Мяч в игре

Глава VIII ЖЕЛЕЗНЫЙ ПАРЕНЬ

В четверг рано утром у одной из платформ Финляндского вокзала стоял поезд, направляющийся на Карельский перешеек.

Пассажиров в поезде почти не было: дачники ездили главным образом в воскресенье.

И только возле хвостового вагона то и дело торопливо сновали ребята: кто с чайником, кто с удочкой, кто с мячом. Мальчики спрыгивали с трамваев, автобусов, троллейбусов и стремглав неслись к этому вагону.

Каждого вновь прибывшего там встречали веселым шумом и приветствиями.

Когда паровоз уже дал гудок и бодро пофыркивал, как застоявшийся конь, готовый ринуться в путь-дорогу, Виктор Хохряков, стоя в тамбуре, где он записывал в блокнот всех входивших, громко отрапортовал:

— 29 учеников детской спортивной школы в сборе. Нет одного Васи Карасева!

— Значит, едем без него! — сказал Ленский.

Но не успел поезд тронуться, как в вагон юркнул запыхавшийся Вась-Карась, как всегда веселый, суетливый, и сразу же возле двери стал рассказывать, как в его автобусе спустила шина, и поэтому он чуть не опоздал.

— Прошлый четверг тебя, кажется, тоже шина подвела? — спросил Вячеслав Николаевич.

Ребята засмеялись. Вась-Карась всегда опаздывал и всегда приводил уважительные причины.

Поезд тронулся.

Уже третий раз Ленский вывозил своих учеников за город, и ребята привыкли к этим вылазкам. Выезжали в четверг, потому что по выходным Вячеслав Николаевич был занят: выступал на соревнованиях в команде «Восход». Впрочем, в четверг и ездить лучше: меньше народу в поездах. А кроме того в воскресенье родители свободны и хотят провести день с детьми.

Футболисты обычно высаживались из поезда в Келомяках; купались, загорали, играли в волейбол, кипятили чай на костре. Заядлые рыболовы уходили удить. Они всегда везли с собой специальный котелок для ухи, однако, ребята смеялись, потому что ухи они так ни разу и не попробовали. Уловы оказывались неудачными.

Валерий брал в лес новенькую малокалиберную винтовку с черным, матовым стволом и полированным блестящим прикладом — подарок отца. Он небрежно носил ее на ремне через плечо, дулом вниз, как заправский охотник.

Мальчики завидовали ему, но старались не показывать этого.

Валерий держался в стороне от ребят, ходил важный, надутый.

— Как чемпион мира, — шутили футболисты.

Многим из них очень хотелось пострелять, но ребята ждали, когда сам Валерий предложит винтовку.

Только Вась-Карась однажды не удержался, попросил ружье и подстрелил галку.

В первую поездку Валерий взял с собой даже отцовский ягдташ, но потом оставлял его дома, так как дичи все равно не настрелял, а всю обратную дорогу ребята посмеивались над его пустым ягдташом, а кто-то даже воткнул в него два облезлых гусиных пера.

Маленький, шустрый Вась-Карась брал с собой огромный отцовский баян, сверкающий перламутром. Инструмент казался больше самого баяниста, и ребята, сидя в вагоне, то и дело шутливо кричали:

— Вася, ау! Где ты?

Но вскоре шутки прекратились: играл Вася хорошо и знал множество песен. Прислонясь к баяну правым ухом, он словно прислушивался к звукам, которые рождались в глубине мехов, и лицо его становилось задумчивым, мечтательным.

Часовые поездки в вагоне туда и обратно мелькали незаметно.

…Вячеслав Николаевич всегда брал с собой шахматы. Поезд дребезжал на стыках, фигурки приплясывали на доске, вечером вагон был тускло освещен, но увлеченные игроки не обращали на все это внимания.

Сражались «на вылет»: побежденный уступал место новому игроку. Вячеслав Николаевич сидел за доской от Ленинграда до самого пункта назначения и весь обратный путь: никто из ребят не мог «выбить» его.

Вокруг шахмат всегда собиралось много болельщиков. Вагон обычно шел полупустой: в четверг вечером дачников-пассажиров было еще меньше, чем утром. Но в купе, где играл Вячеслав Николаевич, мальчишки набивались битком, даже забирались на верхние полки а оттуда свешивались их вихрастые головы.

Привлекало болельщиков не столько сражение на шестидесяти четырех клетках, как рассказы Вячеслава Николаевича.

Молчаливый тренер за шахматами становился словоохотливым, рассказывал множество интересных, серьезных и забавных историй о футболистах, лыжниках, боксерах, о войне.

Однажды, например, против Вячеслава Николаевича играл Коля.

Он уже давно тянулся к ребятам, хотел поближе сойтись с ними, подружиться. Но Валерий говорил о мальчишках презрительно и не пытался помириться. А Коля считал, что нельзя подводить товарища: вместе пришли в школу, вместе поссорились с ребятами, значит и дальше надо держаться вместе.

Сидя за доской, Коля обдумывал ходы медленно, тяжело.

— Как слон! — шутили ребята.

Очередь игроков, желавших сразиться с тренером, нетерпеливо шумела:

— Цейтнот![2] Коля, цейтнот!

— А скажите, ребята, — улыбаясь, спросил Вячеслав Николаевич. — Чем отличается шахматист от футболиста?

— Шахматист играет головой, а футболист — ногами! — тотчас откликнулся Вась-Карась.

— Так вот почему ты плохой футболист! А я никак не мог понять! — насмешливо вмешался Хохряков. — Играешь, значит, ногами, а голову используешь только для того, чтобы отбивать мячи?

— Так, Вася, у тебя и сама голова скоро превратится в футбольный мяч, — ехидно сказал Миша Бельчиков. — Пустая будет, щелкнешь, аж зазвенит…

Он в шутку дал щелчок Васе по затылку и прислушался.

— Уже слегка звенит, — громко возвестил Миша под смех товарищей.

После неудачной попытки Васи Карасева, никто больше не пытался догадаться, в чем разница между шахматистом и футболистом.

— Шахматист попадает в цейтнот изредка, да и то по собственной оплошности, — разъяснил ученикам Вячеслав Николаевич. — А футболист всегда, с самого начала игры, в цейтноте. У него постоянно нехватает времени для обдумывания «ходов» — пасов, атак, обводки… Футболист, как боксер на ринге, вынужден моментально, в десятые доли секунды принимать решение. Иначе будет поздно!

Когда умному боксеру противник наносит удар, он не просто уклоняется, «ныряет», «уходит», но при этом стремится попасть в удобную позицию и сразу же нанести ответный удар.

Быстрота решает все! И в боксе, и в футболе!

И Вячеслав Николаевич рассказал несколько эпизодов из игры одного знаменитого вратаря. Тот так умело и быстро оценивал обстановку на поле, что еще издали по положению ног нападающего догадывался, куда через секунду будет направлен удар. И заранее бросался в опасный угол ворот. Поэтому его и называли «непробиваемым» вратарем, «тигром».

Поезд мчался все дальше, игра в шахматы продолжалась, противники Вячеслава Николаевича менялись, а тренер задавал ребятам новые трудные, каверзные вопросы.

— Есть ли такие капиталы, что чем больше их тратишь, тем больше остается? — спрашивал он.

Ученики долго ломали голову, чувствуя подвох, но в конце-концов отвечали: «Нет!»

— Есть! — говорил тренер. — Сила, выносливость, ловкость. Чем меньше их тратишь, тем меньше остается. Ну, представьте, например, если силач станет год, и два, и три только пить, есть, гулять да спать, будет жить не тренируясь, не упражняя мускулы, как скупец, беречь свой «силовой» капитал. Все его «богатство» постепенно исчезнет, мышцы станут дряблыми. А если силач работает, трудится, тренируется, то есть тратит свой «капитал» — у него сил станет еще больше.

А выносливость? Что это такое? Способность не утомляться, преодолевать утомление. А можно ли научиться преодолевать какие-либо препятствия, если не встречаешься с ними, избегаешь их? Конечно, нет!

— Препятствия для того и существуют, чтобы преодолевать их! — невинно повторил Вась-Карась любимую поговорку тренера.

Ребята засмеялись.

— Вот именно! — подтвердил Вячеслав Николаевич. — Значит, футболист, чтобы стать выносливым, — а ведь ему приходится за 90 минут футбольного матча пробежать 10—12 километров! — должен и на тренировках много бегать. Чем больше он расходует свой «капитал выносливости», тем больше у него остается! Понятно?

— Понятно! — откликнулись ученики.

— Чего уж тут не понять, — хитро подмигнул приятелям Вась-Карась.

С ребятами-футболистами часто выезжали за город легкоатлеты — ученики Веры Ивановны — вместе со своей руководительницей, пловцы и кое-кто из взрослых — друзья Вячеслава Николаевича.

Непременным участником «четвергов» была и Аленушка. Мальчишки, вообще-то не очень склонные возиться с малышами, приносили ей из лесу алые кисти рябины для бус, жолуди, ловили для нее жуков, бабочек, забирались в реку, чтобы достать для Аленушки камышовые трости с продолговатыми, словно бархатными, шишками на конце.

Девочка принимала все подарки с весьма серьезным видом и обязательно говорила «благодарю!». Не «спасибо», а именно «благодарю», и это «взрослое» слово звучало в ее устах удивительно смешно и странно.

Иногда спортсмены уходили далеко от станции, Аленушка уставала шагать, и ребята охотно по очереди несли ее на закорках.

Вылазки за город не вполне устраивали Вячеслава Николаевича. Он мечтал отправиться со своими учениками в большой многодневный туристский поход. Однако, пока это оставалось лишь мечтой. Ленский был очень занят, а главное, — окрестные леса еще не были освобождены от мин.

…В нынешний четверг ребята, как и обычно, высадились из поезда в Келомяках. За день набегались, накупались, наигрались вдоволь. Метали гранату, прыгали в длину и высоту, готовясь к сдаче норм на значок БГТО.

Вечером все отдыхали, сидя и лежа у костра. Длинные язычки пламени с веселым треском лизали сухой валежник. Иногда вверх взвивался высокий сноп искр, из полумрака выступали мохнатые лапы елей, верхушки молодых сосен.

Виктор Хохряков, сидя у костра рядом с Аленушкой и Верой Ивановной, рассказывал, как он нашел в лесу гнездо. Птенцы высовывали из него маленькие головки с большими раскрытыми ртами, а папаша с мамашей приносили им букашек и червячков, всовывали в клювы всем поровну и снова улетали. Рассказывал Виктор плохо: вяло и скучно.

— Вячеслав Николаевич, — жалобно сказал Вася Карасев. — Расскажите вы что-нибудь…

— Расскажите, Вячеслав Николаевич, — дружно поддержали ребята.

— Хватит! У меня уже горло заболело, — отбивался Ленский. — Я вам сегодня целый десяток историй выложил… Пусть вам лучше расскажет что-нибудь Вера Ивановна…

— Правильно! Расскажите, Вера Ивановна, — закричали со всех сторон.

Вера Ивановна села на пень возле огня, сложила руки на коленях, подумала и начала:

— Бомбежка застала нас в степи.

Ребята сразу насторожились.

— В машине, кроме меня, сидели шофер и случайный попутчик — невысокий, плечистый лейтенант, «проголосовавший» на перекрестке, — продолжала Вера Ивановна. — Лицо лейтенанта казалось мне знакомым. Но где мы встречались я не знала, а расспрашивать было неловко.

В начале войны я, как и многие студентки нашего Института физкультуры, поступила на курсы медсестер и была направлена во фронтовой госпиталь. Скажу откровенно, — Вера Ивановна улыбнулась и провела ладонью по волосам, — была я совсем девчонкой, человеком гражданским, необстрелянным, и, впервые попав во фронтовую полосу, здорово робела, хотя не подавала виду.

Немецкие самолеты штурмовали невдалеке позиции 7-й дивизии. Но один вражеский самолет вдруг свернул в сторону и пошел над пустынным степным шляхом, по которому мчалась наша машина.

Шофер резко затормозил, и мы втроем выскочили на дорогу. Самолет стремительно приближался.

Как назло, поблизости не было ни ямки, ни бугорка — однообразная, гладкая, как стол, степь с выжженной солнцем травой.

Лейтенант быстро побежал в сторону от дороги и плашмя кинулся на траву. Я и шофер шлепнулись рядом с ним на твердую, как камень, землю.

Прерывисто воющий самолет был уже над нами. Повернув лицо к небу, я видела, как он с ревом пикирует на одиноко торчащую посреди дороги машину. Вдруг от брюха самолета оторвались две черные капли. Все увеличиваясь, бомбы летели вниз, но не на машину, а прямо на нас.

— Лежи! — тихо, но грозно скомандовал лейтенант.

Нас было трое, но он почему-то командовал так, словно обращался только к одному из нас, и, казалось, — именно ко мне.

Больше всего на свете в эту секунду хотелось именно не лежать, а вскочить и бежать, мчаться, куда глаза глядят, подальше от этой неумолимо приближающейся смерти.

Я знала: бежать — безумие, самоубийство. Далеко убежать все равно не успеешь, и осколки бомб наверняка поразят тебя. Но тело само, не слушаясь меня, пыталось оторваться от земли. Оно судорожно напряглось, будто готовясь к прыжку.

— Лежи! — хрипло и зло крикнул лейтенант и, словно не доверяя моим нервам, крепко схватил меня за хлястик шинели.

Через несколько мгновений показавшихся мне целым часом, раздались два сильных удара. Меня оглушило и засыпало комьями земли.

Когда я поднялась, лейтенант уже стоял, отфыркиваясь от пыли и отряхивая шинель. Пожилой, обычно хмурый и молчаливый, шофер что-то быстро и радостно говорил ему, широко, по-детски улыбаясь.

Вскоре машина двинулась дальше. Мы ехали молча. У крайних домов офицер вылез.

— Извините, товарищ медсестра, — смущенно сказал он мне на прощанье и смешно коснулся двумя пальцами переносицы, будто надел пенсне. — Я тогда, кажется, погорячился и здорово дернул вас… Чуть хлястик не оторвал.

«Вы-то погорячились? Ну, нет!» — подумала я и хотела ответить, что жизнь — подороже хлястика, но лейтенант уже повернулся к шоферу.

— Держи к церкви; потом возьми влево, — сказал лейтенант. — Прямо в госпиталь и упрешься.

И он ушел.

— Кто это? — спросила я шофера.

— Лейтенант-то? Ого! Железный парень, — с необычайной словоохотливостью отвечал шофер. — Герой! О нем у нас чудеса рассказывают…

Тут машина подкатила к госпиталю, и я, так и не узнав, какими чудесами прославился лейтенант, поспешила к главврачу.

Вера Ивановна вынула из костра тлеющий сук и поворошила им полузатухший валежник. Огонь снова ярко вспыхнул.

— Прошло с полгода, — продолжала она. — Неожиданно меня перевели в соседний госпиталь (там во время артналета убило трех медсестер). Вместе с дежурным врачом-капитаном я шла по палате. Вдруг на одной койке приподнялся на локте раненый и сказал:

— Доктор, когда же вы все-таки отпустите меня?

По его лицу и по тону было ясно, что с этой просьбой он обращался к врачу уже не впервые.

Капитан остановился.

— Вы больны, — строго сказал он.

— Я здоров, доктор, — горячо возразил раненый. — Совершенно здоров!

И словно в доказательство он быстро опустил руку с койки, схватил рядом стоящий массивный табурет за самый низ ножки и легко поднял его над головой.

Капитан махнул рукой и, прервав, очевидно, давно уже надоевший ему спор, вышел из палаты.

Госпитальная одежда сильно изменяет людей, но мне показалось, что я где-то видела этого раненого.

— Кто это? — спросила я, когда мы с доктором сели обедать.

— О, это интереснейшая личность, коллега, — сказал толстяк-врач, аппетитно пережевывая бифштекс. — Про него мне столько нарассказывали — трудно и поверить… Железный парень!

Последние слова заставили меня еще больше насторожиться.

— Ну, уж и железный! — нарочно с недоверчивой усмешкой заметила я.

— А вы не смейтесь! — раззадорившись, воскликнул капитан. — Вот, например, маленький, но характерный эпизод.

Форсировало их подразделение речку. Не так чтоб очень широкая, но стремительная, холодная река. Переправиться надо быстро, а лодок и плотов нет. Стали бросать в воду все, что под руку подвернется: плывут на дверях, досках от забора, скамейках. Кто-то даже корыто использовал! Ну, да толку мало. Грузоподъемность этого «флота», сами понимаете, очень уж невелика. А немцы — знай себе бьют по реке из орудий. Тогда этот товарищ разделся и стал на себе бойцов переправлять. Работает, как пароход. Прямо-таки регулярное пассажирское сообщение наладил.

Перебуксирует на немецкий берег бойца с полной амуницией и вооружением — и сразу обратно плывет. Следующего тащит. Четырнадцать рейсов туда и обратно сделал и заметьте — все под огнем.

— Не четырнадцать, а двенадцать, — вдруг раздался голос Вячеслава Николаевича. — Не преувеличивайте!

— Ну, пусть двенадцать! А вы не перебивайте! — сказала Вера Ивановна. — А то я не стану рассказывать…

— Не перебивайте, Вячеслав Николаевич, — хором взмолились ребята.

— Да, так вот, — продолжала Вера Ивановна. — Прослушала я рассказ капитана и спрашиваю:

— А как его фамилия?

— Фамилия? — полный, жизнерадостный толстяк-капитан наморщил лоб. — Насчет фамилий у меня, знаете ли, память слабовата. Болезнь любого из сотен пациентов навсегда запоминаю, а вот фамилии…

Он задумался и сказал:

— Печорин, кажется… Нет, постойте… Помню, что-то классическое… Может, Обломов? Впрочем, нет. Футболисту носить фамилию Обломов — просто смешно.

— Футболисту? — воскликнула я и сразу вспомнила, кто этот лейтенант…

— Ленский! — восторженно закричал Вась-Карась. — Конечно, Ленский! Наш Вячеслав Николаевич!

Ребята мгновенно обернулись к тренеру, а тот так сильно ударил палкой по головне, что она сразу развалилась на две обугленные половины.

— Вера Ивановна… — сердито начал было Вячеслав Николаевич.

— Перебиваете?! — засмеялась Вера Ивановна. — Где же ваша знаменитая выдержка? А еще — «железный парень»!

— Какой я «железный парень», — проговорил Вячеслав Николаевич. — Ну, прямо слушать неловко…

— Ага! Третий раз перебил! — засмеялась Вера Ивановна. — Больше я не рассказываю.

— А как же Вячеслав Николаевич стал Героем Советского Союза?! — воскликнул Хохряков.

— Это уж пусть он сам расскажет!

— Да уж лучше сам, чем вы, — сказал Вячеслав Николаевич и бросил в костер палку, которой он колотил по головне. — Авось, хоть хвастать меньше буду. А впрочем, и рассказывать особенно нечего.

Однажды закинули меня и еще одного товарища — парашютиста в тыл к немцам. Задание — взорвать крупный железнодорожный мост. Товарища моего убили. Но мост я все-таки взорвал. И за это получил звездочку Героя. Вот и все!

— Да вы расскажите, как мост взрывали! Ведь его охраняла чуть не рота фрицев. Даже близко никого не подпускали! — воскликнула Вера Ивановна. — Это ж — настоящий подвиг, целая эпопея!..

— Никаких эпопей, — насмешливо перебил ее Вячеслав Николаевич. — Выполнил боевое задание — и только!

Он взглянул на часы.

— А теперь — залить костер и на станцию! Быстро! А то последний поезд прозеваем.

Вячеслав Николаевич посадил Аленушку к себе на плечо, и вскоре весь отряд торопливо зашагал к железной дороге.