Над Мерапи облака

Трагедия бунга Карно

Президент Сукарно был официально отстранен от власти силами «нового порядка» через несколько месяцев после правого переворота, последовавшего за сентябрьскими событиями 1965 года. Нигде в официальных учреждениях столицы я уже не встречал его парадных портретов. В последний раз большой портрет Сукарно вывесили на массовом общественном собрании летом 1967 года. Речь идет о торжественном заседании в джакартском дворце спорта «Сенаян», посвященном 40-летию Национальной партии. Ее тогдашний председатель, престарелый Оса Малики, напоминая об историческом пути НПИ, о ее традициях и борьбе с голландскими колонизаторами, рассказал о роли инженера Сукарно как основателя партии и создателя мархаенизма — идеологического учения националистов.

Уже в конце 20-х годов молодой Ахмед Сукарно был общепризнанным лидером национально-освободительного движения, его радикального мелкобуржуазного крыла. Окончив Бандунгский технологический институт, Сукарно имел все шансы стать обеспеченным чиновником колониального аппарата или открыть собственную фирму, чтобы строить для местных богачей особняки. Но он был убежденным сторонником борьбы с колонизаторами и стал на путь революционной деятельности. Созданная им партия выдвинула требование независимости страны.

В 1929 году колониальные власти арестовали Сукарно и предали его суду, а Национальная партия была распущена. На суде в Бандунге обвиняемый выступил с грозной обвинительной речью, которая приобрела значение важного документа национально-освободительного движения. Сукарно подчеркивал, что индонезийский народ должен сам достичь независимости, так как тщетны были бы надежды получить независимость от империалистов. «Интересы империалистов противоречат нашим интересам… Империализм не заинтересован в том, чтобы «подарить» нам свободу. Империализм заинтересован в вечном существовании, укреплении и упрочении колониализма», — гневно бросил он Обвинение в лицо судивших его колонизаторов.

Каковы бы ни были последующие ошибки и превратности судьбы Сукарно, он остается крупнейшим лидером национально-освободительного движения против колонизаторов, борьбы за независимость. И этого нельзя забыть.

Я был свидетелем, как присутствующие в огромном зале дворца спорта, особенно молодежь, встречали слова оратора овациями и неоднократно скандировали: «Хидуп бунг Карно!» — «Да здравствует брат Карно!»

Организаторы торжественного заседания чинно зачитывали приветственные адреса от новых государственных руководителей и не позволили себе никакой нелояльности к «новому порядку». И все же некоторые столпы этого самого «нового порядка» недружелюбно встретили праздник националистов. Нет ли в этом праздновании 40-летнего юбилея некой вызывающей демонстрации? Непозволительно часто упоминались крамольное имя Сукарно и его мархаенизм. Дерзкие националисты осмелились даже бестактно вывесить портрет бывшего президента в общественном месте. Не потерпим!

Доморощенные Угрюм-Бурчеевы, то бишь группа командующих военными округами и других высших генералов, собрались в Джокьякарте и выступили с совместным заявлением. В нем содержалось суровое предупреждение «силам старого порядка», если они попытаются предпринять какие-либо действия, направленные на возвращение к власти свергнутого президента Сукарно.

Местные военные руководители в провинциях восприняли джокьякартское заявление как руководство к действию и стали преследовать сторонников Сукарно, приказали убрать портреты бывшего президента из учреждений и общественных мест, если они еще где-то остались по недосмотру. В ряде провинций деятельность Национальной партии была запрещена. Ее обвинили в прокоммунистических тенденциях на том основании, что официальная идеология националистов — мархаенизм — якобы тождественна марксизму. Власти требовали «кристаллизации», т. е. чистки Национальной партии от левых элементов.

Понадобилось немало времени, чтобы националисты смогли выдержать этот натиск реакции. Лидеры Национальной партии были вынуждены выступить с заявлениями, подчеркивающими, что мархаенизм никакого отношения к марксизму не имеет и что сам Сукарно сравнивая или отождествляя оба учения, допускал ошибочное, субъективистское толкование. Действительно, он однажды бросил вскользь, скорее для красного словца, пресловутую фразу, что мархаенизм — это-де марксизм на индонезийской почве. Эту фразу и припомнили теперь его враги, чтобы обвинить бывшего президента в приверженности к марксизму.

Вместе с выпадами против националистов усилились выпады и против самого Сукарно. Многие органы печати, если не подавляющее большинство, считали признаком хорошего тона время от времени нападать из бывшего президента и даже требовать его привлечения к судебной ответственности. Пожалуй, не было смертных грехов, которые не приписывались бы ему.

Сукарно обвинялся в безответственном правлении, нарушении демократических норм и авторитарных замашках, расточительстве, пренебрежении к экономике, противоречащем нормам примерного мусульманина» поведении. Нельзя не признать, что имелись весомые основания для критической оценки многих аспектов политики бывшего президента. В первую очередь это касалось экономики. Увлекаясь политическими декларациями, Сукарно устранялся от последовательного решения экономических проблем, пренебрегал ими. По-видимому, политические противники Сукарно тщательно и давно копили факты, которые могли как-то скомпрометировать президента. Появилась целая серия бульварных книжонок, наполненных сплетнями и анекдотами о бывшем главе государства. Но, пожалуй, личные слабости, расточительство, автократические шматки, склонность к демагогии (один ли Сукарно этим грешил!) — это только приправа к самому серьезному обвинению, самому вопиющему греху, который лидеры «нового порядка» никак не могут простить своему предшественнику: Сукарно сотрудничал с коммунистами.

Сукарно изобрел НАСЛКОМ, иначе говоря, единый национальный фронт всех основных политических течений: националистов, коммунистов, мусульман.

Сукарно не пресек быстрый рост Коммунистической партии, которая охватила через свои массовые организации миллионы людей и стала оказывать заметное влияние на политику государства.

Сотрудничая с коммунистами, попустительствуя им, Сукарно стал если не вполне коммунистом, то почти коммунистом. Если сукарновский мархаенизм и не вполне марксизм, то почти марксизм.

«Старый порядок», с которым покончено, — это Сукарно плюс коммунисты.

После отстранения от власти Сукарно проживал преимущественно в Богоре, в 60 километрах к югу m Джакарты, в загородном президентском дворце рядом со знаменитым ботаническим садом. В июне 1967 года в прессе упоминалось о распоряжении военного командования западнояванского округа Силиванги, запрещающем бывшему президенту какие-либо контакты с местным населением без специального на то разреши пня военных властей. Сукарно не мог совершать поезд ки в столицу. Любое его передвижение бралось под контроль. Ни одно лицо не могло без согласия военных посетить бывшего президента в его богорской резиденции. Исключение делалось лишь для самых близких членов семьи Сукарно. По существу, он находился под домашним арестом, окруженный строгой охраной.

Позднее Сукарно должен был покинуть богорский дворец и поселиться в более скромной загородной вилле Бату Тулис, неподалеку от Богора. При этом военные власти подтвердили свои прежние распоряжения относительно режима для него. Этот режим домашнего ареста, изолировавший его от населения, принципиально не изменился, когда Сукарно было разрешено кроме Бату Тулис проживать на окраине Джакарты, на улице Гатот Суброто, в доме одной из его последних жен — японки Сари Деви. Отсюда, уже тяжело больной, он был перевезен в военный госпиталь, где и скончался в июне 1970 года.

Свой рассказ о судьбе бывшего президента Республики Индонезии я озаглавил «Трагедия бунга Карно». Пишу об этой трагедии, в которой Сукарно сам оказался во многом повинен, не без боли в сердце.

Для меня и для моих товарищей, многие годы занимавшихся Индонезией, образ президента Сукарно, бапака Сукарно, бунга Карно, казался по-своему симпатичным, обаятельным, порой вызывавшим искренна восхищение. Мужественный борец против колониального господства, бросивший в лицо колонизаторам смелое обвинение, узник голландских концлагерей, автор национально-освободительной программы панча сил, провозгласивший 17 августа 1945 года независимость страны, глава молодого государства, друг Советского Союза — таков был в нашем представлении человек в национальной шапочке — пичи, с волевым лицом, живыми, выразительными глазами. Помню выступления Сукарно в Джакарте на многолюдных митингах, страстные, спаянные определенной внутренней логикой. Прирожденный оратор, он умел воздействовать на массы. Помню и выступления индонезийского президента у нас, во время его неоднократных поездок в Советский Союз, хорошие слова о ценности дружбы между нашими народами, гневное осуждение империалистов и колонизаторов, препятствующих мирному развитию молодой республики. Книгу Сукарно «Индонезия обвиняет», переведенную на русский язык, с интересом читали в нашей стране. В предисловии к русскому изданию автор писал: «Основной линией нашей борьбы, продолжающейся уже в течение десятилетий, является сопротивление колониализму, достижение национальной независимости и завоевание справедливого и процветающего общества для народа Индонезии и для людей всего мира.

Я надеюсь, что издание моих произведений на русском языке позволит русскому народу лучше понять характер и цели борьбы народов Индонезии».

И еще с одной стороны мы знали Сукарно — это был его глубокий, почти профессиональный интерес к искусству. В президентских дворцах Джакарты и Богора была любовно собрана великолепная коллекция картин и скульптур, все лучшее из того, что создано мастерами индонезийского изобразительного искусства, а также немало работ известных зарубежных мастеров. О коллекции Сукарно давал представление многотомный красочный альбом репродукций.

Но вот последние годы правления Сукарно невольно разочаровывают.

Уж слишком заметна огромная дистанция между сукарновскими речами и делами, между многочисленными прожектами, планами, реформами и их реальными результатами. Иностранная монополистическая собственность национализируется, а полезной отдачи от этой национализации не заметно. Экономическое положение страны катастрофически ухудшается, усиливается обнищание масс, коррупция пропитывает все. звенья государственного аппарата. Сам аппарат разбухает, словно тесто на дрожжах, фантастически растет число министерств и ведомств. Сукарно учреждает все новые и новые министерские посты, не задумываясь над тем, каким тяжелым бременем для страны со слабой экономикой является это разбухание аппарата. Появляются министры «по делам стояния на собственных ногах», «по делам связи с массами», старые министерства дробятся на несколько новых. К концу правления Сукарно его кабинет стали называть «кабинетом ста». Острословы утверждают, что сам президент уже не помнил в лицо всех членов правительства.

И во внешней политике многие шаги Сукарно утратили логику и последовательность. Был ли лучшим способом борьбы с империализмом выход из ООН, где Индонезия в трудные для себя минуты всегда могла рассчитывать на сочувствие и поддержку социалистических и неприсоединившихся стран? Индонезийские руководители стали участвовать в различных китайских акциях, направленных на то, чтобы помешать участию Советского Союза, великой не только европейской, но и азиатской державы, в разных афро-азиатских форумах, ухудшить отношения СССР со странами Африканского и Азиатского континентов. Чего стоит, например, закулисная игра, затеянная тогдашними руководителями Союза журналистов Индонезии, вероятно, не без ведома президента, с целью сорвать участие советских представителей в качестве полноправных делегатов в проходившей в Джакарте афро-азиатской конференции журналистов? Подобные акции не отвечали национальным интересам Индонезии. Полагаю, что мы не грешили против истины, считая Сукарно крупным деятелем национально-освободительного движения, национальным лидером. Но в конце концов мы оказались свидетелями естественной и закономерной эволюции мелкобуржуазного политика, которому не хватало на трудном этапе истории его государства ни твердости, ни целеустремленности, ни последовательности.

Как государственный деятель и идеолог Сукарно личность сложная и во многом противоречивая. Охарактеризовать его одним определением так же невозможно, как невозможно для художника воспроизвести убедительный, правдивый образ, пользуясь одной лишь розовой или, наоборот, одной лишь черной краской. Нужна палитра красок всех оттенков.

Трагическая судьба бывшего президента Сукарно часто служила предметом моих разговоров с индонезийскими знакомыми. Попытаюсь предоставить слово некоторым из людей, близко знавшим Сукарно и оценивавшим его более или менее объективно.

С одним старым лидером Национальной партии зашел разговор о сущности мархаенизма. Moй собеседник, человек образованный, знакомый с различными философскими системами и даже с марксизмом, сказал:

— Противники Сукарно нередко отождествляют его с коммунистами, а мархаенизм — с марксистским учением. Делается это прежде всего потому, что приверженность к коммунизму сейчас у нас самое тяжкое обвинение. Чтобы лишний раз скомпрометировать Сукарно, можно объявить его и коммунистом. Верно лишь то, что президент был убежденным приверженцем идей НАСАКОМ, т. е. широкого национального фронта. По его мнению, НАСАКОМ не был бы жизнеспособным без участия такой крупнейшей политической партии, какой была Коммунистическая партия Индонезии. Лидер коммунистов Айдит утверждал, что численность его партии превышает три миллиона.

— Что, по вашему мнению, служило почвой для сотрудничества Сукарно с коммунистами?

— Как президент, так и коммунисты были убеждены в необходимости союза всех патриотических сил для борьбы с колониальным наследием, в частности проведения национализации крупной иностранной собственности, демократических преобразований и достижения справедливого, процветающего общества. Коммунисты называют такое общество социалистическим. Сукарно тоже пришел к термину «социализм», точнее, «индонезийский социализм».

— Но, разумеется, коммунисты и президент вкладывали в одно и то же понятие разный смысл?

— Да, поскольку коммунисты руководствовались марксизмом, а Сукарно — мархаенизмом. Краеугольным камнем вашей идеологии, насколько я себе представляю, служит учение о диктатуре пролетариата, классовой борьбе. Мархаенисты отвергают его, как отвергают ваш исторический материализм, ваш атеизм.

Мой собеседник весьма красноречиво говорил мне о мархаенизме и индонезийском социализме, цитировал выступления Сукарно и даже, как мне показалось, копировал некоторые ораторские приемы, интонации, жесты бывшего президента. Да, сукарновский социализм— это справедливое, процветающее общество, основанное на общественной гармонии. Это — счастье мархаена, простого человека. Общество — одна большая гармоничная семья, где нет бедности, несправедливости и социальных конфликтов.

Несмотря на все красноречие собеседника, мне виделось в социализме по-индонезийски и в самой гипотетической фигуре мархаена нечто расплывчатое, неопределенное. Таким же расплывчатым и неопределенным представлялось и мархаенистское учение. Создавая его, Сукарно заимствовал отдельные элементы у Сунь Ятсена, у народников, у западноевропейских социалистов. Знакомый с марксизмом и видевший его притягательную силу, он пользовался порой и марксистской терминологией. В результате возникло эклектическое учение, лишенное органической стройности.

О трагической судьбе бывшего президента мы неоднократно толковали с престарелым литератором, в прошлом видным членом Национальной партии и близким соратником Сукарно. Сейчас этот человек давно отошел от политической деятельности. Поэтому его громоздкое и труднопроизносимое яванское имя, указывающее на аристократическое происхождение, вряд ли известно широкой публике. Друзья и домашние называли его обычно профессором, но он, собственно говоря, никогда и нигде не получал этого звания, мня и считался доктором каких-то наук.

Дом профессора был полон старинной резной мебели и произведений искусства. В гостиной на видном месте висела большая репродукция известного портрета Сукарно работы художника Басуки Абдуллы. Когда газеты подняли очередную, особенно яростную кампанию против бывшего президента, хозяин убрал портрет от греха подальше.

Мы начинали с обычного ритуала, принятого в индонезийских домах: не спеша пили из маленьких чашечек душистый зеленый чай либо тянули через соломинку прохладный джеруковый сок. Хозяин показывал что-нибудь диковинное из своей коллекции. Мы толковали о балийской традиционной живописи, о деревянной скульптуре. Потом разговор переходил к главной теме.

Я попросил профессора рассказать мне, каковы, по его мнению, причины падения Сукарно.

Дело не только в трагических последствиях событий 30 сентября, — ответил он. — Сукарно столкнулся со многими объективными трудностями, наделал много ошибок, которых можно было избежать. Все это привело режим бунга Карно, «старый порядок», как его теперь называют, к тяжелому кризису еще задолго до сентября шестьдесят пятого года.

— Трудности, о которых вы говорите, я более или менее представляю. Колониальное наследие, слабая экономика, сопротивление консервативных сил, происки империалистов… Не можете ли вы, как старый соратник Сукарно, коснуться его ошибок?

— Отчего же нет? Об ошибочной линии сукарновской политики вообще не может быть и речи. Ни у кого из здравомыслящих людей не вызывала сомнений необходимость национализации или аграрной реформы.

— Часто приходилось слышать, что Сукарно не умел доводить до конца начатое, что его планы, проекты носили скорее декларативный характер, были нежизненными.

— Я бы сказал, бунг Карно не сумел найти эффективные средства для претворения в жизнь своей политики. Он не умел или не хотел бороться с препятствиями, с теми, кто мешал ему. Поэтому-то у народа со временем начало складываться представление о президенте как о человеке, для которого важна прежде всего сама декларация, эффектная, броская, но не ее конечный результат, пусть малый, но верный. Вы, надеюсь, согласитесь со мной, что самый умный и талантливый лидер рано или поздно вызовет у народа разочарование, предстанет фразером, если его благие намерения и обещания не будут подкреплены делами.

— Приведите, пожалуйста, конкретные примеры, — попросил я.

— Самые характерные примеры — национализация и аграрная реформа, мероприятия справедливые, исторически закономерные, никто не спорит. А что получилось?

И профессор нарисовал образную и довольно убедительную картину национализации по-индонезийски. Я и сам неоднократно видел подобное.

Представьте себе голландское предприятие- типографию, торговую фирму, какую-нибудь фабричку или плантацию. Хозяйничает здесь знающий свое дело администратор-голландец и извлекает прибыль. Часть этой прибыли поступает в карман хозяев, а часть отчисляется в качестве налога на иностранный капитал индонезийскому правительству.

И вот объявляется национализация. Предприятие, принадлежавшее прежде голландской акционерной компании, теперь становится государственной собственностью. Вместо администратора-голландца назначается правительственный уполномоченный, военный или гражданский. Обычно это человек малокомпетентный в вопросах производства и экономики, но с влиятельными связями. Именно связи, родственные или партийные, помогли ему получить прибыльный пост. Этот господин, скажем г-н Харьото, начинает с того, что приводит с собой на предприятие целую ораву каких-то людей и проводит там митинг. Он пространно говорит о демократии и справедливости. Теперь будет установлена демократическая система управления. Учреждается совет директоров. Он, Харьото, лишь президент-директор. А вот его первый заместитель, второй, коммерческий директор, административный директор, директор по общим вопросам… Поистине безгранична изобретательность некоторых индонезийцев по части выдумывания никому не нужных должностей. Вскоре персонал предприятия узнает, что все эти новые директора и их заместители — ближайшие родственники и друзья г-на Харьото. Каждому установлен солидный оклад. Каждый норовит получить за счет предприятия дом и поживиться за казенный счет, хотя бы унести домой из конторы письменный стол или вентилятор. Никого из них производство всерьез не интересует. Никто не позаботился, чтобы вовремя отремонтировать машину, привезти сырье. Оборудование постепенно выходит из строя. Доходность предприятия падает. Администрация думает лишь о том, чтобы побольше урвать сегодня. Кто знает, может быть, завтра руководящие посты в министерстве займут люди из другой политической или деловой группировки. И тогда они поставят на место Харьото своего человека. А тот в свою очередь окружит себя своими друзьями и родственниками.

Конечно, не во всех случаях картина на национализированных предприятиях была столь неприглядной. Среди новых администраторов-индонезийцев были и дельные, честные люди. Но сама укоренившаяся система кумовства, круговой поруки, коррупции способствовала злоупотреблениям. Результатом этого были парадоксальные явления. Некоторые предприятия после национализации приносили индонезийскому правительству дохода меньше, чем в пору хозяйничанья прежних владельцев, а порой даже становились убыточными. Те прибыли, которые рассчитывала получить государственная казна, нещадно расхищались администрацией. Надо ли доказывать, какую великолепную пищу для западной пропаганды давали эти уродливые явления?

— Западные, особенно голландские, газеты умело использовали все это для нападок на Сукарно, — с горечью сказал мой собеседник, — Индонезийцы, мол, не доросли до того, чтобы самостоятельно управлять предприятиями. Они ничего не могут сделать без помощи компетентных европейцев. Сукарно всех убедил в том, что национализация в современных индонезийских условиях не оправдала себя! Конечно, все это пропагандистский вздор наших недоброжелателей. Все дело в том, что место прежних иностранных хозяев заняли свои, доморощенные дельцы, может быть менее опытные, но не менее алчные.

— Но ведь официально они правительственные служащие, а не владельцы предприятия.

— Пороки нашей системы позволяют им чувствовать себя бесконтрольными хозяевами. Вы спросите, неужели правительство Сукарно не видело злоупотреблений новых администраторов и не пыталось бороться с ними? Попытки контроля мало что давали. Руководители предприятий часто пользовались попустительством вышестоящих. Те в свою очередь были прямо заинтересованы в своих ставленниках и закрывали глаза на их злоупотребления. Ведь нередко человек навал солидную взятку этому вышестоящему, чтобы получить прибыльный пост, и в дальнейшем не забывал своего благодетеля. Это связывало их круговой порукой. Таким образом, зло нужно искать не в недостатках отдельных плохих администраторов, а в системе, и засилии кабиров.

Здесь необходимо пояснить, что имел в виду мой собеседник под словом «кабир». Термин этот не очень распространен в Индонезии. Его ввели в обиход индонезийские коммунисты, а в последние годы я почти не встречал его в местной прессе. «Кабир» означает капиталист-бюрократ, представитель бюрократического капитала. Буржуазная верхушка современной Индонезии— это отчасти бюрократическая элита, а отчасти компрадоры, т. е. торговцы, финансисты, маклеры, связанные с иностранным капиталом, обслуживающие представителей иностранных монополистических фирм и не занятые собственным производством. Таким образом, индонезийская буржуазия в основной своей массе существенно отличается от классического типа буржуазии высокоразвитой страны, располагающей солидной экономической базой в виде средств производства, промышленных предприятий, шахт, транспорта и т. п., той базой, которая обеспечивает ей господствующее положение в обществе. Не располагая подобной экономической базой, индонезийские кабиры видят путь к личному обогащению, к укреплению своего влияния в максимальном использовании своего служебного положения. Коррупция, разбазаривание государственных средств, взяточничество, прикрытое деликатным словечком «комиси», т. е. оплата комиссионных услуг, — вот что типично для кабира.

Не менее характерен пример и с аграрным законом, принятым в конце 1960 года. Закон устанавливал минимальный и максимальный размер земельного надела на одну крестьянскую семью. Размеры эти колебались в пределах от 2 до 20 гектаров, в зависимости от местных условий. Однако в широких масштабах закон не осуществлен из-за противодействия богатых землевладельцев и правых политических партий. Профессор рассказывал о том, как кулаки и помещики прибегали к нехитрым уловкам. Они спешно делили свои участки, для видимости конечно, между родственниками, записывали землю на жену, малолетних детей, даже на подставных лиц, а потом разводили руками — какие, дескать, у меня излишки? Реформа, мол, дело хорошее, да в условиях густонаселенной Явы абсолютно нереальное. Здесь и перераспределять-то нечего. Укоренившаяся в государственном аппарате система коррупции, взяточничества помогала деревенским ловкачам оставаться безнаказанными и сохранять свою земельную собственность.

— Я, старый соратник бунга Карно, чту его как великого борца за независимость, — говорил мне профессор, — И, поверьте, мне больно говорить о его ошибках и недостатках. Их было, к сожалению, немало. Не думайте, что все нападки врагов на президента абсолютно беспочвенны. Когда Сукарно провозгласил так называемый принцип направляемой демократии, его поддержали все прогрессивные силы. Они усматривали в усилении центральной власти, в некотором ограничении парламентарной демократии возможность более решительной борьбы со всеми теми, кто препятствует движению вперед. Но Сукарно стал все больше и больше злоупотреблять властью. Он провозгласил себя «отцом нации», пожизненным президентом. Его расточительность не знала границ. Народ голодал, а президент строил своим женам дворцы, дарил голливудским звездам дорогие подарки.

Профессор подытожил свои рассуждения, грустно покачивая головой:

— Человек, имевший большие заслуги перед народом, активно участвовавший в революционной борьбе, в конце концов потерял чувство ответственности перед обществом и кончил трагически.

— Газеты часто связывают имя Сукарно с событиями 30 сентября. Что вы думаете на этот счет, профессор? — спросил я собеседника.

— Здесь много вымысла и заведомых передержек. Их цель — любыми средствами скомпрометировать бывшего президента. Вы знаете, что Сукарно представлял средние слои нашего национального движения.

— Мы назвали бы их мелкобуржуазными, — уточнил я.

— Допустим. По мнению Сукарно, одних этих сил было недостаточно, чтобы располагать надежной опорой. Хотел того президент или нет, приходилось считаться как с коммунистами и другими левыми, так и с правыми, в том числе политиканами из мусульманских партий, военными. Сукарно не разделял взглядов ни тех, ни других, не хотел от них зависеть и даже, думаю, побаивался их. Вероятно, он считал, что, если бы хозяевами положения сделались левые, они обошлись бы без него; правым в случае их победы президент тем более был бы не нужен. В своей тактике он использовал противоречия между коммунистами и реакционными генералами.

И вот трагическое столкновение произошло и оказалось уже неподконтрольно президенту, как джинн, выпущенный из бутылки. Сукарно, располагавший еще юридической властью, влиянием, правами главнокомандующего, имевший много сторонников в армии, не попытался, по существу, использовать свой авторитет, чтобы остановить кровопролитие, гибель невинных людей. Президент проявил непростительную слабость.

Нельзя было не согласиться с этими горькими, но справедливыми словами старого индонезийца, не одно десятилетие знавшего Сукарно.

Трагедия Сукарно горька и поучительна. Поучительна своей печальной эволюцией от славной революционной деятельности к тяжелым ошибкам, к тому, что дорого обошлось и самому президенту, и его стране. Тем не менее политические противники не смогли перечеркнуть его прошлых революционных заслуг. По случаю кончины Сукарно в стране был объявлен национальный траур, печать откликнулась на это событие редакционными статьями, отмечавшими его роль как видного деятеля национально-освободительного движения, его прах был предан земле с почестями. Сукарно останется в памяти человеком, который внес большой вклад в дело борьбы за свободу и независимость своей родины, который хотел добра своему народу, но по своей натуре и личным слабостям не оказался на уровне задач, стоявших перед нацией.