Мощи Распутина. Проклятие Старца

47

— Я… наверное, слышал от кого-то из полицейских… — О’Мэлли сделал еще один быстрый глоток. — Что тебя не приняли в городе — это нормально. Такие тут люди, не любят чужаков, — он сном сделал глоток. Стакан был уже наполовину пуст.

— Я ждала чего-то другого, — алкоголь развязал Николь язык. — Когда я впервые увидела этот город с шоссе, он выглядел так, словно из моих снов. Я думала, что Пол и я будем жить рядом с приятными людьми в красивом доме с белым забором и цветами на заднем дворе. Я не могу иметь детей, но я надеялась, что у меня хотя бы будут друзья и нормальная жизнь, — ее голос надломился, и она поднесла стакан к губам. Второй глоток показался не таким неприятным, как первый. — Мне стоило догадаться. У меня никогда ничего не получается.

— Это место обманчиво, — О’Мэлли чуть заметно подвинулся ближе. — Городок стоит в долине среди холмов, и на первый взгляд выглядит как открытка. Но на самом деле это не город, а катастрофа. Странно, что службы по охране окружающей среды до сих пор не выселили всех отсюда, как из Таймс-Бич[29] в штате Миссури или зоны вокруг Лав-Кэнел[30], — он сделал еще глоток виски. — Вероятно, вы слышали о метане, который просачивается из заброшенных угольных шахт. Это газ без запаха, и его невозможно заметить, пока какая-нибудь искра не вызовет взрыв. Вы заметили на похоронах мужа, что в церкви нет настоящих свечей?

— Нет, — ответила она, пытаясь припомнить. — По-моему, нет.

— Все из-за того, что никто не хочет рисковать. Электрические свечи не могут вызвать взрыв при утечке метана. Что же это за город, если в церкви боятся зажечь свечу?

— Тут вы правы, — согласилась она.

Николь чувствовала, что то ли из-за виски, то ли из-за объединившего их одиночества они постепенно переходят к задушевному разговору. Он больше не казался ей охотником, а она не чувствовала себя осторожной жертвой. Ощущение было приятное.

Коронер продолжал;

— Под землей остались старые угольные пласты, которые периодически загораются. Говорят, температура внизу выше двух тысяч градусов. Нет места ближе к аду, — это точно. Иногда на поверхность выходит горячий воздух с запахом серы. И что, думаете, эти чокнутые русские хотят уезжать? Нет, они же упрямые. Если хотите знать мое мнение: они рождены страдать.

Видимо, вспомнив ее родословную, О’Мэлли поспешил извиниться:

— О, Боже, что я несу. Прошу прощения, если обидел вас. Я против русских ничего не имею, правда. Это все спиртное.

— Не извиняйтесь, — улыбнулась она. — Моя мать говорила то же самое — что мы рождены страдать. В моем случае все именно так и вышло, — она глотнула виски. — На мне будто какое-то проклятие.

— В это я никогда не поверю, — сказал О’Мэлли. Пока она говорила, он придвинулся еще ближе. — Вы такая привлекательная женщина. Вы не пробовали стать моделью?

— Ради Бога, вы не представляете, что мне пришлось испытать.

— Вряд ли — то же, что и мне, — он вдруг посерьезнел. — Я таскаю этот кусок металла с восемнадцати лет, — он одернул штанину поверх скобы.

— Сочувствую, — она вдруг действительно испытала к нему жалость, но затем осознала, что, возможно, это — цель его манипуляций. Виски и разговоры о тяжелой жизни — удачная тактика.

— Послушайте, я знаю, как вам плохо после смерти мужа, — О’Мэлли подвинулся еще ближе. Теперь его здоровое колено почти касалось ее. — Но такое случается. С моей работой приходится видеть такое каждый день. Знакомые люди или незнакомые люди — и все мертвые. Но я не позволяю этому сломить меня, — он посмотрел на пустой стакан и грустно улыбнулся, — Пью больше, чем следует. Но, в конце концов, я же ирландец.

— Русские тоже много пьют, — улыбнувшись, она Предложила наполнить его стакан. Ей не нравилось, что О’Мэлли жмется к ней. Она встала и нетвердой походной пошла к бару, чувствуя на себе взгляд коронера. Принесла стакан и села на кушетку, скромно сложив ноги. Взгляд О’Мэлли сосредоточился на ее коленях, затем поднялся выше, потом опять вернулся к лицу.

— Почему ты загрустила? — спросил он. — Вспоминаешь мужа?

— Не только его…

Николь сделала еще один большой глоток, наслаждаясь тем, как алкоголь притупляет чувства и снимает волнение. О’Мэлли начал казаться ей довольно милым. Он так хорошо ее понимал…

— Ну же, расслабься, — О’Мэлли нежно погладил ее по плечу. — Я говорил, всякое бывает.

— Но все эти смерти… — стакан задрожал в ее руке. — Они все связаны со мной.

— Не надо беспокоиться. Все эти люди умерли от естественных причин. Просто пришло время. — О’Мэлли приобнял ее за плечи, словно хотел приободрить. — Если бы я знал, что ты так расстроишься, то не стал бы об этом говорить. Давай забудем, хорошо? Ну же, улыбнись.

Он игриво потряс ее. Пол любил так же добиваться ее улыбки. Она ухмыльнулась.

— Уже лучше, — сказал он, не убирая рук. — Теперь почему бы тебе не сказать, зачем ты пришла: не только чтобы поговорить?

Она вдруг поняла, что нельзя больше откладывать:

— Я… мне нужна ваша помощь…

Он привлек ее ближе.

— Просто скажи, чего ты хочешь.

— Я пришла сюда потому, что вам доверяю, — она все еще была не готова озвучить просьбу.

В его дыхании ощущался тяжелый запах виски. О’Мэлли, похоже, не чувствовал, как сильно сжимает ее плечи. Однако его слова казались мягкими и успокаивающими.

— Я понимаю. Я знаю, как это тяжело… вдова, которой не к кому обратиться за помощью.

— Мне очень одиноко, — прошептала она.

Николь не удивилась, когда он наклонился поцеловать ее. Ей показалось, он стесняется, будто мальчик, который боится, что ему откажут. Поцелуй был очень мягким для мужчины его телосложения. Его губы едва коснулись ее, задержались на какое-то мгновение, будто впитывая вкус, а затем легким движением пробежали от одного уголка рта до другого. Она совершенно не ожидала такой нежности — и своей реакции тоже.

Она не отодвинулась, хотя пришла сюда, твердо решив не отдаваться ему. Теперь, когда наступил первый физический контакт, она не смогла сопротивляться. Усталость ли тому виной? Или это алкоголь обезвредил ее природную женскую защиту? Или же страх заставлял ее, как прежде, искать утешения в объятиях первого встречного мужчины?

Она расслабилась и приоткрыла губы, позволив его упругому языку проникнуть ей в рот.

Когда Николь наконец отодвинулась, О’Мэлли тяжело дышал.

— Лучше мне запереть дверь, — сказал он.

Он повернул ключ в замке, задвинул засов и подпер ручку стулом. Затем закрыл жалюзи, будто боялся, что кто-то будет подглядывать в окно третьего этажа.

Затем начал расстегивать платье, а она протянула руку к металлической скобе на его ноге. Дрожащей рукой Николь провела по стержню до шарообразного шарнира на бедре и вниз до шарнира на колене. Нога под металлом казалась больной и слабой, а сам металл — холодным, гладким и крепким.

Она думала о том, в какого одинокого человека превратила его это скоба. Каково это — хромать по жизни калекой? Танцевал ли он когда-нибудь с женщиной? Был ли на свидании с девушкой? Эти мысли возродили в ней давно забытые чувства. Она испытывала к мужчинам, что брали ее раньше — отвращение, презрение, горечь, но никогда — сочувствие.

— Тебе не больно? — спросила Николь.

— Сейчас ничего не болит, — сказал он. — Ты самая прекрасная женщина из всех, что я целовал, — сказал он, и в алкогольной дымке ей показалось, что она поступает на удивление милосердно, позволяя ему быть с ней так близко.

Было приятно вновь оказаться в объятиях мужчины. Хотя Николь уже зашла дальше, чем намеревалась, но все еще была уверена, что сможет остановиться. Немного удовольствия и утешения — вот и все, чего она хочет.

Чем-то компенсировать одинокие ночи после смерти Пола, слезы, горечь и страхи, одолевавшие во тьме старого дома. И которые, она знала, вернутся, как только она выйдет из кабинета О’Мэлли.

Когда его губы опустились к ее шее, приближаясь к томящейся по ласке груди, Николь задрожала и нежно обвила руками его голову. Вдыхая запах помады для волос и пота, она чувствовала, как ее тело страстно отвечает на ласки.

«Верни себе контроль над эмоциями, — думала она. — Пришло время вспомнить, зачем ты пришла».

— Извини, что так получилось, — сказала она, пытаясь отодвинуть его, хотя и не хотела этого. — Я просто пришла попросить помощи.

— Что угодно, — сказал О’Мэлли. — Все, что попросишь.

Его влажные губы целовали щеки, рот, лоб, глаза, а руки продолжали тискать грудь сквозь тонкую ткань.

— Я хочу, чтобы мне вернули кисть, — сказала она.

— Вернули что?

— Кисть… ту, что я обнаружила в банковском сейфе. Она принадлежит мне. И я хочу ее получить.

— He говори глупостей.

Он зарылся лицом в ее грудь.

— По закону, все, что находилось в том сейфе, принадлежит мне, — сказала Николь. — Кисть достали из сейфа моего мужа. Это моя собственность, и я хочу получить ее. Сейчас…