Мормилай. Грёзы проклятых

Глава 16

Нет смысла жалеть о мёртвых, жалеть нужно живых, мёртвых стоит лишь отпускать.

Солнце безжалостно выжигало и без того пожухлые стебли полевых трав. Дорожная пыль почти не оседала, взметаемая колёсами повозок и десятками ступней. Мне безумно хотелось хоть какой-то прохлады, но не было даже намёка на ветер, а раскалённое светило сводило с ума. Мокрые от пота волосы липли к лицу, от чего голова непрестанно чесалась, но я не рисковал стянуть соломенную шляпу, которая хоть как-то спасала от удушающей жары. К счастью, не было нужды идти пешком. Я сидел на мягком сидении брички, которой правил бородатый мужчина. Его кудрявые тёмно-русые волосы уже посеребрила седина, но могучие кулаки, каждый размером с пивной жбан, позволяли лишь догадываться об его истинной богатырской силе. Возникло странное ощущение, будто бы его лицо мне знакомо, но в то же время сознание говорило об обратном. Заметив мой взгляд, мужчина покосился, а затем подмигнул.

— Что, малец, задурел, поди?

— Угу, — ответил я тоненьким мальчишеским голосом.

— Я тоже, — хмыкнул он, сплюнув на дорогу. — Надо ещё чуток потерпеть. На ярмарке первым делом охладимся крюшоном.

— Его правда делают изо льда? — спросил я.

— Ну, почти, — ответил мужчина. — Из сброженного сока, который замораживают зимой, а потом хранят в погребах. Поэтому такой дорогой зараза, — мечтательно протянул он, и подмигнув мне добавил, — но вкусный!

Мне почудилось, как во рту разливается сладкий ледяной напиток. Слива, яблоко, груша, кислая вишня и… кажется, смородина. Слюна полнила рот, а голова зачесалась ещё сильнее. Надвинув шляпу так, чтобы она полностью скрывала лицо, я откинулся на спинку сидения, и закрыл глаза, стараясь выкинуть все мысли прочь.

«Вот бы заснуть, так и время скоротается».

Разноцветное мерцание, проникающее в глаза даже через шляпу и сомкнутые веки, померкло, обволакивая рассудок прохладной пеленой тьмы. Но забытье было недолгим, образы и звуки снова надвигались на меня. Я сидел на трибуне среди нескольких сотен людей, с придыханием что-то, глядя на ещё нераспаханное конскими копытами ристалище. Песок лежал так ровно, будто это был мрамор.

— Встречайте, — громогласно объявил герольд. — Бартоз Акенкурский!

— Бартоз! Бартоз! Бартоз! — скандировали разгорячённые солнцем и выпивкой глотки.

Публике отсалютовал копьём, овитым белыми и алыми лентами рыцарь в полном доспехе. Поверх его нагрудника был надет табард с изображением вепря. Конь под ним то и дело ржал, взрывая копытом горячий песок. Его укрывала двуцветная попона из красных и белых квадратов, расположенных в шахматном порядке. Но красивее всего было украшение шлема рыцаря. Поверх топфхельма красовалась фигурка из папье-маше, изображавшая летящего орла — крылья раскрыты, а когтистые лапы готовы схватить добычу.

— Встречайте, — надрываясь, чтобы перекричать толпу вопил герольд. — Сэр Конрад фон Балк из Рейвенсбурга!

И снова послышались многочисленные овации, однако, я отметил, что кричали намного тише, и помимо восторженных «У-у-у!», звучали и низкие «Фу-у-у!», которые, впрочем, потонули во всеобщем восторге и буйстве.

Рыцарь Конрад фон Балк появился на ристалище в сопровождении двух пажей, несущих чёрные стяги с жёлтым львом. Его шлем венчали раскрашенные в жёлтый и чёрный перья, длинною едва ли не в один метр!

— Смотри внимательно, сына, — не отрывая глаз от ристалища, бормотал отец, разворачивая мою голову в сторону рыцаря с вепрем на гербе. — Может, когда постарше станешь, такого и не увидишь больше… Уходящая эпоха! Таких людей уже не делают! Не те времена, эх, не те!

— Прошу судей подойди! — продолжал надрываться герольд.

На центральную трибуну чинно прошествовали пять мужчин и две дамы. Все они были одеты под стать событию. Я услышал довольный хохот какого-то незнакомого мальчишки неподалёку.

— Смотри-смотри, у этого в зелёном штаны, ну, прям точь-в-точь, как манжеты у леди справа! Ха-ха-ха! Спорим, они бы легко могли махнуться, никто бы и не заметил!

Тем временем, судьи и герольд уже что-то обсуждали, то и дело обмениваясь поклонами и, видимо, шутками. Они тоже смеялись, а затем высокая леди передала герольду венок из гвоздик.

— Почётным судьёй турнира назначается Станислав Вощакович из Авашры! — прокричал герольд, вручая одному из мужчин венок.

Пепельный блондин с длинным загнутым носом и хмурым выражением лица, коротко поклонившись, принял венок, взяв его двумя пальцами, словно это было что-то, вызывающее у него отвращение.

— Прошу оруженосцев и пажей покинуть ристалище! — проревел герольд. — Мы начинаем!

Толпа встретила это сообщение ликующими криками, и долго не могла уняться, как вдруг резко, словно по команде смолкла. Рыцари медленно и почти одновременно пустили коней шагом к разделительному барьеру. Я поднял глаза на высшее ложе, туда, где замерли две дамы, герольд и судьи турнира.

— Боец готов? — прокричал в оглушительной тишине герольд.

Рыцарь с вепрем на гербе кивнул, отсалютовав ему копьём.

— Боев готов? — вновь прокричал герольд и рыцарь с гербом льва кивнул, хлопнув себя копьём по щиту.

Почётный судья турнира поднял вверх руку, а затем резко взмахнул ею, одновременно с чем, герольд вскричал:

— Бой!

Рыцари почти одновременно качнулись вперёд, шпоры впились в конские бока. Поединщики стремительно ринулись навстречу судьбе, поблёскивая сталью доспехов. Толпа дружно ахнула, и тотчас последовал удар! Оба усидели в седлах, но копьё Бартоза надломилось и разлетелось в мелкие щепки. Я почувствовал, как в животе разливается холод.

— Давай, Бартоз! — кричал мой отец, потрясая кулаками. — Давай, родимый! Вмажь ему!

По сторонам раздавались одобрительные возгласы других мужчин. А я, затаив дыхание следил за ним. Вернувшись на исходную позицию Бартоз Акенкурский замер, ожидая, когда оруженосец поднесёт ему второе копье.

— Боец готов?

— Боец готов?

— Бой!

Всадники вновь понеслись навстречу друг другу. Я аж вцепился ногтями в скамейку и затаил дыхание. Когда до удара оставались какие-то доли секунды, Бартоз подобрался, и мне показалось, будто он немного развернулся в седле, одновременно нанося удар так, чтобы толкнуть Конрада не назад, а вбок. Раздался страшный грохот. Копьё Бартоза ударило в щит Конрада, застав того припасть на круп лошади. Несколько ударов сердца тот скакал, откинувшись назад, толпа ошеломлённо гудела, а я уж думал, что сэр рыцарь потерял сознание, однако, ещё не миновав окончание разделительного барьера, он резко натянул поводья, и вновь сел прямо. А между тем, к Бартозу со всех ног неслись оруженосцы и пажи.

— Что стряслось? — вскричал отец, вскакивая со скамьи. — Он же отбил удар!

— Копьё со щита соскочило под рондель! — крикнул кто-то.

— Да он ранен! — сокрушённо и одновременно будто не веря себе протянул отец.

И действительно, Бартоза уже вытаскивали из седла. Он что-то кричал своим людям, отталкивая их.

— Хочет дальше драться! — прорычал отец, от возбуждения так сжав моё плечо, что я сам едва не заорал. — Давай, Бартоз!

— Мне сообщают, что поединок будет продолжен! — громогласно объявил герольд, чем вызвал неистовое одобрение ликующей толпы. — Прошу оруженосцев вынести мечи и баклеры на ристалище!

Конрад фон Балк наблюдал за тем, как его соперника вытаскивают из седла, уже спешившись. Когда ему вынесли щит баклер и меч, он принял оружие и застыл, словно статуя, повернувшись к судейской ложе. Зрители поддержали его овациями. Бартоз, дождавшись от оруженосца собственного вооружения двинулся к нему навстречу, словно совершенно оправившись от удара. Поравнявшись с судейской ложей, он так же замер.

— Боец готов?

— Боец готов?

— Бой!

Конрад стремительно рванул вперёд, нанося удар в шлем, затем в ногу, затем снова в шлем, и едва Бартоз открылся, саданул того ребром баклера в шею. Рыцарь с гербом вепря, от полученного удара, отшатнулся назад, как вдруг «лев» резко шагнул следом, нанося удар ногой в живот.

— Что за грязь?! — кричал отец, обращаясь к судьям, которые его конечно не слышали. — Кто так бьётся?

Бартоз снова не упал, но тотчас перешёл к обороне. Оппонент забрасывал его ударами в разные секторы, не давая и мига, чтобы опомниться. Сойдясь в клинче, рыцари сцепились, словно дерущиеся коты, а затем рухнули на песок. Конрад оказался сверху, тремя мощными и звучными ударами ребром баклера он буквально вколотил шлем соперника в грунт, и тут с судейской ложи бросили заветный венок.

— Да не нужна ему дамская милость! — остервенело вопил отец. — Вставай, Бартоз! Вставай! Ну же!

Конрад же молотил его, будто заведённый. Вдруг я понял, что «лев» попросту не видит венка. Он упал метрах в двух от дерущихся рыцарей, и из-за плохого обзора в шлеме и всеобщего рёва фон Балк продолжает бой. Мечи уже валялись поодаль, рыцари молотили друг друга кулаками, но Бартоз двигался замедленно, постоянно пропуская удары. В руках «льва» сверкнул рондельный кинжал. На миг я оцепенел, а затем, не понимая, что творю, бросился на ристалище, перепрыгивая скамейки. Толпа ревела и требовала крови, в ушах стучало от ударов сердца, которые казались мне громче и оглушительнее, даже ударов копий о щиты. Я перелез через ограждение и рухнул на ристалище, тотчас растеряв решительность. Мне что-то кричали вслед, но я ничего не мог разобрать. Метнувшись к возящимся в пыли рыцарям, я подхватил венок и трясущимися руками сунул под нос фон Балка, который к тому времени, словно консервным ножом, пытался вскрыть Бартоза, уже успев затолкать кинжал под рондель под мышкой соперника. Конрад поднял на меня раздражённый взгляд, затем перевёл его на венок, и клянусь, мне показалось, я увидел в его глазах облегчение. Он тотчас окончил избиение, поднявшись над поверженным соперником. Приняв венок из моих рук, он бросил его на грудь Бартоза и поднял вверх кулак, сжимающий кинжал. Толпа взорвалась восторженными воплями и кричали от радости даже те, кто болел за Бартоза Акенкурского.

Фон Балк хлопнул меня по плечу латной рукавицей, от чего наверняка оставил мне синяк. А я смотрел во все глаза на девочку лет четырнадцати, сидевшую неподалёку от судейской ложи. Её белоснежной кожи совсем не касалось солнце, не оставив даже тени загара. Губы чуть улыбались, золотистые локоны были заплетены в толстую косу, которая спадала на грудь, а голубые, подобные небесной вышине глаза смотрели на меня в восхищении. Я почувствовал, как заливаюсь краской, но продолжил неотрывно смотреть на неё, а затем послал девушке воздушный поцелуй. Толпа прыснула хохотом, девушка тоже засмеялась, но я весело подмигнул ей и помчался к отцу.

Иллюзия сменилась следующей. Я сидел в кресле за письменным столом в кабинете, который казался до боли знакомым. Посреди комнаты стояли двое. Один — мужчина лет тридцати, опиравшийся на трость. Его волосы были точь-в-точь, как мои, кудрявые и пружинистые, словно металлические спирали. Откуда я это знал, не важно. Я нутром чуял наше сходство во всём, только он оказался намного моложе меня. Рядом с мужчиной стояла женщина, укрывая ладонями живот, будто стараясь защитить ещё не родившееся у неё дитя. Она смотрела на меня со страхом и мольбой, а слёзы стекали по её блестящей и натянутой коже.

— Я потерял дочь, — обронил я, буравя женщину взглядом. — А теперь потерял жену и брата.

— Арон… — начал было мужчина.

— Молчать, — рявкнул я, с силой ударив кулаком по столу. — То, что растёт в её животе не может быть моим. Я отсутствовал почти год!

— Но бывают же случаи…

— Заткнись, хромоножка! — взревел я, вскакивая и опрокидывая кресло. — У тебя не хватило храбрости отправиться на войну, а я отработал за нас обоих. Два осколочных, за себя и за брата. Три колотые раны! А ты сидел в моём доме! Жрал с моего стола! И трахал мою жену!

С каждым словом я надвигался на него, толкая ладонью в грудь.

— Арон, прошу тебя… — взмолилась молчавшая до этого женщина, моя жена.

Я посмотрел на неё. Толстая коса всё так же спадает на грудь, всё те же глаза, как много лет назад на ристалище… Вот только они не смотрели на меня как раньше, как и я не смотрел в них с прежним восхищением. Я ударил её тыльной стороной ладони по щеке. Сабина ахнула и повалилась на пол. Брат бросился на меня с кулаками, но старая рана подвела его.

«Кроме того, я всегда был сильнее тебя, червяк!».

Перехватив его руку, я крутанул её, заламывая за спину. Мужчина вскрикнул, пытаясь достать меня локтём свободной руки, но я ударил его под колено, схватил за волосы и несколько раз приложил лицом об стол.

— Отец тебя плохо воспитал, Ярослав, — прорычал я, переводя дух.

У меня всё клокотало внутри от ненависти, от чего сердце стучало так, что грозило пробить грудную клетку.

— Но я это исправлю. Я научу тебя уважать родную кровь. Ну-ка, пройдём!

Схватив его за грудки, я ударил его кулаком в лицо. Он упал, попытался встать, но не успел. Я ударил его ногой в живот, Ярослав снова упал. Из разбитого носа и губ брата хлестала кровь. На его старом офицерском мундире багровели пятна, но я вне себя от ненависти снова и снова лупил его, выкрикивая проклятия.

— Как ты смеешь носить этот мундир?

Удар.

— Ты никогда не воевал толком!

Снова удар.

— Тыловая крыса! Проклятый калека, пьющий мою кровь.

Подведя Ярослава, который уже даже не пытался защищаться к лестнице, я поставил его лицом к себе.

— Я презираю тебя, братец. И я тебя накажу!

С этими словами я ударил его ногой в живот. Брат от удара согнулся и покатился по ступеням. Мне даже не пришло в голову, проверить, дышит ли он. Схватив его за руки, я потащил тело на кухню, затем в винный погреб, а затем в дальше, по потаённому коридору в темницу. К тому моменту, как я пристегнул его к стене, надев на руки и на ноги кандалы, Ярослав пришёл в себя.

— Арон… — прошептал он, сплёвывая кровь. — Я виноват… Я достоин твоего гнева… Прошу об одном... Пощади её… Это я виноват… Я! Слышишь?! Я её изнасиловал!

— Думаешь, я в это поверю? — злобно прошипел я, сжимая его лицо. — До скорой встречи, сказал бы я, но нет. Её не будет. Я приду сюда, скажем, через месяц. Как думаешь, сколько ты протянешь? Я застану гниющее мясо или обезумившего от жажды раба? Не знаю, но очень хочу узнать!

Поднимаясь вверх по лестницу, я безумно хохотал, то и дело спотыкаясь от головокружения. Ярость снедала меня, застилала взор. А потом тьма окутала всё вокруг, и мой разум покорился сну. Где-то на границе сознания, слышался плачь. Я шёл на звук, пытался шарить руками в поисках невидимой двери, но не видел ничего. Затем яркой вспышкой мир озарило новое воспоминание.

Я пришёл в себя от собачьего лая. Возле моих ног лоснились две борзые, а я рассеянно трепал их за холки. За моей спиной скрипнула дверца дилижанса. Сабина с непомерно огромным животом, с трудом пыталась выбраться. К ней тотчас подпрыгнул лакей, но я, едва это заметил, взревел:

— Пошёл прочь! Пусть сама выползает!

Сабина посмотрела на меня… нет, не с ненавистью и даже не с обидой. В её глазах отпечаталась усталость. На краткий миг, меня кольнула в сердце мысль, чудовищная и удивительная, одновременно.

«Как она постарела. Ей же едва сорок. Неужто я так постарался?».

Но это был очень краткий миг просветления, которой тотчас вышвырнула из моей души всепоглощающая ненависть.

«Поделом тебе, вонючая шлюха!».

Мысль эта, была будто материальна, и ударила жену, робко шагнувшую из дилижанса. Сабина упала, но никто из слуг уже не решился попытаться помочь ей без моей команды. Они робко топтались, отводя взгляды.

— Вина, — бросил я, пинком отгоняя собак. — Пошли прочь! Одни дармоеды…

Я метал полные бессильной злобы взгляды, не зная на ком бы ещё сорваться. В груди не осталось ничего. Ни радости, ни любви, ни счастья. Только пустота, которую заполняла всепоглощающая ненависть и боль.

— Кстати, он сдох, — как бы невзначай обронил я, гадливо улыбнувшись супруге.

— Ярослав, — ахнула Сабина, хватаясь за сердце.

— Яросла-а-ав, — передразнил я. — Посмотреть хочешь? Это можно. Когда родится ублюдок, я положу его рядом с ним. А ты зайдёшь ещё через недельку. Тебе же нужно будет оклематься после родов? Всё для тебя дорогая! — притворно улыбаясь прорычал я.

Сабина побледнела и рухнула в обморок.

— Тьфу, дура! — бросил я, сплюнув под ноги. — Нужно очень возиться с вами… — Войцех, заряжай! С охотой не вышло, дай, хоть по бутылкам попалю… Где они там? О-о-о, Сабина, а поставь-ка одну себе на голову! Ха-ха-ха!

Дворецкий поклонился, а затем зарядил аркебузу, двигаясь, словно заводная кукла. Его лицо было мертвецки бледным, а губы слегка подрагивали, но Войцех делал всё, что я приказывал. Он двинулся ко мне, но проходя мимо Сабины споткнулся, от чего покачнулся и упал. Жена как раз почти встала, она сидела, тяжело опираясь руками о землю, и натужно дышала. Увидев перед собой готовую к бою аркебузу, Сабина вцепилась в неё пальцами и направила на меня. Из её рта вырвался отчаянный вопль.

— А-а-а-а-а-а-а! — прокричала она, заливаясь слезами, а затем смолкла.

— И это всё? — уточнил я, хмыкнув. — Нужно нажать вон на ту штучку, спусковой крючок называ…

Грянул выстрел и мир снова затянула тьма. Когда зрение вернулось, я увидел своё отражение в зеркале. Вернее, не моё. Арона. У него была снесена нижняя челюсть, но врач уже успел залечить рану. Я пялился на отражение, и не чувствовал ничего, внутри была привычная пустота, только ярость не ушла, но она ослабла и казалась чем-то малосущественным, сродни зуду.

— Повернись, — раздался резкий и звучный приказ за спиной.

Я тотчас ощутил жжение в затылке и повиновался. Сабина смотрела на меня тяжёлым, испытующим взглядом.

— Понравилось? — спросила она, впрочем, не ожидая ответа. — Так ты теперь выглядишь. Не стыдно будет показать тебя твоему старику отцу, а заодно объяснить, почему ты больше не говоришь. Пьяный на охоте выстрелил себе в лицо из аркебузы.

Мои руки и ноги затряслись, безумно выпучив глаза, я заклокотал, повреждённой глоткой, попытавшись шагнуть к ней. Но властный приказ, сковал мышцы и волю.

— Стоять. В темницу, шагом марш! И не смей оттуда вылезать, пока не позову!

Я развернулся и зашагал. Мир вновь погрузился во мрак. Открыв глаза, я боялся даже предположить, что увижу теперь, но проморгавшись понял, что лежу в спальне Антони, а рядом мирно посапывает Агата. Мне сразу стало так легко и тепло на душе, словно все те чёрные чувства и мысли смыло мыльной водой. Но всё же я себя обманывал, чтобы больше не чувствовать этого яда. Прогнать его из своих мыслей. Осторожно встав, я подошёл к секретеру и отпер заветный ящик с амулетом души Арона. Он мелко вибрировал, отбрасывая разноцветные сполохи на стены. Амулет говорил со мной. По какой-то до поры неизвестной причине, он слышал меня, а я его. Мы понимали друг друга, как никто другой бы не смог.