Мы уходим в степи

Глава 3

Шум вокзала не спутаешь ни с каким другим шумом. Людской гомон, выкрики носильщиков, свистки милиционеров и непременные гудки электровозов. Вся эта звуковая гамма звучит в голове монотонной мелодией все время, пока поезд не тронется. Стоя на подножке своего вагона, я осмотрелся. Вся делегация была в сборе, за исключением особистов. «Вот уж и вправду, на первый взгляд их служба не видна» — усмехнулся я. И как в доказательство, окно одного из купе опустилось и в него показалась головатого самого майора. «А вот и товарищ Май! Значит все в порядке» — пролетела мысль в голове. Голос в вокзальном громкоговорителе прокричал что-то невнятное. Из всего сказанного ясно различимо было лишь слово «Берлин». Поезд, дернулся и плавно покатился по рельсам.

— Пассажиры, займите свои места в купе! — пропела проводница.

Последние взмахи руками провожающим и пассажиры спешно распределились по вагону, согласно купленным билетам.

Дверь в купе, где сидели особисты была открыта. Проходя мимо нее, все, кто представлял нашу делегацию, старались без лишнего шума прошмыгнуть на свои места, чтобы поскорее оказаться в этом маленьком мирке под названием купе.

Поначалу все было тихо. Делегация осваивалась, стараясь произвести впечатление, в первую очередь на товарищей в штатском. Но это длилось не долго. Свобода от семейной жизни, хотя и временная, действовала на, казалось бы вполне приличных людей, на удивление негативно.

У заводских делегатов творилась настоящая вакханалия. Мне, как молодому комсомольцу было стыдно смотреть на подобные вещи, поэтому я частенько зависал коридоре, раздвинув белоснежные занавески и любуясь пейзажами. Сердобольные проводницы, Маша и Глаша, периодически угощали меня крепким чаем с лимоном и наперебой звали к себе, подмигивая. Под предлогом посидеть и рассказать про комсомольскую жизнь на заводе. Но я отчаянно стеснялся, потому что Маша и Глаша, походили на локомотивы от паровозов и возраст их приближался, по всей видимости к сорока.

— Тетя Глаша, возьмите стакан! — с благодарностью говорил я, робко стучась в купе проводниц. Дверь со стоном отъезжала в сторону. И тетя Глаша меняла строгое выражение лица на наидобрейшее. В ее взгляде было что-то распущенное.

— А, Мишенька, ты? Ну, какая я тебе тетя Глаша? Гларья Петровна тогда уж. Ты заходи, заходи. Не робей! Как тебе чаек? Понравился?

— Очень вкусный и крепкий, тетя Глаша. Спасибо вам большое, человеческое! Я пойду! Мне речь надо готовить — выступать буду перед немецкими товарищами.

— Ну, ты приходи, если захочешь еще чая. А, если надо будет пару фраз сказать на немецком, так я помогу с произношением.

Это предложение звучало очень заманчиво. Сказать в конце речи несколько важных слов для немецких товарищей, мне показалось важным и необычным. Школьные знания, изучения немецкого языка, могли не дать того произношения, которая могла подсказать опытная тетя Глаша. И стоя, у открытого окна, я уже подумывал, как вернуться к проводнице, как неожиданно дверь в купе чекистов открылась.

Я вздрогнул и вжал плечи. Было чего бояться. Во всем виновата водка деда Иосифа! Чекисты на второй день изъяли у меня три бутылки. Сразу с утра. Все, что было. Среди них была и та бутылка, что просил купить дед, чтобы помянуть его боевого товарища. Майор провел со мной разъяснительную беседу и пожалел меня за молодостью лет, пообещав не дать ходу дела. А так бы и спекуляция и нарушение пограничного контроля и аморальное поведение комсорга — полностью бы перечеркнуло мое будущее.

— Знаки подаешь? — выдохнул перегаром жесткие слова майор, кивая на открытое окно. Я даже не понял сначала, потом побелел и проблеял:

— Нет, товарищ майор! Мне такое даже в голову не пришло.

— Товарищ, — произнес чекист, морщась. — Закрой! По глазам бьет.

Майор указал рукой на открытую дверь своего купе:

— Заходи. И да, что ты все заладил «товарищ майор». Палычем меня зовут.

Майор госбезопасности — это не проводница тетя Глаша, такому не откажешь. На ватных ногах я прошел в душное, накуренное купе. Палыч растолкал на нижней полке крепко спящего молодого мужчину. Заставил подняться:

— Иди, Серега. Работай. Проверь все.

Заспанный мужчина, не глядя на меня, хмуро буркнул:

— Есть, — и вышел в коридор, широко позевывая.

— Рассказывай, Григорьев, — сказал Палыч, пододвигая к себе подстаканник с холодным чаем.

— Что именно, товарищ майор? — взбудоражился я.

— Палыч, — поправил меня суровый мужчина, морщась. — Ну, про тебя я всё знаю. И что спекулянт будущий и предатель Родины.

— Да я… — вскочил я, с одним желанием — оправдываться. Но Палыч остановил меня грозным рыком:

— Сидеть!

Я сел и губы мои затряслись. Ну, ладно спекулянт, но предатель Родины? Как с этим жить? Как деду, родителям в глаза смотреть?!

— Что, Мишка? Переживаешь? — голос чекиста смягчился. Палыч потянулся к пиджаку на вешалке, достал пачку «Беломора». Хотел раскурить. А потом в сердцах сломал папиросу. — Сам же орлам запретил. Какой пример подаю? Что думаешь, Мишка?

— Плохой, — протянул я.

— То-то и оно, что плохой, — майор вздохнул. Под столом забрякали пустые бутылки водки. Палыч покосился на меня, сказал. — Водку пришлось твою выпить. Чтобы скрыть улики. Не могли мы тебя подставить, комсорг Мишка. Никак не могли!

— Спасибо, товарищ майор.

— Помни, — снова выдохнул перегаром Палыч. — Родину любишь?

— Всем сердцем! — горячо воскликнул я, привставая.

— Молодец. А органы?

У меня перехватило дыхание. Неужто моя заветная мечта сбывается?

— И органы люблю, товарищ майор.

— Хотел бы работать?

— Это большая честь для меня, товарищ майор! Но после того, что я сделал…

Палыч застучал кулаком в верхнюю полку.

— Слышал, Дима? Для товарища Григорьева мы в большой чести.

— Для всех в чести, — сонно отозвался сотрудник сверху. — Дай поспать, Палыч. Не начинай с утра.

— Так вечер уже. Пора работать. Ладно, Мишка, справишься с заданием, подпишу рекомендации. Походишь годик вольнонаемным, а потом и младшего лейтенанта дадим. Если, заслужишь.

— А, что надо делать? — с жаром начал я.

— Как, что? — удивился Палыч. — Данные собирать.

— Какие?

— Да, вот. На вашу делегацию. С нее, пожалуй, и начнем. Печатать на машинке умеешь?

— Нет, — ответил я, поникнув головой. Работа в структуре была так близка и снова отодвинулась за горизонт.

— Тогда садись к столу и пиши. — Палыч уже достал лист бумаги и шариковую ручку.

— Что писать?

— Да всё. Все, что тут было, пока мы за тобой следы заметали, — сказал Палыч и покатал под ногой пустую бутылку. — Начни с товарища Розенберга. Не нравится он мне. Чувствую гнильцо какое-то исходит от товарища председателя профсоюза.

— Может, про кого другого? — предложил я, тяжело сглатывая. Розенберг был добр ко мне.

— И про другого тоже! Про всех. Потом напишешь. Начинай.