.

— Сначала поднимем стык, — сказал Алька.

После того как прошел очередной поезд, стык подняли домкратом и под провисающие шпалы подбили балласт. Под следующим поездом стык немного осел, как и должно быть, но шпалы теперь на балластной подушке лежали плотно.

Столкнув запасной рельс со стеллажа, бригада ломами взгромоздила один конец его на концы шпал без особого труда, а вот поднять весь рельс на шпалы оказалось делом сложным. Длиннющий рельс выгибался под натиском ломов и буравил балласт на обочине, упорно сопротивляясь человеческой силе. Люди устали и взмокли от пота, прежде чем удалось им взвалить рельс на шпалы.

— Ай да мы, спасибо нам! — вытирая помятой фуражкой мокрый лоб, сказал Василий Никитич. — Теперь и покурить не грех.

После короткого перекура бригада снова взялась за рельс. Подкладывая под него ломы и лапы для лучшего скольжения, ребята поддевали конец рельса ломом и изо всех сил толкали.

Сантиметр за сантиметром, метр за метром рельс подвигался вперед. Потребовался целый час, чтобы протащить его пятьдесят метров.

Пока бригада отдыхала, Алька думал о том, кого послать с сигналами для ограждения места работы. Конечно, можно бы послать Василия Никитича, поскольку в работе он уже не так проворен, как молодые, но Альке не хотелось отпускать его от себя. Рядом с опытным железнодорожником он чувствовал себя гораздо увереннее. Валю или Зину тоже не отправишь: их быстрые руки будут незаменимы при наживлении и закручивании гаек. Юрка же умеет здорово работать молотком. Оставался только меланхоличный Сенька. Хоть ленив и нерасторопен, но уж с этим-то делом справится.

— Давайте готовить рельс к замене, — сказал Алька, поднимаясь с обочины.

Когда рельс подготовили к замене, Алька подошел к Сеньке и сказал:

— Иди устанавливай сигналы. Только не забудь взять петарды. Ну, а все остальные сигналы будешь устанавливать после прохода поезда в следующем порядке: желтый щит поставишь за тысячу двести пятьдесят метров…

— Да знаю я! — недовольно отмахнулся Сенька. — Нашел кого инструктировать.

Альке стало как-то стыдно оттого, что начал поучать Сеньку, будто и не сидели с ним за одним столом в училище.

— Рожок возьми, — напомнил Алька. — Ждем твоего сигнала.

Сенька не ответил. Он положил в карман брюк три петарды, сунул за голенище сапога рожок и красный флажок, прихватил желтый и красный щиты на длинных кольях и побрел по шпалам.

Потянулись томительные минуты ожидания.

Прошел поезд, но рожка не слышно было.

— А ведь Сенька сигналы-то будет устанавливать на прямой, — вдруг сказал Василий Никитич. — Там ему поезд будет виден у самого Черного Волока.

— Ну и что? — спросил Алька.

— Да так, ничего, — пожал плечами старик. — Но все-таки спокойнее, когда поезд увидишь вдалеке.

И тут донесся протяжный звук рожка. Все вопросительно посмотрели на Альку. Тот взял из ящика рожок и дал ответный сигнал.

— Начали! — скомандовал Алька. — Валя и Зина, садитесь на стыки. Все остальные — вытаскиваем костыли.

Работали молча и споро. Вот уже вытащен последний костыль, откручена последняя гайка.

— Кантуем! — сказал Алька и взялся за лом. Пятью ломами рельс сняли с подкладок и откантовали на середину колеи. Новый рельс уложили на место дефектного. Валя и Зина сели к стыкам, приладили накладки и стали наживлять гайки. Алька, Василий Никитич и Юрка принялись забивать костыли. Но только они начали это делать, как вдруг из-за поворота, в пятистах метрах от них, на бешеной скорости выскочил поезд. Мгновенно все обернулись на его шум и оцепенели. У Юрки так и застыл над головой молоток. Сколько времени продолжалось это бездействие людей, никто сказать бы не мог.

— Никитич, останови! — вдруг очнулся Алька и с силой опустил молоток на шляпку костыля.

Василий Никитич бросил молоток, выхватил из своей сумки красный флажок и, размахивая им, кинулся навстречу поезду.

— Тика-а-ай! — истошно заорал Юрка и, выпустив из рук молоток, метнулся через междупутье, через нечетный путь, на обочину, а затем сбежал с двухметровой насыпи, остановившись в тридцати метрах от дороги.

Охваченные ужасом, подхлестнутые внезапным воплем Юрки, Валя с Зиной, видимо, поверили в этот миг в неизбежность крушения поезда и, бросив ключи, одна за другой кинулись с насыпи.

Алька уже ничего не видел, кроме костыля, по которому бил молотком. Наконец шляпка костыля коснулась подошвы рельса. Алька схватил следующий костыль и, наживив его, ударил молотком. Костыль вошел наполовину. Второй раз он ударить не успел. Ему пришлось отскочить на обочину от возникшего перед ним зеленого тепловоза.

В тот момент, когда тепловоз со свистом пронесся мимо, Алька успел заметить нескончаемый караван четырехосных платформ, груженных балластом. Алька бросился с молотком к незабитому костылю, хотел ударить по нему, но тут у него из рук выбило молоток пролетевшей буксой. Он снова схватил молоток и, упав на колени, почти без замаха ударил по костылю. Сделать же замах мешали низко свисающие рамы платформ и часто мелькавшие буксы. Но когда удавалось ударить, Алька радовался и твердил про себя: «Забить! Забить! Забить!..» Кажется, совсем некстати вспомнилось сейчас то далекое лето, когда он мальчишкой гостил в деревне у деда с бабкой. Любил он тогда гоняться во дворе за желтенькими цыплятами, стараясь поймать хотя бы одного. Но наседка всегда была начеку и не подпускала Альку к ним. Но вот однажды, когда он уже протянул было руку, чтобы схватить пушистый комочек, наседка сердито нахохлилась и кинулась к Альке. А он с перепугу замахал палкой и угодил ею по голове курицы. Наседка несколько раз трепыхнулась и затихла на земле. Такой оборот дела Альку ошеломил, и он будто прирос к месту, глядя на мертвую курицу, все медленнее открывающую и закрывающую клюв. И в это время во дворе появился дед. Он увидел безжизненно лежащую курицу, прячущихся под ее перья цыплят, палку в руках Альки и все понял. «Сиротами остались, — тихо сказал дед. — Туго теперь им без матки-то будет. Вишь, как к матери-то жмутся? А еще и не знают, глупые, что лишились ее. Худо, брат, если мы матерей да батогами лупить будем». И дед как-то уж очень грустно-посмотрел на Альку, готового вот-вот расплакаться. На всю жизнь запомнил Алька этот случай. И теперь словно увидел снова скорбный взгляд деда, от которого запершило в горле. Но вдруг он вспомнил Коваля, его напутственные слова, вспомнил отца с матерью, брата с сестренками, которым недавно написал письмо, где сообщил, что его назначили бригадиром. Теперь, наверно, уже получили его весточку, радуются за него, да только напрасно. Не оправдал он доверия Коваля, рано похвастался своим назначением. Не получился из него бригадир, раз что-то сделал не так, какую-то совершил ошибку. Ох каким впредь нужно быть предусмотрительным! Только бы поскорее промелькнула последняя платформа!..

Все эти думы-воспоминания Альки пронеслись за какие-то мгновения, а ему казалось, что время еле-еле ползло, потому как не было еще видно той желанной последней платформы.

…Миллиметр за миллиметром костыль оседал под легкими кивками молотка. Алька не знал, не видел, что гайки на обоих стыках, едва наживленные, сотрясаемые стуком колес, отвернулись, отчего накладки тотчас же разъехались. И вдруг из-под тормозных колодок прыснули пучки искр, состав содрогнулся, прогрохотав буферами, и в этот момент не пришитый костылями рельс выгнулся и опрокинулся набок. «Не успел», — мелькнуло в голове Альки. Он увидел отполированное колесо платформы, ошалело запрыгавшее по шпалам. Но вдруг платформа взвилась вверх, искорежив мощный автосцеп, неуклюже перевернулась в воздухе, выплеснув десятки тонн балласта, и рухнула на обочину, закрыв собою Альку.

Он уже не мог видеть, как еще семь платформ, натыкаясь друг на друга, вставали на дыбы и валились под откос.

Когда поезд остановился, раздались тревожные гудки тепловоза и тут же смолкли.

Двое машинистов бежали по обочине к месту крушения. Навстречу им спешил перепуганный Василий Никитич.

— Вы что там, с ума посходили, кретины?! — еще издалека закричал на старика грузный машинист лет сорока. Китель на нем был не застегнут, и под белой майкой заметно выпячивался живот. — Ослепли вы там, что ли?! В тюрьму захотели?!

Подбежав к старику, машинист от злости чуть не ударил его, но сдержался, еще громче прокричав:

— Чего вы там натворили, безмозглые?!

— Как чего?.. — еще не отдышавшись, едва проговорил Василий Никитич. — Рельс меняли… Петарды поставлены, щиты поставлены… Чего ж вы не остановились?..

— Какие петарды?! Какие щиты?! Чего ты городишь?! — снова закричал толстяк, но уже без прежней уверенности в своей безгрешности. — Не морочь голову!

— Люди погибли! — осмелился прикрикнуть на машиниста Василий Никитич. — А ты тут руками размахиваешь без толку!

Толстяк будто костью подавился, испуганно уставившись на старика.

— Так какого черта ты тут стоишь? — пришел в себя машинист. — Где у вас селектор? Звони скорее в Дениславль дежурному и своему начальству!

Василий Никитич подчинился машинисту и устало побежал к дому, по тут же остановился и окликнул машинистов:

— Эй, механики!.. Дружки! Как же я от ребят-то уйду? Ведь завалило их… Может, еще живые…

— Беги скорее к селектору! — отмахнулся толстый машинист. — Мы посмотрим!

И он побежал вслед за своим напарником, молодым, длинным парнем.

Василий Никитич затрусил к жилью. Когда машинисты прибежали на место крушения, то увидели плачущую девушку, лихорадочно разрывающую голыми руками кучу балласта. Это была Зина. Увидев машинистов, она еще громче запричитала и ожесточеннее заработала руками. Машинисты все поняли без слов и присоединились к ней.

— А точно, что здесь?.. — на всякий случай спросил толстяк.

— Здесь… Мы почти рядом стояли… Меня только немного засыпало… А ее…

Зина говорила прерывисто, клацая зубами, будто ее вытащили из проруби.

— Да вот же, вот она! — закричал старший машинист, разгребая пятернями балласт.

Валя лежала ничком. Ее перевернули на спину, и толстяк приник ухом к ее груди.

— Живая! — воскликнул он.

Но остальные и без него поняли, что Валя жива. Ее лицо медленно оживало, покрываясь слабым румянцем. Вдруг Валя протяжно простонала и стала жадно хватать ртом воздух. Вскоре она открыла глаза и недоумевающе оглядела склонившиеся над ней лица.

— Валя! Валечка! — кинулась к ней с поцелуями Зина, всхлипывая и смеясь одновременно.

— Ну вот и хорошо, — оживился толстяк. — Порядок! Значит, все живы?

— Ой! — вдруг воскликнула Зина. Лицо ее сделалось снова испуганным. — Алик же!.. Его тоже засыпало… Платформа… Я видела…

— Где? — быстро спросил машинист.

— Там… на обочине.

По кучам балласта машинисты взбежали на насыпь. Зина устремилась за ними. Валя тоже поднялась и, пошатываясь, пошла вслед за всеми.

— Вот здесь он был, — сказала Зина, остановившись у злополучного рельса.

Теперь тут на кучах мягкого желтого балласта, зарывшись в него бортами, покоилась громадная платформа вверх колесами.

— Черт бы побрал, — буркнул все тот же толстяк, отгребая руками балласт от борта платформы. Второй машинист еще не произнес ни слова. Он молча делал все то, что и его старший товарищ. — Лопата есть?

— Есть, — отозвалась Зина и кинулась искать ящик с инструментом. Он высовывался одним углом из кучи балласта. Зина отчаянно заработала руками и вскоре добралась до совковой лопаты.

Мужчины по очереди швыряли балласт лопатой, обнажая борт платформы.

— Есть, вот он, — тихо сказал молодой машинист, когда под лопатой показался кирзовый сапог…

Вдавленное в балласт бортом платформы тело Альки отрыли руками, отнесли под откос и положили на траву.

Прибежали Василий Никитич и Галя.

Старик молча снял фуражку и, стоя над Алькой, жмурился от слез, как от яркого солнца. А Галя, побледневшая и тихая, присела возле Альки и белым носовым платочком стала счищать песчинки с посиневшего Алькиного лица.

С обнаженными головами тут же нетерпеливо топтались машинисты.

— Беда бедой, батя, а дело не ждет, — вполголоса сказал старший из них, тронув за локоть старика. — Тут уж ничего не поделаешь.

— А? — обернулся тот. — Да-да… Доложил я дежурному… Велено вам голову состава тащить в Дениславль. А за хвостом пришлют локомотив из Черного Волока.

— А что нечетный путь свободен, сказал?

— А как же. Он сам спросил.

— Добро, батя, — кивнул машинист. Он немного помедлил и добавил: — Ну, а в причине… начальство разберется. Не нам судить. Ну, пока. Ни пуха.

И машинисты заспешили к своему тепловозу.

Когда тепловоз увел часть состава в Дениславль, на месте крушения появился Сенька. Он дико таращился на громадные платформы, застывшие в разных местах, и беззвучно шевелил губами. Увидев лежащего на траве Альку и склонившихся над ним людей, он робко стал приближаться к ним. Навстречу ему шагнул Василий Никитич и, ни слова не говоря, наградил его звонкой оплеухой. Он, старый железнодорожник, давно уже разгадал, что Сенька является главным виновником крушения.

— Ты чего? — заскулил Сенька, плюхнувшись в песок и потирая ушибленную щеку. — Еще дерется… Я виноват, да? Я все сделал, как надо… Как учили…

Василий Никитич нервно чиркал спичками и все не мог прикурить сигарету. Наконец он прикурил, несколько раз жадно затянулся и заговорил:

— Ты какого дьявола дуешь в рожок, ежели у тебя не установлены сигналы? Выходит, ты нарочно пустил поезд-то под откос и Альку загубил? Ну-ка, скажи мне, я послушаю.

— Чего мелешь-то? — плаксиво отозвался Сенька. — «Нарочно»… Я и щиты поставил, и петарды… Иди посмотри…

— Видали?! — задохнулся старик. — Он поставил щиты! Так это после того, как поезд прошел! А в рожок-то ты зачем прогудел перед носом поезда? Вот что мне непонятно.

— Так я же дал сигнал бдительности, — захлопал глазами Сенька. — Один длинный, один короткий. Известил, что приближается поезд.

— Тьфу! Осиновая твоя голова! — вконец разошелся старик. — Да разве ж был уговор о сигнале бдительности?! И речи не было! Сам-то ты сообрази, можно ли услышать короткий сигнал за целый километр?.. У тебя же получился не сигнал бдительности, а просто оповестительный. Ведь мы-то слышали один длинный гудок. Спроси кого хошь… Вот теперь и кумекай, каких ты делов натворил…

Съежившись, Сенька сидел неподвижно на песке, не смея взглянуть в ту сторону, где лежал Алька. Только теперь до него дошло, что он совершил преступление. Дернул же его черт подать сигнал бдительности. А для чего, спрашивается? Хотел повыпендриваться, мол, вот я какой зоркий да бдительный? Вижу, мол, поезд, после прохода которого можете спокойно менять рельс? Но откуда ему было знать, что бригада не услышит короткого сигнала.

Но это раскаяние чуть копошилось в нем. Да и чего зря раскаиваться? Раскаянием сейчас ничего не изменишь. Да и Альке не поможешь. Конечно, жалко Альку, хороший был парень, но чего уж теперь забивать себе голову мыслями о мертвом?.. Все теперь на него, Сеньку, давить станут. Попробуй тут выкрутись.

Галя наконец поднялась на ноги, прощальным взглядом приласкала Альку, повернулась и с широко распахнутыми глазами и неживым лицом степенно направилась к жилью. Когда она проходила мимо домика ребят, то увидела Юрку. Тот сидел на скамейке крылечка, вытянув ноги и закинув голову на низкие перила. Услышав шаги, он встрепенулся, но больно кольнувший девичий взгляд заставил его застыть, и Юрка несколько секунд сидел в неловкой позе. Опомнившись, он спрыгнул с крыльца и догнал девушку.

— Галка!.. Галка!.. Мне н-надо с тобой п-поговорить! — едва вымолвил Юрка, стараясь поймать девичью руку.

— Негодяй! — как плетью ожгла она своими глазищами ненавистного парня.

Юрка остановился в растерянности, но тут же снова догнал девушку.

— Галка! Галочка! Поговорить надо… Хоть минуту…

— Подлец!

— Галочка!.. Прости… Я же люблю тебя… Слепая ты, что ли?

— Ненавижу! — вдруг вскричала она, повернувшись к Юрке. — Оставь ты меня в покое!

Глаза ее вдруг покраснели, прыснули слезы, и девушка, закрыв глаза ладошкой, свернула с тропинки и бросилась к близкой опушке леса.

Со стороны Черного Волока на предельной скорости неслась съемная дрезина ТД-5. Отвернувшись от сумасшедшего ветра, на ней сидели ревизор по безопасности движения поездов Сеничев, начальник дистанции Коваль, старший дорожный мастер Старовойтов, дорожный мастер Денисов и водитель, здоровенный дядька в защитных очках и брезентовом плаще.

Когда на обочине показался желтый щит, водитель немного сбавил скорость. Перед красным щитом, обернувшись к Ковалю, он крикнул:

— Красный!

— Остановись! — приказал Коваль.

Дрезина резко сбавила скорость и остановилась. Стало тихо. Ветер пропал. Люди ступили на шпалы размяться.

— Вы что-нибудь понимаете, Владимир Петрович? — оглядевшись по сторонам, спросил Сеничев у Коваля.

— Признаться, ничего не понимаю, — ответил тот. — Но… Красный-то щит стоит. Можно сделать вывод, что машинист не заметил его… Вот и, пожалуйста, крушение.

У Коваля появилась надежда, что в крушении поезда виноваты машинисты, то есть движенцы, а не его подчиненные — путейцы.

— Выводы делать рано, Владимир Петрович, — сказал ревизор. — Но сдается мне, что здесь что-то не то.

Сеничев потоптался в раздумье около щита и сказал Денисову:

— Уберите его, Степан Иванович. Он теперь ни к чему.

Денисов вытащил из земли кол, к которому был прибит красный щит, и положил его тут же, на обочину.

— Поехали, время дорого, — сказал Сеничев.

Только дрезина успела набрать приличную скорость, как под колесами ружейным выстрелом хлопнула петарда. Водитель нажал на тормоз, и дрезина на малой скорости наехала на вторую петарду, помяв ее.

— А это что за чудеса? — будто сам себя спросил удивленный ревизор. — Почему здесь стоят целехонькие петарды?

Все опять слезли с дрезины.

— Сам удивляюсь, — растерялся Денисов. — Кто ж их знает…

— Вот она, сердечная, — сказал водитель, подобрав помятую петарду. — Не взорвалась: скорость мала… А вон и третья стоит… Снять?

— Снимите, — кивнул Сеничев.

Водитель побежал вперед по шпалам, где в тридцати метрах краснела на рельсе петарда.

— Сигналы установлены правильно, все честь по чести, однако крушение налицо, — вслух размышлял ревизор. — Как вы это объясните, Владимир Петрович?

— Пока я ничего не могу сказать, — заметно конфузясь, проговорил Коваль. — Надо поговорить с бригадой.

— Разумеется. С бригадой мы поговорим. Это особый разговор. Но вы сказали, что машинист не заметил красного сигнала. Допустим. Пусть он не увидел ни желтого, ни красного сигналов, то бишь щитов, но петарды?.. Уж взрывы-то петард он наверняка бы услышал. А они стоят целехонькие. Уж не хотите ли вы сказать, дорогой Владимир Петрович, что поезд их обошел стороной, обочиной?

Язвительность в словах ревизора не понравилась Ковалю, и он, поморщившись, сухо сказал:

— Вы слишком остроумны.

Сеничев сделал вид, что не слышал Коваля, и, сев на дрезину, сказал подошедшему водителю:

— Поехали.

Когда вереницу платформ — хвост потерпевшего крушение поезда — примчавшийся тепловоз утащил в Черный Волок, на место крушения прибыл восстановительный поезд.

Заработали два восьмидесятитонных крана, снявшие с платформ тягачи — обыкновенные танки, но без башен. Тягачи шустро растащили груду изуродованных платформ, подтаскивая их к обочине, а краны стали грузить эти платформы на платформы восстановительного поезда. Три платформы, которые могли идти своим ходом, были поставлены на рельсы.

Альку решили отправить на восстановительном поезде в Комариху, куда должны были прибыть из областного центра его родители, извещенные о гибели сына срочной телеграммой. Сопровождать Альку вызвались Василий Никитич и Валя.

Все время, пока был занят четный путь, на перегоне Дениславль — Черный Волок поезда, пережидая друг друга на станциях, выбиваясь из графика, шли по нечетному пути в обоих направлениях. Все стало на свои места, когда открыли четный путь.

Члены комиссии по расследованию причины крушения все еще стояли на месте гибели Альки, изредка обмениваясь несколькими словами, больше молчали, думали. Они успели поговорить только с Василием Никитичем, а остальных рабочих пока не допрашивали: что-то они им не попадались на глаза. Успеют еще всех прощупать, спешить некуда. Главное — восстановлено движение по четному пути.

Сославшись на сильное недомогание, Денисов пошел к домику ребят.

Сенька с Юркой томились дома. Они уже успели переговорить о страшном событии дня и теперь молчали, углубившись в свои тяжелые думы.

— Чайку горяченького не найдется? — с порога спросил Денисов.

Юрка включил электроплитку, налил в чайник два ковша воды и поставил кипятить.

Денисов бросил на койку фуражку и сел к столу. Его маленькое загорелое лицо, иссеченное морщинами, выражало усталость и тоску. Тонкая шея по-мальчишески торчала из широкого ворота кителя.

— Что о крушении думаете? — после долгого молчания спросил Денисов, не глядя на парней. — Как вы допустили такое?

— Допустишь тут, — не вдруг отозвался Юрка. — Рельс меняли. Новый еще пришить не успели, а тут поезд прет как угорелый… Вот и все.

— Все ли? — недоверчиво глянул мастер на Юрку.

— Все. А что еще?

— Добро. Значит, и виноватых нету?

— Если и есть виноватый, так это бригадир, — сердясь, буркнул Юрка.

— Бригадир? На мертвого легче всего вину свалить. Не выйдет!..

Денисов хотел еще что-то сказать, но тут вошла Зина, и он замолчал, отвернулся. Зина робко села на стул, услужливо подвинутый Юркой, и уставилась в пол.

— А ты кого считаешь виноватым? — повернулся к ней Денисов.

Зина несмело взглянула на мастера и молча пожала плечами.

— Где чай-то у вас? Готов? — нетерпеливо спросил Денисов, видя, что Юрка долго возится с заваркой.

— Сейчас, сейчас, — пробормотал Юрка.

Когда чай был заварен, Денисов налил себе стакан, кинул в него два кусочка сахару и, помешивая ложечкой, покосился на Зину.

— Так что же у вас все-таки произошло? — спросил он.

Зина поняла, что мастер обращается к ней, и пошевелилась на стуле.

— Все это так ужасно, так страшно, — едва сдерживая слезы, тихо выдавила Зина. — Я не знаю, отчего все так случилось, но Василий Никитич сказал, что Сенька поставил сигналы после прохода поезда. А перед поездом прогудел в рожок…

— Мне это известно, — сказал Денисов.

— Может быть, мы с Валей успели бы до конца закрутить по одной гайке, но… В общем, Юрка закричал: «Тикай!» А мы растерялись… Поезд был уже так близко…

— Вот оно как? — Денисов кинул недобрый взгляд на Юрку. — Значит, в тебе заячья кровь взыграла? Первым в кусты бросился?! Ты же и других заразил своей трусостью!

— Я ни в чем не виноват! — вскричал Юрка. — Я действовал по инструкции!.. Поезд был меньше чем за пятьсот метров от нас. Бригада должна была сойти на обочину.

— Бывают обстоятельства, когда надо нарушить инструкцию! Понятно?! Во имя человеческой жизни!..

Наступила жуткая тишина. Денисов вспомнил о стакане с чаем, сделал несколько глотков и закурил. Зина тоже достала сигарету и задымила.

— Ну и что дальше было? — глухо спросил мастер, повернувшись к Зине.

— Что дальше? — повторила Зина. — Дальше, кажется, Алик велел Василию Никитичу остановить поезд… Да, точно. Василий Никитич побежал навстречу поезду с красным флажком, а Алик стал забивать костыли.

— А вы, значит, сбежали?

— Мы сошли с откоса, — опустила глаза Зина.

— Понятно, — закряхтел Денисов. — Ну, а дальше что?

— А дальше… Алик отскочил от поезда, а потом снова стал забивать костыль…

— Как это? — не понял Денисов. — Поезд ведь шел.

— Да. И очень быстро. А Алик присел на корточки и все тюкал молотком и тюкал…

— Вот те на! — изумился мастер. И замолчал, не находя слов, настолько ошеломило его это сообщение.

Долго молчал Денисов, окутываясь сигаретным дымом, и наконец, ни на кого не глядя, тихо заговорил:

— Значит, он пытался предотвратить крушение до последнего своего вздоха… До последней возможности ударить по костылю. Как говорится, продолжая драться до последнего патрона… Ох, Алька, Алька, жить бы тебе сотню лет!.. Какого человека погубили!..

Денисов облокотился на стол и горестно свесил голову. Опять стало тихо. Лишь беспокойно и жалобно поскрипывала койка под сидящими на ней Юркой и Сенькой.

— А потом… Как дело было? — наконец поднял голову мастер.

— А потом… Потом полетели платформы, — вполголоса заговорила Зина. — Я отвернулась… Глаза закрыла… Страшно так было… Тут нас с Валей ударило песком и засыпало. Правда, меня немного. А Валю совсем накрыло. Мы едва нашли ее. Она чуть не задохлась…

— Очухалась?

— Да. Она же с Аликом уехала. Правда, страх еще не прошел.

— Пройдет, — недовольно буркнул Денисов.

— Конечно, пройдет, — согласилась Зина, вытирая платком слезы.

Не везет в жизни Зине. Все какие-нибудь напасти и беды являются к ней. В детстве лишилась родителей, а когда окончила школу и стала работать продавцом в большом гастрономе, случилась недостача. И немалая. Директриса, пышная дама с невинными глазками, сумела повернуть дело так, будто в растрате виновна Зина. Уж слишком опытной пройдохой оказалась та директриса. От обиды, горя и возмущения Зина по молодости лет ничего не могла сказать тогда в свое оправдание и только твердила, глотая слезы: «Надо же!.. Надо же!..» Ей дали два года. Отбыв срок, она устроилась на работу в мостопоезд, где и подружилась с Валей, сбежавшей от мужа-алкоголика. А для Зины своя семья, но крепкая и счастливая, пока все еще остается мечтой. В общем, не милостива судьба к Зине, хоть ты тресни.

Денисов долго молчал, а потом, качая головой, тихо повторил:

— Какого человека погубили! — И вдруг, резко повернувшись к Юрке, повысил голос: — И девчат на тот свет чуть не отправили!

— А чего вы на меня-то взъелись? — ощетинился Юрка. — Сами они виноваты! Дуры они! Не могли сообразить, куда бежать. Дурак бы и тот понял, что поезд полетит вправо, под откос. Меняли же правый рельс. Так нет, рты разинули…

— Вон ты какой! — сверля Юрку презрительным взглядом, выговорил Денисов. — В такую-то минуту ты даже предусмотрел, куда повалится поезд! Ну не мерзавец ли?..

Денисов дрожащей рукой налил в стакан остывшего чаю и залпом выпил. Немного успокоившись, он заговорил снова:

— А ведь крушения могло и не быть. Если бы ты, Шмелев, не удрал и не нагнал бы страху на девчат, то худо-бедно ты бы три костыля успел всадить. А девчата наверняка бы закрутили накрепко по одной гайке. Этого бы хватило, чтобы пропустить один поезд.

Денисов помолчал и глухо продолжал:

— Да что теперь доказывать… Время назад не вернешь, Альку не воскресишь… Приедут отец с матерью, сына живого с меня будут требовать. А я им что скажу?.. Но не обо мне речь сейчас. Я-то свою жизнь, считай, прожил. А вот вам должно быть пострашнее. Вы жизнь-то только начинаете, а репутацию уже подмочили… У меня вон дочка, например, о плетении кружев так с детства мечтала. А после школы аж в Вологду маханула. На «Снежинку» поступила. Вот где мастерицы-то! Во всем мире их кружева нарасхват… Так вот дочка-то и рассказывает, что настоящие мастерицы плетут кружева под песню. Плетут и поют, поют и плетут. А без песни и кружево получается мрачное… Хорошо, если бы всем работалось с песней… Хотя… в чужих санях не запоешь… Боюсь, что сегодня произошло крушение не только поезда. Вот ведь как дело-то поворачивается… Позор смыть с себя потруднее, чем замараться…

Денисов тяжело поднялся, надел фуражку, помедлил немного и обронил:

— Судить вас будут, ребята.

— Судить? — подскочил Юрка. А у Сеньки обалдело запрыгали ресницы.

— Да, судить, — твердо сказал Денисов.

— Меня-то за что? — занервничал Юрка. — Сенька же дал ложный сигнал. Из-за него все! Размазня он! Ни рыба ни мясо!.. А Алька с Никитичем тоже хороши! За каким чертом они решили остановить поезд? Ведь при всем желании он не мог остановиться до места нашей работы! Это было и ежу понятно. Дурачье! Если бы машинисты не пустили в ход тормоза, крушения бы не было. А поскольку поезд затормозил, то непришитый рельс сдвинуло, выгнуло и опрокинуло. Тут и дурак поймет, что именно так все и случилось…

Юрка забегал по комнате, кидая на всех ненавистные взгляды. Он понимал, что отныне его биография испорчена, хотя он и не нарушил ни закона, ни инструкции. От злобы на всех и вся ему так и хотелось пнуть Денисова в бок, расплющить чайник о Сенькину голову, выбить сапогом стул из-под Зины и вообще все ломать и крушить. Но он изо всех сил сдерживал ярость, понимая, что его буйство не простят и подавно.

— К черту! К черту все! — вдруг вскричал Юрка, шагнув к Денисову. — Ставь меня обратно бригадиром! Я докажу! Я докажу, как надо работать! Дашь бригаду?!

— Не мне решать, кого судить, кого миловать, кого бригадиром ставить, — не взглянув на Юрку, устало промолвил мастер. — Комиссия все обсудит. Вон она, легка на помине.

Как по команде, Юрка и Сенька метнулись к окну.

Во главе с Сеничевым члены комиссии по расследованию причины крушения поезда уже подходили к крыльцу…