Мы уходим в степи

Глава 2

— В ГДР? — переспросила мама, всплескивая руками. Она замерла по середине кухни. Из-под крышки белой, с оранжевыми цветочками кастрюли начал убегать вскипающий борщ. Яркие, свекольного цвета капли брызнули на белую эмаль плиты, тут же превращаясь в черные пятна. По оранжевому рисунку кастрюли протянулись бардовые линии. Огонь радостно вспыхнул желтоватым пламенем, запыхтел, но горелка не потухла. Папа недовольно повел носом. Запахло горелым. Мать находилась в прострации. Отец грозно кашлянул, зашелестел любимой газетой «Правда», встал с табурета и, потянувшись рукой, открыл форточку. Тут же по ушам ударил протяжный скрип старого дерева. Добрый дедушка Ленин посмотрел на меня с ордена на газете и показалось, что подмигнул, тут же отворачиваясь. Мол, не дрейфь Мишка, наше дело правое, мы победим и толи еще будет. Почем-то одобрение дедушки Ленина было особенно важно. В детстве я не верил в дед Мороза, но всегда ждал, что сейчас откроется входная дверь и войдет наш добрый вождь. В красном кафтане. Подмигнет мне, усаживая на коленку, и скажет:

— Ну, рассказывай, Миша! Чего там у тебя.

А рассказывать то и нечего было.

Теперь есть. Рассказал бы тебе, дедушка Ленин, что еду в Германскую Демократическую Республику. Как лучший из лучших! Вот комсоргом стал. Ячейку комсомольскую в пример другим ставят. И ребята в ней хорошие! Все как на подбор. Жаль мест в делегации больше нет. Непременно просил бы за двух-трех человек.

Мама опомнилась. Подхватила крышку за кольцо, в которое была вставлена пробка от вина «Анапа» и попыталась исправить положение. Вышло не так, как хотела. Как ни старалась аккуратно, все равно обожглась. Руку одернула, подула на ожог. Лицо ее раскраснелось от деловитости и усердия.

— Ага, — процедил я, подходя к обеденному столу и вытягивая руку в сторону порезанного черного хлеба. Уж очень захотелось аппетитной корочки, посыпанной крупной солью. Горбушка так и смотрела на меня. Рот наполнился слюной. Сглотнул, чуть не подавился. Папа, зашелестев газетой, хрипло кашлянул, глянул на меня поверх красных очков с толстыми линзами для близорукости, и ничего не сказал. И так все понятно стало. Отставил глупую затею. Взрослеть надо.

— В ГДР, — обреченно повторила мама, не оборачиваясь, сама себе. Прикрыла было рукой рот, от нахлынувшего волнения. Сдержалась. Забарабанила ножом по деревянной доске, нарезая мелко луковицу. Вытерла слезы. Протянула. — Далеко.

— И, что с того? — сказал дед. Был он одет в неснимаемую, давно полинявшую тельняшку, синие треники и тужурку, мехом наружу. «Веста» — говорил дед на немецкий манер, натягивая замусоленную тужурку. Лето, а дед мерз. — Бывал я в Берлине. На танке! Почитай весь его проехал, вдоль и поперек.

Дед замолчал на минуту, вспомнив, видимо, как бороздил улицы Берлина на своей «тридцатьчетверке»:

— Хороший город, — добавил он, будто опомнившись и многозначительно посмотрел на меня. — Люди там, правда, злые.

— Я не на танке, — поспешно сказал я. — Я на автобусе. Нам специальный автобус выделяют для целой делегации. И люди теперь другие!

— Немцы никогда не меняются, — покачал головой дед, думая о своем. И тут же, как в назидание, произнес — Возьми с собой три бутылки водки, пакет гречки, тушенку и пять буханок хлеба. Потом деда вспомнишь добрым словом.

— Да, сейчас! — взорвалась мама, поворачиваясь от плиты. — Молодежь спаивать?! Ишь чего удумали! — и она, по- доброму, конечно, замахнулась на деда кухонным полотенцем.

— Хватит, — оборвал ее отец, тоном не терпящем возражений. — Вари борщ. Не вмешивайся.

— А водка-то зачем? Да еще и три бутылки?! — неуверенно спросил я, думая, чем бы еще поживиться со стола. С вазочки на меня аппетитно смотрели вечные «Барбариски».

— Хек! Вот те на! Это же мировая валюта! — выдохнул дед чесночным запахом. — Темный ты человек, Мишка. Хоть и комсорг.

— Рубль — мировая валюта, — сказал глава семейства, как отрезал. — Но хлеб возьми. У них такого нет. Потом Родину вспомнишь.

Отец кашлянул и снова посмотрел на меня поверх газеты. Пробурчал:

— Садись. Рассказывай.

— Пап. Это от завода. По комсомольской путевке. За хорошую работу заслужил. Оборудование новое получать будем, немецкое, — скороговоркой начал я оправдываться. Не любил папа немцев. Крепко не любил.

— Немецкое хорошим не бывает. Все зло от них, — не применул высказаться отец и тут же сурово спросил. — А ты тут при чем?

— А я лучший! — воскликнул я, активно махая головой.

— Слушай! — сказал дед, оживляясь и наклоняясь ко мне. — Я фотоаппарат купил. Самый лучший! «Смена 8м». С обратной перемоткой. С таким объективом, что закачаешься. Тоже возьмешь.

— А «Смена» то мне зачем? — удивился я.

— Немок будешь фотографировать! — пояснил недогадливому внуку дед. — Потом пленку перемотаешь и фотоаппарат продашь. Купишь мне цепь для бензопилы!

— Папа! — оборвал уже деда его сын, то есть мой папа. — Чем тебе наши цепи не нравятся?!

— Так они постоянно тупятся и их не достать. А тут такая оказия: внучок в ГДР едет. Там цепей для бензопилы в каждом магазине навалом.

— Тогда купи две! — буркнул отец. — Одну дядю Егору на день рождение подарим. Он нам баню помогал строить. И никаких спекуляций! Первым посажу! Это же пятно на всю жизнь, потом не отмоешься. За рубли купишь. Там берут.

— Ладно, — протянул я, впадая в панику: цепи для бензопилы — это серьезно. Это кого хочешь в ступор поставит. Ходить по магазинам… Да, когда? Мы же там в две смены работать будем. Всей делегацией, принимая станки, налаживая их, и обучаясь. Дело очень ответственное! Но задание семьи надо выполнить. Они же потом меня съедят. А отец тоже хорош. То говорит, что у немцев все плохо, а то «купи две». А дед вон совсем какой-то понурый стал. Подмигивает мне многозначительно. Я плечами пожал, мол не пойму, что ты хочешь. Старый рукой махнул.

Не понравилось мне лицо деда. Глаза его задумчиво смотрели поверх плиты, а большой красный нос ритмично пошмыгивал.

— Котлету то с пюре будешь? Голодный? — спросила мама, поворачиваясь ко мне.

— Да, накладывай уже всем! — сказал отец, качая головой. — Твоего борща не дождешься.

— И по писярику! — оживился дедушка, возвращаясь в свое прежнее состояние. И уже обращаясь ко мне, настоятельно произнес — Слушай, внучок. Возьми много цепей. Вот прямо много. Сколько сможешь унести. Пожалуй, мотор сможем купить на лодку. Рыбалка летом у нас может получится знатная!

— Дед! — в один голос сказали мы. Начал папа:

— Ты, на что его толкаешь? Его ж посадят! — Дед отмахнулся, не внук же будет продавать цепи, а уж он точно сможет со всеми договориться.

— Какой писярик? — грозно спросила мама. — Вы втихаря уже приняли один!

— Так то для настроения было! — с лицом деревенского эскулапа возразил дед. — А теперь для аппетиту.

— Так лодка течет! — напомнил я деду, но тот в очередной раз отмахнулся. Детали его мало интересовали. Больше грандиозные планы. Трудновыполнимые для всех, кроме него.

На кухню на трехколесном велосипеде въехала младшая сестренка Таня. Коленки у нее уже были выше руля, так как училась во втором классе, но по квартире любила передвигаться на велике, сшибая все углы, добавляя все новых царапин и сколов на лакированную мебель. Так как сестренка являлась любимицей деда и отца, то Таньке можно было всё. Меня бы давно выпороли или на горох поставили.

— А мне пакет с ручками привези — залепетала Танька.

— Чего? — удивился я. — Что еще за пакет?

— Ох, и дремучий ты, Мишка, — назидательно сказала сестренка. — С ковбоем Мальборо. Чтоб, как у Тоськи из третьего «в» был. Она с ним на Новогоднюю елку приходила, так все мальчишки возле нее крутились. Каварелы, понимаешь! А я без пакета и замуж никогда не выйду!

— Не каварелы, а кавалеры! — с улыбкой заметила мама.

— С портфелем ходи! — отозвался отец, глядя поверх газеты. Смеясь добавил. — Замуж она собралась! Школу закончи, потом институт — человеком стань, а там уже и думай про «замуж».

— С авоськой ходи, — посоветовал дед. Ему казалось, что он плохо никогда не советовал. — Самая лучшая сумка.

— С пакетом хочу! — закапризничала Танька, отчаянно клацая металлическим звонком на руле. Мама схватилась за голову. — Понял, Мишка?

— Понял, — вздохнув, сказал я.

После обеда дед, улучшив момент, когда я собирал вещи в спортивную сумку, подкрался сзади и так, чтобы из родителей никто не видел, сунул мне в карман красноватую десятирублевую купюру. Опережая мой вопрос, заговорческим голосом произнес:

— Водку все же купи и еще две…нет, лучше четыре гвоздики.

Я в недоумении взглянул на деда.

— Ты там недалеко будешь от кладбища. Зайдешь.

С каждым словом деда мои глаза становились все шире. Водка, гвоздики, кладбище, все перемешалось в голове, не находя логической цепочки.

Дед положил мне на грудь свою тяжелую, пронизанную синими жилами ладонь:

— Друг мой, товарищ боевой на том кладбище похоронен. Помянешь и от меня поклон передашь.

Глядя на влажные глаза деда, я не стал возражать, но «десятку» деду вернул. Не хватало, чтобы он своей, и так не большой пенсией, разбрасывался на право, на лево.

Приобняв деда, похлопал его по плечу:

— Разберемся.