Над Мерапи облака

Крестьяне Суматры борются за землю

Иной пейзаж на севере Суматры. Шоссейная дорога уходит из Медана в глубь острова, к высокогорному глубокому озеру Тоба. Это один из красивейших уголков Индонезии. Дорога змеится по узкому карнизу над высоким, почти отвесным обрывом. В центре черного мрачноватого озера возвышается приземистое плато острова Самосира.

Но прежде чем попасть в уютный живописный городок Прапат, лучший суматранский курорт на берегу Тоба, нужно пересечь равнину восточносуматранского побережья. Это край крупного плантационного хозяйства. На десятки километров тянутся ровные шеренги каучуконосов гевей с белесыми стройными стволами или толстоствольных масличных пальм с гроздьями красных плодов. Масличная пальма, какая-то шершавая, топорная, кажется мне слишком экзотичной и ненатуральной, словно искусственное дерево в кадке. Из ее плодов вырабатываются технический жир и маргарин. Каучуковые и пальмовые плантации сменяются плантациями табака и кофейных деревьев.

Табак — одна из первых плантационных культур Северной Суматры. Его называют делийским сортом по имени местного вассального султаната Дели. Еще и сейчас в центре Медана стоит обшарпанный, неуютный дворец бывшего султана, в каком-то претенциозно-эклектическом стиле. О делийских марионеточных султанах давно позабыли, а делийский табак известен во всем мире. Он идет на изготовление сигар.

Впервые табак начали выращивать местные арабы около сотни лет назад. Голландские колонизаторы бысиро сообразили, какие огромные прибыли может принести эта культура, пользующаяся высоким спросом в Европе. Вскоре голландцы заложили первую иную плантацию Мартубунг. За голландцами, почуяв наживу, потянулись сюда англичане, немцы, американцы, бельгийцы, швейцарцы.

Крестьянские поля и деревушки стиснуты сейчас со всex сторон массивами плантаций. И хотя Северная Суматра не принадлежит к самым густонаселенным районам страны, крестьяне задыхаются здесь от малоземелья. Получая концессии от голландских колониальных властей, плантаторы повели фронтальное наступление в глубь прибрежной равнины. Они расчищали джунгли, а также не останавливались перед тем, чтобы всякими правдами и неправдами сгонять крестьян с земли.

Основная масса коренного населения Северной Суматры — батаков — была оттеснена в район центрального плоскогорья. Батаки — народ интересной, самобытной культуры. В его жизни еще большую роль играют пережитки общинно-родовой организации, обрядов, связанных с анимистическим культом. Официально часть батаков исповедует ислам, другая часть — христианство протестантского толка. Поэтому и одних деревнях можно увидеть купол мечети с полумесяцем, в других — церковный шпиль, увенчанный крестом. Непременным атрибутом христианских деревень являются также черные длиннорылые свиньи.

Сельское население равнинной части в основном состоит из пришлых яванцев. Это сельскохозяйственный пролетариат и крестьяне-бедняки. Густонаселенная Ява давно уже выплескивала пауперизованных крестьян. Эта масса избыточной рабочей силы устремлялась во все концы архипелага в поисках заработка. Для плантаторов это был неисчерпаемый резервуар дешевых рабочих рук.

Но плантации не могли поглотить весь этот приток голодных пришельцев с Явы. Росли семьи плантационных рабочих, и сыновья далеко не во всех случаях могли занять место отца на каучуковой и табачной плантации. Владельцы неуклонно стремились к так называемой рационализации, дающей возможность сократить число рабочих. Лишняя рабочая сила — лишние хлопоты, дополнительный источник возможных волнений. Под термином «рационализация» понималось отнюдь не использование современной техники — рабочие руки индонезийцев обходились дешевле машин. Имелась в виду интенсификация труда, получение максимальных прибылей при наименьших издержках производства. Поэтому плантационный рабочий в любой момент мог потерять место и скудный заработок.

Массы безработных устремлялись в города и пополняли ряды городского пролетариата. Другие пытались возделать клочок земли, используя любую пригодную для земледелия пустошь, полоску вдоль обочины дороги, заброшенный по каким-либо причин плантационный участок. Нередко самовольный захват земельного участка, даже пустующего, приводил к острым конфликтам между земледельцами и плантаторами. Закон, разумеется, всегда был на стороне последних. И все-таки острая нужда, голод заставляли земледельцев вести упорную борьбу за землю, захватывать явочным порядком пустующие плантационные земли.

Оглянемся в прошлое и представим себе бедный поселок плантационных рабочих. Казарменное однообразие ветхих бараков из бамбуковой щепы, невысокая мечеть. В стороне от бараков чистенький особнячок голландца-управляющего. А вокруг на многие километры тянутся шеренги гевеи и масличных пальм.

Начало сорок второго года. Доходят слухи о том, что большая война докатилась и до Индонезийского архипелага. Где-то высадились японские войска. Японские самолеты бомбят города. Голландцам приходится туго. Они терпят одно поражение за другим, теряют остров за островом. Ожесточенный бой в Яванском море, и голландский флот разгромлен. Высокопоставленные голландцы спешат удрать в Австралию или Индию. Кажется, японцы высадились уже в Медане.

Рабочие довольно равнодушно воспринимают события. Какая в конце концов разница — старые хозяева или новые. Японцы так японцы. Лишь администратор-голландец чувствует себя неуютно. Он плотно закрывает ставни бунгало и проверяет прочность засовов. Он маленький человек, а теперь ему придется расхлебывать за всех. Главный администратор, живший в Медане, вероятно, успел удрать в Британскую Индию. Перед отъездом он прокричал в телефонную трубку:

— Хэлло, Вилли! Мы расстаемся. Главное, не теряйте бодрости духа и не распускайте народ. Все будет хорошо.

Владельцы плантационной компании, захватив свои капиталы, небось отсиживаются где-нибудь в Канаде. А он, маленький клерк, должен теперь испить до дна горькую чашу поражения.

Пожалуй, Вилли боялся теперь не японцев, хотя много наслышался о жестокости самураев, а этих угрюмых, вечно чем-то недовольных индонезийцев. Уж они-то знали своего сурового администратора, который любил показать свою власть, прикрикнуть на рабочего, иногда и пустить в ход увесистый кулак. Недаром же начинал он свою службу в Нидерландской Индии как сержант колониальной армии. Основной мерой воспитания нерадивых рабочих у Вилли был штраф. Не нравятся порядки на плантации — проваливай на все четыре стороны. Дешевых рабочих рук на Суматре более чем достаточно. Штрафуя и обсчитывая неграмотных рабочих, Вилли копил гульдены про черный день и мечтал о собственном домике и садике с тюльпанами на плоской равнине Голландии. Такова традиционная мечта всех голландцев из колониальной службы.

Теперь Вилли с тревогой прислушивался к каждому шороху и держал наготове многозарядный винчестер, с которым обычно охотился на леопардов. Он ожидал самосуда. В этот период безвластья кое-где индонезийцы стали расправляться с ненавистными голландскими чиновниками и предпринимателями.

Однажды голландец услышал приближающееся цоканье копыт. Приоткрыв ставню, он увидел конный отряд японцев в зеленовато-песочных мундирах и мягких кепи. Впереди ехал коротенький массивный офицер. Вилли спешно накрыл на стол и выставил весь свой наличный запас джина. Теперь он безбоязненно распахнул двери бунгало и стал поджидать гостей.

Офицер с помощью денщика неуклюже сполз с седла на землю и засеменил к бунгало, поддерживая волочившийся по земле кривой клинок. Он с улыбкой кивнул голландцу и уверенно направился к столу, как будто заранее знал, что его ожидает щедрое угощение.

Весь кампунг столпился в отдалении и ожидал, чем все это кончится. Через некоторое время офицер, потный и раскрасневшийся, вышел в сопровождении голландца на веранду и, широко расставив короткие толстые ноги в обмотках, прокричал что-то тоненьким визгливым голосом. Солдаты восприняли это как команду и, подталкивая жителей кампунга прикладами, подогнали их к веранде. По знаку офицера к ним подбежал китаец-переводчик. Японец стал говорить речь. Переводчик плохо понимал его отрывистые, резкие взвизгивания, но все же приблизительно перевел смысл. Вот о чем говорил японский офицер.

Японцы и индонезийцы — братья. Императорская армия выполнила свою миссию, освободив Индонезию от жестокого белого империализма. Офицер наглядно продемонстрировал толпе представителя этого самого белого империализма, ткнув пальцем в грудь голландца. Теперь оба народа плечом к плечу будут строить великую процветающую Восточную Азию под эгидой императора Хирохито. Соблюдайте порядок и работайте. Кто не будет соблюдать порядка и усердно работать, пусть пеняет на себя. Для пущей убедительности японец вытащил из ножен кривой клинок и угрожающе помахал им перед толпой. Понятно?

Голландца увезли в лагерь для интернированных. Вместо него остался новый администратор, тот самый китаец, который переводил речь японского офицера.

Сначала на плантации все продолжалось по-старому. Японцы наведывались редко, так как реквизировать у жителей кампунга было нечего. Рабочие собирали молочно-белый латекс, сок каучуковых деревьев и красные гроздья орехов масличной пальмы. Китаец не хуже прежнего администратора-голландца покрикивал и донимал штрафами, а строптивых парней именем японских властей отправлял в трудовые батальоны на строительство дорог и укреплений. Многие из них так никогда и не вернулись в кампунг. Они погибли от недоедания и физического истощения.

Но что следовало делать дальше с латексом и орехами, китаец представлял очень смутно. Наполненные латексом бидоны вовремя не свезли на фабрику для обработки его в листовой каучук-сырец, и весь ценный продукт испортился. Росли навалы орехов. Рабочие теперь не получали заработную плату. Новый администратор перестал интересоваться делами плантации и все чаще отлучался в город, где занялся и какой-то выгодной спекуляцией.

В чем же была причина подобной бесхозяйственности?

Оккупировав богатые сырьевыми ресурсами страны Юго-Восточной Азии, Япония оказалась почти монополистом мирового каучука, получила в свои руки огромные массивы чайных, табачных, кофейных, пальмовых и других плантаций. Но полностью использовать эти богатства японский империализм не мог. Рынок Японии был слишком узок, покупательная способность населения низка, промышленность была развита однобоко, с явным преобладанием военных отраслей. Японские предприниматели не нуждались в таком количестве сырья, какое могла поставить оккупированная Юго-Восточная Азия. Прежде это сырье находило спрос на емких рынках Европы и Америки. Теперь мировая война нарушила традиционные экспортные связи. Следствием этого и явилась та грустная картина, которую мы могли наблюдать на одной из плантаций Северной Суматры. Картина, типичная для всей Индонезии в период японской оккупации.

Голод толкал плантационных рабочих на отчаянные шаги. Кому-то пришла в голову мысль воспользоваться расчищенным участком земли. Голландец собирался высадить здесь молодые саженцы гевеи. Когда деревья достигали дряхлого возраста и уже не могли давать высококачественный сок, их вырубали и на раскорчеванном участке через некоторое время возобновлялись посадки. Сказано — сделано. Примеру одного последовали другие. Начался стихийный процесс захвата заброшенных плантационных земель и пустошей. Кое-где безземельные крестьяне и плантационные работники начали вырубать зрелые деревья и раскорчевывать участки.

Нельзя сказать, чтобы японские оккупационные власти поощряли самовольный захват плантационных земель. Однако они отнеслись к свершившемуся факту более или менее терпимо. Япония нуждалась в продовольствии. Нужно было кормить огромную армию, оккупировавшую Индонезию, сражавшуюся на фронтах Восточной Азии и Тихоокеанского бассейна, обеспечить хотя бы полуголодным пайком трудовые батальоны и различные вспомогательные формирования из индонезийцев. Но оккупированная страна не могла удовлетворить все эти потребности в продовольствии. Теперь в сельские местности в поисках пищи и заработка хлынула часть городского населения — рабочие закрывшихся предприятий, разоренные ремесленники.

Пусть лучше вместо ненужных плантационных культур крестьяне выращивают рис или овощи. К такому выводу пришла японская военная администрация. Ведь каждое крестьянское хозяйство облагалось тяжелыми поборами в пользу оккупационной армии.

Вилли, постаревший и осунувшийся, с рыжей щетинистой бородой, вернулся из лагеря и вновь водворился в бунгало. Теперь это был не прежний крикливый Вилли. Годы лагерной жизни и последние события кое-чему научили его. Он не пытался, как прежде, покрикивать и пускать в ход кулаки, даже старался казаться добродушным и приветливым. Дух времени изменился. На бамбуковом шесте перед бараком развевался республиканский красно-белый флаг. Это индонезийцы набрались наглости провозгласить республику и, кажется, всерьез намерены бороться за ее существование. Пока придется смириться с тем, что жители кампунга самочинно захватили часть плантационных земель. Хоть бы сохранить то, что осталось. Он, Вилли, будет терпелив и дождется лучших времен.

Лучшие для Вилли времена так и не наступили. Индонезия отстояла свою независимость, а голландские колонизаторы были вынуждены покинуть архипелаг. В годы борьбы с интервентами безземельные крестьяне Суматры продолжали захватывать заброшенные плантационные земли. Позже власти и плантаторы пытались сгонять крестьян с захваченных ими земель. В некоторых случаях это удавалось. Но основная часть земли осталась в руках земледельцев, и власти молчаливо признали эту стихийную экспроприацию.

А в конце 50-х годов всю страну охватило массовое движение за национализацию голландских предприятий. Зашевелился, заклокотал кампунг. Профсоюзные активисты ораторствовали перед толпой. Он, Вилли, до сих пор как-то не принимал всерьез этих горлопанов. Иногда руководители профсоюза приходили к администратору и требовали повышения заработной платы. Рупии непрерывно обесценивалась, и через несколько месяцев на ту зарплату, которую получал сегодня рабочий, уже ничего нельзя было купить. Вилли растению улыбался и разводил руками. Он только служащий, маленький человек и не решает такие сложные вопросы. Со своей стороны он готов передать требования рабочих хозяевам в Амстердам. Профсоюз грозил забастовкой. Вилли отчетливо представлял себе, какой убыток понесет компания, если люди не выйдут на работу, не погрузят вовремя на вагонетки бидоны с латексом, а фабрика по переработке латекса будет простаивать. Голландец, сдерживая ярость, сдавался и писал в Амстердам объяснительную записку. Главное не горячиться и уметь выждать. Лучше потерять немного, чем все. Времена не прежние, когда он мог выгнать смутьяна.

На этот раз рабочие долго митинговали и избрали делегацию во главе с секретарем местной профсоюзной организации. Делегация явилась к голландцу. Секретарь протянул ему исписанный неровным почерком лист бумаги и твердо сказал:

— Это наш ультиматум. Мы устанавливаем рабочий контроль на плантации. Мастер должен подчиняться контролю и не самовольничать.

Вилли стерпел и эту неслыханную дерзость. А вскоре провинциальные власти прислали правительственного уполномоченного в чине капитана. Опираясь на широкое рабочее движение, а часто и под прямым давлением масс, требовавших национализации голландских предприятий, правительство Республики Индонезии повело наступление на позиции прежних колониальных хозяев. Впрочем, эта самостийная инициатива, активность профсоюзов, рабочий контроль казались представителям властей опаснее джинна, выпушенного из бутылки. Джинна следовало загнать обратно. Вот почему власти спешили направить на предприятия своих уполномоченных и директоров, пусть малоопытных и некомпетентных, зато людей твердой руки. Среди них оказалось немало кадровых военных.

Капитан более или менее поладил с Вилли и даже пил с ним бохму — голландскую водку. Все-таки надо отдать справедливость, голландец имел немалый практический опыт и знал плантационное хозяйство как свои пять пальцев. Познания офицера в области агрономии были самыми смутными. Он занимался прежде протокольными и снабженческими делами. Поэтому и приходилось до поры до времени принимав услуги голландца. Вилли в свою очередь проникся уважением к капитану, после того как он осадил профсоюзного секретаря. Рабочие послали его с петицией, в которой требовали очередного повышения зарплаты. Офицер прочел петицию и ответил:

— Твои люди, очевидно, забыли, что хозяева теперь мы, а не голландцы. Республика еще слишком бедна, чтобы накормить всех досыта. Я не потерплю таких вот бумажек и тем более забастовок. Вы что же, идете против своей республики? Работайте, как работали, не вынуждайте меня принимать крайние меры.

Профсоюзный секретарь был любознательным человеком. Какие меры имеет в виду капитан? Офицер хлопал ладонью по кобуре пистолета и намекнул, что для него не составило бы никакого труда вызвать из Медана взвод военной полиции. Секретарь почему-то вспомнил японского офицера, размахивавшего кривым клинком перед толпой.

Когда плантация была официально национализирована, Вилли собрал свои пожитки и уехал в Голландию. Он накопил достаточно гульденов, чтобы купить небольшой домик на плоской равнине и разводить тюльпаны Если бы он не думал о своем завтрашнем дне и не обсчитывал индонезийских рабочих, ему бы пришлось теперь завербоваться в Суринам или на Кюросао. Еще остались в Латинской Америке эти жалкие остатки голландской колониальной империи.

Капитан знал толк в военной амуниции, но не имел я малейшего представления о сортности латекса. Он не был уверен, что завтра его не перебросят на оловянный рудник, в банк или куда-нибудь еще. Поэтому не имело смысла углубляться в агрономию и технологию. Нужно было, не теряя времени, позаботиться о благе собственном и своих ближних. Из этих самых ближних, своих друзей и родственников, он составил административный аппарат. Его три заместителя, помощники, секретари не совсем четко представляли свои служебные обязанности, но получали жалованье, и немалое. Свой человек сидел и на фабрике по переработке латекса. Вся эта предприимчивая компания сбывала часть каучука-сырца «налево», богатому меданскому дельцу Го, изменившему по тактическим соображениям это китайское имя на Сулейман. Этот Сулейман был тем самым китайцем, который ухитрялся ладить с японскими оккупантами и одно время управлял плантацией. Теперь он вел образ жизни разбойника с большой дороги, и этой большой дорогой, на которой он разбойничал, был Малаккский пролив. Сулейман промышлял контрабандой, сбывая сингапурским дельцам ворованный суматранский каучук. У него были связи по обе стороны пролива, и он знал, кого следует щедро отблагодарить, чтобы сквозь пальцы смотрели на его проделки.

Для правительства Республики Индонезии плантация, как, впрочем, и другие национализированные предприятия, становилась все менее прибыльной. Насаждения гевеи давно не обновлялись. Узкоколейный транспорт и оборудование фабрики изнашивалось. Правительство не выделяло средств, чтобы заменить старое оборудование, осуществить новые посадки. Сортность каучука падала, и иностранные импортеры уже не так охотно покупали его или устанавливали на него совсем низкие цены.

Правительство «нового порядка» подвело однажды неутешительные итоги. Производство плантационных культур продолжает падать, сокращаются экспортные доходы государства. Где же выход? Не лучше ли снять с себя лишнюю заботу и вернуть часть плантаций прежним владельцам? И вот начался процесс частичной денационализации. Крупнейшие каучуковые плантации Северной Суматры, принадлежавшие прежде американской компании «Гудьир», уже возвращены старым хозяевам. Вновь на обочине шоссе появились гудьировские рекламные щиты с автомобильными шинами.

Отцам «нового порядка» пришла в голову и другая рациональная идея. А на каком, собственно, основании крестьяне занимают плантационные земли? И какому такому праву? Кто позволил нарушать незыблемые основы собственности? Ведь если эти земли будут возвращены плантационным компаниям, производство каучука, табака, пальмового масла увеличится, государство получит дополнительные экспортные доходы. Ведь речь идет не о каких-то там жалких полосках, а о многих десятках тысяч гектаров плодороднейшей земли. За счет каких источников станут жить крестьяне, лишенные земли? Это уже второстепенный вопрос. Какое значение в общеиндонезийских масштабах могут иметь еще несколько десятков тысяч голодных ртов?

И вот рациональная идея начинает претворяться в жизнь. Крестьян сгоняют с земли, лишают крова — ведь жилища тоже не по праву стоят на плантационных участках. Иногда крестьяне не успевают даже убрать долгожданный урожай. Бульдозеры уничтожают посевы. Провинциальные власти издают суровые приказы и циркуляры, запрещающие местному населению впредь обрабатывать плантационные земли и снимать с них урожай. Предусматриваются и строгие меры для нарушителей этих приказов и циркуляров.

По всей восточной равнинной части Северной Суматры разыгрываются трагедии. В одной из деревень крестьяне пытались бороться за землю, отказавшись выполнять приказ властей. В деревню прибыл отряд военной полиции во главе с лейтенантом, чтобы силой заставить крестьян покинуть участки. Доведенные до отчаяния земледельцы оказали сопротивление, спешно вооружаясь палками, заступами, мотыгами. Завязалась схватка. Кто-то нанес смертельный удар лейтенанту полевой киркой. Последовали жестокие карательные меры.

В другом районе власти распорядились уничтожить с помощью бульдозеров крестьянские посевы и сровнять с землей жилища. Командующий северосуматранским военным округом Букит Барисан бригадный генерал Сарво Эдди дал обещание плантаторам покончить с самовольными захватами земли и грозил самыми суровыми мерами в случае неповиновения властям.

Вот еще одна трагедия. В деревне Келамбир Лама крестьяне получили приказ покинуть земли, на которые претендовала плантационная компания. Крестьяне пытались оспаривать решение властей, посылали ходоков в провинциальный центр. Они доказывали, что уже много лет обрабатывают свои участки и вложили немало сил, чтобы получить скудный урожай риса. У них нет других средств существования, кроме этих клочков земли.

Власти направили в Келамбир Лама отряд военной полиции, чтобы помешать земледельцам собрать их урожай. Крестьяне попытались оказать сопротивление. Полицейские открыли по толпе ружейный огонь. Один крестьян был убит, восемь человек арестовано. Их объявили зачинщиками беспорядков. Газета Национальной партии «Сулух Мархаен» сообщала, что похороны убитого крестьянина вылились в демонстрацию, в которой приняло участие до тысячи человек. Власти оправдывали действия карателей, которые-де преследовали единственную цель — навести порядок.

Прошел примерно год со дня кровавых событий в Келамбир Лама. Крестьяне голодали, не получив взамен отобранных участков никакой земельной компенсации. В таком бедственном положении оказались 80 тысяч земледельцев. Провинциальные власти, руководствуясь решением губернатора от 10 июня 1968 года, отобрали у крестьян 59 тысяч гектаров земли, дававшей им хотя и скудное, но все же пропитание. Крестьяне снарядили в столицу ходоков, не без труда собрав для них денег на дорогу. Ходоки Афнави Пу и Ашари прибыли в Джакарту с намерением встретиться с высшими государственными руководителями и просить у них помощи и защиты. Они заявили корреспонденту агентства Антара, что министр внутренних дел выступил с обращением к крестьянам Северной Суматры и призвал их подчиняться распоряжениям провинциальных властей, которые предоставят земледельцам другие земли. Несколько позже министерство внутренних дел и министерство сельского хозяйства опубликовали совместный документ, в котором утверждается, что крестьяне уже получили земельную компенсацию и, следовательно, не имеют оснований для недовольства. Но такой документ, как заявили делегаты, может лишь вызвать удивление, так как никакой земли взамен отобранной крестьяне пока не получили.

Добьются ли ходоки правды и с чем вернутся Северную Суматру?

В некоторых районах власти все же признали за крестьянами право на часть бывших плантационных земель, которые обрабатывались земледельцами вот уже многие годы. Это было сделано несколько своеобразно. Власти объявили, что распределяют в рамках осуществления земельной реформы некоторую долю земельной собственности плантаторов. Кто говорил, что реформа не проводится? Крестьяне как бы получали в собственность землю, обрабатывавшуюся ими более двух десятилетий. В сущности, речь шла о тех землях, в которых плантаторы по каким-либо причинам не были заинтересованы. Один мой собеседник, общественный деятель, метко охарактеризовал эту псевдореформу как хитроумную уловку, рассчитанную на доверчивого читателя газет.