Московские эбани

ГЛАВА 27

— Я ничего не понимаю! — говорила Виктория директору последнего из обзваниваемых ею магазинов, — Но объясните, почему сегодня все увеличивают заказ на сметану в три раза?

— Деточка! — отвечал ей хрипловатый голос разбитной, не прочь выпить в хорошей компании, пожилой, но не сдающейся тетки: — Что ж ты тут не понимаешь?! Бомбит Америка Белград!

— Ну и какое это отношение имеет к сметане?

— А такое — все пьют. Ты что? Не слышала, как наши из гаубицы пальнули по Американскому посольству? Ты представляешь, грядет какое всенародное похмелье?

— А сметана то здесь причем?

— Так со сметанкой-то отойти в самый раз! Небось, не на луне живешь, пора бы знать, деточка. Мы на этой сметанке в девяносто третьем за два дня месячную выручку сделали. Во! Смотри телевизор-то, смотри! Видишь, видишь флаг американский топчут! Прибавь-ка кефиру ящика четыре.

— Как дела? — откровенно сытый Якоб, видимо, прямо из ресторана, где имел привычку обедать со своей Машей, ввалился к Виктории в кабинет.

— Ужасно. Создается такое впечатление, что это начало многолетней мировой войны. Сначала они изнасилуют сербов, чтобы показать всем свою справедливость — мол, не только с мусульманами воюют, но и за мусульман, потом беженцы истощат Европу, потом чеченцы обнаглеют окончательно… Страшно подумать — но если пораскинуть мозгами — для Американцев главное противостояние их миру расчета заключается в нас, а не в Садаме Хусейне, готовом завалить весь мир нефтью. Там все понятно. Мы же вне их логики живем. Им нас не рассчитать, как бы провоцировала Чечня. Обязательно начнет провоцировать их к такому же акту, что и к тому, что сейчас они делают в Сербии. Они его только и ждут.

— Только войны нам ещё не хватало. Надо мне со своей Манькой расписаться поскорее, — задумчиво произнес Якоб.

— Причем здесь война?

— Потеряется ещё вертихвостка. Она же у меня медработник военнообязанная.

Якоб уставился в телевизор. Бравые ребята с телеэкрана объявляли бойкот Пепси-Коле.

— Поколение пепси торжественно отказывается от своей соски, — съязвил Якоб.

— Резко увеличивая потребление сметаны, — усмехнулась, вторя ему Виктория.

— Сметаны? — дошло до Якоба, что это дело касается и его бизнеса. Что заказ увеличили?

— И сметаны и кефира в три раза.

На следующий день заказ не снизился до привычных размеров. Но пришел день завоза товара и уже в десять утра первый телефонный звонок заставил Викторию поволноваться, — машина не приехала. Виктория предположила, что машина сломалась по дороге и успокоила директора магазина, тем, что, скорее всего, поломка уже устранена, и товар прибудет к обеду.

На всякий случай она позвонила в отделение дорожной инспекции, отвечающее за шоссе, по которому должен был ехать Витюша, но никаких аварий не было.

Ей бы не пришло в голову позвонить на молокозавод, справиться брал ли он товар вообще, если бы не звонки из магазинов трезвонящие один за другим.

То, что она узнала на заводе — повергло её в шок. Оказалось, Витюша, скорешившись с заведующим отдела выдачи продукции, уже три раза брал продукцию в долг, а на этот раз не приехал. Получалось, что деньги, которые ему отдавали Якоб и Виктория, затем чтобы он делал предоплату, Витюша брал себе.

Долг заводу был немалым. Так как заказ увеличивался и увеличивался наличных они не имели.

Узнав, о происшедшем Якоб взревел: — Изобью гада! Я на него чеченцев натравлю! Я!..

— А что если его уже нет дома? — Предположила Виктория. — Вдруг он просто запил.

— Так что же ты хочешь сказать, что он все уже пропил?! Э… ему чтобы все эти деньги пропить…

— Год хватит? — Предположила Виктория, но взгляд Якоба заставил её пояснить — Водка же, кажется, около доллара стоит?

Водка-то дешевая, да дурная голова дорого обходится, — махнул рукой Якоб и, накинув замшевую куртку, пошел к выходу.

Виктория еле успела подсесть к нему в машину. По дороге они молчали. Когда наконец-таки нашли в почти неосвещенном поселке дом Витюши, Виктория не поверила своим глазам — такие желтые облупленные двухэтажные бараки она, столько всего видевшая, видела только в кино про войну и разруху.

Дверь была не заперта. Они вошли и, преодолев во тьме три скрипучие деревянные ступени, оказались перед фанерной, плохо прикрытой дверью — за ней слышались признаки человеческой жизни — бабья ругань, мужской бас, младенческий плач, детский смех, грохот кастрюль. Они открыли дверь никого. Длинный коридор во весь барак, перегруженные вешалки у дверей в комнаты. Они прошли до конца коридора и оказались на огромной кухне. Три неряшливо одетые женщины разговаривали между собою о чем-то бытовом, но врожденно-визгливые голоса навевали впечатление кухонной свары.

Мужчина в трусах и в валенках курил в углу кухни, сидя на табурете, положив ногу на ногу, скрючившись словно горбатый.

— Че надо? — сипато спросил он, заметив в дверях Якоба и Викторию.

Женщины все, как по команде, развернулись к ним грудями, словно линкоры орудиями, и встали руки в боки.

— Виктора Баландина. — Мрачно ответил Якоб.

— Давно не видела. — Выкрикнула та, что потолще и, развернувшись к плите, принялась тщательно помешивать вонючие щи.

— Ой, ищи его свищи. — Махнула рукой толстуха помягче и, развернувшись к ним задом, наклонилась над мешком картошки, что-то сосредоточенно выискивая там.

Мужик, как сидел, так и сидел, покачивая огромным валенком на голой тощей ноге. Лишь сплюнул и отвернулся к стене.

— Ну я пошла, — сказала та, что помоложе, и попыталась прошмыгнуть между Якобом и Викторией, стоявшими у дверей.

Якоб словно весь кипел от злости, он схватил эту молодую бабу за руку, но она завопила, так, словно её ошпарили:

— Ой, люди добрые! Что же это делается среди бела дня, в собственном дому: пристают да насилуют. Ой, люди добрые!

"Люди добрые" мгновенно заполнили весь коридор.

Ой, как щиплется, нахал! Ой, как щиплется! — застыв на месте, голосила женщина, при этом, не вырываясь, не убегая, а лишь только притоптывая после каждой самой высокой ноты.

— Ни слова правды! — процедила Виктория, когда народ медленно двинул на них. — Вы уж нас извините, звонка на двери не было, дверь открыта, мы ищем Баландина.

— А почто он тебе сдался? — Послышалось из набившейся в коридоре толпы.

— Он работает у нас водителем. — Продолжая держать себя в руках, ответила Виктория. Впрочем, в минуты опасности её всегда охватывало такое сонливое спокойствие, что она с трудом сдерживала зевоту.

— А!.. Баландина! Ну, так сразу бы и сказали. — Басистый мужик в майке кивнул в сторону бледной девушки с полудетским лицом, — Давай, давай Ольга, отвечай, куда мужик подевался?

— Не знаю я. — Почти прошептала Ольга, и крупные слезы потекли по её щекам.

Все, заполнявшие коридор, словно очнулись: кто-то ругал Витюшу, кто-то наставлял Ольгу, как надобно с мужиком управляться, кто проклинал водку, кто Ельцина. По обрывкам фраз, Виктория и Якоб узнали, что Витюша в последние дни загордился, — со своими пить отказывался, с бабами совсем охамел. От чего все и поняли, что что-то задумал неладное. Вот и случилось — два дня как дома не ночевал. Ольгу матом покрыл, сел за баранку и укатил. Когда кореш крикнул ему вслед, куда, мол, направился, отшутился: — "В Сочи на две ночи". Никак денег украл?.. Ольга два дня его то ждет, то ищет. Все глаза проплакала. А чего — уж не девочка. Знает, с кем живет. С ним уже не раз такое было — на неделю, на две исчезал, а года два назад укатил и лишь через три месяца вернулся холодный, голодный, больной, аж, чесоточный. Ольга в розыск на него подавала, так не нашли, сам вернулся. Нельзя ему за руль садиться — так и думает, куда укатить отседова, где компания повеселее. Да вы не думайте, едва появится, мы вам сообщим. Да только появится он теперча не ранее чем через полгода. Это ж, сколько месяцев надо, чтобы такие деньги прогулять! Дурное дело не хитрое.

Прослушав разнобойные фразы, соединившиеся в вполне слившийся текст, Якоб подошел к Ольге:

— Пойдемте к вам, поговорить надо.

— Вы понимаете… — Сказал Якоб, переступив порог, и осекся. Он хотел сказать: "Вы понимаете, что это не останется безнаказанным. Вам придется подумать, как расплатиться за выкрутасы мужа". Но, увидев нищую обстановку, в пропахшей плесенью комнатке, — шифоньер годов тридцатых, грубый стол покрытый драной клеенкой, топчан на ножках из кирпичей, железную детскую кроватку, на которой сидела на коленях девочка лет пяти и, не проявляя никакого любопытства к людям, зашедшим в комнату, тем более к шумам в коридоре, самозабвенно раскрашивала красным цветным карандашом пустую пачку из-под соли.

Ольга пятилась к окну, утирая слезы рукавом застиранного короткополого, словно больничного байкового халата и, шмыгая носом, причитала:

— Не знаю я, где он. Не знаю я-а-а

— Когда появится… — Начала, было, Виктория.

— Знаю я — не скоро уж появится. Как мы жить будем?! Как мы жить-то будем? Два года не работал — все пропил. А теперь — меня с работы уволил, говорит, при дочери сидеть будешь, она у нас болезненная-я. И что?! Только раз тысячу рублей в дом принес в самом начале и все. Как работать стал жадный стал, злой. Все говорят, оттого что пить бросил, а он и не бросал, пил себе через день потихонечку… Я денег попросила, а он послал меня во-от… — она уже не могла сдержать своих рыданий.

— Так что же вы с ним не разведетесь? — сочувственно поинтересовалась Виктория.

— А… а… куда я отсюда по-ойду, комната-то его, а я детдомовска-а-я.

— Ну и с-сука эта Моника Левински! — вырвалось из Якоба так, словно он искренне верил, что причиной исчезновения Витюши послужила бомбардировка Югославии, которую Клинтон затеял для того, чтобы шоковой терапией заставить забыть о своей связи с секретаршей.

Якоб попятился. Остановился перед дверью, пошарил в кармане, нащупал пятисотрублевую купюру, положил её на стол, и вышел из комнаты. Виктория немного постояла в оцепенении, потом точно таким же движением, как Якоб нащупала точно такую же купюру в заднем кармане джинсов и, положив на стол, побежала за Якобом не оглядываясь.

Их машина не успела отъехать, как кто-то затряс ручку двери со стороны Виктории. Она опустила стекло. В окно просунулся конопатый мужичонка, улыбавшийся так, что казалось, лицо его сведено гримасой:

— Мужики, — хрипел он, не обращая внимания на то, что перед ним женщина, — Николая Афганца возьмите — и проблем ноль.

— Спасибо. Мы подумаем. — Сдержанно отрезала Виктория, и уже собралась поднять стекло, как он, надавив на него локтем, продолжал:

— Он живет за два дома от завода справа, там во дворе любого спросите Николая Афганца — я вам гарантирую. Свой мужик!

— Хватит с нас "своих"! — Рявкнул Якоб и нажал на газ. Конопатый еле оторвался от Жигулей, не покалечившись, и они понеслись по закатному пейзажу развороченной глинистой пустоши. Редкие деревья укоризненно стояли вдоль их узкой, неосвещенной бетонки.

— Зачем они там живут? — почти простонала Виктория, нарушив длительное молчание.

— Деваться некуда. — Огрызнулся Якоб. — Что делать будем? Мы же теперь у завода в долгу.

— Работать. — Ответила Виктория отморожено.

— Ты чего? С ума сошла?!

— А что ты хочешь? Чтобы я долг из своих привезенных отдала, и мы по нулям разбежались? Интересно как потом ты мне будешь отдавать свою половину?

— Отдам уж как-нибудь.

— У мамы попросишь? Слушай Якоб, ну плюхнули нас лицом в грязь, зачем же в ней оставаться? Встал, утерся и дальше пошел, иначе вообще жить не стоит.

— Так, значит, едем искать ещё одного "своего парня"?

— Ты подвезешь меня к заводу…

— И как ты там будешь действовать.

— Правду скажу. Только правду. А что ещё можно сказать. Про бандитов врать? Рэкет?.. Не стоит отягощать ситуацию враньем… Да и карму. А ты тем временем все-таки поезжай, посмотри, что за парень такой. И за мною вернешься. Не тот — другого найдем. Просто мы же иного не искали. А надо искать.