На афганской границе

Глава 9

Ваня извлек на свет часы.

— Вот, вчера выменял. У салаги одного, — похвалился Ваня. — У него такое похмелье было, что глаза на лоб лезли. А денег на водяру не осталось. Вот я и сменялся за две бутылки.

На широкой ладони дембеля покоились наручные часы «Восток Амфибия» в корпусе «Бочка». У них был металлический блестящий корпус, такой же браслет и черный циферблат со светящимися метками и стрелками.

— Не жалко? — Спросил я с ухмылкой.

— Жалко. Но когда душа не на месте, жальче получается, — улыбнулся челкастый Ванек. — Бери-бери. Я ж говорю, не хочу быть тебе должным.

Пожав плечами, я взял часы, надел на левую руку. Браслет, видимо, был уже отрегулирован и на удивление сел как влитой. Я почувствовал приятную тяжесть часов. Полюбовался красивым выпуклым стеклом из плексигласа.

В 90х, было у меня время, когда я увлекался часами. Даже небольшую коллекцию собрал из трех штук. И про уважаемые даже после развала страны «амфибии» я знал. Была у них интересная фишка конструкции. На первый взгляд недорогое, акриловое стекло имело необычную конструкцию.

Оно способствовало тому, что при погружении на глубину, под давлением сильнее прилегало к корпусу, тем самым увеличивая водонепроницаемость часов с каждым метром. Вот уж смекалка советских инженеров-часовщиков. Ничего не скажешь.

— Водонепроницаемые, — пояснил Ваня. — Носи на здоровье. Ну и на нас зла не держи.

— Не держу.

— Ну и отлично. Так что? Извинения, я так понимаю, приняты?

— Приняты, — я кивнул.

— Хорошо. Этого мне и надо было.

— Ну ладно, пойдем. Чего тут, в тамбуре грохот слушать?

Дембеля сошли следующим утром. К обеду вышли все лишние призывники, и мы снова остались вдвадцатером.

В веселой компании я даже не заметил, как плавно изменился пейзаж за окном. Леса Сосен, березок я вязов средней полосы сменились на сухие степи, утыканные желтым полукруглым кустарником. Время от времени попадались кривенькие деревья. Вдали, на горизонте, высились суровые горные цепи. Они блестели белыми вершинами.

А однажды мы даже проехали большое и гладкое, словно зеркальце, озеро.

Дорога подходила к концу. Мы въехали в Таджикскую ССР.

— Подъем! — Разбудил меня резкий крик Машко.

Я разлепил глаза. В вагоне было тихо и темно. Поезд стоял. Тишина, однако, продолжилась недолго. Почти сразу вокруг засуетились.

Я видел, как Дима Ткачен, лежащий на верхней полке, напротив меня заворочался. Недовольно закряхтел, переворачиваясь на другой бок. Парни, ехавшие снизу, почти сразу поподскакивали.

— Приехали, товарищи призывники! — Голосил Машко, — манатки свои в зубы и на выход!

Я тут же глянул на часы. Подходило пять утра. Стоит ли говорить, что я заблаговременно подвел их по душанбинскому времени.

Я натянул свитер, взял куртку и почти пустой вещмешок. Спрыгнул с верхней полки.

Лейтенант торопил нас высаживаться, потому и вагон покинули мы быстро. Построились снаружи, и Машко, в очередной раз принялся нас пересчитывать.

Я заметил, что остановились мы отнюдь не в городе. Это был небольшой безлюдный полустанок где-то в глуши. Только почти черный в темноте газон урчал двигателем в сторонке да подсвечивал перед собой землистую дорогу.

— Ну вот и приехали, — прошептал мне сонный Васек Уткин. — Поспать бы еще. Интересно, сколько до отряда?

Я и так знал, где мне предстоит служить. Московский пограничный отряд ждал нас. Остальные призывники должны были оставаться в неведении по этому поводу, но слухи разнеслись быстро.

Пусть Машко и не хотел распространяться, но его сержант Свиридов уже давно проболтался по поводу места назначения. К концу пути ни у кого не было сомнения, что дорога нам лежит на советско-афганскую границу. Ожидаемо не нашлось парней, распереживавшихся по этому поводу. Все стойко приняли свою судьбу.

После всего случившегося на поезде, Машко стал злой и нервный. Казалось, хотелось ему побыстрее отвязаться от нас. Или, по крайней мере, от меня. Не раз и не два старлей зыркал в мою сторону беспокойным хмурым взглядом.

— Значит, слушай мою команду! — Начал он перед строем, — как только поезд отойдет, всем загрузиться в машину! А до того, не разделяться! Стоять на платформе! Еще не хватало, чтобы по темноте кто из вас жопой на дикобраза сел!

— А тут что, дикобразы водятся? — Сглотнул Уткин.

— Водятся, — ответил я. — Даже вараны и кобры водятся.

— Еп твою… Кобры… — проворчал он немного испуганно.

— Да ты не боись, Вася, — начал Дима Ткачен. — Кобры твою шкуру не прокусят. А насчет дикобразов не знаю. У них вон иголки какие.

Поезд медленно застучал колесами и отчалил. Покинув приделы полустанка, он спокойно набрал скорость. Через пару минут лишь одинокий фонарь горел вдали.

Старлей повел нас к газону. По одному мы стали забираться в кузов. Сам же Машко со своим лейтенантом залезли в кабину.

Ехали долго. Часа полтора нам понадобилось, чтобы добраться до расположения Московского Пограничного отряда.

Отряд расположился в небольшом поселке городского типа «Московский», и назван был именно по имени населенного пункта.

Было прохладно. Сидели мы в открытом кузове. Холодный ветер дул в коротко постриженное темечко. Кто-то курил. Кто-то болтал, стараясь пересилить рев двигателя пятьдесят третьего газона. Иные пытались подремать.

Уткин тоже, кажется, спал на своей лавке. Он оперся о бортик и свесил голову на плечо. Димка пытался закурить, но ветер постоянно сдувал робкий огонек спички. Мамаев сидел тихо, только, вместе со всеми, подпрыгивал время от времени на кочках неровной грунтовой дороге. Я дремал, стараясь поспать, пока еще есть такая возможность.

— Гля мужики! В Москву едем! — Рассмеялся кто-то из призывников.

Открыв глаза, я бросил взгляд вперед. Под фарами грузовика на миг мелькнул дорожный знак «Москва» и тут же скрылся в темноте.

— Ага! Всем теперь рассказывать можешь, что в Москве служил!

— Пограничником!

Послышался нестройный гогот призывников. М-да. Кажется, утренний ветер напрочь выдул из их голов любой намек на сон. И зря. Лучше б спали, блин. Пожалеют же потом.

Мы заметили на перекрестке, что развернулся спереди, другую автомашину. Нас пропускал еще один газон. Свет фар выхватил его кузов из темноты, и я увидел, что он тоже армейский, и тоже полон людей. Ну вот и еще пополнение едет. Когда мы прошли перекресток, газик пристроился за нами.

Черная громада гор, росшая на пути, развернулась огромной тенью, когда мы въехали в поселок. Небольшой, низкоэтажный, он спал почти в полной темноте. Только кое-где светили редкие огоньки окон и фонарей.

По темноте дороги к гарнизону отряда я почти не запомнил. Не рассмотрел природных красот поселка. А ведь они были. Взять только одну гору, которая, впрочем, выглядела сейчас мрачно и таинственно.

Газон дал по тормозам, все чуть не повалились с длинных лавок, примостившихся с обоих бортов. Уткин смешно захрапел, перед тем как проснуться, чуть не подпрыгнул с места. Потом лениво выпрямился, расталкивая меня и Диму своими широкими плечами.

Я успел заметить, как сержант Свиридов и старлей Машко выгрузились из машины. Машко сказал что-то подбежавшему Часовому, и тот поторопился открывать большие железные ворота с красной звездой.

— Учебка, значит, — проговорил Уткин задумчиво, когда газик медленно вкатился на территорию погранотряда.

— Ты мне скажи, Васек, — начал вдруг Дима Ткачен, — ты сало любишь?

— Ну так, не очень. А что?

— Ну и хорошо. Я вот люблю.

— Чего хорошо-то, Дима?

— А то, что я слышал, в местных погранвойсках из мясного только сало дают.

Вася Уткин скривился так, что непонятно было, испытывает он отвращение или разочарование.

— Значит, мне больше достанется, — наблюдая, как за нами заезжает вторая машина, сказал Димка.

— Я сало люблю, — робко буркнул Мамаев.

— По тебе видно.

— Не переживайте, — вклинился я, — все сало тут полюбим.

— Это еще почему? — Хмыкнул Димка.

— Гонять будут так, что все залетит за милую душу. И не заметишь.

Старлей скомандовал выгружаться. Мы стали выскакивать из газика. Ровно то же самое скомандовали и соседней машине. Офицеры с сержантами торопливо удалились, и их место занял молодой, не старше тридцати лет узбек-прапорщик. Он был невысок, но подтянут и широкоплеч. В полутьме я мог разглядеть только его округлое лицо и маленькие глазки.

— Застава, стройся! — Крикнул он громко, и будто бы на совершенно чистом русском.

Обе группы призывников на мгновение замешкались, не зная, строится ли им вместе или поддельности.

Я среагировал быстро. Встал смирно. Дима с Уткиным и Мамаевым подхватили мой порыв и тоже построились рядышком. Это сориентировало остальных, и через минуту вся группа, человек сорок, уже стояла в неровной линии.

Сержант, пришедший вместе с прапором, взялся за ремень, хмыкнул, глядя на нас.

— Лоботрясы, блин, — криво ухмыльнулся прапор. Потом крикнул: — Здравия желаю, товарищи вновь прибывшие!

— Здравия желаем! — Ответил нестройный хор.

— Поздравляю вас с прибытием в сто семнадцатый Краснознаменный Московский пограничный отряд среднеазиатского пограничного округа погранвойск КГБ СССР! — Излишне торжественно крикнул прапорщик.

При этом лицо у него стало такое серьезное, что это было заметно даже в темноте. Призывники на миг замешкались, не зная, что ответить. «Ура» Я крикнул первым, и остальные тут же подхватили.

— Ну салаги, ни дать ни взять, — растянулся в улыбке прапорщик, — ну ниче. Научим. Не отвертитесь. Мы тут, мать вашу, границы Родины защищаем. Лоботрясам у нас не место!

— Умурзаков! Не выражаться! — Строго рыкнул на него старлей Машко, пробегавший мимо по направлению, видимо, к штабу.

— Виноват, товарищ старший лейтенант, — сконфузился узбек.

Когда Машко убежал, прапорщик что-то пробурчал стоящему рядом лейтенанту.

— Ну че, орлы! — С ехидством хмыкнул прапорщик, — Сразу по вам видно, что грязью обросли по дороге к нам. Ну ниче. Щас мы из вас сделаем нормальных людей. Вон, видите? Вон там домик стоит, низенький такой?

Ребята стали выглядывать из шеренги, устремили взгляды туда, куда указал прапор. Я же, уже знал, что длинный низкорослый «домик» это ничто иное, как баня.

— Это баня! Там мы вас щас и отмоем. Хе! От остатков гражданской жизни. Нале-во!

Шеренга повернулась.

— За мной, шагом марш!

Прапор повел нас к бане. Первым делом попали мы, как известно, в раздевалку. Большая, предназначенная для нужд целой роты, она была отделана высмоленным деревом внутри. У трех из четырех стен стояли длинные лавки. Над ними висели шеренги железных крючков для одежды.

На свету я смог рассмотреть лицо прапорщика. Круглое и щекастое, оно было очень загорелым и будто бы смешливым. Казалось, что с пухловатых его губ никогда не сходит ехидная ухмылка. Узковатые маленькие глаза делали Умурзакова похожим на довольного хитрого кота.

Прапор сказал что-то старлею, сопровождавшему его, и тот убежал наружу. Всем остальным прапорщик Умурзаков приказал раздеваться.

— Разрешите, товарищ прапорщик! — подал голос странный модник из соседней, приехавшей за нами машины, — а вещи куда сдавать, что б домой отправили?

«Странным модником» он мне показался потому, что приехал в отряд в грязноватых уже джинсах с кожаной вставкой «Левайс» на поясе сзади и импортной дутой куртке.

— Вещи?

— Ну да. В которых я приехал. Скажите, к кому обратиться, чтобы сдать на хранение мою одежду? Я бы хотел отправить ее домой, если можно.

— Можно! Конечно можно! — Покивал Умурзаков, — щас лейтенант Бодрых придет, к нему обратись.

Шмотки мы оставили на лавках, злые и сонные молодые бойцы, которых подняли рано утром, чтобы обеспечить наше преображение в «нормальных людей», притащили мыльно-рыльное. В основном это было ядреное хозяйственное мыло. Мыло было шершавое и дубовое. Казалось, при определенной сноровке им даже голову можно было пробить. Эх… Пахнуло ностальгией…

Баня тоже была просторной, но с низковатыми потолками. Ее выложили бледным кафелем, а с двух сторон, на стенах висели душевые лейки. Вода была горячая и щедро щипало тело. Видать, постарались местные солдатики. Раскочегарить котел как полагается. От этого в бане почти сразу заклубился тяжелый пар. Голые фигуры призывников, выстроившиеся в очереди к душам, окутало белыми клубами.

— Зараза! Кипяток, не иначе! — Отскочил из-под струи Димка, — купаться невозможно!

— Ну невозможно, так отходи! — Буркнул уже знакомый мне кругломордый Семен. — очередь не задерживай!

— Да погоди ты, дай попривыкнуть!

— Ты пока привыкать будешь, нас уже наружу погонят!

Наглый Семен полез под душ, стараясь оттолкнуть Диму.

— Э, — вмешался я, — и пихнул того в грудь.

На миг лицо Семена блеснуло страхом, но он почти тут же скрыл это. Глянул на меня исподлобья.

— В очередь встань. Не мешай другим, — приказал я холодным тоном.

Семен неприятно искривил губы, но послушался, вернулся в очередь.

Признаюсь, после нескольких суток в поезде, горячая вода и суровое мыло стали настоящей отдушиной. Я с большим удовольствием смыл с себя всю дорожную грязь. Приятно было намылить голову, шею, освежиться. И даже упрямо лезшая в глаза и щиплющая их пена, не могла испортить всех этих ощущений.

Тех кто искупался, потный сержант, стоявший у входа, гнал сразу на выход. Закончив, я сразу направился в раздевалку. Вещей наших там, ожидаемо уже не было. На лавках аккуратно сложенное, лежало ХБ. На нем свернутые дерматиновые ремни и зимние шапки. Парадные кителя повесели на крючки, над повседневной формой.

Прапор Умурзаков стоял у входа. Молодые бойцы с кислыми рожами подносили ему все новые стопки кирзачей.

Ожидая чего-то, большинство призывников столпились у выхода из бани. Я сразу, не ожидая ничьего приказания, пошел к месту, где лежали мои вещи, и стал переодеваться. Стал надевать нательную рубаху и кальсоны.

Потом был черед галифе и кителя. Как оказалось, нам досталась «стекляшка». Это была форма из хлопка, обработанного химией, чтоб дольше носился и не выцветал.

Не нравилось мне такое ХБ. В прошлой жизни ни один месяц я в нем провел в учебке, а потом и в бою. Потом плюнул и достал себе простое, которое принято было называть «деревяшкой».

Стекляшка пусть и выглядела понаряднее, но в полях в ней было тяжело. Материал не дышал, и на любом марш-броске мы просто обливались потом, проклиная все на свете. Стоит ли говорить, что в этом отношении «деревяшка» была гораздо практичнее. Это не говоря уже об афганке, которую привезли нам в середине восемьдесят четвертого. Ее я носил, уже будучи лейтенантом.

По моему примеру следом пошли и Уткин с Димой Ткаченом и Мамаевым. Следом стали подтягиваться и переодеваться остальные призывники.

Наблюдавший за всем этим делом сержант хмыкнул. Невысокий, едва не метр с кепкой, он выглядел нахальным и самоуверенным. Короткую черную челку он лихо зачесывал наверх.

Подпоясанный кожаным, с блестящей бляхой, поясом китель сержант носил расстегнутым на груди. Козырял всем так своей неустанной тельняшкой.

Мне этот сержант сразу не понравился. Походил он на какого-то фазана. Такой же разукрашенный, и, судя по морде лица, такой же тупоголовый. Видать, «мазаный».

Не успел я продумать эту мысль, как почувствовал на себе его взгляд. Он с интересом таращился, но не на меня, а на мои часы, что я снял с руки, чтобы протереть от капелек воды.

Часов, к слову, я в бане не снимал. Нахватало, чтоб еще кто стащил их. Амфибия с честью выдержала первое легкое испытание водой. Даже стекло не вспотело от банного пара.

Сержантик буквально поглощал их глазами. Видимо, понравились. Ну точно станет приставать. Ну или попробует отобрать. Ну пусть попробует.

Надев китель, я застегнул его на все пять металлических пуговиц со звездочками. Поспешил спрятать часы под манжету рукава. Потом, собрав складки кителя сзади, подпоясался новым дерматиновым ремнем, бляха на котором, к слову, оказалась видавшей виды.

Видно было, что ее пытались привести в божеский вид, но «бушность» выдавали глубокие царапины на металле. Правда, несказать, что я сильно расстроился.

— Э, боец, — услышал я.

М-да. Не ошибся. Сержант подвалил даже быстрее, чем я ожидал. Нетерпеливый.

— Чего надо? — Спросил я, зная в общем-то, ответ.

Васек Уткин напрягся. Дима глянул на сержанта с подозрением. Мамаев мялся на месте, явно не зная, как ему отреагировать.

— Ты, друг, как кирзачи получишь, — начал сержант, глядя на меня с нахальным призрением в глазах, — далеко не уходи. Дело у меня одно к тебе есть. Важное.