Мяч в игре

Глава III У УПРАВХОЗА

Контора домоуправления находилась под лестницей, в полуподвале, и напоминала пароходную каюту. Она была маленькая и вся выкрашена серой, «шаровой», краской, которой покрывают борта кораблей. Низкий, чуть повыше головы, потолок ее — не плоский, как обычно, а полусводом спускается до пола, так что никак не отличишь, где кончается стена, а где начинается потолок. Крохотное окошко почему-то пробито не в центре стены, а наверху, в правом углу, и наглухо, как иллюминатор в бурю, задраено массивным металлическим щитом.

Сходство с каютой усиливалось еще и потому, что в низкой, тесной конторе за письменным столом сидел коренастый с короткой крепкой, как у быка, шеей человек в темносинем морском кителе, застегнутом, несмотря на жару, на все пуговицы: управхоз Иван Максимович. У него черные косматые брови, распластавшиеся от переносья до висков. Они все время шевелились, как два маленьких живых зверька.

Напротив управхоза, возле другой покатой стены, сидел за письменным столом бухгалтер — маленький, аккуратный, тихий старичок в пенсне. Между двумя столами оставался лишь узенький проход, по которому боком можно пробраться к висящему на стене телефону.

Когда в контору шумно ввалились старуха, дворник, две женщины, а за ними Таня, Коля, Валерий и Ленский, в «каюте» стало совсем не повернуться.

Все остановились прямо у входа, только старуха, ни на секунду не выпускающая мяч из рук, протискалась между столами, заняв выгодную, командную позицию в узком проходе, и сразу стала кричать:

— Хулиганы! Опять окно высадили! Управы на них нету! Хоть снова, как в блокаду, вставляй фанеру вместо стекла!

Управхоз, мельком взглянув на мяч, сразу оценил обстановку, грозно посмотрел на ребят и скомандовал дворнику:

— Доставь-ка сюда родителей этих «героев»! Быстро!

Дворник ушел. А старуха и женщины, перебивая друг друга, продолжали громко жаловаться управхозу.

— Футбол — это зараза! Хуже запоя…

— За войну совсем ребята от рук отбились…

— Я бы на месте правительства, — орала старуха, — издала указ. Запретить футбол — и точка!

Ленский стоял у самой двери, слушал и улыбался. Из репродуктора доносился быстрый глуховатый голос Синявского.

— Мяч переходит на левый край. Торпедовцы устремляются в атаку. Мяч приближается к воротам…

Транслировалось состязание с московского стадиона: играли «Торпедо» (Москва) — «Зенит» (Ленинград).

— Футбол — оно, конечно, зараза, — авторитетно произнес управхоз, внимательно слушая радиопередачу.

— «Торпедо» продолжает атаку, мяч перешел на правый край, — быстро-быстро, словно захлебываясь словами, сообщал Синявский. — Нападающий сильным ударом навешивает его на ворота ленинградцев…

Вошел дворник и с ним две мамаши.

— Привел, — громко сообщил дворник.

— Ш-ш-ш-ш, — замахал рукой управхоз, вытягивая шею к репродуктору, и расстегнул крючок на воротнике кителя.

— Удар по воротам. Неточно. Мяч попал в перекладину. Вот он уже в руках у вратаря. Тот сильным ударом выбивает его в поле…

Управхоз с облегчением отвернулся от репродуктора и приступил к допросу свидетелей.

— Горе, ты, мое горе, — вздохнула Танина мать, немолодая женщина, одетая в железнодорожную шинель. — Хуже мальчишки ты у меня стала. Да и ты хорош, — укоризненно сказала она сыну Коле. — Заниматься, небось, лень, а в футбол гонять — пожалуйста, с утра до ночи! Хоть бы мяч лопнул, что ли!

Коля молчал. Он давно уже заметил: часто то, что для мамаш — радость, для ребят — горе.

Ну, чего хорошего, если лопнет камера? Опять скобли ее напильником, наклеивай заплату да сиди без дела, жди, пока клей просохнет. А заплат и без того так много, что камеры и не видать.

Или весной, когда учительница жаловалась, что Коля не готовит уроки, мама смотрела в ясное небо и вздыхала: вот бы дожди зарядили! Все меньше бы слонялся по двору…

Будто не знает, что дожди и слякоть — самая тоска.

— А всему причиной — война, — вслух размышлял пожилой дворник с длинными, вислыми, коричневыми от табака усами, сворачивая цыгарку в палец толщиной. — Кабы не война, — продолжал дворник, — разве торчали бы эти птенцы летом в городе? В лагеря да на дачи разлетелись бы. А нонче — какие дачи? Все порушено, сожжено…

— Ой, какой кошмар, — высоко поднимая брови, театрально воскликнула мать Валерия. — Ведь осколки стекла могли попасть тебе, Лерик, в глаза… — она нежно погладила сына по голове.

Тот смущенно отодвинулся.

Мать Валерия, Филомена Архиповна — высокая, полная, красивая женщина, эффектно одетая. На ее лице, шее и открытых почти до плеч руках — кожа нежная, белорозовая, тонкая. Она кажется даже прозрачной.

По паспорту мать Валерия зовется Феклой Архиповной. Но она еще в девичестве решила, что Фекла — имя грубое и стала на древнегреческий манер Филоменой. Почти каждую фразу она начинает восклицанием «ой»!

Только и слышно от нее:

— Ой, какая прелесть!

— Ой, неужели?!

— Ой, вот ужас!

Ой, ой, ой…

Валерий похож на мать, он высокий, стройный, очень красивый мальчик: светлые волосы, зачесанные назад, большие синие глаза под тонкими изогнутыми бровями. Филомена Архиповна гордится красотой сына. Но Валерий огорчен своей наружностью: похож на девчонку. Отчасти именно поэтому он ведет себя грубовато, развязно, иногда курит, хотя от горького дыма его мутит, и мечтает даже заняться боксом — доказать всем, что он настоящий мужчина.

— Ой, был бы дома отец! — воскликнула мать Валерия. — Ой, и попало бы тебе!..

— Ничего бы не попало, — грубо ответил сын. — Отец — он все понимает…

Все жильцы в доме знали: отец Валерия — известный хирург. И сам Валерий не раз хвастался ребятам: хотя отец и не бьет фрицев, а только лечит наших бойцов, все равно — он почти генерал. Пройдет еще несколько месяцев, отец демобилизуется и снова будет жить дома. Вот хорошо-то! Валерий уже заждался его.

С отцом вся жизнь пойдет по-другому.

Валерий знает: мать очень любит его, Валерия. Но ему от этого не легче. Лучше бы уж поменьше любила, а то прямо ни на шаг от себя не отпускает.

Вот и сейчас — сиди в городе, хотя отец давно достал для него путевку в Лугу, в пионерлагерь Медицинской Академии. Но на днях, в очереди за яйцами, Филомена Архиповна услыхала, что недавно в Луге на мине подорвалась корова. Встревожась, она категорически запретила сыну даже думать о лагере. Пусть остается на лето в городе. Хоть пыльно и душно, но зато Лерик рядом, под ее крылышком.

Нет, Валерию не нравится такая любовь!..

…— Видно, врет пословица: яблочко от яблони недалеко падает, — ехидно сказала Валерию старуха. — Уродился ты не в отца… В мамашу, что ли?

Управхоз обратился к бухгалтеру:

— Дайте, пожалуйста, справку — каковы результаты игры этих сорванцов за нынешний сезон?

Старичок-бухгалтер насадил пенсне на переносицу, порылся в бумагах.

— Выбито стекол — 11, побито электрических лампочек — 4, порвано электропроводов — 2.

Женщины переглянулись, качая головами.

— Придется твоей маме, — сказал управхоз Тане, — вставить стекло гражданке Закускиной, — кивнул он на старуху.

— Ну, а дальше что будем делать, молодые люди?

Ребята мялись, не отвечая.

А взрослые заговорили наперебой:

— Запретить футбол!

— Совсем хлопцы ошалели!

Из репродуктора опять донеслась торопливая скороговорка Синявского:

— …Удар! Мяч попадает в перекладину и отскакивает на поле! Снова удар! Гол! Вратарь ленинградского «Зенита» вынимает мяч из сетки. Счет 2 : 0.

Дворник глубоко затянулся крепким, ядовитым самосадом, сокрушенно вздохнул и с досадой сплюнул в корзину для бумаг. Управхоз сердито застегнул доверху воротник и снял телефонную трубку.

— Да, придется запретить футбол, — повесив трубку, сказал он ребятам. — Больше мяч во дворе не гонять! Ясно?

— Нет, не ясно, — вдруг спокойно ответил кто-то.

Все оглянулись. Это сказал незнакомый мужчина в легком белом полотняном костюме, стоящий у самой двери.

— Не ясно, — повторил он. — А что же ребятам делать?

— Пусть уроки хорошенько готовят, — закричала старуха.

— А после уроков? А сейчас, летом, во время каникул?

Управхоз встал. Подозрительно оглядел незнакомца.

— А, вы, простите, из какой квартиры?

— Из тридцать пятой, — ответил Ленский.

— Тридцать пятой? — недоверчиво повторил управхоз. — В тридцать пятой у нас квартиросъемщики Филипповы, Пурцеладзе и Девахины… Вы, значит, без прописки живете, паспортный режим нарушаете?

— Нет, я прописан, — ответил Ленский. — В тридцать пятой квартире. Но в другом доме!

Коля и Валерий засмеялись. Управхоз грозно посмотрел на них.

— Неуместные шуточки, гражданин, — строго сказал он Ленскому. — И кто вы такой? Жилец, который сознательный, сидит в своем доме, а не лезет в чужие дела. Да и что вы конкретно предлагаете? Чтоб мальчишки совсем исхулиганились?

— Я мастер спорта, — вежливо ответил мужчина. — А дела эти не чужие. Воспитание детей — наше общее дело. Предлагаю: не запрещать футбол, а, наоборот, послать ребят учиться в детскую спортивную школу, в футбольную секцию. Способные мальчики…

— Способные?! — негодующе закричали окружающие. — Окна они бить способны! Это да! И без того от футболистов житья нет, а тут еще какая-то «футбольная» школа! Тогда совсем хоть выезжай из дома…

— А у вас, на дворе, я думаю, надо устроить спортивную площадку, — спокойно продолжал Ленский. — Двор большой, место как раз очень подходящее…

Управхоз возмущенно перебил его.

— Только мне и занятий — строить спортплощадку! Вы что́, не знаете, как в Ленинграде за войну жилищный фонд пострадал? Тут ночей не спишь, неизвестно, за что раньше хвататься: то ли фасад штукатурить, его осколками совсем изрешетило, то ли кровлю менять, то ли воду из подвалов выкачивать. А вы еще со спортплощадками!

— Спортплощадки тоже нужны, — спокойно говорит управхозу Ленский.

— А ребят, — обращаясь к матерям, добавляет он, — разрешите зачислить в нашу спортивную школу. Ручаюсь — они и заниматься лучше станут, и шататься без дела не будут.

— Ой, что вы, — восклицает Филомена Архиповна, прижимая к себе сына. — Лерик такой слабенький, недавно хворал…

— Вовсе я не слабенький, — вырываясь из объятий матери, протестует Валерий. — Отец сколько раз говорил: у меня вполне крепкая эта… как ее?.. Ну, основной закон?.. Конституция! Вполне крепкая конституция!

— Нет, я тоже сына не пущу, — говорит Колина мать. — У меня ведь их трое, детей-то: эти вот, — показывает на Таню и Колю, — да еще маленький. Муж на фронте погиб, а я по двое суток в поезде. Проводник. Они сами и едят, и убирают, и уроки готовят, и за меньшим присматривают. Где уж Коле еще на футбольные занятия ездить?!

— Да я успею! Честное слово, все успею! — упрашивает Коля.

Ленский долго беседует с матерями. Уже ушли из конторы и старуха, и дворник, и две жилички, и управхоз, а Ленский все еще убеждает мамаш.

— Знаете, какие три предмета Михаил Иванович Калинин считал самыми важными для школьников? — спрашивает Ленский.

— Наверно, русский язык, математику? — неуверенно догадывается Филомена Архиповна.

— Так! А третий?

— Историю… географию… — подсказывает Ирина Петровна — мать Коли и Тани.

Ленский отрицательно качает головой.

— Химию? Физику? Иностранный язык? — спрашивает Филомена Архиповна.

Ленский все также качает головой.

— Да больше и предметов-то нет?! — недоумевает Ирина Петровна.

— Есть! Есть! И очень важный, — хитро улыбаясь, говорит Ленский. — Калинин утверждал: три главных предмета в школе — русский язык, математика и физкультура. Да, да — физкультура! Без родного языка и математики не усвоишь никаких других знаний. И без физкультуры тоже ничего не усвоишь: будешь болезненным, вялым и хилым. А больному — не до наук! Да и какой из него строитель коммунизма?!

Коля и Валерий гордо переглядываются.

«Здо́рово Ленский доказал, — думает Коля. — Теперь маме некуда деться!»

— А Ворошилов знаете, что сказал о таких вот противниках физкультуры, как вы? — спрашивает Ленский.

— Да что вы нас все цитатами бьете? — слабо защищается Филомена Архиповна.

— Ворошилов сказал, — говорит Ленский, — что человек, не занимающийся физкультурой, словно решил обязательно состариться к сорока пяти годам. Выходит — не только детям, но и вам самим следовало бы поиграть в волейбол, поплавать, покататься на велосипеде…

— Нет уж, куда нам! — вздыхает Филомена Архиповна. — Заняты день-деньской…

«Ты-то уж занята! — думает Валерий. — Платья перед зеркалом по два часа примеряешь…»

— Климент Ефремович загружен работой побольше и вас, и меня. Не так ли? — говорит Ленский. — Однако, он выкраивает время бегать на лыжах. И как бегает! В пятьдесят лет молодых обгонял! Значит, и вы можете найти часок-другой для спорта…

— Нет. Пусть лучше ребята резвятся. Попробую отпустить сына в вашу футбольную школу, — сдается Ирина Петровна.

— Но если братишка будет некормленный, или еще какой непорядок — пеняй на себя, — говорит она Коле. — Заберу из футбола — и конец.

Мать Валерия тоже, в конце-концов, нехотя соглашается.

— А я? — чуть не плача, обращается к Ленскому Таня.

— Девочкам в футбол играть нельзя, — отвечает Ленский, поглаживая Таню по голове. — Но не огорчайся. Твоя быстрота и ловкость не пропадут. Дам тебе записку к тренеру легкоатлетической секции. Думаю, у тебя хорошо пойдет бег, а, возможно, и метание.

Ленский и ребята выходят во двор.

— Вы меня, конечно, не помните, — смущенно говорит Валерий Ленскому, — а я вас знаю…

Ленский приглядывается к пареньку, потом, вдруг вспомнив, говорит:

— Герой, а струсил из вагона на ходу выпрыгнуть? Так?

Валерий и Коля улыбаются.

— Я думал, герой — этот «великан», — говорит Валерий. — Очень уж у него усы лихие, как на картинках…

— Героя узнают по глазам, а не по усам, — строго поправляет его Таня. — Я бы сразу отличила. Если глаза серые, стальные, взгляд орлиный — значит герой!

Мальчики громко хохочут, переглядываются, хитро подмигивают друг другу. Таня сердится.

— Нечего смеяться. Так во всех книжках пишут.

— А у меня тоже орлиный взгляд? — спрашивает Ленский.

— У вас? — смущается Таня. — А вы разве?..

Ребята и Ленский смеются.