Мормилай. Грёзы проклятых

Глава 11

После смерти тела, остаётся любовь. После смерти любви, остаётся тело.

Я вернулся в «свой» особняк за полночь. Закрыв ворота, я распряг коней и отвёл их в стойла, снабдив водой и овсом. В воздухе витал запах дыма, мануфактуры ещё работали, но стука многочисленных молотков почти не было слышно. Особняк, конечно же, не спал. На кухне горел свет, мелькали силуэты взволнованных женщин. Они слышали, что дилижанс вернулся, но выходить на улицу не рисковали. Я видел, что кто-то украдкой выглядывал наружу, стараясь не привлекать внимания.

«Всё ещё ждут новых ночных убийц. В общем-то, правильно».

Двор был тёмен, фонари никто не зажёг. Некому.

«Царство тьмы, которое захватил мормилай, — хмыкнул я про себя. — Ладно, добавим этому миру чуточку красок».

Отнеся лопату в амбар, я отыскал бочку с маслом. Набрал полный кувшин, накрутил и промаслил шесть фитилей, после чего вышел во двор. Я приставлял лестницу к стене, снимал фонарь, спускался, заправлял его маслом, менял фитиль, поднимался обратно и вешал. Заправив все фонари, я вернулся в амбар за длинной жердью, на конце которой было крепление с лучиной. Поочередно поднося её пламя к смоченным в масле фитилям, я зажёг их все. На какой-то краткий миг на душе стало спокойно и тепло. Рутинная работа, показалось на удивление умиротворяющей.

«Словно всего этого кошмара со мной не было. А я — простой человек, зажигающий свет в своём доме».

Сначала приятная, эта же мысль стальной и при том ржавой иглой пронзила моё сердце.

«Не забывай, кто ты есть, мормилай. Не обманывайся, не пытайся жить, как все. Не пытайся жить».

Было глупо и больно это принимать, но осознание свободы пьянило похлеще вина. В окне кухни снова появилось лицо. Агата смотрела на меня через стекло и улыбалась. Я попытался ответить ей тем же, но не смог. Рабство сменилось убийственной гонкой, в которой допустить малейшую ошибку равносильно поражению. В небесах раздался вороний крик. Птицы кружили над крышей особняка, хлопая чёрными крыльями. Не желая больше упиваться мрачными образами, которые будто нарочно преследовали меня, я прошёл в дом. В холле неловко мялась Майя, теребя передник.

— Там откушать… это, вот. Накрыто всё. Проходи…те… Гм… господин, — пробормотала она, тотчас прыснув на кухню, прошептав на ходу: — Если ты… ох, то есть вы… вообще едите…

На кухне дымились пять тарелок с похлёбкой. Пахло тушёной курицей и овощами. Майя приготовила по-простому, как любила сама, со множеством трав и специй, отчего приятный аромат, тотчас достиг моего носа, заставив сглотнуть.

«Не знаю, чем это кончится, но я попробую, — подумал я. — Во мне действительно произошли некие изменения. Надо попытаться поесть. Немного. Самую малость».

Анна и Агата стояли подле стола, выжидающе глядя на меня.

— Садитесь, — кивнул я им, отодвигая стул. — Можете прочесть молитву, если хотите.

Женщины уселись, а Майя сложив руки в замок, тихо заговорила:

— Милостивый вседержитель, отец наш небесный Лот! Да услышат имя твоё в неисчислимых мирах и судьбах! Да сияет слава твоя, да не угаснет она в бесконечности эпох! Да будет воля твоя тверда, как плоть земная, что несёт ноги наши к великому счастью! Да не рушима будет власть твоя на земле, под землёй, на небе и за его пределами!

Женщины склонили головы, принимая благословление, и взялись за вилки. Я же некоторое время сидел, будто в забытье, прокручивая в голове сказанное кухаркой.

«Вошедший в Амбраморкс принадлежит мне. — Пылающими буквами на границе памяти проявились слова. — Так сказал я — Великий Дулкруд».

Рассеянно притянув к себе миску, я принялся размешивать варево ложкой. Мрачные мысли не отпускали, а сказанное кухаркой только усилило тревогу.

«Интересно… Уж не его ли я видел… «Милостивого», чья слава не угаснет… Неужели, всех нас ждёт это? Жадная прожорливая тварь, перед которой нет людей и судеб, есть подкопчённая плоть, лишённая воли».

— Майя, ты в это веришь или говоришь, потому, что тебя так научили? — спросил вдруг я.

Кухарка едва не подавилась от удивления, но всё же чуть помедлив, ответила.

— Верю. А как не верить? — с вызовом вопросила она. — Человек — творение божье и по божьему промыслу живущее.

— Как же тогда выходит, — спокойно проговорил я. — что душу божьего творения оскверняет и ворует другой человек? Откуда некроманты берут свою силу, если вся сила… там? — Я указал пальцем вверх.

Майя ничего не ответила, и смотрела на меня застыв, недонеся ложку до рта.

— Я не пытаюсь смутить тебя или осмеять веру, — сказал я, понимая, что, видимо, зря коснулся этой темы.

«Ещё не хватало, чтобы кухарка внушила себе, что служит воплощению зла, и сдала меня церковникам, а те инквизиции».

— Я хочу понять, почему так произошло со мной, и кто в этом виноват, — продолжил я, не отпуская её взглядом. — А задаю этот вопрос тебе, потому, что больше некому. Я и говорить-то снова начал только сегодня.

— У меня нет ответа на такие вопросы, — побледнев прошептала Майя.

«А я их и не ждал. Человеку просто необходимо говорить. Особенно, когда он очень долго молчал».

Встав, я прошёл к винному погребу. Дверь была не заперта. Я спустился вниз, выбрал две хорошие десятилетние бутылки и вернулся на кухню. Анна подскочила, чтобы достать бокалы, но я опустил ладонь ей на плечо, останавливая. Едва пробка слетела с горлышка, мне в нос ударил восхитительный букет, насыщенный и дорогой.

«Кажется, обоняние усилилось. Или это к ночи? Или вообще?».

Я разлил вино в четыре бокала, расставив их напротив мисок с похлёбкой. Пятая миска оставалась нетронутой.

— Где Якоб? — спросила Агата.

Её глаза сверкнули в полумраке кухни, и я тотчас понял, что она обо всём догадалась.

— Я отправил его с письмом к Сабине Веленской. Она должна знать, что на дом совершено нападение. «Мы» обязаны действовать так, как повел бы себя Антони.

Я специально сделал акцент на слове мы, чтобы они грешным дело не забывали, что, согласившись врать, стали соучастниками преступления.

— Понятно, — ответила она, пряча глаза, и принялась есть.

Подняв бокал, я поиграл им, разглядывая напиток сквозь хрустальные стенки на свет.

— За воздаяние! Всем. Всегда и за всё.

Женщины подняли бокалы. Мы чокнулись. Раздался благородный звон.

«Настоящий, — подумал я. — В этом доме фальшивые только люди, вещи — настоящие».

Я сделал жадный глоток.

«Боже правый, если бы я мог забыть это наслаждение, только лишь ради того, чтобы испытать его вновь!».

Приятное и живительное тепло растеклось по моей груди. Я глотнул ещё, а затем подхватив ложку, принялся есть. Забытое ощущение вкусовых оттенков, да ещё в исполнении Майи «как для себя», было таким сильным, что у меня на миг свело скулы. Со стороны же могло показаться, что я поморщился от отвращения.

«Не ешь много, пробуй, следи за эффектом, который пища оказывает на тело. Исследуй себя».

Когда миска опустела, я понял, что провалил первый эксперимент. Голодавший несколько месяцев с трудом мог себя удержать.

— Ты вызвала лекаря?

Кухарка тотчас закивала. Вскочив, она быстро заговорила:

— Я нашла самого ужасного пройдоху из всех, кто когда-либо имел знахарскую лицензию. Его зовут Игорь Щербацкий, работает под фамилией Лентяев.

— Что натворил? — осведомился я.

— Да сущие пустяки, мой господин! Подсунул одному осуждённому бедолаге ложный эликсир и тот не копыта отбросил, а погрузился в глубокий сон, а ночью очнулся и сбежал.

— Отличный выбор, — ухмыльнувшись, похвалил я. — Такой не побежит к прокурору.

— Он будет в десять, как вы велели, господин.

— Спасибо.

— Анна, как дом?

— Мы всё отчистили, господин, — тихо ответила она, глядя в миску.

— Хорошо, — кивнул я. — Было очень вкусно, Майя. Доброй ночи.

Прежде, чем уйти. Я откупорил вторую бутылку вина, пригласительно оставив её на столе. Когда дверь кухни за мной затворилась, тотчас послышался их шёпот. Мне не надо было даже специально вслушиваться, чтобы разобрать о чём шла речь, но совершенно не хотелось этого делать.

«Они ещё не скоро поборют страх, если это вообще когда-то произойдёт. Возможно, оно и к лучшему».

Я медленно вышагивал по коридорам особняка, осматривая полотна на стенах, канделябры, резные перила лестниц, как в первый раз. По дому шёл не изуродованный раб, а новый, пусть самозваный, хозяин. Сам того не желая, я остановился у кабинета покойного отца семейство — Арона. Дёрнул ручку. Дверь скрипнула. В лицо ударил затхлый воздух, а следом искрящийся поток ненависти. Поток был незрим и практические не осязаем. Я ощущал его кончиками пальцев, которые покалывало. Вдыхал ноздрями, от чего моё дыхание замедлялось. Во мраке кабинета Веленского сияло, едва не прожигая холст, синее пламя. Я снял картину, уставившись на амулет, очень похожий на тот, которым теперь владел сам.

«Я убил твоего сына, — сказал я мысленно. — И мне интересно… Кто убил тебя? Кто владел тобой после смерти?».

Пламя вспыхнуло ярче, словно собираясь броситься на меня. Но я не отвел взгляд, и протянув руку, снял с гвоздя цепочку. В отличие от моей, эта показалась мне неимоверно тяжёлой.

«Будто достаю ведро воды из колодца».

Повертев вещицу в руках, я разглядел гравировку. Крошечные буковки внутри кольца, которым крепилась цепочка к амулету: Ф. К. Поразмыслив, я решил не оставлять кристалл с душой Арона на прежнем месте. В идеале, стоило спрятать его где-нибудь в катакомбах, но мне не хотелось лишний раз пугать слуг.

«Они и так натерпелись жути, чтобы лишний раз лицезреть мормилая среди ночи».

Тогда я отправился в спальню Антони. Секретер всё ещё был открыт, а ключ торчал в замочной скважине.

«Там, где нашли, дважды не ищут», — подумал я и положил амулет в один из ящиков, заперев на замок.

Постель Антони была заправлена. Я подошёл, проведя пальцами по ароматному, пахнущему свежестью белью. Оно было мягким и манящим. Более не раздумывая, я сбросил одежду и нырнул в объятия прохладной неги. Было очень странно вновь оказаться в этой комнате, не по зову, а ради собственного удовольствия. Я долго лежал, всматриваясь в потолок.

«Нужно найти надёжного дворецкого. Нанять конюха. Охрану, не менее двух человек. А потом разобраться с мамашей убитого. Душить старушку, я, конечно же, не стану. Это не в моём стиле. Но с ней придётся попотеть. Мать признает обманку, даже с завязанными глазами. Значит нужно минимизировать их контакты. Но как?».

В дверь постучали.

— Входи, открыто, — бросил я.

Агата вошла в спальню, боязливо поглядывая по сторонам. Ей явно было не по себе от этого места, и я думаю, по разным причинам. Раньше доступ сюда она имела лишь по долгу службы, и наверняка, каждый раз боялась пропустить складку или не ровно положить подушку, не вызвав гнева. Женщина неловко застыла посреди спальни, глядя на меня. Я так и не привык зажигать свечей, довольствуясь прекрасным ночным зрением. Агата же, скорее всего, видела лишь силуэт на белом.

— Подойди, — как можно тише, чтобы не пугать её хриплым и тяжёлым голосом, которым теперь располагал, попросил я.

Она подошла, застыв у моего изголовья, ничего не говоря.

— Раньше ты была намного решительнее.

— Раньше ты не лежал в постели, которую я весь день отмывала от крови.

— Это всего лишь вещь, Агата. Вещь можно сломать, выбросить, но не осквернить. Это попросту невозможно. Осквернить можно человеческое тело, душу…

— Хватит, — попросила она. — Я сама пришла. Ты хочешь, чтобы я осталась?

— Хочу.

Агата села на постель и медленно расплела завязки на платье. Затем скользнула под одеяло, и я почувствовал её тепло. Она обняла меня, уткнувшись носом в подбородок и закинув ногу мне на живот.

— Ты ненормальный, — заявила она, ничего более не комментируя.

— Похоже, для тебя это любимое качество в мужчинах, — парировал я.

— Похоже.

В её голосе, наконец, послышался озорной тон.

— Чего бы тебе хотелось?

Агата чуть помолчала, а затем сказала то, что я уже и так знал.

— Свой дом, достаток, вылечить кожу на руках. Мужа и ребёнка.

— Девочку или мальчика?

— Не важно, — ответила она, тотчас поправив саму себя. — Девочку.

— У меня две дочери Олеся и Злата.

Агата молчала, переваривая услышанное. Похоже, она никак не ожидала нарваться на подобную откровенность.

«Привыкла, что я — мормилай. Оно. То, что уже не может иметь прошлого и настоящего».

— Где они сейчас? — спросила женщина, когда я уже решил, что Агата сегодня не проронит ни слова.

— Дома в Русарии. Во Пскове.

— Далеко, — невпопад брякнула Агата.

— Далеко, — согласился я.

— Жена?

— И жена, — кивнул я.

— У меня был муж. На войне с вами убили…

— На этой?

— Нет, прошлой. Ещё был сын. Умер от чахотки.

— Мне жаль.

— Уверен?

— Наверное, да. Я может и убийца, но не злодей. Во всяком случае, пока нет.

— Я уже почти забыли их лица. Осталась только пустота, которая болит. Говорят, у калек болят отрезанные руки или ноги… Это правда?

— Да, так говорят. Я тебя понимаю. Я тоже скучаю по своим и тоже не помню их лиц.

— Это не одно и тоже… Твоя семья жива.

— Да. Зато я умер.

Мы снова замолчали. В какой-то момент, я подумал, что это конец наших отношений, и Агата уйдёт навсегда, как вдруг она заговорила:

— Ты знаешь… Я только сейчас поняла, — Она вдруг забралась ко мне на грудь, заглядывая в лицо. — Я же не знаю, как тебя зовут!

— И правда, — криво рассмеялся я. — Зови меня теперь Антони.

— Нет, — решительно заявила Агата, замотав головой. — Это при матери или гостях. Я хочу знать, как называть тебя здесь!

— Алексей.

— Алёша, — мягко проговорила Агата, испуская глазами игривый блеск.

Я обхватил её бёрда ладонями и сжал. Она ахнула, прильнув ближе. Губы коснулись губ. Тела горячили друг друга. Агата стонала, то извиваясь, то замирая, то хватаясь за спинку кровати, прижимаясь грудью к стене, то нависала надо мной. Её горячее дыхание слилось с моим, а наглый и полный вызова крик пронзил тишину особняка.

Когда я проснулся, она уже ушла. Меня это несколько смутило, но я тотчас мысленно похвалил её.

«Нельзя расхолаживаться. Не известно, как дальше пойдет дело с Сабиной. Мы должны быть аккуратны».

Я распахнул ставни. Светило солнце. Было ещё раннее утро, от чего оконная рама была влажная от росы. Собрав капельки ладонью, я провел ею по щеке, радуясь холодной неге и замер.

«Я спал… Впервые за всё время, я… не забылся… не был выброшен в чёрную бесконечность отчаяния… Я спал. Мне ничего не снилось, но я совершенно точно спал».

Это открытие, едва не заставило меня закричать. Я вроде бы даже почувствовал, как бьётся моё сердце. Окно кухни было открыто нараспашку, и оттуда тянуло овсяной кашей. Обернувшись, я не нашёл на полу своей одежды. Агата её унесла, оставив на прикроватном столике благоухающий костюм прежнего хозяина. Просторные тёмно-зелёные бриджи с белыми чулками, кафтан из красного сукна с золотой строчкой, и наконец, белоснежная сорочка с вышитым вензелем «В» справа на груди. Одежда оказалась почти впору, разве что чуть узка в талии и плечах. Я спустился на кухню, там уже вовсю хлопотали женщины. Майя, увидев меня осеклась, а затем заметив одежду Антони, надула щёки, если сдерживаясь.

— Валяйте, — улыбнувшись, сказал я.

Они прыснули звонким заливистым смехом. Мне не было обидно, и уж тем более я не рассердился. Этот смех казался настолько живым, что пробуждал в черствеющей и леденеющей душе что-то, давно забытое и потерянное. Отсмеявшись, я резко сделал суровое выражение лица. Служанки в мгновение ока смолкли, хотя по их переглядыванию я понял, что они догадались — это лишь игра. Почти не смеялась только Анна, она поглядывала на меня смущённо, будто стесняясь. Агата же, цвела, словно вечерняя примула. Она вела себя подчёркнуто официально, не позволяя себе лишнего. Но мне было достаточно одного взгляда, чтобы заметить разительные изменения даже в её походке. То, что было между нами прошлой ночью, впервые выразилось в чистом и нескрываемом чувстве, а нашу страсть не было нужды прятать, её никто не мог прервать или украсть. Я смотрел на её лицо, ещё опухшее от недавних побоев, но такое притягательное и… родное, понимая, что, возможно, допускаю тяжелейшую и ужаснейшую из ошибок. Влюбляюсь, будучи мертвецом.