Над Мерапи облака

Святые отцы действуют

Коль речь зашла о заполнении пресловутого идеологического вакуума, нельзя обойти молчанием и деятельность церковников-миссионеров. Они вносят свою лепту в усилия империалистической пропаганды.

Ночью над Джакартой в черном небе зловеще вспыхивают красные неоновые кресты католического собора. Кресты напоминают, что в жизни даже такой мусульманской страны, как Индонезия, воинство христово занимает далеко не последнее место. В индонезийской столице много различных христианских церквей: католических, лютеранских, англиканских, методистских, баптистских, адвентистских и прочих. Строятся новые. Но в шумной сутолоке Джакарты христианство не так бросается в глаза, как в городах поменьше: Бандунге, Медане, Джокьякарте. Там башни церквей и соборов выделяются на фоне городских строений особенно рельефно. Нередко встретишь на улице доминиканского или францисканского монаха в длинной сутане, подпоясанной шнуром. Святым отцам принадлежат лучшие школы и госпитали.

Еще во времена голландского колониального господства миссионеры всех мастей устремлялись в Индонезию, чтобы усиленно насаждать здесь христианство. Однако основную массу населения, в частности большинство жителей Явы, христианизировать не удалось. Индонезийцы сохранили приверженность исламу, который нередко становился знаменем национально-освободительной борьбы. Лозунг борьбы с «неверными», иноверцами, за чистоту ислама воспринимался народными массами как лозунг борьбы с чужеземцами-угнетателями, за национальную независимость. Под мусульманскими лозунгами выступал в первой половине прошлого века вождь народного восстания на Яве Дипо Негоро. Первые общественные организации Индонезии имели исламистские программы.

Ислам, пустивший в Индонезии достаточно глубокие корни, оказался более живучим, чем рассчитывали отцы-миссионеры. Они достигли успеха лишь в некоторых окраинных районах страны, экономически отсталых и слабо охваченных национальным движением. Это были восточная часть Малых Зондских островов, Южно-Молуккские острова, часть батакских районов Суматры, Северный Сулавеси, Западный Ириан. Кроме того, христианство нашло некоторое число последователей в крупных городах среди индонезийской и местной китайской интеллигенции, чиновничества, связанных с колониальным аппаратом и видевших в приобщении к христианской церкви более благоприятные для себя карьеристские возможности. В свою очередь колонизаторы пытались опереться на христианизированное меньшинство, противопоставляя его мусульманскому большинству. В голландскую колониальную армию вербовались преимущественно амболезцы-протестанты.

С политическим господством колонизаторов в Индонезии давно покончено, но церковники сохранили в стране значительное влияние, играя роль идеологического оружия крупных монополий Запада.

В Медане, центре провинции Северная Суматра, случай свел меня с отцами-миссионерами. Их было четверо, сухих поджарых голландцев в белых полотняных сутанах. Это были начитанные, образованные люди, знающие страну, в совершенстве владеющие индонезийским языком. Они возглавляли местную католическую школу и учительствовали в ней.

Надо отдать должное, дух времени наложил свою печать и на этих слуг святого престола. Они вежливо беседовали с советским журналистом, познакомили со своей библиотекой и даже согласились показать мне свою школу, по их словам, лучшую во всей Северной Суматре. Школа действительно производила хорошее впечатление. Здание было построено продуманно, с учетом местных климатических условий. Просторные классы выходили на открытые коридоры — галереи. Хорошее оборудование, шкафы с наглядными пособиями, географические карты и учебные плакаты на стенах, опытные преподаватели — все это выгодно отличало эту школу от других городских учебных заведений.

— Мы платим нашим учителям в несколько раз больше, чем в государственных школах, — пояснил директор отец Матиас. — Поэтому они не бедствуют так, как их коллеги из правительственных учебных заведений. Ведь обычно учитель вынужден искать подсобный приработок.

— Ваши ученики обязательно должны принадлежать к католическим семьям? — спросил я.

— Вовсе нет. Многие видные чиновники, военные дельцы, причем ревностные мусульмане, предпочитают посылать детей к нам.

— И это не противоречит их приверженности к исламу?

— Если представляется возможность дать детям более солидную подготовку, какую пока не в состоянии давать обычные правительственные школы, здравомыслящий человек никогда не будет щепетилен в вопросах религии. Мы же рассчитываем на добрые чувства наших учеников к религии христовой.

Я убедился, что деятельность отца Матиаса была далеко не безрезультатной. Этот приветливый, добродушный наставник в старенькой сутане совсем не походил на сурового, фанатичного аскета с полотна Эль Греко. На перемене его окружили стайки девочек и мальчиков. И для каждого старый учитель-монах находил приветливое слово, прибаутку, шутил, смеялся. Потом, распрощавшись со мной, он взобрался на старенький велосипед и укатил домой.

От отца Матиаса я узнал, что на живописном берегу озера Тоба, в городке Прапат, живет на покое престарелый монах-голландец отец Донатус. Четверть века прожил он в джунглях Калимантана как католический миссионер. И он не только нес слово божье лесным даякам, но и занимался серьезной научно-исследовательской работой как антрополог, этнограф, лингвист, изучал диалекты племен, собирал самобытный даякский фольклор. Его живые, непосредственные наблюдения легли в основу ценнейших исследования о жителях джунглей Калимантана, их обрядах, обычаях, говорах, народном творчестве.

Во время поездки в глубь Северной Суматры я постарался разыскать в Прапате ученого-монаха. Сделать это было нетрудно. Городок, прилепившийся к крутому, обрывистому берегу глубокого черного озера, был невелик. На прибрежном холме среди зелени белеет церковка с остроконечным шпилем-иглой, окруженная обителями монахов и строениями католической семинарии.

Отец Донатус принял меня с моим попутчиком генеральным консулом в Медане Ежовым в своем рабочем кабинете. Хозяин — бодрый еще старик с большими жилистыми руками фламандского крестьянина и бесцветными, словно выгоревшими от тропического липца глазами. Облачен он в коричневую сутану из грубой ткани с остроконечным воротником, спускающимся почти до самого пояса. В кабинете скромная, но отнюдь не монастырская обстановка, несколько продукций с рафаэлевских фресок Сикстинской капеллы и книги, множество книг. Здесь и тисненые фолианты прошлых эпох, и современная научная периодика.

Ученый живо интересовался работами советских этнографов, рассказывал о своих трудах, показал несколько редких изданий. Ему были известны имена и ряда ученых нашей страны.

Разговор перешел к лесным даякам — излюбленной теме отца Донатуса.

Меня особенно интересовали некоторые даякские обычаи и обряды, их анимистические верования, — говорил он. — Это было интересно с точки зрения и науки, и моей практической миссионерской деятельности. Ведь я не смог бы обратить в лоно христово ни одного язычника, если бы не знал его характера, мировоззрения, привычек. Изучая жизнь даяков, я пытался уловить некоторые, разумеется чисто внешние формальные аналогии между его обрядами и христианскими. И это давало мне возможность внушить моей будущей пастве, что новая вера не противоречит привычному укладу, образу жизни.

Отец Донатус был противоречивой фигурой. Ученый с мировым именем, подвижник науки и в то же время ревностный проповедник христовой веры, опирающийся в своей миссионерской деятельности не только на рвение, но и на солидную научную базу. Святой престол, разумеется, должен был дорожить таким ученым слугой, который брал на вооружение современную науку.

В июле 1969 года я совершил поездку в Западный Ириан во время проведения там референдума, который должен был окончательно решить судьбу этой территории. Если говорить точнее, индонезийские власти проводили под наблюдением специальной миссии ООН не всеобщий референдум, а опрос выборщиков. Я вылетел в составе большой группы индонезийских иностранных журналистов. Первым пунктом нашего маршрута был остров Биак у северного побережья Ириана.

Вечером я и двое моих коллег, индийский журналист Бхатт и австралиец Хэлтон, решили совершить прогулку по городку. Наше внимание привлек чистенький домик, увенчанный крестом. В раскрытом окне мелькнула женская фигура в белом чепце монахини. Очевидно, здесь пристанище католиков. Не зайти ли к ним?

Монахини принимают нас учтиво и со сдержанным любопытством. Монахинь четверо — сестры Жозефина, Кларина, Агнита и Маричен. Трое из них — голландки, одна — бельгийка. Одинаковые монашеские одеяния, отрешенные и постные лица, манера держаться и говорить стерли всякую индивидуальность, превратили их в нечто обезличенное. Мы представились друг другу, обменялись рукопожатиями. Но через несколько минут я уже никак не мог уловить, кто же из них сестра Жозефина, кто сестра Кларина.

Они были немолоды, свободно говорили по-индонезийски, имели, видимо, немалый опыт миссионерской деятельности. Одна из сестер, прежде чем попасть на Биак, семнадцать лет трудилась на острове Тидоре Молуккского архипелага.

Сестры были в меру откровенны и делились своими успехами не без гордости. Уважаемые гости находятся в католической миссии Биака. Здесь обитель сестер и домашняя капелла, где они ежедневно молятся. Рядом новая приходская церковь, построенная в духе последних архитектурных традиций, особняк падре, миссионерская школа. Такие миссии разбросаны по всему Западному Ириану. Католики более успешно распространили свое влияние на юге острова, протестанты — на севере.

Обычная католическая миссия состоит из настоятеля-священника и нескольких монахов или монахинь, занимающихся врачеванием и учительствующих. Миссия в Биаке располагает начальной и небольшой учительской школой. Последняя готовит учителей для миссионерских школ и в других папуасских районах. Поскольку подобные школы призваны помогать распространению католицизма, большое место в школьной программе отводится изучению Библии. Монахини преподают домоводство, основы кройки и шитья.

Мой коллега Бхатт интересуется не столько делами миссионерскими, сколько политическими. Он пытается, что называется, взять быка за рога и просит монахинь прокомментировать проходящий сейчас в Западном Ириане опрос представителей населения и дать оценку обстановки в провинции. Сестры переглядываются и дружно ссылаются на свою некомпетентность. В один голос они советуют обратиться к самому падре. Он глава миссии, он лучше разбирается, что к чему. Он, наконец, очень гостеприимный человек.

Что ж, с падре побеседовать тоже интересно. Одна из сестер ведет с ним переговоры, и священник передает, что будет к нашим услугам через десять минут, как только закончит принимать ванну.

Падре, молодой голландец, принимает нас не в монашеской сутане, а в шортах, на вид ему лет двадцать восемь, не больше. Принять его можно скорее за строительного техника или спортивного тренера, но не за монаха. В холле-гостиной, куда нас приглашают, мебель модерн, холодильник, сервант с хрустальными рюмками, радиопередатчик, предназначенный, вероятно, для связи с епархией. К дому примыкает просторный гараж. Падре не был ученым-монахом высокой интеллекта, подобно отцу Донатусу. Это был начинающий солдат воинства христова, узкий практик. В холле стоял также книжный шкаф с комиксами и покет-буками в пестрых обложках, которые настоятель держал явно не для душеспасительного чтения. Если бы не фотография папы Павла VI в рамке на стене, трудно было бы предположить, что мы попали в обитель священника.

Хозяин, вероятно, чувствовал себя неуютно перед лицом трех представителей прессы. Мои коллеги задают вопросы об обстановке в Западном Ириане. Падре настораживается. Как бы не сказать лишнего этим дотошным газетчикам и не получить нагоняя от епископа. Священник говорит уклончиво, медленно подбирает слова, может быть умышленно утрируя свое плохое знание английского языка. Ведем беседу на невообразимо дикой смеси английского, немецкого и индонезийского языков, которые падре знает одинаково плохо.

Все же основную мысль священнику удается выразить. Он всего лишь священнослужитель, слуга церкви. Не его дело заниматься политикой и давать политические оценки. Пусть уважаемые господа журналисты поймут его правильно. Он не хотел бы в этой беседе выходить за рамки своей чисто церковной деятельности. В противном случае местные власти могут неверно истолковать его поведение. Что касается его миссионерской деятельности, он готов ответить на любые вопросы гостей.

И падре повторяет то, что мы уже слышали от монахинь. Только факты в его рассказе получают более определенное обобщение и оценку. Разве самоотверженные служители святого престола не несут темным, невежественным дикарям свет знаний, грамоту и исцеление от болезней? Разве не проявляют они мужество, проникая в недра болот и джунглей, рискуя сии литься от злокачественной болотной лихорадки, погибнуть от укуса змеи или быть растерзанными крокодилом?

Да, святой престол требует ревностной службы личного усердия и мужества. Во имя бога и церкви если это нужно, миссионер пойдет в джунгли и малярийные болота. Но все же падре сгустил краски. Отцы-миссионеры имеют теперь на своем вооружении не утлые пироги, а современную авиацию, не только молитвы, но и мощные радиопередатчики. Католическим и протестантским миссиям Западного Ириана принадлежат авиалинии, посадочные площадки и аэродромы.

Как ни уклонялся падре от политических оценок, в его словах звучало плохо скрываемое сожаление о добрых старых временах, когда хозяйничали голландцы. Ведь проходивший опрос представителей населении Западного Ириана лишал бывших колонизаторов всяких оснований для каких-либо юридических претензий на эту индонезийскую территорию.

Но каковы бы ни были тревоги христианских церковников, их позиции в сегодняшней Индонезии не ослабевают, а в некоторых районах даже крепнут. И секрет этого кроется в поразительной гибкости святых отцов, умении приспособиться к новой сложной обстановке, спекулировать на горе народном. В Сурабае у меня был разговор с видным деятелем мусульманской партии «Сарекат Ислам». Мой собеседник не был ортодоксальным фанатиком и трезво оценивал деятельность своей партии и роль мусульманства как политического течения. Разговор зашел о недавних религиозных распрях. Активность христианских церковников вызывала естественное недовольство мусульманского духовенства, лидеров исламистских организаций, не желавших терять свое влияние. Фанатики реакционеры пытались обострить противоречия на религиозной почве до крайностей. Кое-где им удавалось спровоцировать стычки и погромы. Ведь религиозные распри отвлекали массы от серьезной социальной борьбы. Пресса традиционно сваливала вину за подобные инциденты на коммунистическое подполье.

— Как вы объясните, бапак, события, о которых писали газеты? — спросил я. — В вашем городе злоумышленники бросили гранату в мечеть. На Сулавеси произошли погромы христианских церквей. Местные власти в Аче не разрешили католикам открыть храм. Бывший лидер дарульисламовцев Дауд Бере выступает с воинственными речами.

— Вы назвали лишь немногие примеры распрей на религиозной почве. К сожалению, их немало и у них есть исторические корни. Голландцы своей политикой сеяли вражду и недоверие между мусульманами христианами.

— Но ведь нельзя объяснить последние события только рецидивами старой вражды, порожденной колонизаторами, — возразил я.

— Разумеется, — согласился мой знакомый. Лидеры Августовской революции понимали опасность религиозной розни и делали все, чтобы укрепить национальное единство. Вспомните панча сила, пять принципов, программный документ индонезийской национально-освободительной революции. Один из принципов был сформулирован как вера в единого вездесущего бога. Заметьте, не Аллаха, а бога вообще. Собственно говоря, речь шла не столько о вере, сколько о единстве всех индонезийцев, независимо от того, какому богу они поклоняются — Аллаху, Будде или Иисусу Христу. Именно это единство и не устраивает колонизаторов.

Собеседник обратил мое внимание на растущее в последние годы влияние христианских церквей всех оттенков как в районе Сурабаи, так и в других район страны. Во многих городах, городках и даже небольших селениях можно увидеть строящееся добротные сооружение из бетона и кирпича, увенчанное шпилем с крестом. Путешествуя по дорогам Явы, я сам видел это. Частенько попадались на моем пути и святые отцы разных западных национальностей: католические патеры в сутанах и протестантские пасторы в сюртуках с глухими нагрудниками, упитанные розовощекие молодцы с выправкой сержантов колониальной армии и аскетические старцы, добродушные. провинциальные бюргеры и просто ничем не примечательные безликие люди. Но все они, независимо от столь разнообразных и пестрых портретных данных, сливались в типичный для современной Индонезии образ. Характерные черты такого пастыря великолепно схватил мой собеседник из мусульманской партии.

— Представьте себе какого-нибудь отца Йоханесса и человека обычно пожилого, опытного, умеющего приспособиться к обстановке. Поношенный залатанный сюртучок, старенький велосипед, ласковое слово, умение пошутить с детишками — все это оказывает воздействие на людей. И конечно, главная причина успеха отца Иоханеса — умение извлечь для себя выгоду из людского горя, из последних трагических событий.

— Вы имеете в виду события 30 сентября 1965 года?

— Да. Вам, вероятно, известно, что после сентября определенные силы раздували фанатизм среди некоторой части мусульман, чтобы этим оружием расправиться со своими противниками. Я лично никогда не одобрял крайнюю нетерпимость некоторых из своих единоверцев, но и не считаю мусульманский фанатизм главной причиной трагедии. Все было значительно сложнее.

— Но как бы там ни было, пострадали или погибли многие тысячи людей. Их семьи остались без всяких средств к существованию.

— Об этом я и хочу вам сказать. Во время террора отец Иоханес ни одним словом не обмолвился в защиту жертв. А теперь он готов, как принято говорить, махать кулаками после драки. Приходит к такому служителю христову вдова с голодными детьми. Священник вкрадчиво скажет: церковь осуждает кровь, с твоими близкими поступили не по-христиански. Иди к нам, ибо мусульманство не принесет тебе утешения. Вдова, может быть, и послушается. Для саморекламы отец Иоханес кое-кому поможет и материально, за счет церковной кружки, разумеется, пристроит одного-двух осиротевших подростков в католическую или протестантскую школу. Вот вам и репутация доброго защитника обездоленных.

— Можно ли считать переход некоторых мусульман в христианскую веру своего рода формой пассивного идеологического протеста против террора, проходившего нередко под знаменем мусульманского фанатизма?

— Вероятно, да. При этом нельзя не учитывать, что и сами христианские церковники всячески пытаются разочаровать людей в исламе, выискивают наши слабые места, используют негибкость, косность консервативных политических воззрений наших мусульман. Бывает и так: отец Иоханес заметит атеиста или простого трудягу, у которого не было времени задуматься о боге. Ты теперь столь же одиозная фигура, как и бывший солдат Унтунга, убивавший генералов, скажет ему священник. Иди к нам, в беде не оставим. Эта поистине иезуитская деятельность дает плоды. В одном из районов Явы растет число христиан, христианских приходов. Появляются даже целые христианские селения в местностях, известных издавна как оплот ислама.

Эта картина, которую нарисовал мой собеседник, соответствовала действительности. В настоящее время в Индонезию устремилось немало христианских миссионеров католических, лютеранских, англиканских и иных, из США, ФРГ, Голландии и других западных стран. Но не заботой об обездоленных и страждущих руководствуются отцы Иоханесы. Обострить религиозную рознь, вызвать распри между мусульманами и христианами вплоть до поножовщины и погромов, возбудить самый дикий фанатизм и тем самым подорвать национальное единство индонезийского народа — вот конечная цель деятельности, прикрытая елейными разговорами о любви к ближнему. Авось в мутной воде распрей и неурядиц можно будет половить рыбку, сделать Индонезию послушным орудием неоколониализма и империализма.