На афганской границе

Глава 17

Солдаты расступились передо мной, и я вышел из строя. Строевым шагом прошел к трибуне. Плац между ней и строем пограничников показался мне настолько пустым, что на миг я ощутил себя какой-то белой вороной.

— Товарищ подполковник, — взяв под козырек, начал я, когда оказался перед Давыдовым, — рядовой Селихов по вашему приказанию прибыл.

Когда встал смирно, подполковник тоже опустил руку. Потом шепнул что-то своему заму и получил от него небольшую лаковую шкатулочку и книжку. Спустился ко мне и заговорил:

— От имени Президиума Верховного Совета СССР, Председателем Комитета государственной безопасности СССР, за заслуги, проявленные в период прохождения воинской службы, медалью за отличия в воинской службе второй степени награждается Селихов Александр Степанович.

С этими словами он передал мне медаль, а вместе с ней и красненькое удостоверение.

— А чего ты так смотришь? — с ухмылкой спросил начотряда, пожимая мне руку, — заслужил. Если б не ты, Бодрых бы погиб там, в том безымянном ущелье. А так жив остался.

— При всем уважении, — сказал я, — много кто ему жизнь спасал. Не один я.

— И это верно, — кивнул Давыдов, — все, кто боролся за то, что б сержант Бодрых дышал — достойны уважения. Но мне майор Громов доложил так: первые секунды после ранения оказались решающими. Если бы ты, Саша, не предпринял тех своих решительных действий, сержанта не то, что до погрангоспиталя, даже до отряда не довезли бы. Так что можно считать, ты спас ему жизнь. А еще я слышал, что были вы с ним не в лучших отношениях.

— Было дело, — покивал я.

— Знаешь, что я по этому поводу думаю, Александр? Что это только красит твой поступок. Что ты не задумывался, когда оказывал Бодрых первую помощь. Неважно тебе было, кто перед тобой: товарищ, друг или даже такой человек, к кому ты не испытываешь никаких дружеских чувств. Ты просто делал, что должен был делать. Спасал жизнь солдату, что служит вместе с тобой на одной заставе. Это, я считаю, по-человечески.

— Спасибо, товарищ подполковник.

— Свободен, боец, — улыбнулся он.

Я выровнялся, сделал кругом к строю и отдал честь и произнес:

— Служу Советскому Союзу.

Потом направился к своей учебной заставе. Встречали меня десятки удивленных взглядов. Когда я встал на свое место, Дима, стоявший за мной, шепнул:

— Вот это да… Ну поздравляю! Уж знал я, что ты у нас любитель выделится, но что б вот так…

— Сам удивился, — с доброй улыбкой отшутился я.

— Саш? — Шепнул мне Вася Уткин. — А покажешь медаль?

Я улыбнулся и ему. Медленно приподнял шкатулку, зажатую в руке. Открыл. Выполненная из мельхиора медаль, представляла из себя выпуклую пятиконечную звезду, в промежутках между концами которой расположились пять щитов с эмблемами основных родов войск. С центра медали на меня смотрело профильное изображение солдата, матроса и лётчика, обрамлённое кольцом с надписью «За отличие в воинской службе» и двумя лавровыми ветками внизу.

Вся эта красота при помощи ушка и звена соединяется с прямоугольной латунной колодкой, которую обтянули красной шёлковой лентой с двумя узкими продольными зелёными полосами по краям и прикреплённой выпуклой мельхиоровой пятиконечной звёздочкой в центре.

— Ну вот и повод нарисовался, — шепнул мне Дима.

— Обмывать-то нечем, — догадавшись, на что он намекает, ответил я Ткачену.

— Это вопрос второй. Главное, чтобы было когда обмывать!

После такого неожиданного награждения, мероприятия по принятию нами присяги закончились. Командир отряда поздравил нас со вступлением в ряды пограничных войск СССР, и венчал все это дело торжественный марш, которым мы прошли по плацу, под «Прощание Славянки».

Когда все завершилось, нам объявили, что сегодняшний день закончится увольнительным. Родственники новоявленных пограничников кинулись поздравлять бойцов.

— А покажи награду? — Смущенно спросил Мамаев, когда ребята из учзаставы прекратили меня поздравлять и оставили у здания штаба. — Можно посмотреть?

Я протянул ему коробочку, и Федька тут же взял ее, открыл, стал любоваться.

Внезапно со спины, нас с Васей Уткиным обнял, закинув руки на плечи, Дима Ткачен. Обнял так резко и внезапно, что Вася чуть шапку не уронил.

— Ну че, мужики⁈ Увольнительная! До конца дня у нас выходной! Сообразим?

Дима глянул на меня с хитрым прищуром. Я ответил по-доброму укоризненным взглядом.

— Да ты не переживай, Саша! — Опередил меня Дима, — повода у нас сегодня два будет! Вон какой добавился!

Димка кивнул на награду, которую рассматривал Мамаев.

— А уж как обмыть, мы найдем! Возможности, так сказать, есть!

— Лишь бы боком не вышло, — опасливо пролепетал Уткин.

— Ну как же медаль, и не обмыть⁈ — Удивился Дима Ткачен.

— О гля… А че это там? — Уткин кивнул туда, где все еще стояли парты, у которых мы принимали присягу.

Там несколько бойцов разворачивали тент. Рядом стоял какой-то лейтенант и крутил в руках блестящий металлом фотоаппарат «Зенит». Когда тент установили, я увидел изображенные на нем горы и равнины. А между ними протянулась такая же нарисованная красная лента с желтой надписью: Пограничные войска КГБ СССР. Вся эта красота явно была нарисована чуть не от руки.

Сержант, стоявший тут же, подзывал бойцов сфотографироваться. Правда, желающим для этого приходилось снимать шинель и китель ХБ, а вместо него надевать заранее заготовленную парадку и зеленую фуражку. Притом «реквизит» был одним на всех. Независимо от габаритов солдата.

Летйтенант-фотограф при этом старался как мог. И так и сяк фотографировал он бойцов, в надежде, что получится удачная фотография.

— О! Пойдем и мы тоже? — Загорелся Дима. — Пойдем-пойдем! Будет на память! Ну?

С этими словами он принялся подпихивать нас к тенту.

— Ну… Ну ладно, пойдем, — несмело сказал Мамаев.

Я только хмыкнул, а Вася Уткин, казалось, и сам был рад сфотографироваться.

— Так на меня ж не налезет, — сетовал он только, — ты глянь, какая у них там парадка? Размера на два меньше, чем мне надо!

— Ниче-ниче! Заретушируют, как-нибудь, — лукаво подначивал Дима.

— Саша! Сашка! — Вдруг услышал я знакомый голос среди плеяды других голосов, разносившихся вокруг. Голос был женским. А еще знакомым.

Я остановился.

— Саша, ты чего? — Спросил у меня Дима.

— Вы идите, — оглянулся я, всматриваясь в толпу, что шумела вокруг, — я догоню.

— Ну ладно, — пожал он плечами и потащил остальных фотографироваться.

Среди солдат и поздравляющих их родственников, я увидел…

— Мама? — Сказал я, идя ей навстречу и все ускоряя шаг, — Мама…

Мама протиснулась между какой-то обнимающейся парочки и погранцами, осуждающими что-то, стоя к ней спиной.

— Сашка!

Мама… была еще молодой. Не той женщиной, что утратила блеск в глазах, когда погиб один из ее сыновей. Не той, что тяжело состарилась к концу своей жизни. Это была невысокая, по-кубански полноватая женщина немного за сорок. На светлом лице ее играл румянец. Прядь русых волос выбивалась из-под красивого шерстяного платка.

— Сашка! — Услышал я следом еще один, но уже хриплый голос.

За ней появился и отец. Высокий, плотный, с грубым от южных ветров и солнца лицом, он протиснулся следом.

— Папка!

Я поспешил к родителям. К тем, кто ушел из моей жизни много-много лет назад. А теперь вот появился снова. Я был счастлив. Счастлив, что судьба подарила мне второй шанс увидеть сначала брата Сашку, а теперь и их.

Не успел я подбежать, как мама тут же кинулась мне на шею. Прижалась ко мне теплой своей грудью. Обвила полноватыми руками.

— Сашка! Уж боялась, что сегодня тебя и не разыщем! — Сказала она, приложив руки к моим щекам.

В маминых глазах стояли слезы радости. Не удержавшись, она спрятала лицо, снова прижавшись им к моей груди.

— Сынок, — сдержанный обычно отец растопырил свои медвежьи объятья и захватил ими нас с мамой разом.

Грубое, истерзанное тяжелой работой лицо отца, показалось мне сейчас мягким и добрым. Полные его, обветренные губы заиграли счастливой улыбкой.

— Ну, ну, чего ты к сыну прицепилась⁈ Задушишь, квочка! — Смешливо посетовал он.

— Ой! Да отстань ты! — Отмахнулась мама, утирая слезы, — дай наобниматься!

Папка хрипло рассмеялся.

— Ну ты, сын, даешь! Еще с пункту на границу не уехал, а уже медаль! — Отец снова расплылся в улыбке, — кому из мужиков на гараже расскажу — не поверят, ей бо!

— Как вы? Как доехали-то? — Спросил я и оторвал маму от груди, заглянул ей в блестящие глаза.

— Да хорошо, хорошо доехали, — она принялась утирать слезы синеньким платочком. — Как тебе тут было? Не обижали?

— Хах! Сашка у нас сам кого хочешь обидит! — Отец положил мне на плечо тяжелую руку, — Ух! Каких сынков вырастили! Прям не нарадуюсь! Настоящие бойцы!

— Какие бойцы⁈ Ты на него глянь! Исхудал! Не то что Пашка! Тот в своем десантном раздался в плечах так… что… А шея у него какая? Не обнять!

— Вы были у Пашки? — Спросил я. — Как он там?

— Хорошо, — посерьезнел отец, — два дня тому мы были у него на присяге. Потом остановились у местного моего приятеля дома. Подождать хотели, когда ты тоже станешь принимать.

Отец поджал губы. Глаза его тоже вдруг заблестели, и он нахмурился, стараясь скрыть этот блеск под мощным надбровьем и пушистыми бровями.

— Гордость вы наша, — хрипло проговорил отец. — Гордость и отрада. Подумать только, такие шалопаи были. И тут на тебе… Выросли…

— Какие шалопаи? Какие шалопаи? — Стала возмущаться мама, — ты чего городишь? Тебе не о том думать надо! А о том, что бы Пашка с Сашкой за речкой не оказались. Вот о чем!

— Чего ты такое говоришь? — Нахмурился папа.

— Саша, я уже Паше говорила, теперь тебе скажу, — мама вцепилась мне в ворот шинели, — туда, говорят, только тех ребят отправляют, кто сам хочет! Ты не вздумай! Христом Богом прошу, не вздумай!

— Мам, пап, — сказал я серьезно, положив обоим руки на плечо и по очереди заглянув в глаза, — все с нами будет хорошо. Что бы ни случилось, будет хорошо. Обещаю.

— Да откуда ж ты знать-то можешь? — шмыгнула носом мама.

— Помолчи, Зойка! Чего ты ему тут рассказываешь⁈

— Обещаю, — сказал я громче, и краткая перепалка между родителями прекратилась.

Оба они уставились на меня широко раскрытыми глазами.

— Обещаю, что живой приду. Что будет все хорошо.

— Вы с Пашкой, сразу видать, одна душа на два человека, — опустила мама взгляд. — Тот мне то же самое сказал.

— И Пашка придет живой, — пообещал я.

Отец засопел, раздул ноздри крупного своего носа. Потом сказал серьезно:

— Верю, сын. Знаю, что так и будет.

— Ну? — Я хмыкнул после недолгого молчания, — чего приуныли? Такой день сегодня. Праздничный. Вот и пойдемте праздновать.

Далекую, окруженную горами и холмами степь, что простерлась впереди, пересекала речка. Я знал, что это был Пяндж. С левой стороны к ней нагнулись протяженные горы. Вершины этих гор носили название «Бидо». Они искрились белым снегом на фоне чистого синего неба. С правой распростерлась прибрежная, но холмистая равнина, тянущаяся вдоль всего берега, до далеких гор — Шуроабадского перевала.

Закончилась учебка, прошли тяжелые зачеты и испытания. Путь нам лежал на пограничную заставу.

Шестьдесят шестой газик с открытым бортом, в составе целой колонны, спокойно спускался по гравийке. Шел неровными дорогами Даштиджумского ущелья.

Я привстал с лавки, откинулся немного, чтобы выглянуть из-за зеленой кабины грузовика. Вдали на самом берегу реки нас уже ждала четырнадцатая — застава «Шамабад».

На том берегу реки, что разделила границей Советское и Афганское государства, стояли, похожие на желтые кучки песка, кишлаки.

Назначение мы получили вчера вечером. К обеду бывших бойцов учебных застав принялись направлять к местам службы. Как я и ожидал, моим оказалась четырнадцатая застава.

Тем не менее, не все из нашего учебного отделения на нее попали. Дима и Федя Мамае разъехались по другим заставам. Из товарищей со мной остался Вася Уткин. Всего в машине нас ехало человек пятнадцать. Вел отделение старший сержант Тоха Фрундин, который, после учебки тоже получил распределение на Шамабад.

Четырнадцатая, хоть и располагалась в низине, на берегу реки, считалась горной заставой. Все потому, что ее левый фланг прикрывал вершины Бидо, на которые наряды ходили патрулировать тамашние участки.

Служба в горах сложная, воздух разряженный. Потому в подобные места отправляли только тех пограничников, коих прознавали наиболее физически подготовленными. Видимо, нас с Васей признали именно такими.

Тем временем колонна подъехала к зеленым железным воротом заставы, украшенным красной звездой. Старшина заставы в сопровождении часового уже ждали нас у входа. Тоха приказал выгружаться.

— Стройся! — Крикнул он, когда мы повыпрыгивали из кузова, а машины пошли дальше.

Мы стали смирно, и к нам подступил старшина заставы. Старшина был молодым, не старше двадцати двух лет и носил звание прапорщика. Худощавый, с тонкокостным лицом и темными глазами, он выглядел строгим и хладнокровным. У старшины был большой горбатый нос, ярко выделявшийся на худощавом лице.

— Старшина заставы, прапорщик Черепанов, — представился он, — кто старший?

— Я! Старший сержант Фрундин! — Крикнул Антоха.

Прапорщик критически осмотрел вновь прибывших. Потом сказал:

— Давай, заводи людей.

Сквозь большую железную калитку мы вошли на заставу. Было тут пустовато. Еще бы, времени подходило половина третьего. Ночные наряды еще не подняли, спят. Дневные же ушли на границу.

Огражденная бетонным забором и массивным дувалом застава, представляла собой широкий двор. Перед глазами оказалось у нас приземистое П-образное здание казарм. Справа — продолговатое, конюшня.

У коновязи какой-то солдат старательно чистил красивого гнедого жеребца. Шкура коня и без того казалась блестящей, однако солдата, видимо, даже это не очень устраивало.

Другие немногочисленные бойцы ходили то тут, то там. Кто-то кормил собак на псарне, что притаилась немного за казармами. Кто-то копошился под большим, пристроенным к казармам навесом. Чумазый солдат возился с большим дизелем ЯАЗ-204, стоявшим под навесом, у конюшни.

Из расположения вышел начальник заставы в сопровождении дежурного. Последний, видимо, метнулся к шефу, чтобы доложить о нашем прибытии.

Шефом оказался старший лейтенант лет двадцати пяти. Это был невысокий, но широкий в плечах мужчина. У него была кряжистая, крепкая фигура и строгое, не по годам суровое лицо с квадратной челюстью. Тем не менее взгляд его маленьких темных глазок оставался любопытным и каким-то живым.

Старлей спустился по сходянм казармы, направился к нам, поправляя шапку на голове. Он приблизился, поздоровался и представился.

— Здравия желаю, парни, — отрывисто сказал он, поведя по нам любопытным взглядом, — старший лейтенант Таран, Анатолий Сергеевич. Кто у вас тут старший в отделении?

Про Тарана я слышал еще в учебке. В основном о нем говорили офицеры. И разговоры были в духе:

— Слыхал? Таран снова рапорт в Афган написал.

— Завернули?

— Завернули.

Однако никогда никто не отзывался о нем в плохом свете. По тем рассказам, Таран создал у меня впечатление ответственного и строгого командира, который заботится о своих бойцах. Вот только своенравного.

Снова отозвался Антон и отрапортовал о прибытии. Старлей стал поочередно знакомиться с бойцами. Когда очередь дошла до меня, он приподнял темную бровь.

— Селихов? Не тот ли Селихов, кому медаль недавно вручили?

— Так точно, товарищ старший лейтенант.

Таран хмыкнул.

— Слышал. Отличился ты. Спас сержанта одного после несчастного случая. Мои уже баек про тебя насочиняли. Вроде той, будто бы ты сам сержанта за часы застрелил, а потом сам же откачивал.

Я хмыкнул в ответ.

— Будь все так, я б здесь не стоял.

— И то верно, — заулыбался Таран. — знаю, брешут. Развлекаются как могут.

Таран вдруг посерьезнел, добавил:

— Ты ж знаешь капитана Батова?

— Знаю. Тут много кто его знает.

— М-г-м… — загадочно протянул начальник заставы. Потом обратился к дежурному: — Ребят поднимай. Пора уже.

— Слушаюсь, — сказал дежурный и убежал, мелькнув нам красной повязкой на руке.

Спустя минуту во дворе появились человек семь бойцов. К ним почти тут же присоединились те, кто занимался своими делами. Старлей скомандовал строиться.

— Ну что, парни, — начал он, когда мы построились в две шеренги, причем молодых поставили вперед, — встречайте молодое пополнение. А вам, новички, я вот что скажу: застава у нас героическая, но и участок сложный. Высокогорный. Потому, то, что было в учебке, можете считать сейчас курортом. Тут будет у вас настоящая служба. И проявить вы себя должны как надо. По другому тут не положено.

С этими словами Таран почему-то глянул именно на меня. Взгляд его на мне задержался совсем недолго и поскользил дальше, по передней шеренге.

— Ладно, парни. Служба службой, но и покушать тоже надо. Давайте мы вас накормим, — улыбнулся Таран, — наш скромный коллектив, приготовил для вас скромный же солдатский обед. И…

Таран осекся. Калитка хлопнула, и во двор вошел офицер в шинели форме. Дежурный заставы поспешил к нему, чтобы встретить.

Офицер был один. А еще он был таджиком. На это указывало квадратное смуглое лицо и густые черные брови. Когда я смог рассмотреть погоны, понял, что офицер оказался капитаном. И было в его образе еще кое-что странное. Наперекор другим носил он с шинелью не шапку, а пограничную фуражку.

Я нахмурился. Припомнил, кто в частях обычно позволял себе такие фортели. Прибывший капитан явно был особистом.