На дне Одессы

XXIV БЕТЯ ПЛЯШЕТ

Однажды вечером, когда все девушки находились в зале, раздался веселый возглас Лели:

— Спиро пришел!

— Где он? — спросило несколько голосов.

— А вот! — и Леля глазами указала на дверь.

В дверях стоял молодой человек среднего роста, изящный, в темно-оливкового цвета костюме, с ярко-красным галстуком под отложным воротником, в лакированных ботинках на высоких подборах, с заложенными в карманы пиджака руками и улыбался. Лицо у него было такого же цвета, как и костюм, красивое, выразительное.

Немалую красоту придавали ему кокетливые, слегка подкрученные черные усики, розовые, как сирский рахат-лукум, губы, черные, как маслины, глаза и широкий, сдвинутый на лоб чуб.

На голове у него боком сидела мягкая вдавленная шляпа, а на правой руке, лежавшей в кармане, висели длинные коралловые четки.

Девушки захлопали в ладоши и весело заголосили:

— Спиро, зито! Элладо!

А Бетя заерзала на стуле и покраснела до корней волос.

Спиро улыбнулся еще больше, закивал приветливо головой и стал кого-то искать глазами. Та, кого он искал, была Бетя.

Найдя ее, он послал ей воздушный поцелуй и затем посмотрел в сторону Макса, сидевшего за роялем.

Макс приподнялся на своем круглом стуле, как на стременах на лошади, повернулся к Спиро всем корпусом так, что все позвонки у него хрустнули, и изобразил на своем лице почтительность и полную готовность служить.

— Болгарскую! — бросил ему сквозь зубы, не трогаясь с места, Спиро.

Макс мотнул головой, придал прежнее положение своему корпусу, опустился на стул, откашлялся, положил свои мозолистые пальцы на клавиши и стал выжидать сигнала. Спиро тем временем лениво вынул из карманов руки, вышел, скрипя своими лакированными ботиночками, на середину зала, подкатил брюки и левым глазом подмигнул Бете.

Та только ждала этого.

Она, как вихрь, сорвалась со своего стула и подпорхнула к нему, вся сияющая и радостная.

Бетя была в этот вечер удивительно хороша. На ней было ее лучшее платье — красное, шелковое, осыпанное блестками, и куча бус и кораллов на груди, которые при каждом повороте ее подпрыгивали и звенели.

Спиро, не говоря ни олова, твердо положил ей на левое плечо свою правую руку, она, в свою очередь, положила на его плечо свою левую, отчего руки их переплелись, оба они потом переглянулись, засмеялись и посмотрели на Макса.

— Ну! — крикнул ему Спиро.

— Есть! — ответил Макс и дернул с ожесточением и со свирепой физиономией желтые вдавленные клавиши.

Рррбом!..

— Мам-ма, держи меня! — воскликнул с замиранием в голосе, заворочав своими масляными глазками и закинув голову, Спиро.

Прежде чем пуститься в пляс, он любил поломаться немного.

Но вот он кончил свое ломанье и стал медленно перебирать ногами. То же самое делала и Бетя.

Глядя на них, можно было подумать, что они топчутся на одном месте и балуются. Но это продолжалось недолго.

Впрочем, долго это и не могло продолжаться. Музыка была такая задорная, дышала такой страстью, так шевелила каждую жилку, так горячила кровь и бросала ее в голову, что Спиро не выдержал.

Он вытянул вдруг правую ногу, хлопнул ловко по лакированному носку ботинка рукой, другими словами говоря, сделал "отскочь" такой, на какой способен был только он — лучший исполнитель во всей Одессе "болгарской" — и пошел вместе с Бетей выделывать умопомрачительные па.

— Поехала наша! — крикнул он.

— На остров Крит! — подхватила Леля.

Пол жалобно заскрипел под их ногами и люстра закачалась.

Через минуту нельзя было разобрать физиономий ни Спиро, ни Бети. Видно было только, как мечутся по залу от одного конца к другому два пятна — одно темно-оливковое, другое — красное и как в воздухе мелькают бусы и кораллы и две пары ног.

Удивительный танец — болгарская.

Как известно, Гейне охарактеризовал английский язык следующим образом: черт собрал все языки со всего света — французский, немецкий, китайский и проч., смешал их, разжевал, выплюнул, и получился английский. Пародируя Гейне, можно оказать, что черт собрал танцы со всего света — канкан, чардаш, казачок, болеро и проч., разжевал их, выплюнул и получилась "болгарская".

Это не танец, а пароксизм какой-то.

Недаром девушки называли его "бешеной кадрелью", а ученая Надежда Николаевна — языческим танцем, танцем каннибалов и прислужников золотого тельца.

Он обладал свойством действовать заразительным образом, как зевота, даже на нетанцующих.

При первых звуках "болгарской" самые апатичные гости начинали ухмыляться, вздрагивать и поддергивать ногами.

Вон и теперь! Посмотрите, как не сидится этому степенному господину в шубе, с седоватой бородой. Он барабанит ногами, поглядывает на всех смеющимися глазами, поминутно надвигает на лоб каракулевую шапку и скоро пустится в пляс.

Надя, глядя на Бетю, дивилась. Незадолго еще до прихода Спиро, Бетя сидела с опущенной головой, как увядший цветок, скучная, кашляла и жаловалась на грудь. А теперь она казалась олицетворением здоровья, бодрости и веселья.

Необыкновенная удаль и молодечество проглядывали во всей ее тонкой фигуре со вдавленной грудью.

Она кружилась и металась по залу, как вихрь.

Надя вспомнила, как Бетя когда-то говорила ей: "Когда я танцую, то забываю все. Забываю за свою больную грудь, за чахотку, за то, что я несчастная проститутка. Я ничего не вижу, что вокруг меня делается. Я, как на тройке, лечу!"

— Гоп! — крикнул вдруг Спиро и ловко перекинул через голову Бети правую ногу.

— Зито, зито! (ура) — закричали и захлопали в ладоши девушки.

Раззадоренные бешенной пляской двух таких мастеров, как Спиро и Бетя, оне вскочили со своих мест и окружили их.

— Бетя! Ну-ка! — крикнула Леля.

Бетя улыбнулась ей, подобрала до щиколотки на левой ноге платье и так же пронзительно крикнула:

— Гоп!

Нога ее, обутая в сафьяновую, шитую золотом туфлю и голубой ажурный чулок, описала широкую дугу в воздухе и перекинулась через голову Спиро, задев его превосходную шляпу.

Шляпа мягко скатилась по его спине на пол.

— Браво, зито! — зашумели опять девушки.

Спиро вторично ответил Бете той же любезностью. Он скосил потом глаза в сторону Макса и крикнул:

— Молоко везешь?! Вира наша!

Это означало:

"Чего так медленно?! Шибче!"

— Есть!

Макс уперся сильнее в плетенку стула, он как бы вросся в нее всем телом для того, чтобы иметь точку опоры, стиснул зубы и сильнее обрушил свои мозолистые пальцы на несчастные клавиши.

Страшно становилось за участь рояля. Казалось, что Макс хочет заколотить клавиши в- пол или сделать из них кашу.

Рояль затрещал и застонал. А Макс все больше и больше пускал корни в сиденье, и вскоре музыка получилась такая бешеная, что никакая тройка и экспресс не могли бы сравниться с нею.

Макс, несмотря на свой вечный флюс, был теперь красив, как греческий бог.

Впрочем, он был всегда таким, когда его охватывало вдохновение и когда из обычного тапера, получающего за свой талант по двугривенному за "кусочек", он превращался в творца и композитора.

Он забывал тогда про двугривенные, глаза у него загорались странным светом, похожим на отблеск зарницы, а грудь волновалась.

Один мотив сменялся другим, и каждый был совершенно новый, незнакомый, рожденный удивительной фантазией Макса, парившей, как мощный орел, под небесами.

Вот он нечаянно зацепил длинным ногтем мизинца за острое ребро клавиши и оторвал его. Ноготь повис. Но Макс не замечает его. Он видит перед собой только одни клавиши и чувствует, как время от времени Спиро косит на него глазами: "Молоко, дескать, везешь. Вира наша!"

— Ах этот Спиро, Спиро, чтоб ему таким богатым быть, как Родоконаки — говаривала часто с добродушной улыбкой хозяйка. — Как шибко ему ни играешь, ему все мало.

Четверть часа плясали уже Бетя и Спиро.

Бетя начинала изнемогать. Она плясала теперь по инерции, поддерживаемая твердой рукой Спиро. Но все новые и новые залпы рояля ободряли ее.

Она собирала остатки сил, выпрямлялась и старалась не отставать от Спиро, хотя грудь ее разрывалась на части, ноги были как бы налиты свинцом, и перед ее глазами ходили синие и черные круги.

Она не хотела срамиться.

— Га! — воскликнула она.

В глазах у нее засверкали огоньки, и она с какой-то отчаянной бесшабашностью дернула свободной рукой кораллы и бусы, подпрыгивавшие у нее на груди.

Рррржжждзинь!.. Кораллы и бусы, наподобие гороха, разлетелись в разные стороны зала и зазвенели по паркету.

Бетя потом изо всех сил дернула красный шелковый воротник лифа, который душил ее, и обнажила свою тонкую шею и часть груди, и стала подпевать задыхающимся голосом:

Ой дзам, ой дзам!

Цыганка Роза, желая разжечь ее сильнее, подошла к ней, захлопала в ладоши, затопала ногами и запела своим гортанным голосом:

Леля в это время разжигала Спиро. Она металась перед ним, как угорелая, притоптывала ногами и напевала:

Спиро вдруг нацелился и выбил носком ботинка из прически Бети — "Эйфелевой башни" — большой каучуковый гребень.

Гребень упал на пол. Незаплетенные волосы скатились на спину Бети и завертелись вокруг ее головы, как плетка.

Они били ее по лбу, по щекам и глазам. Но Бетя не обращала на них внимания.

В уголках рта ее выступила пена.

Вот слетел с руки ее браслет. Он со звоном покатился по паркету и, докатившись до дверей, развалился на две половинки.

С открытой шеей и грудью, с распущенными волосами, с пеной в уголках рта и со сверкающими глазами, Бетя была похожа на вакханку.

Болгарская опьянила ее, и для полного сравнения с вакханкой ей недоставало бокала в руках. Опьянев окончательно, она забыла всякий стыд и стала проявлять массу цинизма в своих телодвижениях.

— Браво, Бетя! Браво, Цукки! — поощряли ее подруги.

Бетя хрипло рассмеялась и крикнула:

— Сегодня мой бенефис! Цукки пляшет! Спиро! Раздуй кадило! (подбавь огня).

Да, это был ее бенефис! Роковой бенефис! Она плясала, как дервиш.

Казалось, что в этой исступленной пляске она хотела выплясать все свое горе, все свои страдания, все свое наболевшее сердце, сердце проститутки, всеми презираемой, отверженной, преследуемой и гнусно и подло обираемой.

Сердце, сердце проститутки, сестры нашей, сбившейся с пути в темную, ненастную ночь, — кто интересовался тобой?!.. Кто пытался заглянуть к тебе вовнутрь?!..

Спиро стал также изнемогать. Весь мокрый, как лошадь, пробежавшая несколько верст, он понатужился в последний раз, сделал несколько "отскочей" и опустил руку, державшую Бетю.

Бетя, оставшись без поддержки, зашаталась, завертелась, как волчок, и взмахнула рукой, ища потерянную опору. Но, не найдя ее, она в последний раз покачнулась и грохнулась о пол.

Она грохнулась лицом книзу.

По округлой красной спине ее вдруг пробежала судорога. Вслед за этим шея ее вытянулась, как у черепахи, послышалось клокотанье в груди и из горла хлынула кровь.

В секунду возле Бети образовалось большое красное пятно, от которого во все стороны по паркету побежали красные лучи.

Смех, говор, остроты, веселые возгласы и музыка оборвались, и все, находившиеся в вале, бросились к Бете. Первая бросилась Надя. Она опустилась перед нею на колени и проговорила сквозь слезы:

— Бетичка… что с тобой?

Но Бетя не отвечала.

— Доплясалась! — раздался чей-то равнодушный голос из группы гостей.

— Неужто она умерла? — спросила тревожно Леля.

— Не умерла, — ответила авторитетно Антонина Ивановна. — Если бы умерла, то не дышала бы. А она дышит. Видишь? Надо увести ее отсюда. Ну-ка, девушки!

Несколько девушек тесно обступили ее и подняли.

Тяжело было смотреть на Бетю. Она была похожа на смерть.

Лицо у нее было белое, как алебастр, губы, зубы, часть подбородка и лоб — в крови, волосы растрепаны, глаза тусклые, холодные, руки синие.

Бетю увели в комнату и уложили в кровать. А на следующий день ее отправили в больницу.