На дне Одессы

XVI ПЕРЕД ВЫХОДОМ

Когда она проснулась, в комнате было совсем темно. В окно глядели звезды.

Надя приподнялась на кровати, крепко обхватила одно колено руками и задала себе вопрос:

"Что же теперь будет?"

Но она не могла сосредоточиться на этом вопросе, так как ее отвлекал шум за дверьми. Каждую минуту кто-то, шурша накрахмаленными юбками, проносился по коридору, кто-то с кем-то обменивался крепкими словечками, кто-то перед кем-то оправдывался. Исключительно были слышны женские голоса.

Надя повернула голову к дверям и с любопытством стала прислушиваться к незнакомым голосам:

— Манька! Это ты забрала мои "тухли"?

— Здорово, кума!

— Пожалуйста, без фокусов.

— Отстань, пластырь! Очень нужны мне твои туфли!

— Фу, дьявол! Летит, как сумасшедшая! Чуть с ног меня не сшибла!

— А ты чего поперек дороги стала, как воз с огурцами?!

— Лелька, чтоб тебя дождик замочил! Одолжи мне на сегодняшний вечер твой пояс.

— Еще что тебе одолжить?

— Ну, чего собрались?! Ишь, благотворительное "засидание" в коридоре устроили. Ступайте по комнатам одеваться. Скоро гости соберутся.

Последние слова принадлежали Антонине Ивановне. Надя узнала ее по ее неприятному, шипящему голосу.

— Антонина Ивановна, — произнес вкрадчиво чей- то женский голос, — можно сегодня не выходить в зал?

— А что случилось?

— У меня сильно бок и горло болят. Спросите у Любы.

— Ничего тебе до самой смерти не будет. У меня тоже бок болит. Марш в комнату…

— И что вы скажете, Антонина Ивановна? Причепилась она ко мне и чипляется, чипляется. Я семь лет жила в одном доме и чтобы с кем-нибудь спор имела. Да Боже меня сохрани.

Надя до того увлеклась этими диалогами, разбавленными какой-то особенной бранью, составляющей принадлежность исключительно подобных домов, вызывавшей в ней то отвращение, то улыбку, что не обратила внимания на легкий стук в двери. Двери вслед за стуком тихонько отворились и в комнату из коридора ворвалась широкая полоса яркого света. Она легла на пол, угол туалетного столика и кровать.

Внезапный свет ослепил Надю, и она закрыла глаза. И когда она открыла их, то увидала в полосе света, в дверях, молодую, поразительной красоты девушку.

Девушка была вся в красном и с головы до ног искрилась. Одна рука ее, обнаженная по локоть и белая, как алебастр, лежала на груди, а другая — на чугунной ручке дверей. Девушка не двигалась и улыбалась доброй, кроткой улыбкой.

Надя сгоряча приняла девушку за сказочную принцессу, за видение и глядела на нее, широко раскрыв глаза. Но вот видение ласково заговорило:

— Вы не спите, милочка?

— Нет, не сплю, — ответила, заикаясь, Надя.

— Что, вы не узнаете меня?

— Н-нет.

— Я — Бетя, Цукки.

— Бетя?!

Надя вытянула шею и недоверчиво стала всматриваться в ее лицо. Всмотревшись, она радостно воскликнула:

— А я, ей-Богу, не узнала вас! Извините, пожалуйста! Будете богаты!

Бетя засмеялась, кашлянула и ответила:

— Спасибо… Ой, как у вас темно. У вас есть спички?

— Нет.

— Сейчас принесу. — И она ушла.

Пока Бетя искала у себя в комнате спички, Надя думала:

"Неужели это Бетя? Та самая чахоточная, восковая Бетя?"

Она не доверяла своим глазам.

Бетя возвратилась через несколько минут, и скоро розовый ночник заливал своим мягким светом всю комнату. Бетя показалась теперь Наде еще красивее. Она производила впечатление 17-ти летней здоровой, цветущей девушки и была похожа на пунцовую розу, обрызганную росой, в своем "выходном" шелковом, огненного цвета платье, густо усыпанном блестками и поддельными драгоценными камнями, которые при каждом повороте и движении ее сыпали искры,

Сыпали искры и несколько рядов белых, крупных бус, лежащих у нее на груди и эффектно оттенявших ее тонкую, белую шею.

Надя, сидя по-прежнему в кровати, не спускала с нее глаз.

— Чего вы смотрите так на меня? — спросила Бетя и плотно притворила двери, вытеснив полосу света.

— Я смотрю и дивлюсь, — ответила Надя. — Вы теперь — настоящая кукла.

Бетя горько улыбнулась, протяжно, по-еврейски вздохнула и грустно промолвила:

— Это все краска виновата. Краска даже старуху сделает куклой.

Она после этого облокотилась обеими руками о стул и добавила с прежним вздохом:

— Что делать? Надо краситься. Надо быть красивой. Надо обманывать гостей, а то никто тебя приглашать не будет. Вы знаете, как делают "наивысший" сорт табаку? Мешают первый сорт с третьим. Я знаю, потому что работала на табачной фабрике. А как старые, сухие сливы делают мягкими и сладкими, — знаете? Их мешают с патокой. Имейте в виду, дорогая, что всякий товар подкрашивают. Мы — тоже товар.

Бетя засмеялась фальшивым смехом. Надю от этого смеха всю передернуло.

— Так-так, — протянула потом Бетя и повернулась к зеркалу.

Надя через плечо ее увидала, как она охорашивается. Бетя поправляла то завитушки на лбу, то бусы, щурила глаза, кокетливо облизывала губы и строила себе самой улыбки.

— И кто теперь скажет, — опять заговорила она, — что я "потерянная чахотка"?.. Кукла. Не правда ли, я похожа теперь на куклу? А я вам правду скажу. Я люблю краситься. Это самое лучшее мое удовольствие. Сидишь перед зеркалом желтая как смерть, а через две-три минуты ты уже — красная-красная, как будто кровь у тебя из лица брызжет. И ты забываешь, что ты такая несчастная. Знаете? Чтоб я так здорова была. Мне иногда кажется, что я на самом деле — такая румяная и свежая.

Бросив еще один взгляд на зеркало, Бетя спросила Надю:

— Вы что-нибудь ели?

— Нет.

— Ай, ай, ай! Чего же вы не сказали мне?

Бетя исчезла и скоро явилась с тарелкой, на которой лежали — котлетка, половина соленого огурца и кусок хлеба.

— Кушайте, — сказала Бетя.

Надя поблагодарила, взяла тарелку и стала есть с жадностью.

— Когда вы покушаете, то умоетесь и оденетесь. Мыло у вас есть?

— Нет.

— А пудра и краска?

— Тоже нет.

— А щипцов и глицерина, наверное, тоже нет?

Бетя исчезла в третий раз и вернулась с перечисленными предметами.

Расставив принесенное на туалетном столике, она спросила:

— А костюм у вас есть?

— Есть. — Надя указала на стул, стоявший в углу.

Бетя подошла к стулу, разобрала костюм и воскликнула:

— А!.. Костюм гимназистки! Что, она (экономка) не могла дать лучшего костюма?! Вот зловредная женщина. Мало разве у нас других костюмов? Она могла бы дать костюм балерины или сестры милосердия. А вы знаете, кто раньше носил этот костюм? Женька Молодец. Она умерла. Ее подколол ее милый…

— Вот видите, — перебила ее Надя. — Я говорила ей, что не могу носить этого костюма. Я такая большая.

— Это ничего, что вы большая. Женька была еще больше вас. Ей было 45 лет.

Бетя вдруг засмеялась.

— Чего вы смеетесь? — спросила Надя.

— Ой! Если бы вы видели, какой она — Женька — была гимназисткой! Можно было умереть. Все студенты смеялись с нее и один дразнил ее: "Женька! Ифигения! приготовила на сегодня урок? Расскажи, во сколько раз солнце больше твоего носа. Я тебе хорошую отметку поставлю". Женька злилась, показывала фиги и говорила: "Мамаше своей поставь отметку!"

— Вот видите. — Надя нахмурилась. — Над нею смеялись. Как же я надену этот костюм?

Бетя живо успокоила ее:

— Вы — дело другое. Вы на лицо в два раза моложе ее. Уверяю вас, вы будете настоящей гимназисткой.

Комплимент Бети заставил Надю покраснеть и помирил ее с костюмом.

— Ну, слезайте теперь! Довольно греть кровать! — скомандовала Бетя. Надя слезла.

— Умывайтесь.

Бетя, очевидно, взяла на себя добровольно обязанность руководить Надей, как новичком, и быть кормчим в ее дальнем плавании. Надя поняла это и всецело отдалась в ее распоряжение. Она поспешно сбросила кофточку и стала мыться. Когда она умылась, Бетя сказала:

— Теперь садитесь. Я буду завивать вам чуб, — и она подвинула стул к туалетному столику.

Надя села.

Бетя засуетилась. Она извлекла из абажура ночника маленькую лампочку с плоским донышком и узким стеклом, поставила ее на столик, прибавила пламени и сунула в отверстие стекла щипцы.

— Подождем, пока щипцы нагреются, — сказала Бетя.

— Подождем, — согласилась Надя.

За дверьми по-прежнему шуршали юбки и раздавались голоса и трехэтажные ругательства.

— Феня! Дай папиросу!

— На Дерибасовской есть табачная лавка. Знаешь какая? Арап с кольцом в носу в окне сидит и сигару курит.

— Ну, постой. Приедет коза до воза и скажет: "Дай сенца".

— Плевать я на тебя через крышу хотела…

— Маргарита!

— Что?

— У меня конфеты есть. Тот беззубый, носатый принес вчера.

— Дай одну.

— А медвежьего окорока не хочешь?!..

— Кто это разговаривает? — спросила Надя Бетю.

— Девушки наши. Балуются. Так каждый вечер. Собираются в коридоре, и пока упросишь их в зал пойти, глаза вылезают. Не любят они зала.

— Да скоро ли вы оденетесь и в зал выйдете? Хотите, чтобы я Николая или хозяйку позвала? — послышался за дверьми знакомый шипящий голос.

Бетя вздрогнула, глава у нее засверкали, и она с ненавистью произнесла:

— Вот она. Антонина Ивановна. Знаете как мы называем ее? "Чума бубонная".

— А она точно похожа на чуму бубонную, — согласилась Надя.

— Ах, ах! — Бетя приложила руку к щеке и несколько раз покачала головой. — Это такая зловредная женщина. Чуть что, она уже бежит к хозяйке и жалуется.

— А какая ее главная обязанность?

— Обязанность?.. Она получает выручку и смотрит за тем, чтобы мы постоянно были веселы…

— Как так?

— Так. Если кто-нибудь сядет в угол, задумается, сложит руки и опустит голову, — она подходит, хватает за нос и говорит: "Ну, чего зажурилась? Дитё при смерти, что ли, хата сгорела или пароход утоп? Видишь, гости сидят. Нечего Конкордию (погребальная контора) ломать…" Еще у нее обязанность товар расхваливать. Она так может гостю заморочить голову, что тот дверей не найдет. "А вы, молодой человек приятной наружности, брюнет жгучий, красавчик — и где берутся такие красавчики? — обратите внимание на эту барышню, что в красном платье сидит. Ягода, апильсин, абрикос, баклава, мармелад, а не девочка. Только сегодня утром поступила к нам. Она из хорошего, семейного дома, — папаша ее старший механик на Добровольном флоте, — хорошо говорит по-французски, играет на фортепиано и очень скромная. Видите, как она сидит, глаза опустимши. Неловко ей в чужом доме. Непривычная. Не теряйте случая. А как она хорошо на канве полотенца вышивает!"

Надя с удивлением слушала Бетю. Она раньше и не подозревала присутствия в ней комической жилки, и когда та стала знакомить ее с системой расхваливания товара экономки, то от души хохотала. Бетя сама тоже давилась смехом. Ей, по-видимому, доставляло большое удовольствие критиковать экономку.

— А почему она велела мне называться дочерью подпоручика в отставке? — спросила Надя.

— Потому, что ей так нравится. Она каждой девушке что-нибудь придумывает. Положим, иначе нельзя. Гости постоянно пристают — кто ты, в душу к тебе лезут. Противные. Зачем это, не понимаю. Пришли, взяли что надо, и довольно. Уходите. Нет. Они садятся около тебя и расспрашивают — кто твои родные, как ты сюда попала? И надо ответить. Конечно, нехорошо сказать правду, что ты дочь дворника или портного. Мне, например, хозяйка велела говорить, что я — дочь аптекаря из Мелитополя, хотя отец мой сапожник, и я из Вильны. А Фене, отец которой извозчик, велели говорить, что она — дочь купца из Ростова-на-Дону.

Разговаривая, Бетя вынула из стекла нагретые щипцы, подула на них, повертела ими, вытерла их тряпочкой, провела по ним пальцем и стала завивать Наде чуб.

— А я хотела удрать отсюда, — сказала Надя.

— Когда?

Бетя намотала на щипцы прядь волос и ловко сделала колечко.

— После того, как вы ушли от меня.

И Надя рассказала, как ей сделалось вдруг страшно, как она была уже на лестнице и, как она испугалась двух незнакомых мужчин.

— Это бывает с каждой новой девушкой, — заметила Бетя, выслушав ее. — Я тоже, когда поступила сюда, в первый же день хотела бежать… А вы напрасно так сильно пугаетесь, милочка. Положим, я виновата. Я напугала вас. Знаете, что я вам скажу? Если присмотреться, то здесь хорошо. Кормят три раза в день.

— Неужели?

— Да. Они (хозяева) если бы даже не хотели кормить, то не могут. Это их же интерес. Что? Хорошо, если девушка будет похожа на дохлятину и у нее сил не будет? Гости смотреть на нее не захотят. Одно только страшно, что на тебя смотрят, как на товар, как на вещь.

— Кто? Хозяйка?

— И хозяйка, и гости. Больше гости. У них ни капельки совести.

— А кто те мужчины, о которых я вам рассказывала, которые сидели внизу, под лестницей? — спросила Надя.

— Швейцар и Николай.

— А кто этот Николай? Он такие ужасы рассказывает?

— Он у нас вроде сторожа, защитника. Все его называют "вышибайло". Он смотрит, чтобы гости не обижали девушек и не делали скандалов. На прошлой неделе пришел к нам пьяный господин, подошел ко мне и говорит: "Послушай, иерусалимская крыса. Сколько возьмешь за то, чтобы я тебе по уху смазал?" Понимаете? Такой дурак. Я ответила ему: "Можете смазать по уху вашу жену или дочь. А меня не смеете. Вы не думайте, что если я нахожусь в этом доме, то вы имеете право бить меня". Он рассердился и ударил меня. Я закричала. Девушки закричали тоже и позвали Николая. И Николай ему дал. — Бетя прищелкнула языком и покачала головой. — Ах, он ему дал. Ва! Он так бил его, так бил! — Глаза у Бети заблистали торжеством.

Рассказывая, Бетя старательно выводила на лбу у Нади колечки.

— А как вы думаете, — спросила Надя, — Николай пли швейцар остановил бы меня тогда, когда я хотела удрать?

— Остановил бы.

— Разве кто-нибудь имеет право удерживать меня здесь?

— Права не имеет, но вас не выпустили бы без экономки… А веселая наша жизнь, — в голосе Бети зазвучала ирония. — Кто танцует в году раз, а мы — 365. Каждую ночь. С вечера до утра. У меня постоянно голова шумит от танцев, и мне кажется, что я и сейчас танцую.

Бетя окончила завивку чуба и сказала:

— Теперь давайте пудриться.

Надя взялась за пуховку с рисовой пудрой, но Бетя остановила ее:

— Раньше надо вымазаться глицерином, а то пудра не будет держаться.

И она стала мазать ей лицо и шею. Вымазав ее, Бетя стала пудрить. Она пудрила и болтала без умолку.

— А как вам наша хозяйка нравится? Вы знаете, как ее называют? "Фараонова корова". Ее так один чиновник назвал. Она такая смешная. Она всем говорит, что "фирма" ее существует с 1843 года. А сынка ее знаете?

— Леву-то?

— Да, Леву. Ах, какой это потерянный человек. Сколько он стоит хозяйке денег! Раньше он учился в реальном училище, потом в коммерческом и ничего из этого не вышло, потом учился играть на скрипке. Хозяйка думала, что он будет хорошим скрипачом и будет концерты давать. И из этого тоже ничего не вышло. Он заложил скрипку в ломбард. И что он делает с хозяйкой? Он ругает ее, как последнюю, и выманивает у нее все деньги. Вы только посмотрите на него. Каждый день на нем новый галстух и брюки. И каждый день он катается на резиновых шинах.

— А Симон? — спросила Надя.

— Симон? Что ему? Он хорошо кушает, пьет, по пятницам ходит в Харьковскую баню, по субботам в синагогу, играет в "дурачки" с хозяйкой и лезет до всех девушек.

Надя, слушая характеристику хозяйки, хозяина и сына, не могла вторично удержаться от хохота.

Бетя заканчивала свою работу. Она накладывала заячьей лапкой на уши и щеки Нади румяна.

Когда румяна были наложены, она распустила ей волосы, тщательно расчесала их и вплела в них ленту. Вплетая ленту, она сказала:

— Знаете, что я вам скажу? Я вас полюбила, как сестру.

— И я тоже, — призналась Надя.

— Давайте будем на "ты".

— Давайте.

— Жаль, что нет вина, а то мы выпили бы брудершафт. Я вчера пила брудершафт с одним инженером путем сообщений. Вы знаете, что такое "путем сообщений"?..

— Нет.

— Я тоже не знаю.

— А хотите, мы поцелуемся?

— С удовольствием.

И новые подруги крепко поцеловались.

— Теперь можете одеваться, — сказала Бетя.

Надя оделась.

Бетя отошла немного в сторону, прищурила левый глаз и посмотрела на нее с таким выражением, с каким смотрит художник на свое произведение. И она осталась весьма довольной ею.

Надя, в зеленой юбочке с черными клетками, в пелеринке и туфлях, надетых на открытые по щиколотку и обутые в черные чулки ноги, выглядела прелестной гимназисткой.

— Мы можем теперь пойти в зал, — сказала Бетя.

— Да?

Надя торопливо перекрестилась, схватилась рукой за грудь, в которой сильно трепетало сердце, и вместе с Бетей вышла в коридор.