Молодой Ленинград ’77

СОЛДАТЫ

Вначале все было как во сне. От моей великолепной прически не осталось и следа. Взглянул я на себя в зеркало. Пучеглазый какой-то стал, смешной-пресмешной.

Подошел дружок, с которым вместе ехали с призывного пункта.

— Точно глобус, — хихикнул он, поглаживая себя по шершавой стрижке.

Но больше всего меня злило, что определили в пехоту. Денис, мой однокашник, с которым вместе в школе учился, тот вон попал в танкисты. Тоже не бог весть что, но все же…

Яков Паламарчук, очень веселый сержант, заметив мой унылый вид, проговорил:

— Что с вами, рядовой Ветлов? Мотострелку скисать не положено. У мотострелка самая что ни на есть героическая профессия.

«Тоже мне — героическая», — почесал затылок я.

— Берите пример с Бегункова, — добавил сержант.

Бегунков действительно всех удивлял. Фамилия точно соответствовала его характеру. Он так живо справлялся на занятиях, особенно по физподготовке, что даже видавшие всякое командиры качали головой. Бегункову кроссы бегать было все равно, что мне в столовой свою порцию съесть.

Так вот этот самый Бегунков обставлял нас, новичков, по всем статьям на длинных и коротких дистанциях. Зависть не зависть, но было не особенно весело, когда Паламарчук, показывая на Бегункова, только причмокивал:

— Ай да орел! Вот так всем бы бегать.

Как будто от этой беготни вся служба зависела. Но гонял нас сержант порядочно. И спуску не давал. Чуть поотстанешь, сразу раздается зычный голос:

— Подтяни-и-ись, пехота!

Ох, этот Паламарчук! Хитрущий-прехитрущий. И так-то он тебя умаслит и уговорит, что деваться некуда.

Как-то раз на кроссе чувствую, что сдаю. Не дотянуть до финиша, и все тут. Бегункова и след простыл. А я в хвосте. Злость меня взяла. Поднажал. Но чувствую, дыхания не хватает, ноги стали ватными. Засеменил.

Вдруг, как из-под земли, Паламарчук:

— Что же так, рядовой Ветлов?

Я молчу, едва плетусь.

Паламарчук подхватил меня под локоть:

— Дыхание ровней и глубже.

Сержант втянул в себя холодный воздух и залпом выдохнул.

— Немного осталось. Не подводи отделение, Антон, — с придыханием сказал сержант.

Еще какое-то время он тащил меня на буксире. Потом я почувствовал, что ноги и руки и все тело как бы наполнились новой силой. И легко стало. Побежал быстрее и быстрее.

Летели дни за днями. Пообвыклись мы, молодые солдаты. И волосы отросли. Да и кроссы стали для меня обычным делом. Выглядел я на них теперь не хуже самого Бегункова. Но в остальном пока радостного было мало.

Особенно трудно привыкал к строгому распорядку дня. Любил я дома подольше понежиться в постели. Поднимался по утрам без будильника — мать обычно стаскивала с меня одеяло и причитала, какой я лежебока, и при этом говорила, что скоро кончится моя малина. В армии, мол, приучат к порядку.

Что правда, то правда. Перво-наперво по сигналу «подъем» стаскивал с меня одеяло Бегунков. Я его за это потихоньку поругивал, но в душе благодарил, что спасал он меня от наряда вне очереди за нарушение распорядка дня. Позднее привык к утреннему голосу дневального и быстро прощался с теплой солдатской постелью.

Изредка были и ночные подъемы. Однажды по учебной тревоге ездили на железнодорожный вокзал разгружать груз, прибывший для части. А еще в другой раз лопнула водопроводная труба. Вода фонтаном хлестала, заливая все вокруг.

Спросонья, протирая руками глаза, мы бросились на улицу. Водопроводную трубу перекрыли, и разбушевавшийся фонтан поутих. Мы принялись за смерзшуюся землю. Каждому отвели участок в полтора метра. Не много это, но и не мало. Долбили землю ломами до утра.

Смотрю на Бегункова. Он почти добирается до трубы. А у меня пока все беспросветно. Руки наливаются кровью, гудят. Лом не слушается, выскальзывает. Я вспомнил о рукавицах, которые забыл в казарме.

Бегунков закончил свою работу, выскочил из траншеи — и ко мне:

— К завтрашнему утру справишься. Давай помогу?

— Сам как-нибудь, — буркнул я недовольно.

— Да чего уж там…

Вдвоем мы вскоре одолели сцементированную землю. Отдышавшись, затянулись сигаретой.

Появился Паламарчук. Строго окинул взглядом нашу работу, расплылся в улыбке:

— Вот это по-нашему…

Сержант зашагал дальше, а мне было ой как приятно. И не потому, что Паламарчук нас похвалил за выполненное задание. В душе у меня все круто перевернулось. И даже стыдно стало за то, как относился я к Бегункову. Мне все время казалось, что он из кожи вон лезет, выслуживается. Сержант при каждом удобном случае нахваливал Бегункова, ставил в пример. Меня же почти не замечал.

— Хороший ты парень, Валя, — сказал я Бегункову.

— Ты чего это? — уставился он.

— Да так, понимаешь, пришло в голову.

— Ну, хватит философствовать. Забирай лом — и айда на завтрак.

С Бегунковым мы стали закадычными дружками. И не раз он меня выручал.

И как-то на учениях бороздили мы раскисшие от слякоти и мокрого снега полигонные дороги. Перебирались от одного рубежа к другому, штурмовали безымянные высоты. Все шло хорошо. Но в одном месте застряли намертво.

Молоденький водитель Михаил Шевчиков лихо направил транспортер между двумя огромными валунами. Затем почему-то резко тормознул, и наша машина, чихнув раз-другой, остановилась.

Выглянул сержант Паламарчук, за ним — остальные солдаты. Мать честная! Глазам своим не поверили: бронетранспортер наполовину окунулся в глубокую яму, наполненную до краев водой.

Слева от нас остановился транспортер соседнего взвода. Паламарчук замахал рукой, подзывая на помощь.

Шевчиков достал трос, размотал его, размышляя над тем, как лучше подцепить на крюк.

— Разрешите, товарищ сержант? — спросил Бегунков.

Паламарчук кивнул головой.

Бегунков сбросил с себя шинель, положил в сторону автомат, снаряжение, захватил конец тяжелого троса. Я и ахнуть не успел, как Бегунков скрылся под водой.

Прошло с полминуты. Бегунков все не показывался на поверхности воды. В одно мгновение я рванул с себя шинель и бултых в воду. Барахтаясь и захлебываясь, нащупал в воде Бегункова. Но тут же мы вместе оказались на поверхности.

— Ты чего? — зло выпалил Бегунков.

— Как чего? Думал…

— Давай на берег и поддержи лучше трос.

И он снова окунулся в студеную купель.

Прошло еще некоторое время. Нашу машину подцепил соседний транспортер, вытащил из ямы. Мы с Бегунковым быстренько вынули из вещмешков запасное белье, переоделись. Все закончилось благополучно. На привале только и разговоров что о нас. Командир роты объявил нам с Бегунковым благодарность и сказал:

— Вы поступили, как настоящие солдаты.

Затем нас ждала аппетитная гречневая каша с мясом. Уплетали за обе щеки. Бегунков вдруг посмотрел на меня, на мой быстро опустевший котелок, взял его у меня из рук:

— Пойду за добавкой…

ТИХОЕ ПОЛЕ

Сухощавый комбат приглушенно кашлянул, распрямил плечи, приосанился. Время было позднее. Офицер еще раз прикинул, все ли он сделал, не упустил ли чего, и шагнул к двери.

Затрещал телефон. Комбат повернулся и нехотя потянулся к трубке. Говорил дежурный по военкомату. Просил помощи. В деревне Осельково произошло несчастье: подорвался на мине пастух. О том, как это случилось, дежурный ничего определенного сказать не мог. Офицер пообещал с рассветом выслать в Осельково саперов.

…Земля еще стыла в дремотной лени. Выстукивая барабанную дробь, как бы нехотя катил по цементированному проселку новенький «ГАЗ». Молоденький водитель Николай Захарчук жмурился от пронзительных солнечных бликов, сверкавших на лобовом стекле, изредка перебрасывался словами с лейтенантом Гущиным. Офицер молчал, отвечал Захарчуку кивком головы.

За последние две недели Гущин вот уже в третий раз выезжает на разминирование. Лейтенант размышлял над тем, что наступит время, когда не останется в земле не только ни одного снаряда, но и самого маленького осколочка. И люди будут спокойно ходить, не думая о том, что где-то под ногами притаилась смерть.

Машина подкатила к деревне, замедлила ход. Разом во дворах забрехали собаки. Из ближайшей калитки вывалили и бросились с лаем наперерез машине два огромных волкодава. И наседали, наседали.

Из кузова показалась голова.

— Да цыть же вы, ошалелые, — махнул на собак рукой сержант.

Но собаки не отстали, пока машина не остановилась у домика сельсовета.

От крыльца торопливо шел немолодой мужчина.

— Это они со вчерашнего дня так взбесились. Ихнего хозяина покалечило, — бросил он на ходу, показывая на волкодавов. И протянул лейтенанту руку: — Петров. Никодим Иванович. Председатель сельсовета. Беда у нас, дорогие товарищи. Возвращался парень с поля со стадом и подорвался.

— Где это случилось? — спросил лейтенант.

— Тут, неподалеку. Я вас провожу.

По дороге Никодим Иванович сообщил, что в этих местах воевал и что знает здесь каждый кустик, каждый бугорок. Предполагал он, что в земле остались неразорвавшиеся снаряды и мины.

Подъехали к порыжевшему и выцветшему за лето пригорку. Побуревшая трава была покрыта налетом холодной росы. Над полем висела немая тишина.

Саперы, собрав свое имущество, стали прочесывать пригорок и его окрестности. По словам Петрова, именно тут проходили бои, да и вчерашняя трагедия, происшедшая у пригорка, подтверждала, что поиски следует начинать на этом месте.

В наушниках миноискателей монотонно звучали зуммеры. Саперы расположились уступом в линию. Впереди — лейтенант Гущин, за ним — почти двухметрового роста прапорщик Андрей Строганов, и дальше шел сержант Куропаткин. Они осторожно поводили вправо и влево, будто хоккеисты клюшкой, поисковыми рамами. Изредка кто-нибудь из них останавливался, напряженно вслушивался в изменявшийся тон зуммера, втыкал в землю металлический флажок и продолжал поиск.

К полудню, когда солнце перекочевало на вторую половину небосклона, саперы в первый раз присели. Изрядно перемазавшись землей, они полукольцом распластались у пригорка. Дымили молча. И враз, как по команде, поднялись.

— Андрей, останешься здесь. Осмотри еще раз все, а мы займемся «гостинцами», — распорядился лейтенант.

Андрей, смуглолицый прапорщик, долгим взглядом проводил уходящий к крутояру «ГАЗ», в кузове которого на песчаной подушке были уложены полтора десятка немецких мин и снарядов. Затем он медленно подошел к зиявшей темно-пепельной воронке от вчерашней разорвавшейся мины. Постоял и невольно кинул взгляд в сторону деревни. Оттуда катились две черные точки. С каждой секундой они разрастались, и теперь Андрей отчетливо видел тех самых двух волкодавов, которые надвигались с неимоверной прытью. «С чего бы это?» — подумал он. И как ужаленное дернулось у него плечо. Он даже отпрянул назад и оглянулся туда, куда ушла машина. Но тут же взял себя в руки.

Расстояние между ним и собаками все сокращалось и сокращалось. И когда между ними остались считанные метры, тихое поле разразилось оглушительным, дробящим взрывом, раскатистым эхом, донесшимся от крутояра.

Замер на мгновение Андрей. Остановились как вкопанные собаки. И залаяли в бездонное небо.

Первым оживился человек. Понял — все в порядке, товарищи взорвали мины. Поле снова стало тихим и безмятежным.

Пришли в себя волкодавы. Вильнув хвостами, они приблизились к темно-пепельной воронке, обнюхали ее, поскребли лапами, прилегли, тяжело дыша.

Андрей смотрел на собак, и вдруг его охватило какое-то невыразимое чувство сострадания к животным. Он присел на корточки, погладил одну, затем другую собаку и только сейчас разглядел, что рядом на бруствере и в самой воронке валялось множество стреляных гильз. Невольно его взгляд остановился на одной из них, со сплющенным дульцем. Андрей приподнял ее, повертел в руке и опустил на землю. Гильзы в большинстве своем были искорежены, разорваны, очевидно, вчерашним взрывом.

Андрей размышлял, как могло все это произойти. Быть может, пастух нашел одну из патронных гильз, стал рыть землю и наткнулся на мину, а может быть, что другое…

Андрей снова посмотрел на сплющенную гильзу. Она торчала вверх капсюлем, который был, к его великому удивлению, целым и невредимым.

Собаки еще немного полежали, потом медленно, след в след, засеменили к деревне. Андрей тем временем разжал сплющенную гильзу и извлек из нее крохотный клочок бумаги. Губы его задрожали, глаза не верили тому, что можно было разобрать из оставшегося текста на выцветшей, пожелтевшей бумаге. Но то, что за последней, стершейся строчкой: «Умрем, но…» отчетливо сохранилась подпись: «Старшина Строганов Алексе… Осип…», подпись его без вести пропавшего отца, — это был факт неоспоримый…