Мы уходим в степи

Глава 11

Серые сумерки окутали местность. Темнело быстро. Сквозь тёмно-синею пелену неба уже начинал просачиваться свет далеких звезд. Пока неясный он легко трогал предметы, заставляя их терять очертания.

Стараясь не привлекать внимания часовых, стоящих у входа в госпиталь и умело прятающие огоньки самокруток в кулак, я пробрался на задний двор и стал внимательно вглядываться в полутемные, лишь слегка освещенные тусклым светом, больше похожим на мерцание свечей, окна. Кое-где стекла были перетянутыми белыми полосками крест на крест. И сейчас напоминали декорации из фильма про войну. Я чертыхнулся, отгоняя наваждение. В таком заблуждении я уже был.

Насколько я понял, когда лежал на лечении, комната сестер милосердия находилась рядом с кабинетом главного врача. Точнее начальника госпиталя. Сурового полковника! Чего стояли густые седые усы. Они- то весь образ и перекрывали. Запомнил только еще одинокое пенсне на шнурке, через которое доктор иногда на меня изучающе поглядывал. Дорогу к кабинету я запомнил. Память не подводила, иногда преподнося сюрпризы виде таких мелочей. Но одно дело, когда ты находишься внутри здания и тебя, чуть ли не за руку доводят до нужного кабинета, оставляя перед дверью. Совсем по- иному выглядел поиск заветной комнаты снаружи. Казалось, что все окна похожи друг на друга. И, когда я совсем отчаялся и запаниковал — в одной из них зажегся свет, более яркий, чем в других комнатах, и напротив окна возник до боли знакомый мне силуэт.

Дыхание сразу перехватило. В висках заломило. От волнения затряслись пальцы, и я сжал кулак, чтобы успокоиться. Что это со мной? Никогда так не потряхивало. Но я и на свидания ходил не часто. Если, честно, практически никогда. С Варварой было не так. Иногда мне казалось, что это она водит меня на свидания. Выгуливает в кино.

— Зоя! — екнуло мое сердце. Я чуть не выкрикнул это вслух, но вовремя сдержался. Не хватало еще чтобы меня заметили караульные. Такие, если и не бабахнут в упор, то скоро руки заломают — здесь, каждый встречаемый мной солдат, выглядел двужильным, крепким и точно сильнее меня. Я ощущал себя ребенком, случайно оказавшимся среди взрослых мужчин! Заломают и объясняй потом что я делал на территории госпиталя, не будучи пациентом. Я думаю, мало поверят, моему сбивчивому рассказу.

Но как показать Зое, что я здесь? Не хотелось, конечно, прятаться. Не дай Бог, Зоя заметит. Как это будет все выглядеть? Не нашлось ничего более оригинального, как бросить небольшой камешек в окно.

— Дзинь, — отозвалось стекло. Слишком громко, как мне показалось. Я вжал голову в плечи и затравленно осмотрелся по сторонам. Тихо. Силуэт в окне замер на месте. Я нащупал рукой еще один камешек, и он встретился со стеклом, отозвавшись в темноте, привычным: «Дзинь».

Буквально через секунду створки окна отворились и до моего слуха донесся знакомый мне голос:

— Кто здесь?

Я невольно залюбовался голосом девушки, звучащим словно весенний ручеек. Как же мне нравились эти нотки в женском голосе. Ничего очаровательнее я никогда не слышал. Дыхание снова перехватило. Нога предательски дернулась, подгибаясь — колено стало ватным.

— Отвечайте быстро, кто хулиганит! — более уверенно произнесла сестричка. В голосе послышалась скрытая угроза. Я глупо улыбнулся, не в силах справиться с нахлынувшими эмоциями. — Иначе я вынуждена буду позвать караульного. Считаю до трех! — подумав, добавила Зоя.

Я сразу опомнился. Шагнул из тени дерева.

— Не нужно караульного, — отозвался я, медленно, чтобы не испугать Зою, выходя из темноты.

— Кто вы? — последовал вновь вопрос. В голосе девушки проскользнули холодные нотки.

— Простите, Зоя, это… — виновато ответил было я. Но Зоя перебила меня, воскликнув:

— Господин прапорщик, как вы меня напугали! Что это за глупые шутки?! Отвечайте немедленно.

— Простите великодушно, Зоя! Я вовсе не хотел вас напугать.

— Не хотели, а сделали.

— Я не виноват!

— Виноват! — сказала уверенно Зоя, делая заключения, и вынося приговор. — Еще, как виноват. Неужели вы не могли вызвать меня через караульного? Что за неотложное дело в столь поздний час? Скребетесь, как мышь в окно. Это неуважительно по отношению ко мне.

— Я как-то не подумал об этом. Хотел появиться инкогнито. Чтобы никто не знал, что я здесь, — заговорщицки прошептал я, подойдя к окну.

— Стихи, что ли пришли читать? — вздохнув, сказала Зоя. — Ну, а где цветы? И прочие атрибуты военно-полевой романтики?

— Зоя! Да, как вы могли подумать про меня такое! — искренне воскликнул я. — Я не такой!

— Ничего не исправить. Уже подумала, — серьезным тоном отозвалась девушка.

Теперь я смог разглядеть лицо Зои. Она смеялась надо мной! И не скрывала улыбки. Поняв, что пронесло, я радостно заулыбался в ответ. Однако мой порыв был практически сразу остановлен, когда медсестра нахмурила тонкие брови и холодно поинтересовалась:

— И, где же цветы?

Я снова замер. А девушка, видя мою неловкость, весело рассмеялась. От сердца отлегло. Она вовсе не сердилась!

Ее простая, но такая глубокая красота не могли оставить равнодушным мое сердце. Мысли о ней, а теперь и эта встреча наполняли меня чувством, доселе неизведанным. Нет, мне конечно нравились некоторые девушки с нашего завода. Опять же моя невеста Варвара — кровь с молоком, необъятная грудь, размер ноги больший моего, выполняющая нормы плана наравне с мужчинами! Мне, тогда многие завидовали, признавая в Варваре совершенную советскую девушку, выкованную для семьи и рождения бесконечных маленьких пионеров. Но Зоя! Утонченная Зоя! Фарфоровая статуэтка! Как же она прекрасна. Это был совершенно иной мир, другая Вселенная. И Зоя вписывалась сюда, как нельзя лучше. А я? Я? Я тоже хотел вписаться в новый мир. Он мне казался таким прекрасным и вовсе не чуждым. Сейчас, я понимал, что с каждой минутой во мне происходят изменения.

И теперь была огромная разница, в жизни до и после.

Я чувствовал пропасть между моей жизнью до того момента, когда я коснулся в церкви хоругви и после. Мишка-комсорг стал прапорщиком русской Императорской армии — Михаилом Степановичем Григорьевым. Это странно воспринимать, но слово «товарищ» вдруг приобрело другой смысл и теперь «товарищами» я мог назвать белых офицеров, которые жили в моей палатке. И кто знает. Может они в ближайшее время станут и боевыми товарищами? Эта мысль меня не пугала. Больше не пугала. А почему? Банально из-за Зои. Из-за тех рассказов, которые передавались шепотом и люди, рассказывающие их, гневно сжимали кулаки, а слушатели, наоборот тупили глаза. И не было никакого наговора. Я понимал, что слышу рассказы, с другой стороны. С той, от которой не мог и представить. Ведь «белые» — это было всегда плохо, а «красные» — всегда правы, честны и справедливы. Я даже в детстве не хотел играть за «белых», считая позором. Такая команда всегда проигрывала. Потому что по-другому быть не могло. «Красные» неизменно побеждали.

Что сейчас во мне изменилось?

Украдкой слыша тревожные рассказы о злодействах красных, то есть тех, кого я представлял в своей прошлой жизни «товарищами» и сам к ним относился, мне становилось вдруг нестерпимо больно и даже стыдно, за причастность к этому коммунистическому строю. За то, что делается вокруг. Во мне росло чувство недоверия и абсолютного недопонимания всего того, чему меня учили так называемые «старшие товарищи» из компартии.

И если это негодование бродило мыслями в моей голове, то Зоя заняла, если можно было так выразиться, все пространство моего сердца. И дела сердечные всегда перекрывают все остальные чувства.

«Ангел! Сущий Ангел во плоти!» — думал я, глядя на красивое, благородное лицо сестры милосердия с таким коротким, но таким подходящим для нее именем — Зоя.

— И что же заставило вас, Михаил Степанович, принять такое решение, — в голосе Зои слышалась легкая шутливость, — или вы просто решили в столь поздний час подежурить инкогнито под окнами сестринской комнаты? Или всё-таки пришли почитать свои стихи?

Я, слегка смущенный прямым вопросом Зои, замялся. Стихов в своей жизни я написал всего два: один про трактор, другой про колхоз и комбайн. Оба абсолютно не подходили к ситуации и ко времени:

— Я, собственно, не хотел… Я вообще случайно… Проходил мимо, — начал мямлить я.

— Смешной вы, право, — Зоя улыбнулась искренне и открыто. — Если бы не хотели, то не пришли. Ведь так?

— Так, — согласился я, облегченно выдыхая, не найдя больше что сказать. Я смотрел в эти прекрасные, бездонные глаза и не мог насмотреться. Это смутило Зою. Она отвела взгляд, посмотрев в сторону и вдруг неожиданно сказала:

— Стихов видимо я не дождусь… Замечательный вечер, не правда ли, Михаил Степанович?

— Да, действительно, — бодро отозвался я и невпопад добавил. — Вы можете называть меня просто Михаил.

Зоя, словно, не услышав мои слова, продолжила:

— Как тихо и безмятежно. Словно и войны нет. Травой пахнет, а не кровью. Будто и не убивают люди друг друга и снаряды не рвутся.

— Вы правы, — добавил я.

— Михаил, а вас ждет кто-нибудь дома? — вдруг спросила Зоя и тут же спохватилась, смутившись своего вопроса. — Простите, я такая глупая.

— Не говорите так! Вы не глупая! — сказал я –А дома меня ждут только мои родители и дедушка.

Я специально сделал акцент на слово «только», догадываясь о смысле вопроса, заданного девушкой. Варвара не пропадет. Не из тех. Погорюет день-два и найдется новый жених. Видимо Зою вполне устроил мой ответ. Она вновь улыбнулась, и сказала:

— Замечательно.

Я улыбнулся ей в ответ.

— Чему вы улыбаетесь, Михаил? — не преминула спросить тут же Зоя.

— Тому, что вижу вас, — откровенно ответил я. — Тому, что вечер задался.

Зоя смутилась и, мне показалось, что щечки ее порозовели.

— Так что же привело вас в столь поздний час к этим окнам, — вопрос прозвучал вновь, с более настойчивыми нотками. Именно так спрашивают девушки, когда хотят убедиться в своих догадках и чужих намерениях. Соглашусь, веду я себя странно и явился без цветов и стихи не читаю.

— Хотел увидеть вас, Зоя, — слегка сбивчиво ответил я и, замолчав на секунду, добавил уже совершенно серьезным голосом. — Сказать «до свидания». Мне придется отлучиться на некоторое время. Приказ.

С лица Зои слетела улыбка. Казалось, что мысли в ее голове путаются, не находя ответа.

— Как отлучиться? — только и смогла она пролепетать в ответ. — У вас же контузия! Вы постоянно улыбаетесь! За вами контроль нужен и уход.

— Да нет! Я здоров!

— Вот опять улыбнулись! — Зоя ткнула пальчиком в мою сторону.

— Просто такой приказ. Поверьте, Зоя, если бы я мог вам рассказать, то непременно бы поведал обо всем. Но…

— Понятно, — поникшим голосом перебила меня девушка. — Это опасно? Хотя, что я спрашиваю. Каждый день, как последний.

— Что вам понятно? — спросил я и тут же осекся. Мой голос прозвучал, как мне показалось, довольно холодно.

— Что уходите на какое-то задание, — ответила Зоя — И, вероятнее всего, это военная тайна. Я не первый день на этой войне и знаю о ней не понаслышке.

— Это хорошо.

— Хорошо, что я на войне? — переспросила девушка.

— Хорошо, что все понимаете, — мягким голосом произнес я. — Тем самым вы избавите меня от ненужных объяснений.

Зоя вдруг как-то по-особенному посмотрела на меня. Ее бездонные глаза наполнились влагой:

— Скажите только одно. Это слишком опасно? Дорога в один конец?!

— Вовсе нет, — постарался успокоить я Зою. — Прогулка. Небольшая прогулка. Не успеете соскучиться, и я вернусь с цветами. Обещаю исправиться! — Я козырнул, подтверждая свои слова. Никогда за собой подобного не замечал.

Зоя недоверчиво взглянула на меня. В ее глазах я прочитал немой укор: «Зачем же придумывать? Если нельзя сказать правду, то лучше вообще ничего не говорить!»

— И стихами, — тихо добавила девушка.

— Зоя, вы будете меня ждать? — выпалил я, пытаясь разрядить обстановку.

— Вас? Ждать? — голос девушки дрожал. — Зачем? Ну, если только ради цветов. Принесите мне маков. Хотя нет. Не люблю красный цвет.

— Как «зачем»? — всполошился сразу я. — Потому что вы мне очень нравитесь, — на одном дыхании произнес я. — Очень! Я не могу представить и дня, если не увижу вас.

Смущенная, она смотрела на меня и неожиданно заплакала. Пугая меня еще больше. Из глаз ее капали крупные слезы, скатываясь по щекам и добегая до уголков алых, слегка пухленьких губ. Как хотелось броситься сейчас к ней, обнять, вытереть слезы и припасть своими губами к ее. Нельзя! Не потому, что окно расположено выше моего роста и забраться в него представляло проблему. Потому, что нравы и воспитание, царившие среди белогвардейцев, не позволяли такого отношения к девушке.

— Я должна вам признаться, Михаил. Хотя это может показаться и непозволительным, — глотая слезу, тихо произнесла Зоя. Она сделала небольшую паузу и продолжила. — Вы мне тоже нравитесь. Но не время для всего этого… Вы понимаете, о чем я… Но, — девушка сделала паузу, — я буду вас ждать. Вы должны обязательно вернуться.

Я был рад слышать эти слова. Чувства переполняли меня. Хотелось говорить еще и еще. Но Зоя вдруг стала серьезной и остановила мой порыв:

— А сейчас идите, Михаил. Я и так непозволительно много вам сказала. У меня дежурство и мне нужно идти к больным. Если Петр Илларионович увидит, достанется мне по первое число.

— Зоя, — попытался я задержать девушку еще на мгновение, чтобы посмотреть на ее прекрасное лицо, почувствовать ее чистую, непорочную душу.

— Вам пора, Михаил, — отозвалась она, закрывая одну створку окна. Затем потянулась рукой ко внутреннему карману своего сестринского халата и мягким жестом бросила мне расшитый голубым узором платочек:

— Возьмите. Он будет напоминать вам обо мне.

С этими словами Зоя закрыла окно и через секунду в комнате погас свет. Я стоял удивленный и довольный. Приложив платочек к губам, я вдохнул полной грудью. От него исходил легкий аромат сирени. «Я ей нравлюсь!» — пела моя душа. Аккуратно сложив платочек, я спрятал его во внутренний карман мундира и так же, незаметно для караульных, выбрался с территории госпиталя. Лагерь спал. Лишь одиночные костры горели у палаток, согревая тех, кто нес ночную службу, охраняя покой отдыхающих солдат и офицеров.

Возле одного из костров, встрепенулся человек. Он приподнялся на локте и сонно посмотрел на меня. И тут же глаза его начали трезветь. Сон моментально исчезал.

— Товарищ! — горячо прошептал солдат, вытягивая ко мне скрюченные пальцы. — Товарищ Григорьев! Комсорг! — захрипел голос. — Стойте! Подождите!

Сердце мое остановилось. В груди похолодело. Я дернулся в темноту, исчезая во мраке рядов палаток. Сердце бешено заколотилось. «Кто это?! Кто?!» Я старался не оглядываться назад, стремительно, набирая скорость и переходя на легкий бег. Наверное, со стороны мое поведение казалось странным. По дальше от этого места! Кто бы это не был о не должен обо мне знать!!! Как такое возможно? Откуда он знает, что я комсорг?! Откуда он вообще знает, что я здесь?! Я не хочу! Я прапорщик Григорьев и никому не товарищ!

Вот и моя палатка. Караульный вышагнул из темноты, преграждая мне путь.

— Не признал, ваше бродь, — успокоился через мгновение солдат. — Случилось чего? Глаза шальные! Или привиделось, что?

— Привиделось, — сказал я, срывающимся голосом.

— Да, ночи здесь темные. Всякое может привидеться. Вы бы не шастали, господин прапорщик, один. Неровен час — уволокут красные в плен.

— Да, как им сквозь наши позиции просочиться то?

— Ооо, там такие же казаки-пластаны, как и у нас. Везде шастают. Для них преград нет.

— Отставить разговоры!

— Есть, ваше бродь! — Рядовой вытянулся в струнку.

Осмотрев караульного внимательным взглядом, я приоткрыл полог и юркнул внутрь, не в силах справиться с волнением. И только, опустив холодный брезент, облегченно выдохнул.