На афганской границе

Глава 2

Я тут же принялся озираться по сторонам. В огромном помещении, наполненном десятками железных двухэтажных нар, суетились люди. Многочисленные молодые парни лет по восемнадцать, быстро одевались: натягивали штаны, свитера и нательные майки, торопливо возились с рубашками.

У входа стоял… Прапорщик. Невысокий, полный и усатый, он то и дело подгонял ребят криками:

— А ну, быстрее! Быстрее, кому сказано⁈ Стройся!

— Паш, да чего ты возишься? Вместе ж по шее получим! — Крикнул Саша, натягивающий штаны.

Я тут же глянул на брата. Он был жив. Жив и… молод. Совсем еще пацан, и полгода нету, как исполнилось восемнадцать. Именно такой, каким я его запомнил. Такой, каким был и я в молодости…

От удивления я даже выматерился про себя. Голос мой, с годами погрубевший и приобретший старческую хрипотцу, вдруг прозвучал высоковато и моложаво. Это был голос молодого человека.

Я спрыгнул с нар, а потом, чтобы убедиться, что Сашка настоящий, а все это ни какой-то предсмертный сон, хлопнул его, нагнувшегося завязать ботинки, по спине. Спина оказалась вполне материальной.

— Чего? — Брат вскинул голову и вопросительно посмотрел на меня.

— Сашка… — протянул я, заглядывая в глаза своему снова живому брату.

— Да чего? Одевайся, блин! Прапор у нас злобный, как собака!

Первым порывом было тут же кинуться к брату. Обнять его чуть ни до хруста во всем теле. Это ж Сашка! Живой! Это мой брат, с которым мы вместе учились ходить и говорить, вместе отправились в ясли. Вместе чесали кулаки о дворовых пацанов, прикрывая друг другу спины.

Пусть в армии я встретил много отличных ребят, ставших мне почти родными, но никогда в моей жизни не было у меня друга преданнее и отзывчивее, чем он. И вот Саня снова тут. Да как это вообще возможно?

Все же холодный рассудок, с которым я давно уже привык подходить к любому делу, подсказывал, что чтобы тут не происходило, братание с ним введет Сашку в замешательство. Лишние вопросы у него вызовет. А как я на них отвечу, когда сам до конца не понимаю, что тут происходит?

Да и времени не было. Так что свой порыв я подавил. Вместо этого, оглядываясь и про себя дивясь происходящему, стал я натягивать и свои брюки. Ну не стоять же столбом, когда другие куда-то спешат?

Тело мое тоже было теперь иным. Если к своим шестидесяти годам я привык к ломоте в суставах, объемному животу и застарелым ноющим ранам, теперь все это исчезло. Тело оказалось поджарым и сухощавым: жилистые ноги, плоский живот, крепкие руки и крестьянская, смугловатая от Кубанского солнца кожа.

Я был снова молод. Сашка снова жив. Сначала все это показалось мне каким-то глупым сном. Однако ощущения, что я испытывал сейчас, были настолько реальными, что мне подумалось: «Может, это вся моя прошлая жизнь была сном?»

Ответить на этот вопрос я пока не мог. Все: и помещение, и обстоятельства, казались настолько знакомыми, что память сама стала мало-помалу подкидывать идеи.

Где я? Не успел я натянуть отцовский свитер, слабо пахнущий машинным маслом, как тут же все понял. Вот почему место вокруг казалось мне до боли знакомым. Все потому, что я уже здесь когда-то бывал. Такое сложно забыть насовсем. Воспоминания об армии надолго внедряются в голову каждого мужчины, кто тогда, в Советские времена, проходил эту важную школу жизни.

Я оказался на «Девятке». Краснодарском сборном пункте, где молодняк ждал, куда же его направят для прохождения воинской службы.

— Стройся! — Скомандовал прапорщик.

Народ тут же хлынул в середину помещения, где между нарами оставили широкое пространство, навроде коридора. Там призывники стали сбегаться в неспокойную шеренгу по двое.

Мы с Сашкой тоже поторопились занять свои места.

— Чего это на тебя нашло? — Шепнул мне брат, пока не прекратилась всеобщая суета. — Не выспался?

— Да попробуй тут выспаться, — с ходу сообразил я подыграть, — ты всю ночь так снизу ворочался, что нары ходуном ходили.

— А че? Сверху лучше? Если тут останемся и на четвертый день, так давай махнемся. Мож хоть сверху высплюсь, — недовольно заметил Саша.

На четвертый день… Точно. Нас же на девятке целых три дня держали, пока не приехали «покупатели» из воинских частей.

Выходит, сегодня третий день. Сегодня приедет Майор Сапрыкин в сопровождении своего лейтенанта. Он выберет и увезет с собой пару десятков человек. Одним из них окажусь и я. А к концу недели буду уже в городе Чирчик Узбекской ССР, где начну свою службу в учебном центре пятьдесят шестой отдельной десантно-штурмовой бригады.

Бригада к тому времени уже почти год воевала в Афгане. Не пройдет и трех месяцев, как я, в составе третьего взвода стрелковой роты снайперов тоже вступлю в афганский конфликт и стану исполнять свой интернациональный долг.

Сашка же, в это самое время, отправится в Таджикистан, в Московский пограничный отряд. А потом попадет в печально известную четырнадцатую заставу «Шамабад».

Это что ж выходит? Я умер, но попал… В прошлое? В тот самый день, когда решалась наша с братом судьба? В тот самый день, когда мы виделись с ним в последний раз?

Вот черт. Получается, я снова молод, снова полон сил и могу прожить жизнь заново. Это просто немыслимо! Судьба дала мне эту награду, чтобы я исправить все свои ошибки?

Я украдкой глянул на Сашку.

«А только ли свои?» — промелькнуло у меня в голове.

Прапорщик, тем временем, важно пошел вдоль строя. Имени его я не запомнил, однако в памяти всплыло, как мы с пацанами весело смеялись над ним в поезде, когда ехали в Узбекистан.

Таким он, этот прапорщик, показался нам неповоротливым и неловким. Каким-то растяпистым что ли. А ведь, в сущности, был он самый обыкновенный прапорщик. Да только репутацию среди нас он создаст себе именно сейчас. Этим утром.

Я глянул на призывника, стоявшего слева от меня. Не толстый, но щекастый, этот парень глядел перед собой взглядом растерявшегося телка.

— Ты зря сумку не убрал, — шепнул ему я.

— Чего? — не понял тот.

Однако я не ответил на вопрос парня, вместо этого тихо сказал Сашке, кивнув на прапора:

— Гляди, что сейчас будет.

— Что? — Удивился Сашка.

В следующий момент раздался смачный хлопок. Потом не менее смачный семиэтажный мат. Вся шеренга, как по команде, глянула на прапорщика. Тот, пыльный и грязный, поднимался с четверенек.

— Кто, мать твою, не убрал сумку⁈ — Орал прапор, выпутывая ноги из ремня сумки, которую щекастый забыл под своими нарами.

Призывники чуть воздухом не давились, сдерживая смех.

— Было всем сказано! — Не унимался прапор. — личные вещи в каптерку! Еще раз спрашиваю: кто⁈

Щекастый аж побледнел.

— Чья сумка⁈ Выйти из строя!

Прапорщик вытаращил глаза, повел по шеренге злым взглядом.

— Если не признаешься, все у меня будете до вечера строевую чеканить!

— Слушай, — шепнул я щекастому украдкой. — Лучше признайся.

Тот, не зная, куда смотреть: прямо перед собой или на меня, замялся.

— Да я… это… — протянул щекастый, оборачиваясь к белобрысому.

— Если промолчишь, хуже будет. Станут гонять всех. Ни себе, ни другим проблем не делай.

Щекастый втянул голову в плечи, виновато вышел из строя.

— Это мое, товарищ прапорщик, — несмело промямлил он.

Прапор с видом бешеного быка зашагал к призывнику.

— Фамилия⁈

— Мамаев, товарищ прапорщик!

— Почему не убрал личные вещи в каптерку, Мамаев⁈

— Так… — Замялся щекастый испуганно, — так там места не было. Все уже занято.

— Занято ему! Лучше б у тебя вот тут, — прапорщик покрутил пальцем у виска, — вот тут было занято! Напр-во!

Мамаев, замешкавшись, исполнил приказ.

— Десять, нет, пятнадцать кругов вокруг казармы, бегом… По команде «бегом» руки сгибаются в локтях!

Щекастый торопливо согнул руки.

— Бегом марш!

Призывник, не успевший натянуть рубаху, неуклюже побежал вон из расположения.

— Синицын! — Крикнул прапорщик старослужащему, со скучающим видом стоявшему у выхода.

— Я!

— Присмотри за ним. Да так, что б Мамаев все до последнего кружочка отбегал!

— Товарищ прапорщик, так у меня автобус через пять часов! Я ж сегодня все! Увольняюсь! — Развел руками старослужащий.

— Отставить! Дава мне, не выделывайся! Выполнять!

— Есть, — уныло сказал солдат и отправился на улицу.

— Паш? — Спросил у меня вдруг Сашка.

— М-м-м?

— А ты откуда знал, что прапор на полу растянется?

Я это помнил. Помнил, потому что в прошлый раз случилось все то же самое. Я оказался в прошлом, и это было очевидно. Прошлое это развивается по тому же самому сценарию, что и тогда, в моей молодости. Впрочем, это было не удивительно. Я дал себе зарок ничему не удивляться. И тут у меня возникал вопрос: а смогу ли я это прошлое поправить? Смогу ли сделать так, чтобы мой брат не погиб? Чтобы не попал он на заставу и не сгинул там, в дозоре?

— Сумку увидел, — шепнул я, — понял, что прапор об нее споткнется.

— Да? Ну у тебя и глаз, Пашка. Орлиный прямо. — Прыснул Сашка в кулак.

После такого забавного «инцидента», прапорщик повел нас на плац по длинному ярко освещенному коридору. На стенах я заметил блеклые плакаты. Советские плакаты.

Один изображал светловолосого мужчину, стоящего в профиль. В руке он сжимал автомат Калашникова. На груди его красным светился значок с надписью «ДОСААФ СССР». В углу плаката красовался лозунг: «Родине служить готов!»

Следующий плакат оказался поновее. Он был посвящен олимпиаде восемьдесят и изображал молодых женщину и мужчину. Последний воздел над головой факел, на вершине которого, будто пламя, развивались слова: «Продолжим эстафету прославленных олимпийцев».

Каждый из этих плакатов только подкреплял мою уверенность в том, в какие обстоятельства я попал. На дворе стоял октябрь восьмидесятого года. Двадцать четвертое число. Именно в этот день за нами на сборный пункт приехали «покупатели».

А между тем мы вышли на широкий плац. За спиной, на большом здании казарм красовалась выложенная красным кирпичом по белая надпись: «Родина требует быть хорошим солдатом».

Было холодно. С серого осеннего неба срывались редкие снежинки. Потому прапорщик почти сразу стал нас гонять утренней гимнастикой.

Дальше мы умылись в большом общем умывальнике, представлявшем собой пару железных корыт со сливом и установленными над ними водяными кранами.

Затем пошли в столовую, которая находилась в одном с казармой здании. Широкая и светлая, она была наполнена длинными деревянными столами и лавками с тяжелым железным основанием.

Получив нехитрый завтрак из гречки с тушенкой, мы уселись за столы. Стали есть.

Все утро я размышлял о том, как же поступить с Сашей. И план у меня уже был. Мы с Саней братья-близнецы. Настолько похожие, что иной раз и родители нас путают. Что уж говорить о бывших одноклассниках, девчонках, с которыми мы гуляли, друзьях и знакомых.

Нередко в детстве мы даже подшучивали над людьми, используя такое свое сходство. Потому в голову мне пришло поменяться Сашей местами. Ведь был я уверен, что никто просто не заметит подмены.

Соображалка у меня работала быстро. Я прогнул в мыслях и другие варианты. Что если уговорить офицера погранслужбы взять меня к себе в команду? Маловероятно, что это выгорит. Раз уж нас с Сашкой разделили, значит на то есть какая-то причина, и я был почти уверен, что не смогу переубедить покупателя. Меня в принципе вряд ли будут слушать. Потому я быстро отмел этот план.

Оставался первоначальный: поменяться с братом местами. Конечно, он тоже не идеален. Саша будет воевать, пройдет через огонь, как я когда-то. Но на заставе он гарантировано погибнет. Раз уж судьба дала мне шанс снова жить, теперь и я подарю Сашке возможность выжить.

Да только как это провернуть? Рассказать Сашке, что я уже прожил целую жизнь и знаю все наперед? Придется. Другого варианта я не видел. Может быть, Саша мне даже поверит. Была у меня идея, как ему доказать, что я все это уже пережил. Ничего не поделать. Придется его убедить.

Внезапно мой взгляд зацепился за одного белобрысого парня, чье лицо показалось мне знакомым. Он, с каменным лицом, завтракал за соседним столом, полным и других призывников.

Я его знал, этого белобрысого. Пацан тоже попадет в мою бригаду. Тоже станет десантником. Да только позже меня на несколько недель. Он мог бы уехать сегодня, вместе со мной, однако не уедет. Все потому, что наделает глупостей. Но, если я вмешаюсь, возможно ЧП с его участием не случиться. Но главное, так я докажу Сашке, что уже все это переживал.

Сложнее было с тем, чтобы рассказать причину, по которой я хочу поменяться с братом местами. Узнай Саша, что я решил спасти его от смерти на заставе, сразу же решит, что взамен я пожертвую своей жизнью. Тогда точно откажется. Однако жертвовать я не собирался.

Уже давно я знал, что попади я в тот же наряд, что и Сашка перед своей смертью, за мной не убудет. Предупрежден, значит, вооружен. Кто бы ни напал тогда на дозорных, я сделаю все, чтобы не дать, убийцам расправится со мной.

Но Сашку так просто в этом не убедишь. Потому о его смерти я решил не упоминать. Сыграю на другом. На его детской мечте быть как наш дядька. Быть десантником.

— Слышь, Сань, — шепнул я ему за едой.

— М-м-м?

— Сейчас, как погонит нас прапор на плац, подметать территорию, отойди минут через пять в курилку. Разговор есть. Не для посторонних ушей.

Сашка нахмурил свои светлые брови.

— Это что еще за разговор?

— Ну вот приходи и узнаешь.

— Говори сейчас.

— Сейчас, Сашка, не место. Просто поверь мне.

Брат помолчал, ковыряясь в тарелке и выбирая кусок мяса пожирнее.

— А с чего ты взял, что нас с тобой погонят плац мести? — вдруг сказал он. — Мож мы попадем чего-нить таскать да грузить. Скажем, разгружать картошку, как вчера.

— Поверь, — хмыкнул я. — Нас погонят на плац. Причем ты попадешь мести дорогу перед КПП. Вот увидишь.

Ничего не ответив, Сашка только глянул на меня как-то странно и снова принялся за еду.

Когда после завтрака нас и правда отправили работать на плац, Сашка, пожал плечами и сказал мне:

— Ну угадал. Раз в год и палка стреляет.

Но я и не собирался этим своим пустяковым «предвидением» что-то ему доказать. Просто заронил в душу маленькое зернышко сомнений, которое скоро должно было прорасти в полную силу.

Через несколько минут работы на плацу, я сообщил старослужащими, что мне нужно отойди в туалет, и солдат, пожав плечами, меня отпустил.

В распределительном центре к призывникам приставляли по большей части дембелей. А им напрягаться уже не очень-то хотелось. А зачем? Через несколько дней будешь уже дома. Что лишний раз жопу рвать? Вот и следили они за нами в вполглаза. А это было мне как раз на руку.

Я не удивился, когда застал Сашку как раз у курилки. Он болтал с какими-то ребятами, отошедшими сюда на перекур. Впрочем, как только приблизился я, парни затушили бычки и потоптали к столовой.

— Чего ты от меня хотел-то, Паш? — Спросил Саня.

— Ты подожди минутку.

Курилка представляла из себя нечто напоминающее открытую беседку. Под крышей, на широкой ветровой доске висела табличка «Место для курения». Я сел под крышу, на одну из лавок. Сашка вздохнул, опустился напротив.

— Если поймают, получим по шее, — проговорил он с ухмылкой.

— Ну что ж. Получим так получим. Солдат должен стойко переносить тяготы и лишения армейской жизни, — Улыбнулся я. — Ну что? Ты не жалеешь?

— О чем? — глядя на бычки под ногами, спросил Сашка.

— Что попадем мы с тобой в пограничные войска.

— Да а что мне жалеть? Служба это почетная.

— Согласен. Да только знаю я, что в душе ты расстроился, когда узнал, что быть нам погранцами.

— Эх… — с какой-то грустью вздохнул Сашка, — Эт я, когда маленький был, капризничал. Хотел в ВДВ. А сейчас уже успокоился.

— А что, если я тебе скажу, что у тебя появится такой шанс?

— Какой? — Удивился Сашка и нахмурился, заглянув мне в глаза.

Курилка стояла аккурат за казармами. Отсюда было видать правый угол плаца, и когда туда подошли ребята с метлами, я встал и сказал Сашке:

— Ладно, пойдем. Кое-что тебе покажу.

— Что? Паш? Да че делается-то? Чего ты меня позвал?

— Пойдем-пойдем.

Мы отошли от курилки на несколько шагов.

— Вон, видишь того паренька?

— Щекастого? Которого сегодня гонял прапор?

— Ну.

— Ну вижу, — пожал плечами Сашка. — Метёт.

— Метёт, — кривовато ухмыльнулся я. — Щас дометется.

— Почему?

— Смотри дальше.

Внезапно на плацу, в нашем поле зрения, появились еще трое ребят. Лидером у них шел тот самый белобрысый. Троица шла решительно и кажется, совершенно никого не боялась.

— Вон видишь этого, белобрысого? — Спросил я.

— Угу. Вижу, — заинтересовавшись происходящим, подтвердил Сашка.

— Сейчас они возьмут щекастого и поведут его бить. Вон туда, за казарму, где каптерка.

— За что бить? — Не понял Сашка.

— За то, что белобрысый думает, будто у него сигареты свистнули. Но этот щекастый, как его, Мамаев, ничего не крал.

Сашка не ответил. Все потому, что он наблюдал, как троица повела щекастого за казармы. Шли они совершенно буднично. Так, будто просто решили отойти на перекур. Да только я знал, какая там сейчас начнется заваруха.

— Откуда ты все это знаешь? — Удивился брат.

— Пойдем вмешаемся. Надо заступиться, пока это дурачье всем нам лишних проблем не устроило.

Сашка не колебался. Я знал, что не напугает его численное превосходство «соперника». Знал, что он, не задумываясь, поддержит меня во всем, чтобы я не затеял. Так было и в детстве, и в юношестве. Будет так и сейчас.

Саня хмуро глянул на компанию, почти скрывшуюся за большим серым зданием жилого блока.

— Хорошо. Пойдем, — решился он.

Вместе мы поторопились обойти казарму. Увидели, как под козырьком черного хода каптерки, который, по всей видимости, давно уже не использовался, эти трое щемят щекастого Мамаева.

— Откуда курево взял, падла⁈ — Злобно шипел белобрысый, схватив щекастого за грудки.

Тот, испуганно прижавшись к стенке, жалобно попискивал:

— Пацаны, да вы чего⁈ Это ж мое!

— Брешишь! Ты вчера без курева был!

— Мне батя сегодня привез!

— Брехня, не верю!

Дружки белобрысого: высокий кучерявый парень с веснушками на плоском лице и другой, не менее высокий и крупный детина, уже побритый налысо, стояли за спиной белобрысого. Оба словно волки смотрели на Мамаева.

— Не вру я! Не вру! У кого хочешь спроси!

— Больно складно мелешь, — злился белобрысый. — Да только у меня из сумаря три пачки «Полета» пропало. Ты взял? Последний ты в каптерку ходил, когда свое ссаное барахло туда понес!

— Я не… — совсем растерялся шекастый.

— Пацаны говорили, что у тебя Полет стреляли!

— Да это мой… Папка передал, говорю ж!

— Что за шум, а драки нет? — вмешался я громко, когда мы с Сашей приблизились к остальным.

Все четверо парней почти разом глянули на нас.

— Чего приперлись, инкубаторские? — Зло бросил белобрысый и даже зачем-то оскалился, показав кривоватые зубы. — Че, других дел у вас нету?