Наживка

24

Марти вошел в свой дом, словно случайно заглянувший туда посторонний. Отсутствовал всего два дня, а кухня уже кажется незнакомой, как будто здесь кто-то другой живет.

Продай дом, Марти. Купи квартиру. Или переселяйся к нам с Лили. Помогай в питомнике.

Не могу, Мори. Это мой дом.

Нет. Это ваш с Ханной дом. Вы здесь жили вдвоем. Теперь тебе надо найти другое жилье, без нее.

Ничего не кончено.

Кончено. Дело закрыто. Зверь, убивший мою дочь, мертв. Как и должно быть. Благодарю Бога. Мысленно пляшу на его могиле. А мы должны жить дальше.

С тех пор прошли долгие месяцы. Живым Мори он больше не видел.

«Магнум» по-прежнему лежит в бельевой корзине, погребенный под затхлой промокшей под душем одеждой, которую он с себя сбросил, когда пришел Джефф Монтгомери с известием о смерти Мори.

Марти спустился в подвал, где в течение получаса чистил, смазывал и проверял пистолет, пока тот не стал пригодным для стрельбы. Оружие не табельное, не помещается в кобуре, которая висела у него на боку больше половины пятнадцатилетней службы в полиции, поэтому он сунул его в карман куртки. Никогда не собирался носить с собой пистолет. Приобрел с единственной целью, после достижения которой ношение оружия не предусматривается. Мертвецы не таскают с собой пистолеты.

Но нельзя кружить целый день вокруг Лили с торчащим в кармане «магнумом». Не то чтобы ему действительно требовался пистолет или чтобы она в самом деле нуждалась в защите. Он почти уверен, что Джек уже гигантским прыжком преодолел расстояние между здравомыслием и безумием, видя кругом воображаемых демонов, но не мешает немножечко ему потрафить, пока до него не дойдет, что на самом деле вокруг происходит.

Марти хмурился, укладывая на место тряпки и смазку, придумывая, как сбегать за кобурой в оружейную лавку, не оставляя Лили без присмотра и не пугая ее сообщением о несомненной паранойе Джека. Проблема казалась неразрешимой, и он отложил решение до утра.

Вынес на тротуар бельевую корзинку с промокшей одеждой и обувью, где ее заберет утром мусорная машина, пошел за вещами в дальнюю большую спальню. Использовал уже почти все, что успел сунуть в спортивную сумку в утро неудавшегося самоубийства. Если придется побыть рядом с Лили какое-то время, надо отнестись к делу серьезно, не бегая ежедневно за чистым бельем.

В платяном шкафу стоял запах Ханны. Легкий цитрусовый аромат из открытой дверцы едва не свалил его с ног. Он стоял, беспомощно опустив руки, сгорбив могучие плечи, будто только что получил сильный удар в солнечное сплетение, глядя на шуршащие шелка и мягкие ткани, заколыхавшиеся от дуновения воздуха. Скорбные пустые оболочки нежных оттенков, которые некогда облекали тело жены. Убивший ее человек, мертвый уже семь месяцев, продолжает его убивать. Вновь и вновь.

Она была в длинном белом газовом платье, в котором как будто плыла, а не шла. В тот самый день он увидел его в магазинной витрине, безжизненно висевшее на манекене, мечтая, чтоб гибкая стройная фигура Ханны придала ему форму. Она почти оделась в свой черный костюм, когда он вошел в спальню, перебросив платье через мускулистую руку, словно нес приношение к алтарю. Она расплакалась, а Марти улыбнулся. Ханна от радости всегда плакала.

В тот вечер они праздновали зарождение новой жизни. После семилетних попыток Ханна забеременела.

– Не говори так, – велела она.

– Почему?

– Потому что мне это слово не нравится. Зачем называть чудесное событие таким некрасивым словом с грубыми согласными? Я не беременна. Я понесла ребенка.

– Вполне по-библейски звучит.

Она мелодично рассмеялась на почти пустом пандусе автомобильной стоянки. Они надолго засиделись в ресторане после ужина, кругом уже мелькали тени. Одна из них выскочила из-за пилона, схватила сзади Ханну, приставила к белому горлу зловеще сверкавший зазубренный нож.

Он действовал очень умно и расчетливо, отчаявшийся хилый мальчишка с безумными глазами, светлыми сальными волосами, исколотыми руками. Сначала бросился на Ханну, зная, что Марти застынет на месте.

Но Марти был копом. Детективом из отдела по борьбе с наркотиками, господи помилуй. Каждый день имел дело с такими мальчишками. Знал, что им нужно. Знал, как с ними обращаться.

– Успокойся, сынок. У меня в бумажнике почти пятьдесят баксов. Немного, но больше просто нету. Бери, все твои. Только пусти ее.

– Сперва деньги. Кидай сюда.

– Пожалуйста. Я сейчас полезу во внутренний карман, ладно? Видишь? Очень медленно вытащу и брошу деньги, потом мы поворачиваемся и расходимся. Согласен?

В голубых глазах парня вспыхнул жадный огонь, значение которого мало кто мог понять, и Марти на мгновение, на краткое мгновение подумал, что, может быть, сделал ошибку. Мальчишеские глаза чересчур голубые, чересчур напряженные, чересчур сфокусированные. Это не героин и не крэк. Видно, что-то похуже, вроде новых убийственных смесей, которые провоцируют ядерный взрыв в раскаленных мозгах.

Он медленно открыл полу хорошего пиджака, предъявляя внутренний карман с вырисовывавшимся под шелком подкладки прямоугольником бумажника. И совсем позабыл. Господи Иисусе, видел нож у горла Ханны и забыл все, что знал. Забыл предупредить парня, что всегда носит с собой пистолет, на службе и в свободное время, увидел в слишком голубых глазах потрясение, ужас, увидел удар блеснувшего ножа, увидел, как из Ханны каким-то невообразимым потоком хлынула жизнь.

Он держал ее на руках в белом платье, превращавшемся в красное, лихорадочно набирая номер на сотовом телефоне, крича в трубку, швыряя ее в сторону, нежно баюкая Ханну. Глубокая рана на горле повредила голосовые связки, но ей удалось прижать к животу руку и вопросительно посмотреть на него.

– Ничего, все в порядке, – заверил он, крепко, насколько осмеливался, зажимая горло ладонью, стараясь удержать в ней жизнь. – С ребенком ничего не случилось. Ничего не случилось.

Он повторял это снова и снова, пока ее глаза не померкли, руки безжизненно упали на бетон.

«Скорая» приехала через пять минут, опоздав всего на три.

Марти не слышал шагов убегавшего парня. Но лицо запомнил.

Он долго стоял перед открытым шкафом, глубоко дыша, вернувшись в прошлое. Картины того вечера всегда с ним. Ежедневно проплывают перед глазами в тех или иных подробностях. Но с такой полнотой, живостью и жестокостью никогда еще не вспоминались. Он всегда знал, что когда-нибудь они всплывут целиком, жил с уверенностью, что после этого у него, наконец, хватит духу спустить курок.

И задохнулся, поняв, что ошибался. Пистолет лежит в кармане, а он вовсе не намерен стреляться. Видел наихудший вариант, подсказанный рассудком, а теперь видит, что каким-то чудом от него отказался.

Когда он вернулся, Лили сидела в кресле с книгой на коленях, закутавшись в красный махровый халат, потягивая воду из стакана в разноцветных полосках. Она похлопала ладонью по сиденью стоявшего рядом дивана:

– Присядь на минутку. Тебя долго не было. Я беспокоилась.

Марти сел, утопая в диванных подушках, просиженных за долгие годы умершими, которых он любил.

– Выходить на улицы Миннеаполиса стало небезопасно в любое время дня. Разумеется, тебе нечего опасаться с таким пистолетом в кармане.

Марти чуть улыбнулся. От Лили ничего не скроешь.

– Но и с оружием небезопасно ходить. Случайно можно застрелиться.

– Я не собираюсь стреляться.

Она на него посмотрела, склонив набок голову.

– Рада слышать, Марти. Значит, я зря волновалась все это время.

Марти взглянул в яркие голубые глаза, неподвластные возрасту, и задумался, что будет, если кто-нибудь из членов этой семьи когда-нибудь скажет правду.

– Подумывал одно время, – осторожно признался он.

– Наверно, до сих пор подумываешь, раз таскаешь с собой эту штуку.

Кажется, правда сработала. Марти решил еще раз попробовать:

– Джек меня попросил заглянуть домой и забрать его. Его здорово напугали убийства, он велел мне за тобой присматривать.

Лили хлебнула воды из стакана, не глядя на него.

– Правда?

– Да.

– М-м-м. Значит, теперь у меня есть телохранитель? Собираешься перебраться сюда, навсегда поселиться? Притащил огромный чемодан.

Марти с усилием улыбнулся, глядя на старый твидовый кофр, который они с Ханной купили для свадебного путешествия.

– Побуду, пока копы не найдут убийцу.

Лили очень осторожно поставила стакан на столик и поднялась с кресла.

– Ну, тогда распаковывай вещи.

Вешая последние штаны цвета хаки в шкаф в спальне, Марти услышал тихий стук в дверь. Не дожидаясь ответа, вошла Лили со стопкой чистого белья, положила его на кровать.

Он с сомнением посмотрел на белоснежные трусы, лежавшие сверху стопки.

– Это мои?

– Целый день в хлорке отмачивала. Ты когда-нибудь слышал о хлорке?

Марти подошел, взял их в руки. Спереди заглажены бритвенно-острые складки.

– Ты выгладила мое нижнее белье?

Лили пожала плечами:

– Что же мы, дикари? Разумеется, выгладила. – Лили направилась к шкафу, осматривая только что развешанные брюки. – Нельзя их так складывать, – заметила она, снимая каждую пару с вешалки и выравнивая точно по складкам.

Закончив, оглянулась на Марти, сидевшего на кровати и наблюдавшего за ней с горькой улыбкой.

– Что?

– Так всегда делала Ханна.

Лили поджала губы, отвернулась, кивнула.

– Все мы ходим с ранами в сердце. – Она снова взглянула ему в глаза. – Но все-таки ходим.

– В этом я иногда не уверен. Почему держимся, когда дела так плохи? – Он посмотрел на выцветшую голубоватую татуировку на ее руке. – В иные моменты задумываешься, стоит ли дальше жить.

Лили расправила плечи под красным пушистым халатом и твердо на него взглянула:

– Никогда. Ни на одну минуту. Жить всегда стоит.

Марти еще долго сидел на кровати, когда дверь за ней закрылась, чуть пристыженный из-за того, что крошечная старушка оказалась гораздо сильнее его.

Наконец, подошел к стоявшему в углу старому секретеру с откидной круглой крышкой и сел перед ним. В верхнем ящике почти пусто, только блокнот и упаковка с шариковыми авторучками. Он старательно уложил блокнот посередине стола, выбрал ручку и принялся ждать. Со временем рука сама собой задвигалась, подняла ручку, нарисовала кружок, от которого протянулись стрелки, как солнечные лучи. На самом солнце возникла надпись ДЖЕК.

Через час Марти откинулся на спинку стула, протер горевшие глаза и впервые за долгое время захотел выпить не виски, а кофе. Исписал три страницы заметками и вопросами, а в голове еще вертелись мысли, которые следовало перенести на бумагу.

Именно так он работал над особенно заковыристыми делами, и привычное занятие напомнило о многочисленных вечерах, когда Ханна украдкой пробиралась к нему в кабинет, обнимала за плечи и ласково упрекала за то, что он оставляет ее в одиночестве в широкой холодной постели. Марти почти почувствовал ее мягкие руки, запах лимонного туалетного мыла, щекочущее прикосновение шелковистых волос.

На губах медленно расплылась радостная улыбка. Почти целый год вспоминал только смерть Ханны. А теперь впервые вспомнил ее живой.

«Мне становится лучше», – подумал он, переворачивая новую блокнотную страницу.