Мы уходим в степи

Глава 6

Неясные, размазанные по затуманенному сознанию, звуки, проникали вглубь меня, и будто растворялись во мне, выдавливая реальность.

Что это? Громыхание механизмов токарного станка? Но почему так далеко? Неужто я все еще в административном отделе? Пора бы уже и на работу вернуться. В цех. Не любят у нас тех, кто прохладно к работе относится. Да еще мне и, по всей вероятности, доска почета светит. А это уже. Стоп, глаза то мои закрыты. Неужели я уснул?! Посреди рабочего дня?! Позор! Тунеядец! Хлебнул кефира, и прикорнул на обеденном часе? Дед засмеет! Скорее в цех, пока никто не увидел!

Я попытался открыть глаза. Получилось с трудом. Было ощущение, что веки склеились меж собой, и отодрать их друг от друга можно было лишь с помощью растворителя. Нос сразу уловил едкий запах. Закашлялся и стал приходить в себя. Сквозь прищур глаз просачивался яркий, белый свет.

Так и знал — обед, в столовке заснул! Раскемарило! Варварка виновата — видать опять всю ночь думал о ее пышных формах.

Хотя нет. Что это?

Нечеткий, будто размытый водой и словно окутанный белым туманом силуэт сидел совсем рядом со мной. Почему я лежу? Жестко? Нет. Матрас мягкий и пахнет он него, как в деревни на сеновале — пряно травами. И кто это или что это рядом со мной? Руками я потянулся к лицу, попытался протереть пальцами глаза. Зрение стало более отчетливым. Позади силуэта яркое свечение проникало сквозь белеющий квадрат. Окно? Прожектор? Мелькнула в голове мысль. Сознание постепенно прояснялось. Но где я? И что это за странное свечение? Свет, совершенно необъяснимым образом падал на сидящую передо мной фигуру так, что казалось, и сама фигура светится. Человек это или нечто иное? И тут сознание обожгло. Уж очень обстановка похожа на то, о чем в детстве говорила мне мама. После очередного ее тайного похода в церковь, я спросил ее о том, что такое Рай. В ответ услышал о, наполненном белым свечением месте, где живут Ангелы и души тех, кто умер. Сопоставляя слова мамы и то, что я видел сейчас, по телу у меня пробежал холодок. Я умер? Я в Раю? И значит передо мной сидит Ангел?! От этой навязчивой мысли пересохло в горле. Ничего себе — судьба комсомольца. Попасть в Рай для коммунистов! Хотя… Может Ленина увижу? Проведет меня Ангел к Ленину. «Вот», — скажет. — «Мишка явился, хоть и молодой, но пора ему, и буду я держать ответ, зачеты всякие!» Наш вождь точно здесь. В этом я не сомневался. Сейчас длинный стол увижу с красной скатертью, привычные транспаранты, лица строгих товарищей, шеренги графинов с водой, и стану держать ответ. А я готов! У меня и речь заготовлена из привычного набора фраз. Из самых главных и важных! Из тех, что пригодятся в любой ситуации жизни. Вот и пригодились тезисы КПСС. Я попытался сглотнуть, но ничего не получилось. Сухой, надрывный кашель вырвался из горла.

Стоп!

Разве мертвые могут кашлять?

— Неужто оклемался, родимый! Ну, слава Богу! — раздалось надо мной. Голос был женский и настолько приятный, что казалось это и не голос вовсе, а журчание ручейка, от тающего по весне льда. И не Варварин во все. Та покуривала тайком, может и мне назло, так как не нравилось очень. Отсюда хрипела иногда и подкашливала.

Силуэт оказался вполне живым, еще и говорящим. Я вновь потер глаза. Передо мной сидела девушка лет восемнадцати, с красивым лицом. Такие лица можно было видеть лишь в музее, на картинах художников конца девятнадцатого века. Утончённая барышня. Собачки не хватает и вазы с фруктами. Ее улыбка, небесного цвета глаза, излучали столько тепла, что я невольно залюбовался и глупо улыбнулся. Удивительно, но я не нашел ничего подходящего в ответ, лишь пробормотал невнятно:

— Ангелы могут говорить?

Мой голос, вероятно прозвучал довольно серьезно и убедительно, девушка смущенно отвела взгляд в сторону, прикрыв губы рукой:

— Скажете тоже, — произнесла она, щеки ее покрылись легким румянцем. — Какой же я Ангел?

— По мне так самый, что ни наесть настоящий, — продолжил я начатый комплимент, совершенно не понимая и не веря в то, что я был способен на это. Откуда изящность в словах появилась?

— Оставьте, господин прапорщик, — залепетала девушка, все еще смущаясь и явно теряясь под напором моего нахальства. — Вы только очнулись, силы вам нужны.

Я глотнул ком и спросил, не сдержавшись осипшим голосом, больше, чтоб свою догадку подтвердить — пора бы уже карты вскрывать:

— К Ленину проведете? — По-моему мнению: если умер, то именно такой Ангел и должен был проводить меня к вождю. А мне то уж есть что ему сказать: как славно мы живем в будущем, как всё у нас получается и коммунизм во всем мире побеждает. Мы, за смену, всегда план по изготовлению болванок переполняем! И так, у всех. Во всех отраслях народного хозяйства.

Девушка на миг отшатнулась, прикрывая рот изящными пальчиками. Потом медленно приблизилась и прошептала:

— Да, если бы я могла… Такой бы точно не промазал. И разом все проблемы решил. И всё бы опять на место вернулось. И стало бы, как раньше. Да вы –герой, господин прапорщик, раз мысли у вас такие геройские.

Что она заладила с этим «господином прапорщиком»? За кого меня принимает? Чуть не поправил: тогда уж товарищ прапорщик. Хотя я по военному билету ефрейтор. Это и заставило промолчать.

Я снова хрипло закашлялся, мало понимая, что красавица говорит. Взгляд мой за блуждал по белому потолку. Какая-то картина и реальная, и нереальная одновременно. И вроде, о том же самом говорим, понимая друг друга, но, как на разных языках. Спросить, что ли про немцев? Про камрадов или делегацию? Или не время? Пугливая какая-то.

Лицо барышни стало серьезнее. Лишь теперь я разглядел, что девушка была одета во все белое. Белый, длинный халат, белый головной убор, похожий на платок, с топорщащими в стороны концами, скрывающий ее волосы полностью. На нем красной толстой ниткой, был вышит ровный крест. Не похожа она была на обычных медсестер с нашего стационара. Кроме одежды было в ней что-то такое, чего не встретишь у советских женщин. Может, актриса? Хорошо в роль вжилась? Или.

«Неужто сестра милосердия?» — промелькнуло в моей голове. — «Какой правдоподобный образ!» Я еще плохо соображал от пережитого недавно. В голове проплывали смутные картины прошлого, которое для меня было самым, что ни наесть настоящим и картины этого настоящего, что по сути было историческим прошлым, минувшим, как минимум, несколько десятилетий назад. Вдруг, словно молния пронзила мое сознание. Церковь, хоругви и свет. Яркий, ослепляющий. А дальше все как на карусели. Аэроплан, взрыв, черный дым, падение, всадники, один из которых спас меня. Припомнились старинные фотографии: видел в музее, эпохи Первой мировой. Да и при царе такие же медсестры были. Но, как такое возможно?! Если я попал в кино, то почему оно такое реальное?! Как выбраться из этой киностудии? Мне на завод надо. Товарищи ждут!

Вероятно, я чрезмерно углубился в свои мысли, незаметно для самого себя закрыв глаза, тем самым заставив вновь волноваться сестру милосердия, так как тут же прозвучали взволнованные нотки ее приятного голоска.

— Господин прапорщик, очнитесь. Не покидайте меня.

— Что? — спросил я, недоумевая и тут же опомнился. — А, простите, сестричка, задумался.

— Вы нас так больше не пугайте, — серьезно заметила девушка. — И так были достаточно в забытьи. Доктор вон, Петр Илларионович, все интересовался, пришли ли вы в сознание. Распорядился непременно ему доложить, как очнетесь.

Я смотрел на это нежное, прекрасное создание и совершенно не вникал в суть того, что она говорила. Внезапно стало легко и спокойно. Я принял ситуацию, решив подыграть всем. Кино, так кино. Нам, комсомольцам, и не такие задачи по плечу! В голове прояснилось, будто я находился сейчас в музее искусств перед шедевром известного художника. Я смотрел на сестру милосердия не отрываясь. Она же, ловя мой взгляд, в смущении отводила глаза и все говорила, говорила.

— Как зовут вас, сударыня, — вырвалось у меня само по себе, чем я еще больше смутил девушку. Ее миловидное личико вновь покрылось розовым румянцем.

— Вы совсем не слушаете что я вам говорю, — пожурила она меня. — Ну вас. Вот доложу о вас Петру Илларионовичу. А он у нас строгий. Заставит рыбий жир пить три раза в день!

— Так как вас зовут, милое создание, — вновь повторил я свой вопрос, и чтобы боле не смущать свою собеседницу, добавил. — Обещаю впредь слушаться вас и исполнять все, что скажете.

— Ох, так уж и все? — засмеялась девушка. — Скажете тоже. Что? И на аэроплане прокатите? И из пулемета дадите пострелять?!

— Зачем вам стрелять? — пролепетал я. — Тем более из пулемета. Такие девушки, как вы, не для этого рождены.

— Мне надо, — серьезно сказала сестричка. — Мне очень надо. Мне надо отомстить!

Я снова зашелся в кашле. Наверное, от волнения. Подивился такой перемене в светлом образе. Ох, и играет хорошо. С чувством! Веришь каждому слову. Настоящий профессионал. Надо не оплошать. И никого не подвести. На миг показалось, что передо мной валькирия сидит и гневно кулаки сжимает.

Впрочем, девушка быстро вышла из образа.

И, поправив на голове косынку произнесла, опять же довольно серьезным тоном:

— Зоя. Простое имя. Ничего примечательного.

— Зоя. — повторил я будто эхо. — Жизнь значит. Красивое имя. Старинное. Редкое. Теперь, так и не называют никого… Каждая вторая, то Лена, то Наташа.

— Да как же не называют?! — изумилась сестра милосердия.

— Ну-с, — дверь палаты, в которой мне довелось оказаться, распахнулась и в нее вошел человек в докторском халате. По всей видимости это и был тот самый, строгий начальник госпиталя, Петр Илларионович о котором говорила Зоя. Пах он забытым с детства лекарством. Хороший артист! Знакомый до боли, только под гримом не узнал. Сейчас и ему подыграю. Где же камеры прячут? Вот прогресс в ГДР на месте не стоит. Все по натуральному и. как в жизни: свет естественный, реплики соответствующие эпохи, образы, запахи. Зачем меня только палить в аэроплане надо было? Я понимаю, что я обычный советский парень с завода, но это вам право не дает меня взрывать. Надо потом заявить протест. — Как вы, голубчик?

— Да, собственно, — попытался ответить я, начиная импровизацию, но не успел ничего сказать, как Зоя защебетала в ответ:

— Петр Илларионович, раненный господин прапорщик пришел в себя с четверть часа назад. Чувствует себя удовлетворительно. Все это время оставался в сознании. Речь ровная, память ясная.

— Так-с, так-с, — разминая пальцы рук, произнес доктор. — Стало быть речь ровная, говорите? Вероятно, это и является причиной того, что вы не соизволили, голубушка, доложить мне сразу же, как господин прапорщик пришел в себя?

— Простите, Петр Илларионович, я…- оправдывалась Зоя.

— Впредь будьте внимательны, сударыня, и относитесь к моим наказам более ответственно.

— Господин доктор, — я попытался вступиться за Зою, но тут же был прерван твердым голосом доктора.

— Господин прапорщик, смею вам заметить, как старший по чину, что вы сейчас всего лишь пациент госпиталя и скорейшее ваше выздоровление напрямую зависит от динамики протекания контузии, которой вы подверглись, выполняя задание. По этой причине мне и необходимо знать, когда вы пришли в себя, и как именно протекал сей процесс.

Доктор на секунду замолчал и продолжил:

— Простите, забыл представиться. Надворный советник медицинской службы Боткин Петр Илларионович.

Я с удивлением уставился на полковника. В голове туго крутились шестеренки, припоминая что-то из петровского табеля о рангах: коллежские советники, надворные советники - пойми их - три звезды, полковник же. Доктор, заметив соответствующую мимику на моем лице, истолковал по-своему, заметил коротко, словно отрезал:

— Однофамилец.

Я кивнул головой. Пускай так. Могли бы, что и получше придумать. Достовернее, что ли. Я бы посоветовал.

— Так что, господин прапорщик, — спросил доктор. — Готовы к осмотру?

— Да я вроде…

— Вроде, — передразнил "полковник". — Позвольте мне решать вроде или нет.

И, обращаясь к Зое, добавил:

— А вы, голубушка, принесите- ка мне градусник.

Медсестра послушно вышла из палаты. Доктор же с усердием стал меня осматривать. Зачем-то сдавливал голову, будто арбуз, выстукивал пальцами то по груди, то по животу, подставлял к моим легким деревянную трубку, как на картинке из книжки о «Докторе Айболите». Заставлял дышать и задерживать дыхание. Наконец ощупал мне весь живот и под конец, не без удовольствия, сгибал и разгибал мне суставы на руках и ногах.

По всей видимости, осмотром он был доволен, потому как не дождавшись Зои, ушедшей за градусником, сказал:

— Что ж, голубчик, не вижу оснований вас боле держать у нас. Вы совершенно здоровы. Получите соответствующие документы в канцелярии и можете отбыть в свой полк. Вас там уже заждались.

Доктор направился было к выходу из палаты и уже у самой двери обернулся:

— Да, здесь вас бородач один дожидается. Судя по форме — казак. Я ему несколько раз отворот-поворот, мол нельзя, без сознания еще господин прапорщик. А он все не унимается. Ждать, говорит, буду, пока в себя не придет.

— А можно его пустить? — несмело спросил я.

— Ну-с, если он еще дожидается, то непременно распоряжусь, чтобы пропустили.

— Благодарю вас, господин надворный советник, — выдохнул я.

Доктор закрыл дверь за собой, но не прошло и пяти минут, как в палату ко мне ввалился громадного роста детина, с бородой, закрывавшей лицо чуть ли не по глаза. Это был тот самый всадник, что спас меня.

— Здорово живешь, ваш благродь! — радостно пробасил он, топая по деревянному полу своими сапогами. Настил жалобно скрипел. — Оклемался? Яблочко хоч? Ешь, не упирайся! Для здоровья полезное! — И казак осторожно положил большое красное яблоко на поверхность белой тумбочки.

— Спасибо, — только и вымолвил я, обескураженный появлением этого казака. Сколько же силы хранило это могучее от природы тело?! Вот бы такого за станок. Это же стахановец готовый! Точил бы болванки без остановки! В артистах оно и понятно легче, но надо быть там, где сложнее и труднее.

— А ты крепкий, ваш благродь! — гремел казак, поправляя шашку в золотых ножнах. У меня даже глаза расширились. Вот это ему инвентарь доверили. — Тебя прибабахнуло не слабо. Думал не выкарабкаешься так быстро. А ты вона. Ничего. Малость зеньками хлопаешь, но вид бравый — строевой!

— Да я как-то так, — не зная, как себя правильно вести со своим спасителем, пробормотал я.

— Да ладно те, чай не чужой -то! Свой! — произнес казак и посерьезнев лицом, добавил — Конверт, что ты, ваш благродь, вез, я в штаб прямехонько передал. В конверте том, говорят, приказ важный был. А мне велено тебе передать, чтобы незамедлительно в штаб явился, как только на ноги встанешь.

— Так я уже, — бодро ответил я. — Да и доктор сказал, что могу выписываться.

— Вот и ладно, господин прапорщик, — довольно сказал казак. — Стало быть не зря я пришел. Вы, ваш благродь сразу в штаб явитесь, чтобы оказии не вышло.

— Не переживай…- я осекся, не зная, как по имени звать моего спасителя. Он же, поняв мое замешательство, сказал с улыбкой:

— Харлампий я. Урядник.

— Не переживай, Харлампий, — поправился я — Сегодня же прямиком в штаб. Как документы получу, так сразу и заявлюсь. — И тут я не удержался и подмигнул ему. Заговорщицки шепча:

— Как кино называется?

— Кино? — удивленно переспросил бородач. — Какое такое кино? Вы про хронику, ваш бродь, что давеча показывали? Не пойму, что –то.

— Забудь, Харлампий, — махнул рукой я, откидываясь на мягкий тюфяк.

— Ну, тады с Богом вам, ваш благродь, — подскочил казак, и оправив фуражку вышел из палаты.

Но я расслышал громкий шепот:

— Ох, и знатно горемыку приложило.