Мормилай. Грёзы проклятых

Глава 6

Для тех, кто был по ту сторону отчаяния уже нет законов, полярностей и границ.

Подвальный мрак был тягуч и непроницаем. Я прекрасно видел в темноте, но здесь мои чувства словно слегка притуплялись. Каменный мешок без окон с массивной глухой дверью. От камней тянуло холодом и сыростью. А ещё было очень тихо. Так тихо, словно весь проклятый мир, окружавший темницу, растворился, исчез, и не осталось ничего кроме каменных стен, покрытых плесенью, да тусклого огонька, умирающей души заточённого мормилая.

Я пробыл в подвале так долго, что давно потерял счет времени. Меня скрывали, прятали. На следующий день после инцидента у игорного дома к Веленским пришли. Явился никто иной, как прокурор. С ним было с десять человек из городской стражи, решительно застывших во дворе особняка. Пока хозяйка расшаркивалась перед визитёром, охая и ахая, дворецкий едва ли не волоком потащил меня на кухню. Открыв погреб, он провёл меня к дальней стене. Войцех щурился, обшаривая стену, что-то выискивая, а затем надавил на один из выступающих кирпичей. Послышался скрип механизма, который давно не смазывали. Пол под ногами едва заметно подрагивал, я ощущал вибрации от того, что где-то внизу под землёй распрямлялись уставшие от времени пружины.

Нам открылся узкий лаз, пройти по нему можно было лишь боком. Дворецкий шёл первым, освежая себе путь дрожащим огоньком свечи. Мы протискивались всё дальше и дальше, следуя по длинному коридору, идущему под уклоном вниз. Дойдя до развилки, повернули налево. Я мельком глянул в другой проход.

«Интересно. Наверняка тут есть секретный выход за пределы усадьбы. Уж не туда ли мы идём?».

Однако, когда мы остановились, я понял, что ошибся. Проход оканчивался тяжёлой дубовой дверью. Войцех снял с петель навесной замок, и кряхтя сдвинул дверь в сторону. Чтобы разминуться со мной, ему пришлось первым зайти в камеру.

«Может, свернуть тебе шею, да закрыть здесь?» — подумал я.

Но решив, оставить бессмысленную расправу на потом, я проследовал за дворецким. Войцех вышел из камеры. В последний момент, перед тем, как окончательно задвинуть дверь на место, он тихо прошипел:

— Это на время. Тебя надо спрятать. Они перевернут вверх дном всё, но этого места не найдут.

Я уже и так догадался, что происходит. Лениво потянулись минуты, а затем и часы. Я долгое время стоял, как истукан. Затем начал расхаживать и не на долго садиться.

«Организм-то не казённый, — хмыкнул я про себя. — Есть масса минусов в снижении порога чувствительности. Можно запросто что-нибудь себе отморозить, даже не заметив. Нужно быть аккуратнее. Сомневаюсь, что, в случае чего, это тело возможно исцелить обычными человеческими методами».

В кладке стены, что напротив двери, торчали ржавые, но всё ещё прочные кандалы. Опустившись на колени, я изучил цепи и потемневшие от времени браслеты для рук и ног. Внутри браслетов металл был темнее, чем снаружи.

«Это можеть означать лишь одно, — сумрачно подумал я, с отвращением отбросив кандалы. — Железо окислилось от контакта с человеческим жиром и потом… Кого же тут держали? Впрочем, какая разница? Ведь это даже не главное… Они выстроили дом с личной тайной темницей, сокрытой так глубоко, чтобы никто в особняке не услышал крики и стоны. Скольких несчастных тут держали в неволе, пытали, насиловали, убивали?».

Я почувствовал, что у меня кружится голова и лёг на бок, подтянув колени к груди. Темнота и тишина вокруг, закручивались в спираль. Чудились шорохи, чьи-то шаги, зловещий шёпот.

«Этого нет, — твердил я себе. — Я тут один. Здесь никого больше нет».

— Помоги мне, — раздалось у самого уха.

Я вздрогнул, но не повернулся, продолжая прижимать колени к груди.

— Помоги мне, пожалуйста, — повторил за спиной слабый и тихий мужской голос.

Я зажмурил глаза, досчитал до тридцати и обернулся. У стены сидел мёртвенно бледный человек. Его исхудавшее тело, казалось крохотным, и таким хрупким, что подуй, и он упадёт. Впалые щёки были покрыты язвами и струпьями, иссохшие губы лопались, когда он говорил, но у него не текла кровь. Мутные глаза, глядели перед собой, не видя ничего. Мужчина был ослеплён.

— Умоляю, помоги мне… — медленно шептал он. — Пожалуйста… умоляю тебя… По-мо-ги-и-и-и…

Я отвернулся, снова зажмурившись, для верности зажав уши ладонями. Но это было бесполезно. Его тягостный стон звучал прямо в моей голове.

— Пожалуйста… умоляю тебя… помоги мне…

«Как тебе помочь? — мысленно спросил я, оборачиваясь. — Что тебе от меня надо?».

— Пожалуйста… умоляю тебя… убей меня...

Я обернулся, вглядываясь в исхудалое лицо.

— Прошу… убей меня… — шептал он снова и снова.

Я подошёл к нему, взяв за руку. На кости почти не чувствовалось мышц, кожа натянулась, непомерно отросшие ногти почернели. Он мог бы без труда высвободиться из кандалов, если бы захотел, настолько человек отощал.

«Но ты уже не в силах даже сам поднять руку».

Звякнула цепь, оплетая горло узника. Я потянул в разные стороны, уперев взгляд в потолок. Он не затрясся, а лишь свисал, подобно безвольной кукле. Пришлось держать его так долго. Намного дольше, чем надо. Для верности. Потому, что я не вынес бы снова услышать этот голос. Но когда я, наконец, решился, опустить глаза, передо мной никого не было. Руки сжимали лишь ржавую цепь. Я снова лёг на пол и закрыл глаза.

«Как жаль, что я больше не могу спать, — подумал я. — Даже потеря голоса была не столь тягостной. Уснуть. Провалиться. Исчезнуть из бытия хотя бы на час. Но нет…».

За спиной раздалось гаденькое хихиканье. По коже пробежали мурашки.

«Какого чёрта?».

Я оглянулся. В углу камеры на корточках сидела девушка, глядя на меня безумным взглядом. Когда я обернулся, она вытаращилась так, словно видела перед собой князя собственной персоной, а затем надув щёки с шумом выпустила воздух, высунув язык, и снова расхохоталась. Я отвернулся, но эта узница оказалась попроворнее, истлевшего от голода мужчины. Девушка трижды прошлась вдоль стен камеры, посрёбывая кладку ногтями, а потом опустилась передо мной, скрестив под собой ноги.

— Чем займёмся, солдатик?

Я промолчал.

— Какие мы серьёзные! Будем в молчанку играть? Ну, тоже нормально, давай вместе.

Она действительно замолчала, и выпучив глаза уставилась на меня. Шли минуты. Её лицо становилось ближе и ближе к моему, она медленно наклонялась, пока не нависла надо мной. Я почувствовал её дыхание. Молодое и в общем-то достаточно красивое лицо исказила ни то злобная, ни то безумная гримаса. Губы растянулись в широкой улыбке, и девушка расхохоталась, визгливо и противно.

— Как думаешь, он сегодня придёт?

Я не ответил, но ей этого и не требовалось.

— Даю зуб, что да. Но если нет, — она смолкла, нахмурив брови, а затем снова заговорила нарочито серьёзно. — Выбирай какой зуб ты хочешь забрать?

Пленница снова растянула рот в широкой ухмылке, демонстрируя мне два ряда жёлтых зубов.

— Выбирай, — процедила она, не разжимая челюстей. — Только не резцы, я их каждый день камнями подтачиваю, чтобы однажды отгрызть его вонючий хер!

Мне стало не по себе. Я уже совершенно не понимал, где нахожусь, и что со мной происходит. Будто прочитав мои мысли, безумная сокамерница вновь заливисто расхохоталась. Вдруг её тело пронзила дрожь. Девушка даже оступилась, застыв, словно кошка, готовая к прыжку. Затем она подскочила, выпрямилась, и неотрывно глядя перед собой попятилась, пока не упёрлась лопатками в стену.

— Я буду хорошей, господин, — шептала она, трясущимися руками, расстёгивая завязки на платье. — Я буду самой хорошей, мой господин… мой повелитель!

Она вскрикнула, схватившись обеими руками за живот и упала на бок. То, что происходило потом, без сомнения свело бы меня с ума, будь я живым. Незримая сила встрянула её тело, подняв над полом. Тоненькие ножки застучали по стенке, а из горла вырвался глухой хрип. Глаза девушки и до того навыкате, теперь рисковали вырваться из орбит. Она шарила перед собою руками, будто цеплялась за кого-то, кого я не видел. Затем её швырнуло в стену напротив. Раздался омерзительный чавкающий звук. Бедняжка со стоном отняла лицо от каменной кладки. Челюсть сместилась на бок, три зуба выпали, а над правой бровью бил алый фонтанчик. Я пытался отвернуться, зажмуриться, но не мог. Не в силах был, даже пошевелиться. Что-то сжало маленькое тельце, а затем пять глухих ударов сбили её дыхание, раздался непередаваемый и жуткий хруст. Пленница медленно сползла на пол. Ноги девушки разъехались в стороны, а из-под платья потекла кровь.

Я вскочил, заметался по камере, то и дело оборачиваясь, бросаясь то в одну, то в другую сторону, нанося беспорядочные удары кулаками, пока, наконец, не замер, глядя на место, где только что сидела несчастная. Камера вновь была пуста. Я быстро подошёл к кандалам, вставив в них ноги и руки. Ключа у меня, естественно, не было.

«Я один в этой камере. Я единственный в ней заключённый. Я один в этой камере. Я единственный в ней заключённый».

— Как бы не так, — сообщил твёрдый мужской голос. — Ты такой же, как я пленник. Однако тебе не хватает храбрости, это признать, — надменно добавил он.

Я поднял глаза. Передо мной стоял, сложив на груди руки молодой мужчина, судя по выправке офицер. Его правая нога стояла чуть впереди.

«Опыт. Всё время в стойке под ведущую руку».

— Посмотри на себя, — продолжал он, нервозно накручивая ус на указательный палец. — Ты жалок! Во что они тебя превратили? Что это за обноски? Что за выражение лица? Ты даже не смеешь возразить мне.

Он принялся расхаживать по камере, опираясь на трость, которая до этого стояла у стены, а я молча взирал на него. То и дело мужчина останавливался и обрушивал на меня поток оскорблений и язвительностей. Затем снова ходил, снова выдавал монолог.

«Он спустится! Будь уверен! Он спустится и будет валяться у меня в ногах, когда поймёт, что сотворил! О-о-о, он поймёт и заплатит сполна!».

Я молчал. Мужчина ходил из стороны в сторону, безостановочно чеканя шаг. Вдруг я понял, что его движения неуловимо для глаз замедляются. Каждый шаг и вдох, каждый такт ударов сердца. Его плечи медленно опускались, походка становится шаркающей, дыхание тяжёлым, голос хриплым. Он останавливался реже, а когда останавливался тупо смотрел на меня, будто забывал, что хотел сказать.

— Этого не может быть, — прошептал мужчина, неожиданно сев на пол. — Этого не может быть… Не может быть. Не может быть. Не может быть. Не может быть? Не… может… быть…

Его лицо застыло молочно-белой гипсовой маской: рот раскрыт, глаза изумлённо распахнуты. Мужчина вздрогнул и обмочился под себя. Он посмотрел вниз, словно, не веря в то, что произошло. Затем закрыл руками лицо и заплакал.

«Я один в этой камере. Я единственный в ней заключённый. Я один в этой камере. Я единственный в ней заключённый», — шептал я, словно заклинание, пока слуха не донёсся тихий всхлипывающий шёпот.

— Мамочка, я так хочу кушать.

«Только не это».

— Я тоже, — пропищал другой голосок. — Животик так болит. Мамочка…

— Мамочка, когда нас отпустят? Почему нас не отпускают, мамочка?

«Только не это! Умоляю! Только не это».

Но не кому было услышать мои мольбы в этом пропитанном болью и отчаянием месте.

— Мамочка!

— Тише деточка…

— Мамочка!

— Всё будет хорошо, засыпай…

— Мамочка!

— Тише, моя сладкая…

— Мамочка!!!

— Так больно…

— Так есть хочется…

— Ма-м-о-о-о-о-чка-а-а!

Мать только сильнее прижимала к себе дочерей, медленно покачиваясь.

— Тише-тише-тише-тише… — бормотала она, глядя перед собой отрешённым и сломленным взглядом. — Надо поспать… поспать… поспа-а-а-ать… Тише-тише-тише-тише… За окном скребутся мы-ы-ы-ши… Шепчет ветер у дороги… Ставни заперты… А боги… Спят на небе…

Когда девочки забылись тревожным сном, то и дело подёргивая ручками или ножками, женщина закрыла глаза. Из-под её век покатились слёзы, но она сжала зубы, чтобы не зареветь. Осторожно, чтобы не разбудить детей, она прижала к себе девочек, которым было едва ли по три годика, к своей груди. Её ладони накрыли их лица, зажимая рты и носы.

«Только не это, — прошептал я в собственной голове, силясь провалиться сквозь землю, исчезнуть! — Только не это, умоляю!».

И вновь мне было не зажмуриться и не отвернуться.

«Только не это! — взмолился я, метаясь по камере. — Только не это, умоляю!».

Но не было слышно ничего, ни моих шагов, ни голоса, только заунывный стон женщины, перетекающий в яростный и полный боли и отчаяния рёв. Я налетел на стену и принялся биться об неё лбом, как вдруг мои руки и ноги стали ватными. Упав на спину, я почувствовал, что задыхаюсь, а темнота надо мной скрывает потолок, стены… пол камеры.

— Мормилай… Мормилай… Мормилай, — повторял старческий смутно знакомый голос.

Я открыл глаза. На меня смотрел встревоженный Войцех.

— Слава богу, живой, — пробормотал он, тотчас поправив себя. — В смысле… Мда. Опасность миновала, ты можешь выходить. Пойдём.

Иной раз, да и не раз, в общем-то, мне хотелось его ослушаться. Но теперь я едва не подпрыгнул, тотчас метнувшись к выходу. Задерживаться хоть на секунду в этом месте, мне не захотелось бы даже, посули кто, оживить меня. Оставшаяся за спиной камера, злорадно взирала в затылок. Я чувствовал её дыхание и злобу, будто бы это помещение было одушевлённым и совершенно безумным чудовищем. Мои плечи то и дело сводила судорога, когда я касался стен в узком проходе. От них исходил холод, который теперь казался кусачим и злым. Мне чудились руки каменных горгулий, затаскивающие меня обратно в камеру. Когда мы оказались в погребе, я не поверил себе. Всё то, что происходило со мной до попадания в этот подвал, теперь казалось неважным, незначительным.

Дворецкий поднялся со мной в оружейную, где меня и оставил. Антони пришёл чуть позже, и лишь для того, чтобы отдать весьма краткий приказ, а затем удалиться:

— Будь здесь и жди мой зов.

«Кажется, дворецкий натаскивает его, как со мной обращаться».

Я вдруг понял, что, если раньше эта мысль меня бы ранила или заставила раздумывать, как бы помещать Войцеху, теперь это не казалось чем-то опасным. Я даже покосился под ноги.

«Где-то там…».

Когда над городом простёрлась живительная ночь, я подошёл к окну, вглядываясь в далёкие звёзды. Осторожно отворив ставни, я подставил лицо тёплому ветру. С улицы доносились ставшие близкими и какими-то родными звуки. Голоса гуляющих простолюдинов, стук лошадиных копыт, задорная песня. Я глядел на небо, яростно и жадно втягивая ноздрями чистый воздух, словно силясь выгнать гнилую сырость темницы из лёгких.

Послышались уже знакомые мне осторожные шаги. Агата вошла в оружейную, ловко прикрыв за собой дверь. Она была встревожена, но в тоже время не могла сдержать улыбку. Её глаза снова светились в темноте, при виде меня.

«Что же ты с собой и со мной делаешь, — подумал я, чувствуя, как страх отступает. — Кто ты такая, Агата? Что за сила сокрыта в твоём тепле?».

Она подошла ко мне сзади, обвив руками, и уткнулась лицом мне в спину. Мы простояли так довольно долго. Я вслушивался в её дыхание, ощущая, как вздымается её грудь. Агата молчала, крепко прижавшись ко мне. Затем её ладонь скользнула в мою. Я запер ставни. Мы опустились на пол. Я лёг на спину, Агата положила голову мне на грудь.

— Аннушка подслушала разговор хозяйки и стражи, а потом рассказала мне… Прокурор приходил допросить Антони. Хозяин вроде бы сносно продержался. Они ищут неизвестного мужчину, который убил троих в центре. Свидетели видели, как Антони и три его приятеля направились к чёрному входу освежиться. Говорят, молодые люди, которые ходят поиграть, часто выходят через ту дверь… Говорят, там курят опиум, и бог знает, что ещё… Молодых людей убили… Антони чудом спасся… Весь в крови он ворвался обратно в игорный дом, зовя на помощь. Убийца скрылся… Говорят…

Агата замолчала, и я почувствовал, как её сердце застучало чаще.

— Говорят… Убитые получили ужасные раны… Их словно терзало безумное животное… Голову одного человека убийца разбил так, что тело с трудом опознали.

Она замолчала, а затем придвинув лицо к моему, заглянула мне в глаза.

— Это… был ты?

Я не кивнул, не помотал головой, а лишь смотрел ей в глаза, понимая, что Агата и так прекрасно знает ответ.

— Ну и пусть, — тихо шепнула она, смахнув упавшую на лицо прядь.