Над Мерапи облака

Студенты

Учебный год в индонезийских учебных заведениях начинается не с первого сентября, как у нас, а с нового года. Будущие студенты устраивают странные маскарады. Вывернутые наизнанку брюки и рубахи с нашитыми на них декоративными заплатами, рогожные колпаки или шляпы, метелка за поясом, ожерелье из пустых консервных банок или детских сосок — это не предел их буйной изобретательности. На шее, на шнурке, непременно болтается картонная бирка с именем шутника и с названием его будущего учебного заведения.

Колонны ряженых шагают по улицам, повинуясь чьей-то команде, бегут, останавливаются. Раздается команда: «Лечь! Встать! Лечь!..» Хорошо, если под ногами только пыльный асфальт. Но вожак колонны нарочно выбирает самое грязное место. Ему непременно хочется, чтобы ребята плюхнулись в лужу или в грязное месиво. Снова бег. «Скорее, скорее!» — слышится команда. Продолжительный бег при тропической жаре под палящим солнцем трудно выдержать даже натренированному солдату. Отстает один, другой, третий. Падает в обморок хрупкая девушка. Смешной маскарад приобретает жестокий характер.

Двигаются ряженые велосипедисты, колоннами и в одиночку. К велосипедам привязаны совки, корзины, старые ведра. Ребята в рогожных колпаках и шляпах растекаются по всему городу. Они останавливают прохожих и задают нелепые, вызывающие смех вопрос, заходят в лавки и без приглашения хозяина подметают пол, вытирают пыль с полок. Ко всему этому публика давно привыкла и встречает выходки ряженых без особого удивления. Традиция!

Я решил, что это только маскарад, карнавал, во время которого будущие студенты дают волю изобретательности и позволяют себе немного лишнего. Но мне объяснили, что это не маскарад и не карнавал, а испытания для новичков, неофициальные, так сказать общественные. Будущий студент проходит испытательный срок. За это время он должен продемонстрировать свою выносливость, исполнительность, повиновение старшим, готовность выполнить любое задание, каким бы сложным, нелепым, физически тяжелым, унизительным оно ни было. Бег под палящим солнцем, ползание по грязи, бесцельная езда на велосипеде от рассвета до полуночи — это еще не самые сложные виды испытаний.

Однажды я заглянул в гости к одному старому индонезийцу, в прошлом видному чиновнику, а теперь пенсионеру. Его младшая дочь Индра, шустрая миниатюрная девушка, стриженная под мальчика, собиралась поступать в университет. Я поинтересовался ее успехами.

Индра серьезно больна. Не встает с постели, — пожаловался старик и рассказал, что девушка не выдержала испытания. Вожак, студент-старшекурсник, приказал ей искупаться в глубоком канале. Индра плавать не умела и побоялась лезть в воду. Вожак настаивал на своем. Она должна безбоязненно выполнить задание, если дорожит будущей репутацией в студенческом коллективе. Если она начнет тонуть, ребята вытащат ее на берег. Девушка все-таки не полезла в воду. Тогда вожак наложил на нее штраф — пусть она простоит на открытой площадке под палящим солнцем по стойке «смирно» шесть часов. Индра простояла только два часа и потеряла сознание. Занятия в университете уже начались, а она еще не выдержала испытания. Она верит, что вожак сделает теперь скидку на ее слабое здоровье. Он не такой уж злой парень Вероятно, Индре придется в течение двух недель кататься на велосипеде вокруг большой мечети. Об этом сказала по секрету навещавшая ее подруга Сунати. Две недели совсем нетрудного повторного штрафного испытания… И потом Индра сможет снять этот дурацкий колпак, вывернутые наизнанку брючки, оденется по-человечески и пойдет слушать лекции профессора.

Кстати, эта самая Сунати получила задание куда более сложное. Вожак предложил ей, будущей журналистке, посетить одного очень важного господина и взять у него интервью. Этот господин и отец вожака принадлежали к разным политическим партиям и считались давнишними врагами. Вопросы для интервью были самыми нелепыми и оскорбительными. Вот наиболее безобидный:

— Туан, конечно, любит сатэ. Какое сатэ он предпочитает — свиное или собачье?

Потом Сунати должна была подробно рассказать вожаку, как важный господин реагировал на ее вопросы, плевался ли при этом или болезненно морщился. Вожак хотел не только проверить будущую студентку, но и сделать маленькую пакость политическому противнику своей семьи.

Сунати долго стояла в нерешительности на открытой веранде большого двухэтажного дома, прежде чем набралась смелости нажать кнопку звонка. Хозяин дома оказался вовсе не таким уж важным и суровым, как она предполагала. Выслушав молодую гостью, он не плевался и не морщился, а только грустно покачал головой. Он даже усадил Сунати за низенький столик и угостил кофе.

— Выпейте, нона[9], и послушайте, что я вам скажу, Ваши выходки чужды национальным традициям. Они скорее в духе немецких буршей времен Бисмарка. Тогда воспитывался культ слепого повиновения старшим. Младший слепо повиновался, чтобы потом, через несколько лет, стать старшим и точно так же измываться над новичками. Вот и вырастали поколения малокультурных и чванливых людей. Удивительно ли, что впоследствии эти люди заговорили о своих претензиях повелевать миром. Вероятно, эти чуждые нам нравы пришли сюда вместе с голландцами. Почему же мы снова культивируем их? Мне стыдно и больно за нас, за нашу молодежь. Вы наряжаетесь в эти дурацкие рогожи, слушаетесь каких-то деспотичных глупцов, и уподобляетесь панургову стаду.

Хозяин говорил терпеливо, без раздражения, как приветливый доктор говорит с тяжело больным человеком. Сунати сидела, низко опустив голову, стесняясь спросить, что означает это непонятное для нее выражение «панургово стадо».

— Я чувствую, вы не поняли мои последние слова. Вы никогда не читали Франсуа Рабле, великого французского писателя? Это лучше комиксов, которыми увлекается современная молодежь.

Встретившись с вожаком, Сунати обманула его и была рада удавшемуся обману. Она сказала, что важный господин брезгливо плевался и гримасничал и ничего вразумительного не смог ответить на ее вопросы. Вожак ликовал. Он похвалил Сунати и освободи ее от дальнейших испытаний. Однако близким друзьям и подругам, в первую очередь Индре, она передала своими словами все то, что говорил ей человек, живущий в большом двухэтажном доме.

Обо всем этом Индра рассказала отцу, а старый пенсионер поделился со мной.

— Согласен, что эти жестокие испытания чужды нашим национальным традициям, порой унизительны. Молодежь теряет чувство меры, — говорил мой знакомый.

— А если кто-нибудь, к примеру ваша дочь, откажется проходить испытания? — спросил я. — Ведь не студенческие вожаки, а ректорат решает вопрос о приеме.

— Все это так. Но сложившаяся традиция сильна. Противник традиции противопоставит себя студенческому коллективу, неизбежно столкнется с руководителями влиятельных студенческих организаций. Именно они выступают в роли блюстителей подобной системы испытаний. Она, эта система, в конце концов преследует цель воспитывать в студентах чувство повиновения старшим, маленьким факультетским и университетским бапакам, укреплять бапакизм.

— Поясните, пожалуйста.

Термин «бапакизм» происходит от слова. «бапак», т. е. отец, глава, вождь, старший, причем не обязательно старший по возрасту. Председатель студенческого совета уже бапак для рядовых членов. Слово «бапакизм» вы можете интерпретировать как вождизм.

— Но скажите, разве ректор или декан не могут одернуть этих студенческих лидеров, хотя бы тех случаях, когда они переступают границы разумного?

— А зачем? Разве в маскарадах с колпаками есть что-нибудь социально опасное для устоев «нового порядка»? Пусть молодежь почудит, отвлечется от иных проблем. И потом… Ведь маленькие бапаки — это, как правило, дети больших бапаков, тех, кто стоит во главе «нового порядка». Зачем же с ними ссориться? А если в исключительных случаях дело дойдет до чего-то предосудительного и опасного, ректор может прибегнуть к крайним мерам вплоть до исключении из университета или донесения в полицейские или судебные органы.

— Вы хорошо знаете студенческую жизнь, туан.

— Еще бы. Трое сыновей — студенты, дочь почти студентка. Дома только и слышу разговоры о каких-то там митингах, дискуссиях.

— Вы только что сказали, что маленькие бапаки это в основном дети представителей правящих кругов. Так? Но разве студент из простой семьи, завоевавший авторитет товарищей, не может быть избран в студенческий совет, стать руководителем студенческой организации?

— Из всякого правила бывают исключения. И многим ли студентам из этих простых семей вообще удается поступить в университет? И многим ли из тех, кто поступил, удается его окончить?

Через некоторое время я узнал, что Индра выздоровела, выдержала штрафное испытание и наконец стала полноправной студенткой факультета гуманитарных наук. Она решила изучать французскую филологию. Почему именно французскую? Может быть, какую-то роль в этом выборе сыграло пресловутое панургово стадо.

Сунати рассказала больной подруге, что пыталась расспросить у школьного учителя литературы о французском писателе Франсуа Рабле. Учитель не мог сказать ничего определенного. Рабле не было в школьной программе. Да, жил очень давно такой писатель, написал, кажется, смешную книгу об удивительном великане. Ничего Сунати не добилась и в большой библиотеке. Там нашлись книги Рабле только на голландском языке, незнакомом для нее.

Как только Индра выздоровела, она подала подруге мысль — отчего бы не сходить вместе в культурный центр при французском посольстве. Там неплохая библиотека. Сотрудник центра — француз, выслушав девушек, достал с полки томик и, полистав прочел несколько страниц. Подруги не понимали и чужого языка, но хорошо улавливали в выразительной речи чтеца едкий сарказм, издевку. Потом помощник француза, молодой индонезиец, пересказал прочитанное по индонезийски. Некий изобретательный проказник по имени Панург решил проучить купца за его ненасытную жадность. Дело происходило на корабле, на котором купец вез на продажу стадо баранов. Панург купил у него только одного барана, выбрав вожака стада, и выбросил его за борт. За вожаком бросилось все стадо. Животные погибли в морской пучине от того, что слепо следовали за вожаком.

— А ведь это про нас с тобой написано, — сказала — потом Сунати подруге.

— Ну уж я-то теперь научена. Не буду больше овцой из панургова стада, — ответила Индра. — Как мало хороших книг мы с тобой читали. И как многому можно научиться, читая их.

Получив последнее штрафное задание, девушка с прохладцей крутила педали велосипеда. Убедившись, что за ней никто не следит, она останавливалась под тенистым деревом и садилась на траву. Если бы сам вожак или кто-нибудь из ее ребят уличили ее в нерадивости, Индра придумала бы, что сказать. Разве она виновата, что неожиданно спустила шина? Вот только что она накачала шину и готова продолжать путь.

Итак, Индра стала студенткой. Отец внес в кассу университета вступительный взнос. Теперь основная забота дотянуть до окончания курса, до выпуска. Не экзамены ее страшат. В школе она всегда отличалась усидчивостью, прилежанием, гуманитарные дисциплины давались ей легко. Страшит другое. Отец не такой уж состоятельный человек — кроме скромной пенсии у него пай в небольшой торговой фирме. Дела фирмы идут отнюдь не блестяще. На шее отца еще три брата-студента. За их обучение в университете тоже надо платить. Индра отчетливо представляет, что ждет ее, если отец не сможет внести очередной взнос за ее учебу. Ее вызовет секретарь декана и покажет ей письменное распоряжение об отчислении. Под вечным страхом быть отчисленным будут теперь пребывают многие из ее университетских товарищей и подруг. С каждым курсом их становится все меньше и меньше.

Массовый отсев студентов, в основном детей малоимущих родителей. Это ли не самое большое зло индонезийской высшей школы?

За годы независимости в Индонезии возникли десятки новых высших учебных заведений. В каждом крупном провинциальном центре, вплоть до далекой Джаяпуры в Западном Ириане, имеется теперь государственный университет. Иногда он располагает еще и местными филиалами в важнейших городах провинции. Студенчество составляет довольно внушительно для такой развивающейся страны, как Индонезия массу. Телеграфное агентство Антара определяло его численность в начале 1968 года в 110 тысяч. Говорят, что эти данные далеко не полные, так как они вряд ли учитывают студентов мелких частных учебных заведений, университетов и академий, не получивших официального признания со стороны властей. Уместно вспомнить, что во времена голландских колонизаторов высшее образование в Индонезии находилось в зачаточном состоянии, а общее число студентов в стране накануне второй мировой войны не превышало полутора тысяч человек.

Итак, перед нами картина как будто бы значительных успехов. Но отражает ли эта количественная сторона сторону качественную?

Десятки тысяч студентов! Пусть эта цифра, как говорят, заниженная, которую приводит Антара, не вводит нас в заблуждение.

При посещении индонезийского университета или института бросается в глаза одна характерная деталь. Мы зашли в аудиторию первого курса. Это огромный класс, вмещающий полторы-две сотни слушателей. Никаких столов или парт. Их просто некуда было бы втиснуть. В аудитории лишь ряды деревянных кресел с подлокотниками. Один подлокотник сделан чуть пошире другого. Положив на него тетрадь или блокнот, студент ухитряется делать записи. Аудитория второго курса уже поменьше раза в два, третьего — еще меньше и, наконец, старшекурсники занимаются в комнате, вмещающей всего лишь десятка три людей. Уже подобная экскурсия по университету не оставляет сомнения, что далеко не все из этих десятков тысяч парией и девушек окончат университеты, академии, институты и получат дипломы.

Посещая индонезийские высшие учебные заведения, беседуя с ректорами и деканами, я всегда задавал и тот же вопрос: каков процент отсева студентов. Собеседник обычно старался уйти от прямого ответа на этот неприятный вопрос и уверял, что год от года отсев сокращается, многие студенты, покинувшие по каким-либо причинам университет, продолжают заниматься самостоятельно, сдают экзамены экстерном и все-таки получают диплом. Но, сопоставляя все прямые и косвенные ответы, я сделал неутешительный вывод. Дипломированными специалистами станут лишь 15–20 % общего числа студентов, поступил на первый курс. Остальные 80–85 % отсеиваются в процессе учебы, в основном по причине материальных трудностей и лишь отчасти из-за неуспеваемости и плохой организации учебного процесса. Фактически лишь дети состоятельных родителей могут нести высокие расходы, связанные с посещением лекций, семинаров, лабораторных занятий, с экзаменами и пр.

В результате такого беспощадного отсева высшие учебные заведения удается окончить преимущественно детям богатых дельцов, землевладельцев, чиновников, высших офицеров. Представители более или менее демократической молодежи оказываются вне стен университетов и институтов. Это обстоятельство не может не влиять на социальный состав современной индонезийской студенческой молодежи и интеллигенции.

Неоднократно профильтрованную массу студенчества втягивают в орбиту влияния крайне правые и просто правые студенческие и молодежные организации, такие, как, например, Исламистское объединение студентов, АНСОР, КАМИ и др. Последняя претендует на роль общеиндонезийской студенческой организации, объединяя студентов различных политических направлений. Ее полное название — «Кесатуап акам махасисва Индонесиа», или, в переводе на русский язык, «Организация единства действий индонезийского студенчества».

Пока большинство индонезийских высших учебных заведений, особенно провинциальных и частных, не дает студентам достаточно высокой профессиональной подготовки. Это можно объяснить и слабой учебки технической базой, и недостатком высококвалифицированных научных кадров, и отсутствием учебников на индонезийском языке, и многими другими причинами. Но, получая профессиональную подготовку, заставляющую желать лучшего, студенты за время учебы в университете проходят определенную политически школу, или, лучше сказать, школу политиканства. Эта школа — молодежные и студенческие организации.

При посещении любого высшего учебного заведения Индонезии создается впечатление активной общественной деятельности студентов. Постоянно проходят какие-то митинги, собрания, дискуссии, издаются листки и бюллетени. На факультетах создаются выборные студенческие «сенаты», а в рамках всего университета или института — студенческий совет. Эти органы обычно считаются беспартийными. Фактически же они находятся под влиянием той студенческой организации, которая занимает здесь доминирующие позиции. Ректор в определенной мере вынужден считаться с руководством студенческого совета. Бывает что совет, чувствуя поддержку влиятельных политических кругов, оказывает давление на ректора. Так, в университете «Андалас» в Центральной Суматре революционно настроенное студенчество потребовало удаления преподавателей — членов Национальной партии.

Нельзя отрицать, что студенческие организации проводят порой полезные и интересные мероприятия: спортивные встречи, самодеятельные вечера, не предусмотренные учебной программой семинары и дискуссии. Иногда организуются научные кружки, пробуждающие творческую мысль, пытливый интерес к науке. В Сурбайском технологическом институте преподаватели и студенты электротехнического факультета создали небольшую телевизионную студию. Их руками сконструирована вся аппаратура. Несколько раз в неделю студенты выступают в студии с любительскими концертами. В городе уже несколько сот телевизионных точек. Группа студентов джакартского и бандунгского государственных университетов участвовала в археологических раскопках в районе Гарута (Западня Ява). Там обнаружен интереснейший шиваитский памятник эпохи раннего средневековья. До сих пор подобные памятники в этом районе острова не встречались. Ценная находка вносит серьезные коррективы представления историков о прошлом Западной Явы.

Но таких примеров не слишком много. Студенческие организации больше политиканствуют, отражая курс той или иной партии. Предметами дискуссий чаще бывают не события университетской жизни, а те же политические проблемы, которые волнуют партийных лидеров. Я был свидетелем и нескольких студенческих демонстраций.

По джакартским улицам тянулись к центру города колонны празднично одетых студентов и школьников с плакатами. На многолюдных перекрестках улиц молодежь разбрасывала листовки. Парни с ведерками краски деловито писали лозунги на витринах магазинов, заборах, стенах домов, бортах автобусов. Лозунги были решительные и резкие: «Народ голодает!», «Народ хочет риса!», «На виселицу взяточников!», «Долой неспособных чиновников!», «Требуем принять меры против дороговизны!». Пикетчики останавливали автомашины, обклеивали их борта листовками или писали на них мелом те же самые лозунги. Не могли избегнуть этой участи и машины с дипломатическими номерами.

Нетрудно было заметить, что демонстрантами были не ребята из кампунгов, а чисто одетые парни и девушки совсем не из бедных семей. «Это камисты», — слышал я.

Первые демонстрации, свидетелем которых я был, выливались в конце концов в разнузданную стихию бесконтрольные хулиганские действия, порчу автомашин и разгром витрин. Среди лозунгов появлялись и такие: «Взяточники — это китайцы!», «Бей китайцев!». Беспорядочные толпы молодежи устремлялись к району базара Глодок громить китайские лавки. Лавочники, уже испытавшие не раз и не два подобные неожиданности, спешно прятали товары в недра лавок, задвигали ставни и решетки, запирали замки и отсиживались до тех пор, пока страсти не остывали. Пострадавшими оказывались базарная мелкота, владельцы самых захудалых лавок и палаток, у которых не было надежных решеток и засовов. Чувствовалось, что чья-то опытная и умелая рука превращала молодежную демонстрацию под социальными лозунгами в шовинистические бесчинства погромщиков. Пусть эти погромы послужат тем полезным клапаном, через который безболезненно для «нового порядка» вырвутся накопившиеся запасы «людской энергии и страстей.

Но последующие демонстрации приобрели более организованный характер. Китайских погромов больше не было. Демонстранты направлялись к парламенту, к правительственным зданиям, вручали там петиции с требованиями принять меры против дороговизны, разрешить продовольственную проблему, сурово наказать коррупционеров, удалить неспособных чиновников. Тогдашний командующий столичным военным округом и нынешний министр внутренних дел генерал Амир Махмуд издал строгий приказ, запрещающий всякие демонстрации на территории Большой Джакарты. Несмотря на запрет, молодежные волнения некоторое время продолжались.

Что такое современное студенческое движение Индонезии? Чьи интересы выражают камисты? Что заставило их выходить на демонстрации с социальными лозунгами?

Вновь я в гостях у знакомого чиновника-пенсионера. Собралась вся его семья, в том числе и сыновья-студенты. В младшем, Ахаде, слишком порывистом и горячем, учившемся на втором курсе факультета публицистики, было еще много мальчишеского. Средний, Халим, и старший, Хашим, оба экономисты, напоминали отца степенностью, рассудительностью. Наша беседа коснулась студенческого движения, демонстраций.

— Старые политики превратились в корыстных дельцов и забыли революционные традиции, — пылко воскликнул Ахад. — Теперь мы, студенческая молодежь, становимся главной силой, которая смело борется со злом и несправедливостью.

— Видели борца за справедливость? — иронически заметил хозяин.

— Не смейся, отец. Разве какая-нибудь другая газета, кроме нашей, камистской, критикует так резко нарушителей закона? Разве кто-нибудь другой осмеливается открыто бросить правду в лицо большим бапакам и даже зеленорубашечникам? Вот, убедитесь сами.

Ахад протянул мне номер камистской газеты с мелким подслеповатым шрифтом. Редакционная статья была обведена красным карандашом. Я уже читал ее. Статья была исключительно резкой по тону. Она критиковала представителей военных властей, злоупотреблявших своим положением. Поводом к этому выявлению послужил арест в Банджармасине (Южный Калимантан) группы журналистов из местного молодежного еженедельника по распоряжению военного командования. Военным не понравилась какая-то публикация в этом издании. Камистская газета назвала инициаторов ареста мафией. Позже представился другой повод для столь же резких выступлений. В Джокьеварте военные арестовали по какой-то неясной причине двух студентов технического факультета университета «Гаджа Мада». Эту инициативу проявили даже не представители местного гарнизонного штаба, а курсанты академии, не имевшие ровно никаких полномочий арестовывать и допрашивать студентов. Это событие всколыхнуло весь огромный университет. Начались бурные демонстрации протеста. Камистская газета из номера в номер публиковала резкие статьи, выражая свою солидарность с демонстрантами, и требуя наказания нарушителей законности. Армейские газеты сдержанно огрызнулись на камистов. Никаких репрессивных мер против камистской газеты власти не прияли.

Ахад принялся с азартом убеждать меня в смелости и принципиальности своей газеты. Халим прервал красноречие брата и сказал рассудительно:

— Брат слишком горяч по молодости. Все гораздо сложнее. Пусть Хашим объяснит вам, что такое КАМИ.

— Туан, вероятно, намерен спросить нас, какие мы, камисты, правые или левые, розовые или зеленые, реакционные или прогрессивные, — начал Хашим. — И я вам определенно не отвечу. Мы, камисты, люди очень разные. Есть такая детская игра — калейдоскоп. Вы встряхиваете коробочку с зеркальными стенками. В ней цветные шарики — желтые, голубые, зеленые. Шарики не сливаются в однородную массу, а образуют разноцветную мозаику. Вы можете любоваться ею через стеклышко. Не понравилась мозаика, потрясите коробочку, и перед вами новый узор, опять разноцветный. Вот и мы, камисты, такая же волшебная коробочка. Трясут и перетряхивают ее разные политические лидеры, большие бапаки, желая подчинить нас своему влиянию, сделать нас… Как это ты, сестра, любишь говорить?

— Панурговым стадом, — подсказала Индра.

— Вот именно. Но мы остаемся разноцветной, пестрой, неоднородной мозаикой.

— Брат любит все объяснять слишком заумно, вмешался Халим. — Быть бы ему поэтом, а не экономистом. Я объясню вам проще. В Индонезии много студенческих организаций. Каждая из десяти политических партий имеет свою. И все они объединены в общеиндонезийскую организацию КАМИ. Может быть она единой, если каждая партия тянет ее в свою сторону?

Объяснение было убедительным, но, вероятно, далеко не полным. КАМИ возникла наряду с другими так называемыми организациями единства действий несколько лет назад. Их созданию способствовал стоящие сейчас во главе страны политические силы, желавшие получить в свое распоряжение ударный кулак для наступления против левых и умеренных. Особо важная роль здесь отводилась молодежи. И вот теперь камисты, участвовавшие в погромах коммунистических и других левых организаций, выступают в роли защитников народа, требуют от правительства серьезных социальных мер. Как одно сочетается с другим?

На мой вопрос ответил сам хозяин:

— Очень просто. После мрачных лет расправ и насилия наступило некоторое отрезвление. Мыслящие молодые люди понимают, что погромы и расправы — это слишком сомнительный моральный капитал даже в наше время. Как же в таком случае завоевать симпатии народа? Ведь многие молодежные лидеры спят и видят себя будущими парламентариями, партийными руководителями и министрами. Вот и появились лозунги: «Народ хочет риса!», «Долой взяточников!» Народ встретил их сочувственно.

— Мы шли с этими лозунгами, искренне желая народу добра, — с обидой бросил Ахад.

— И мы, и многие из наших товарищей, — поддержал брата Халим. — Но отец говорит не о нас, рядовых камистах, а о наших лидерах. Семья одного такого парня владеет рисовыми мельницами и наживается на продовольственных затруднениях. Какое ей дело до того, что народ голодает. Вот и получается, что одни относятся к борьбе серьезно, другие видят в ней хитрую политическую игру.

— Дело не только в этом, — добавил старший брат. — Отец правильно сказал — наступает отрезвление. Многие камисты не удовлетворяются ролью безумных неодушевленных кожаных ваянгов[10], которых приводит в движение даланг, дергая их за костяные рычажки. Молодежь стремится играть более самостоятельную и активную роль в жизни страны. На наших митингах постоянно раздаются голоса, что молодое поколение должно внести свой вклад в решение неотложных национальных задач, требовать от правительства серьезных социальных преобразований, без которых страна придет к катастрофе. Что это за преобразования — мы сами не всегда представляем. Но нам ясно одно — стране нужны перемены.

Обобщая все то, что говорили мне друзья и знакомые о современном студенческом движении Индонезии, я пришел к выводу, что движение это чрезвычайно сложно и неоднородно. Дать исчерпывающую и простую оценку ему подчас бывает трудно. Здесь можно обнаружить и стремление определенных политических сил использовать организации студентов в своих интересах или отвлечь их от опасных для общественных устоев целей. Иногда можно увидеть и проявление личной амбиции, стремление нажить себе моральный капитал в надежде стать впоследствии крупным политическим деятелем. Но при всем том нельзя не заметить и искренних порывов молодежи, продиктованных раздумьями о будущем своей страны, своего народа.