Морально нечестивый

Глава 10

Марчелло 10 лет

— Быстрее, мальчик! — Отец огрызается на меня, поскольку я пытаюсь успеть за его большими шагами. Прошел месяц с тех пор, как он начал брать меня с собой на встречи с паханом. В первый раз, когда он взял меня туда, я впервые увидел, как он общается с кем-то за пределами нашей семьи. Пахан очень похож на отца. У него такой же холодный взгляд. У него тоже есть дети, но пока я знаком только с Мишей. Он старше меня, но я не могу сказать, что он мне нравится. Он хулиган. Он любит придираться ко мне, когда рядом никого нет. Он думает, что его слова влияют на меня, но после того, как я так долго прожил с отцом, мне кажется, что меня ничто не может напугать. Я редко реагирую на его насмешки, и, думаю, это его раздражает.

Мы доходим до двери, и отец подталкивает меня внутрь.

—Я же сказал тебе поторопиться, мальчик. У меня нет целого дня. — Я смотрю ему в глаза, не моргая, и киваю. Одно, что я понял, общаясь с отцом, это то, что он будет обращаться со мной еще хуже, если я проявлю хоть малейший признак слабости или страха. Ему нравится, когда я смотрю ему прямо в глаза. Можно даже сказать, что он гордится, когда я противостою ему. Внутри отца встречает Пахан, и они обнимаются, целуя друг друга в обе щеки.

— Джованни, — говорит Пахан и показывает в сторону лестницы. — Я уже приготовил их для тебя. — На его лице появляется улыбка, а мой отец усмехается.

— Пришло время показать этим мальчишкам, как это делается, не так ли? — Он оборачивается ко мне, и у меня возникает внезапное желание сделать шаг назад. Но вместо этого я просто взял себя в руки и постарался выглядеть невосприимчивым ко всему, что они могут сказать или сделать со мной.

— Должен сказать, мне не терпится увидеть, из чего сделан твой мальчик.

— Влад тоже сегодня здесь? — спрашивает отец. Я слышал о Владе раньше. Он еще один из детей Пахана, на пару лет младше меня.

— Да... — Пахан морщится. — Мне нужно наказать его. Он убил еще одного из моих охранников. Опять. — Он качает головой и идёт к подвалу.

Мне интересно, что случилось с Владом. Неужели отец заставляет его быть плохим? Может, мы могли бы стать друзьями.

Мы спускаемся по лестнице, пока не попадаем в подвал. Там несколько дверей, и Пахан ведет нас к самой дальней двери справа. Он открывает ее, и мы следуем за ним внутрь.

В комнате совершенно пусто, только сбоку стоит стол. На столе что-то лежит, но я не могу разобрать, так как освещение очень плохое.

Рядом со столом стоит мальчик, его взгляд прикован к тому, что лежит на нем.

— Влад! — Резкий тон Пахана, кажется, выводит его из задумчивости, и он медленно поворачивает голову в нашу сторону. Мальчик идет непринужденно, размеренными шагами, пока не оказывается перед паханом.

— Отец. — Он приветствует своего отца наклоном головы.

Влад немного ниже меня ростом, с темными волосами и черными глазами. Такие черные, что кажутся бездушно-пустыми. Его цвет лица в сочетании с чертами лица делают его похожим на куклу. Безжизненная кукла, которая все еще двигается. Не знаю почему, но при одном взгляде на него у меня по позвоночнику пробегает дрожь. В отличие от отца и Пахана, в его глазах нет того злобного холода. Нет, они просто мрачные.

Пахан, кажется, удовлетворен этим жестом покорности и кивает одному из мужчин за дверью. Вскоре двое охранников вводят в комнату человека. Он дергается, и охранники привязывают его к стулу. Один взгляд на взрослых, и я вижу, что они наслаждаются происходящим. Я догадываюсь, что сейчас произойдет.

— Джованни, он весь твой. Пока что, — говорит пахан, и на лице отца появляется улыбка. Он подходит к столу и берет что-то... кажется, нож.

— Феликс, ты должен был знать, что это случится, когда выдал наши секреты. — Отец делает несколько шагов, пока не оказывается перед мужчиной. Он держит нож так, что лезвие отражает свет, а затем проводит им по щеке Феликса ласкающим движением.

— Посмотрим, что ты скажешь в свою защиту. — Он вытаскивает кляп изо рта мужчины, и тот сразу же начинает что-то говорить.

— Это было не… — Отец, воспользовавшись этим, хватает его за язык и одним быстрым движением отрезает его. С отвращением глядя на кусок плоти в своей руке, он отбрасывает его назад, и тот падает к моим ногам.

— Думаю, ты сказал достаточно, — говорит отец, смеясь над собственной шуткой. Пахан тоже присоединяется, как и охранники, сидящие рядом с дверью. Взгляд Влада сосредоточен на крови, капающей изо рта мужчины.

— Здесь нет такого понятия, как помилование. — Отец смотрит на меня, когда говорит это. Я поднимаю голову выше и стараюсь не показать, что меня задевает происходящее.

Я сохраняю спокойствие и самообладание, наблюдая за тем, как отец калечит мужчину, время от времени смеясь над нездоровой шуткой.

— Вот и все. — Отец бросает нож на землю и берет белую тряпку, чтобы вытереть руки от крови.

Заключенный корчится на полу, несколько пальцев разбросаны вокруг него, его глаз вывалился из глазницы. Он еще жив, но едва ли.

Отец подмигивает Пахану и устраивается поудобнее, меняясь ролями.

Пахан медленно оценивает ситуацию и берет со стола дрель.

— Смотри и учись, мальчик. — говорит отец.

Я возвращаю свое внимание к Пахану.

— Некоторые участки тела приносят больше боли, чем другие. Это не просто пытка. Это урок того, что произойдет, если ты предашь нас.

Одной рукой он берет ногу Феликса и поднимает ее вверх.

— Смотри сюда, свод стопы - очень чувствительная область. — Он начинает сверлить и, найдя среднюю точку в своде стопы, вводит туда сверло. Феликс задыхается от боли, издавая сдавленный звук по мере продвижения сверла, пока головка не исчезает внутри стопы. Боль должна быть невыносимой, потому что в какой-то момент он теряет сознание.

— Черт! — ругается Пахан, когда понимает это.

— Прикончи его и давай есть, — жалуется отец, явно не впечатленный тем, как все обернулось. Пахан разочарованно качает головой и, взяв небольшой топор, отсекает голову от тела.

— Давайте есть!

Обед — это еще хуже, чем смотреть, как кого-то пытают, если это вообще возможно. Влад молчит, как и раньше, иногда задерживая на чем-то взгляд. Отец и Пахан шумят и никак не могут заткнуться. Можно подумать, что, хотя бы во время трапезы они замолчат о своих развратных действиях, но для них это просто еще одна возможность посоревноваться за звание самого аморального в комнате. Иначе я не могу объяснить, зачем им говорить о мужчинах, которых они убили, о шлюхах, которых они трахали, и о деньгах, которые они заработали... все это, конечно, незаконно. Подробности - это то, что я не хочу слышать, поэтому я изо всех сил стараюсь отгородиться от всего и сосредоточиться на еде. Жаль, что даже аппетит пропал.

Когда мы закончили, я удивлен, что мы вернулись в подвал. Еще больше мне приходится удивиться, когда вижу, что вместо мертвого заключенного там находится новый. Этот вполне живой и напуганный.

Пахан объясняет, что теперь время на нашей стороне, точнее, на моей, поскольку Влад, вероятно, и глазом не моргнул бы, убив этого человека - по крайней мере, из того, что я слышал.

Отец опускает голову и шепчет мне на ухо.

— Не разочаровывай меня, иначе ты пожалеешь об этом.

Слегка агрессивно похлопав меня по спине, отец и Пахан выходят из комнаты, оставляя меня с Владом, один на один. Я смотрю на стол, потом на пленника, пытаясь заставить свое тело двигаться и делать то, что хочет от меня отец. Но я не могу.

Я беру нож и секунду смотрю на него, заставляя себя сделать это, зная, что произойдет, если мне не удастся сделать это. Влад делает шаг вперед и наклоняет голову, изучая меня.

— Ты ведь не собираешься этого делать? — Его голос такой же пустой, как и его глаза. В нем нет ни следа эмоций.

Не дожидаясь моего ответа, он выхватывает клинок из моей руки и непринужденно идет к пленнику.

Если раньше пленник выглядел испуганным, в основном потому, что отец и пахан тоже были внутри, то теперь он выглядит самодовольным, вероятно, его не пугает вид двух детей с ножом.

Но не прошло и секунды, как из щеки мужчины хлынула кровь. Влад орудует ножом так, как будто у него были годы тренировок. Его рука движется, и он делает еще несколько надрезов на щеке мужчины в форме квадрата, эффектно срезая значительный кусок кожи и обнажая нижнюю и верхнюю челюсти мужчины. Тряпка, которая была засунута ему в рот, чтобы он не закричал, теперь тоже видна.

Влад в замешательстве смотрит на свою работу. Он держит кусок плоти в руке и подносит его ближе к носу, вдыхая запах. Это просто... неправильно.

Его улыбка внезапно становится шире, и, вынув тряпку изо рта мужчины, он засовывает плоть внутрь.

— Ешь, — приказывает он, но пленник просто смотрит на него широко раскрытыми глазами, дико тряся головой. Влад проводит лезвием по туловищу пленника, останавливаясь на животе. Пленник замирает. Мальчик спускается еще ниже, и угроза его промежности заставляет его впиться зубами в плоть. Сначала он жует неохотно, но Влад продолжает подбадривать его, кусать то здесь, то там.

Влад завороженно смотрит, как челюсть мужчины обхватывают кусок плоти.

— Разве ты никогда не задумывался... — начинает Влад, его глаза блестят от возбуждения, большего я от него никогда не видел, — как жевание выглядит снаружи? Мы всегда делаем это... так естественно. И все же, так много сил задействовано. Стоп! — командует Влад, и пленник перестает жевать. Влад на мгновение задумывается, затем снова берет тряпку и засовывает ее в рот пленнику.

— Что...? — выпаливаю я, мои первые слова с тех пор, как мы здесь оказались. Нож Влада уже движется по горлу мужчины. Кажется, он очень сосредоточен на расположении надрезов. Он пытается резать, но пленник шевелится, поэтому он убирает нож, качая головой.

— Ты, — указывает он на меня, — держи его!

Я колеблюсь мгновение, но в итоге прохожу через комнату и кладу руки на плечи мужчины, пытаясь удержать его на месте.

На губах Влада появляется небольшая улыбка, но она тут же исчезает. Он снова сосредоточен на своих разрезах, делая надрез от кадыка мужчины вниз. На этот раз его разрез имеет форму прямоугольника.

Он снимает кожу, но хмурится, когда замечает, что там остается еще больше мышечной ткани. Влад смотрит на нее секунду.

— Что ты пытаешься сделать? — вынужден спросить я.

— Хочу посмотреть, как он глотает, — бормочет он, поднося окровавленную руку к подбородку. Он нетерпеливо постукивает ногой, и я чувствую, как мужчина вздрагивает. Я усиливаю хватку.

Глаза Влада загораются. Он вынимает тряпку и снова дает ему пожевать кусок плоти.

— Ешь!

Пленник делает то, что ему говорят, медленно пережевывая кусок кожи. Как раз в тот момент, когда он собирается проглотить, Влад поднимает руку.

— Остановись!

Резким движением ножа он прорезает дыру в горле мужчины.

— Сейчас! — приказывает он.

Я не понимаю, что происходит, но из горла мужчины течет кровь. Он извивается еще несколько раз, прежде чем обмякнуть под моей рукой.

— Черт! — ругается Влад, выглядя на десятки лет старше своего возраста. Если бы я не знал, как он выглядит... То мог бы поклясться, что ни один ребенок не способен на такое.

Рука Влада крепче сжимает нож, и черты его лица искажаются в гневе. Я моргаю. В мгновение ока он оказывается сверху на уже мертвом человеке, размахивая ножом туда-сюда. Я делаю шаг назад.

Он бьет и бьет ножом, кровь брызжет на его лицо.

— Влад! — зову я, но он не отвечает, все глубже впиваясь в плоть мужчины. — Влад! — кричу я, и он каким-то образом приходит в себя. Он встает, бросает нож на землю и смотрит на меня, как ошеломленный.

На его лице кровь. Он поднимает руку, одним пальцем смахивает красную жидкость и подносит ее ко рту, посасывая.

Мои глаза расширяются от этого зрелища.

Он не нормальный... он не может быть нормальным.

Дверь открывается, и входят отец и Пахан. Они осматривают открывшуюся перед ними сцену и сразу же обращают внимание на Влада.

— Миша, выведи брата, — приказывает Пахан, и в комнату входит подросток, чтобы утащить Влада. Но прежде чем он успевает схватить его, Влад наклоняется и шепчет что-то на ухо Мише, от чего тот краснеет.

Влад выходит, и я остаюсь с отцом и его явным разочарованием.

— Что я тебе говорил, мальчик? — Его глаза пылают яростью.

— Я не хочу никого убивать, — говорю я, мой голос полон фальшивой уверенности.

— Ты не хочешь никого убивать? — спрашивает он, сузив глаза. Затем отец открывает дверь, берет одного охранника за воротник и заставляет его встать на колени внутри комнаты.

— Ты не хотел убивать того, кто явно обидел нас. Посмотрим, как ты отнесешься к тому, кто невиновен. — Он пинает охранника на пол. Отец тащит меня за руку, пока я не оказываюсь перед охранником, и вкладывает мне в руку пистолет.

— Убей его! — приказывает он. — Не позорь меня! — шипит отец, прежде чем сомкнуть мои пальцы на пистолете и направить его на охранника.

— Убей! — кричит он мне в ухо, но я могу только покачать головой.

Я не хочу этого. Я никогда этого не хотел.

— Убей, иначе твоя мать может плохо спать сегодня ночью, как и то что внутри нее, — говорит он, и я чувствую, как по моей коже бегут мурашки. Мама на восьмом месяце беременности. Конечно, он не станет... не станет убивать своего ребенка.

Но потом я смотрю на него. Он бы... он бы убил любого.

Отец все еще чувствует мою нерешительность, поэтому продолжает подробно описывать, что он с ней сделает.

— И когда ее живот будет широко открыт, я вытащу этот плод... — Я больше не могу этого слышать.

Я зажмуриваю глаза и нажимаю на спусковой крючок. Меня отталкивает назад выстрел из пистолета, и я вижу, что пуля попала в цель.

Еще больше крови.

Пол становится красным.

— Я знал, что в тебе это есть, парень.

Правда?

Кажется, да...

У мамы начались схватки. Прошло уже несколько часов с начала схваток, и я то и дело слышу ее крики. Я не знаю, что происходит, но отец не захотел отправлять ее в больницу. Вместо этого он привел врача, чтобы тот ухаживал за ней дома. Я не знаю, как много он делает для нее, потому что она не кажется мне нормальной.

Я беспокоюсь. Не из-за матери, потому что сейчас мне было бы все равно, если бы с ней что-то случилось, учитывая, какую роль она играла в моей жизни. Нет, я беспокоюсь за своего брата или сестру. Я беспокоюсь, что с ним или с ней что-то случится... Я надеюсь, что это будет мальчик. Девочка никогда не смогла бы выжить в этом доме, не под отцовской рукой.

Я внимательно прислушиваюсь к любым звукам, когда по дому проносится визг. Я открываю дверь в свою комнату и бросаюсь к первому этажу, где отдыхает мама. Дверь закрыта. Я не вхожу. Вместо этого я подхожу ближе к двери и прижимаю к ней ухо, стараясь расслышать, что происходит.

— Тужься! — говорит кто-то, и мать ругается на него.

Еще несколько звуков, прежде чем я слышу плачущий звук. Звук новорожденного.

Я все еще прижат к двери, когда вижу, что пришел отец. Он хмуро смотрит на меня, но ничего не говорит, открывая дверь и направляясь внутрь. Я следую за ним.

— Это девочка, синьор. — Доктор поворачивается лицом к отцу.

— Бесполезно. — Я слышу, как он бормочет себе под нос, и сжимаю кулаки. Бедная малышка...

— Дьявольская метка! Заберите ее у меня! — Мать отталкивает сверток ткани, лежащий у нее на груди. — Это проклятие! Она дьявол! — кричит мама, и я, вопреки здравому смыслу, делаю шаг вперед и беру ребенка на руки.

Отец все еще в комнате, у него скучающее выражение лица, но я вижу, что он оценивает мой следующий шаг.

Я смотрю вниз и вижу милейшее личико. Она немного красная и грязная, но, когда она открывает глаза и смотрит на меня, я чувствую, как что-то сжимает мое сердце.

Я даже не знал, что оно у меня есть.

Это первый раз, когда я чувствую это... Я даже не могу назвать это.

Мои пальцы сжимаются вокруг ее маленького тела, желая предложить ей защиту, любовь... Любовь?

Я почти смеюсь от этой мысли. Я никогда никого не любил, и никто никогда не любил меня. Знаю ли я вообще, что это такое?

Но когда я смотрю в ее глубокие глаза, мне кажется, я понимаю.

У нее большая темно-красная отметина, которая начинается прямо над глазом и тянется ко лбу. Вот что, должно быть, имела в виду мама, когда говорила, что это метка дьявола.

Но... Я вдруг понял.

Я смотрю на мать и вижу, что она крепко держит свои четки, произнося молитву — скорее всего, об изгнании дьявола. А отец просто смотрит на меня, словно ожидая, что я сорвусь.

Мои глаза ещё раз скользят по невинной жизни в моих руках, и я понимаю, что мне нужно сделать.

Я не могу позволить ей пережить то, что мне пришлось сделать... Я точно знаю, что за этим последует, какое насилие ей придется вынести от рук матери, особенно из-за ее родимого пятна. А отец... Мне даже не хочется думать о том, что он может с ней сделать.

Я могу выдержать все, что он выливает на меня, но если бы он сделал это с тем, кто мне дорог... с моей младшей сестрой? А он бы сделал.

— Она проклята, — говорю я, повторяя слова матери. У меня все силы уходят на это, но ей будет лучше без этой семьи.

— У нее метка дьявола. Мама была права. Мы должны отослать ее прочь.

— Так ли это, мальчик? — Отец прислонился к стене, достал из портсигара сигарету и прикурил ее.

— Мы должны отправить ее в святое место, чтобы они смогли вывести из нее все плохое. — Я поднимаю голову и смотрю ему прямо в глаза.

— Она принесет нам несчастье, если останется, — продолжаю я, и мама поворачивается ко мне, искренне соглашаясь.

— Да! Заберите ее. Дьявол... это дьявол пытается искусить нас. Она принесет только несчастье. — Мать истерически плачет.

Отец пожимает плечами.

— Делай, что хочешь. Она не мальчик. — Он бросает окурок на землю и тушит его ботинком, после чего поворачивается и уходит.

В комнате несколько служанок, и я замечаю Амелию, поэтому направляюсь к ней.

— Куда мы можем ее отправить? Куда-нибудь, где о ней позаботятся?

— Я... Я.… — она заикается: — Есть монастырь. У семьи есть связи там.

— Возьми ее. Отведи ее туда. — Я передаю ей ребенка, стараясь больше не смотреть, зная, что чем больше я держу ее, тем труднее будет отпустить.

— Хорошо, — кивает Амелия. — Но... а как насчет ее имени?

— Пусть монахини назовут ее, — говорю я и поворачиваюсь спиной, выходя из комнаты.

Потому что если я назову ее... Если я позволю себе заботиться...

Я не думаю, что смогу выжить.