Мощи Распутина. Проклятие Старца

76

Когда доктор Чандхари во второй раз пообещала, что принесет морфин, Росток окончательно осознал необратимость своего положения. До смерти — возможно, мучительной — оставалось всего несколько часов. Чандхари искала лабораторию, где Росток проведет последние часы жизни под объективами камер. Все это будет записано на пленку и размечено по секундам, чтобы неизвестные ученые смогли изучить его предсмертную агонию, как у той мартышки, что он недавно видел.

Будет ли смерть спокойной? Росток не хотел умирать, как Альцчиллер или Бракнер, от ужасного кровотечения, не хотел сделать последний вдох, лежа в луже собственной крови. Уж лучше он примет морфин, порежет себе палец, как Уэнделл Франклин, ляжет на пол, закроет глаза и погрузится в вечный сон. Коронер сказал, что это не самая худшая смерть. Пусть кровь будет идти, пусть сердце выкачивает ее из тела, пока все системы организма и мозг не перестанут функционировать. Сделать так проще всего, думал Росток.

Но он злился на смерть.

Злился на тех ученых, что заперли его здесь, как какое-то лабораторное животное.

Злился на убийц Ивана Даниловича, которые безнаказанно гуляли по Миддл-Вэлли.

Он злился потому, что за все это время не заметил одной детали, которая с головой выдавала одного из них. Теперь он догадался, кто это, но было уже слишком поздно. И не оставалось никаких сомнений, что смерть мужа Николь также была тщательно замаскированным убийством.

Его мотив был связан с таинственным свойством реликвии вызывать смертельные кровотечения. Рассказав о нем, Чандхари и Шерман, сами того не зная, помогли определить личность убийцы. Ростку достаточно было просто вспомнить всех, кто вступал в контакт с токсином.

Альцчиллер был прав, когда говорил: «Все дело в отклонениях от нормы, которые удастся обнаружить. Ведь мы ищем именно отклонения — только по ним можно выяснить личность».

Если бы Росток заметил это отклонение раньше, он без труда бы определил убийцу. Возможно, это был один из тех законсервированных агентов, о которых предупреждал дед: таких людей специально обучали и засылали в Штаты подростками, чтобы они росли в американском обществе, сливались с ним, а когда приходило время, выполняли задания своих русских хозяев. Росток вспомнил напутствие деда. Не верь никому. Будь готов к предательству. Старик всегда боялся этих агентов, но Росток считал, что после окончания «холодной войны» опасаться нечего. И теперь, осознав, как ловко его обвели вокруг пальца, еле сдерживал ярость. По мере того как она копилась внутри, он чувствовал, что к нему возвращаются силы. Нужно было вернуться в Миддл-Вэлли до того, как смерть настигнет его.

Но побег не представлялся возможным. Росток подумал о том, какие преграды ему придется преодолеть: решетки на окнах, запертые двери, вооруженный патруль. Даже если он справится с Чандхари, когда та вернется с обещанным морфином, даже если он каким-то образом сможет отнять оружие у охранника за дверью, оставались еще стальные двери, двойное ограждение под напряжением и военные в вестибюле и у ворот. Если хотя бы один из них подаст сигнал, к лаборатории сбегутся десятки, а то и сотни охранников. В конце концов, Детрик являлся военной базой. «Безнадежно, — думал Росток, — выхода нет».

— Что вы сейчас чувствуете? — спросила Чандхари, ходившая за морфином.

— Злость, — ответил Росток.

— Понимаю. Вам выпала не самая хорошая участь.

— Долго мне осталось?

— Пять часов, может, шесть.

— То же самое вы сказали тридцать минут назад. Чандхари печально улыбнулась.

— Хотела бы я назвать срок побольше. Но даже пять часов — это просто догадка, основанная на ваших текущих симптомах. У нас просто недостаточно информации об этом виде токсина. Вот почему Шерман хочет обследовать вас.

— За пять часов я успею добраться до дома и умереть в собственной постели.

— Это лучше, чем умирать здесь, — согласилась Чандхари, — тут ваши последние минуты жизни будут записывать на пленку и изучать.

— Совсем как с той мартышкой в соседней лаборатории.

— И с кроликами, мышами, собаками, козами… — она грустно покачала головой. — Это самая тяжелая часть нашей работы. По крайней мере, для меня. Некоторые привыкают. А я — нет. В моей стране почитают всех живых существ.

— Тогда почему вы занимаетесь этим?

Чандхари глубоко вздохнула. Ее глаза сфокусировались на какой-то далекой точке вне пределов комнаты.

— Ребенком я жила в Бхопале — большом городе в Центральной Индии. Большая часть его населения работала на заводе «Юнион Карбид», который производил пестициды. Ночью 3 декабря 1984 года случайно сработал неисправный клапан и в атмосферу вырвалось облако изоцианата метила. За несколько часов газ убил две тысячи человек. Позже называлась цифра — пять тысяч погибших, хотя в неофициальных отчетах утверждалось, что погибло более двадцати тысяч человек. Я в это время была в колледже в Мадрасе. Но вся моя семья: мать, отец, пять братьев и три сестры — погибли.

— Мне жаль, — сказал Росток.

— Меня жалеет умирающий человек, — улыбнулась Чандхари. — Ну и жизнь мне досталась. Такова уж, видимо, моя карма. Я знала, что все эти трагедии настигли меня из-за каких-то ужасных поступков, которые я, вероятно, совершила в прошлой жизни. Чтобы изменить карму, я и решила, что буду искать способы защитить людей от массовых отравлений. Так миролюбивая женщина из Индии приехала работать в биохимическую лабораторию армии США.

— И теперь ее окружают ученые, ядовитые газы и химикаты, — добавил Росток.

— Некоторые из веществ здесь по химическому составу близки к газу, что убил мою семью. Может, я умру так же, как они. Разбитый пузырек, незамеченная утечка в одной из лабораторий, сбой в системе слежения. Не думайте, что мы всего этого не боимся.

Она показала на защитный химкостюм на стене. Он висел готовый, упакованный в пластиковый чехол.

— Какая бы утечка ни произошла, выбраться можно только в этом. Проблема однако в том, что нервно-паралитические газы не имеют ни цвета, ни запаха. У нас даже есть профессиональная шутка: самый верный признак утечки — люди, падающие замертво.

— Может быть, вам стоит раздобыть себе канареек, — предложил Росток. — Мой дед брал их с собой в шахты, чтобы они предупреждали о метане. Канарейки, более чувствительные к газу, умирают первыми.

— Возможно, ваши канарейки надежнее наших индикаторов. Впрочем, я не боюсь смерти. Я надеюсь только, что она будет быстрой и безболезненной.

— Мою боль должен был снять укол морфина, — сказал Росток.

Чандхари посмотрела на него с таким выражением, словно хотела что-то сказать, но не решалась.

— Ну, как насчет морфина? — снова спросил Росток-

— Вы не получите его, — ответила Чандхари.

— Но вы сказали, что мне понадобится обезболивающее.

— Простите. Я пыталась убедить генерала Шермана, но он не разрешил. Сказал, что морфин скроет симптомы. Он преследует чисто научные цели: хочет, чтобы симптомы развивались естественно, словно на поле боя.

— Ему нужна моя агония? — изумился Росток.

— Он говорит, из чисто научных соображений — чтобы мы смогли лучше понять, как действует токсин. Мы-то, в отличие от русских, не сталкивались с отравлением Т2.

— Ах вы ублюдки! — проговорил Росток. — Хотите, чтобы я умирал на ваших глазах, как те обезьяны за стенкой?!