Награда

Конец Ваньки-калмыковца

По субботним вечерам занятий не было. Аня решила использовать это время для репетиций. Она достала в Сретенском пьесу «Великий коммунар». Больше никакой не было в сельской библиотеке. В пьесе действовали короли пажи, парижские коммунары. Пришлось сильно сократить пьесу, чтобы обойтись меньшим числом участников. Сама Аня взяла роли королевы и пажа. Роль короля взял Матвей Алексеевич. Спектакль приурочивался к Восьмому марта Впервые в стойбище будут праздновать день женщин.

С замиранием сердца ждала этого праздника Сайла. Ей поручили организовать выставку вышивок. От своей матери — лучшей мастерицы стойбища она научилась вышивать гладью и делать искусные аппликации. Теперь Сайла решила, что она вышьет ковер и подарит его супругам Мартыненко. Много сделали они для нее, ой как много! Самый красивый ковер подарит им.

Сайла открыла свою шкатулку, чтобы выбрать образцы вышивок и аппликаций. Образцы, изготовленные из бересты, перешли к ее матери от бабушки, так древни были они.

И тут Сайла с огорчением вспомнила, что отдала их старой жене Апы.

Не сразу решилась Сайла переступить порог дома Апы — противны ей и дом и сам хозяин. Но таких причудливых кружев из бересты она нигде не найдет.

Вечером, подкараулив, когда Апа выйдет из дому и останется только его старшая жена, Сайла вошла и попросила отдать свое берестяное сокровище. Но пока старуха шарила по ларцам и ящикам, у фанзы послышался голос Апы. Старшая жена трясущимися руками схватила Сайлу за плечи.

— Прячься, Сайла! — испуганно прошептала она, подтолкнув молодую женщину к груде одежды, навешенной на деревянные колышки.

У Сайлы бешено заколотилось сердце. Невольно подчиняясь испугу, она зарылась в одежду и замерла, стараясь не дышать.

В дом вошли несколько человек. Старшая жена выходила с жирником в переднюю половину, и огонь погасило ветром. Апа зажег было спичку, но один из гостей — по голосу Сайла узнала китайца Чжана — задул огонь, проворчав:

— Не надо, огня, в темноте разговаривать лучше.

— Зажигай, Апа! — властно приказал хриплым голосом другой гость. — Хочу на ваши рожи посмотреть. А слаб ты все-таки, Чжан.

— Осторожность не мешает, — отозвался китаец.

— Иногда и мешает...

Апа быстро зажег керосиновую лампу и засуетился, словно не мог отыскать что-то нужное.

— Да сядь ты, чертова морда! — прикрикнул на него хриплый. — Принес бы чего-нибудь выпить, закусить. Околел, добираясь до вас.

Сайла выглянула из-под груды одежды и обмерла. Она как-то раз, давно, когда еще выходила замуж за Апу, видела этого хриплого. Бандит Ванька-калмыковец Сердце Сайлы заныло: вдруг ее обнаружат? Калмыковец снял шубу, бросил ее на кап, положил наган на стол. Тем временем жена Апы принесла бутылку ханьшина, осетрины, ломти хлеба. Не дожидаясь приглашения, калмыковец налил себе вина, выпил и стал закусывать.

— Ты почему в неурочное время пожаловал? — недовольным голосом спросил Чжан, выждав, пока Ванька насытится.

— Руки чешутся, морду пришел тебе набить, — гость зло рассмеялся.

— Все шутишь? А дела надо бы делать, — с мягкой настойчивостью проговорил Чжан.

— Дела, говоришь? А с кем их делать, Чжан? Ты спросил? — вскочил с кана Ванька-калмыковец и заходил по фанзе.

— У тебя отряд...

— Был! Теперь нет отряда, да! Все к черту! А все ты виноват, хунхуз проклятый. Вот всажу пулю в башку — дело! — Ванька схватил наган, поиграл им перед носом Чжана.

Китаец остался спокойным.

— Положи оружие, — холодно приказал он. — А ты не хунхуз?

— Я освободитель родины, я белый офицер, китайская морда! — закричал калмыковец. Сайле показалось, что он сейчас выстрелит в Чжана. — Ты что мне обещал: «Живите в тайге, скоро будет подмога из-за границы». Где твоя подмога?

— Ждать надо, — хладнокровно заметил китаец.

— Поздно, Чжан! — с надрывом крикнул калмыковец. — Поздно! Нет отряда...

— Что произошло?

— Разогнали отряд большевики. Все к черту! Кто сам сбежал, кого выловили, кого постреляли. Как рябчиков! — Ванька-калмыковец бросил наган на стол, потянулся к бутылке.

Чжан положил руку на плечо бандита.

— Я тебя знал как твердого человека, Иван. Нервы?

— Хватит твердости влепить тебе пулю в лоб, — заносчиво ответил Ванька-калмыковец.

— Нам с тобой ссориться нельзя, офицер, — спокойно проговорил Чжан. — Я тебе помогал. Ты свое дело делаешь, я свое. Зачем ссориться? Что теперь думаешь делать?

— Бежать надо из этих мест, — поразмыслив и немного остыв, сказал Ванька-калмыковец.

Апа вошел, поставил на стол чашку с сохатиной.

— Вы потише говорите, услыхать могут, — с дрожью в голосе предупредил он.

— Трусишь, чертов старик! — захохотал бандит. — Апа, а где твоя молодая жена? Помнится мне, была у тебя такая, молоденькая. Живут же люди! А ну, позови ее.

— Ушла жена... — пробормотал Апа сердито.

— Подожди, и эта уйдет. Большевики еще тебе покажут кузькину мать и Чжану покажут!

— Я мирный человек, — скромно сказал Чжан, погладив тонкие усы..

— Все мы мирные... — скривился в усмешке Ванька-калмыковец. — Пейте ханжу, черти!

Устав стоять, Сайла шевельнулась. Одна из шуб упала на пол. Сайла замерла. Теперь ее обнаружат.

— Кто там у тебя? — с беспокойством взглянув в угол, крикнул Ванька-калмыковец и потянулся за наганом.

— Никого нет, — заверил Апа. Он подбежал к одежде, ощупал ее руками. Калмыковец следил за ним. — Никого, — повторил Апа.

— Нервы, — промолвил насмешливо Чжан.

— Посидел бы в тайге. Нервы... — огрызнулся Ванька-калмыковец.

— Надолго в стойбище к нам? — осведомился Чжан, оставив чашку с ханьшином.

— Сегодня уйду. Ждать, когда за глотку возьмут?

— Уходить надо, — согласился Чжан. И добавил вкрадчиво, но властно: — Неплохо бы рассчитаться, дорогой мой.

— Что, я тебе много должен, Чжан? По-моему, я тебе уже вносил по векселям?

— Новые будут. Потом — проценты...

— А ты меня не боишься, Чжан? — дерзко спросил Ванька-калмыковец.

— Не боюсь, дорогой друг. Я тебе еще буду нужен.

— Так... что же ты хочешь?

— Доктор долго живет... Петр Щука... Очень долго...

— Ладно. Когда?

— Решай сам.

— Решено! Сегодня. Эх вы, твари! Сами-то... Мерзавцы все! — Ванька-калмыковец шумно поднялся с кана.

— Зачем торопиться? — чего-то испугался Апа.

Сайла не поняла, о чем шла речь, но почувствовала какую-то опасность. Эти люди собираются совершить что-то страшное. Что?..

— Если хочешь жить хорошо, надо иметь немного решительности, дорогой Апа, — заметил Чжан. — У тебя ушла жена? Кто в этом виноват?

— Останешься с собаками. Заместо жен-то — собачки, — захохотал Ванька-калмыковец. И резко оборвал смех. — Ладно, погостил! Мне еще на левый берег надо затемно добраться. Апа, я ружье у тебя прихвачу. Чем заряжено?

Апа дрожащими руками снял со стены ружье. Он снова прошел близко около Сайлы, даже надавил плечом на одежду. Глухо стукнул прикладом. Ванька-калмыковец удовлетворенно крякнул.

Сайла терялась в догадках: что замышляют эти злые люди? Уж конечно, не на медведя пойдет Ванька.

Калмыковец начал одеваться. Апа суетился, набивал походную сумку бандита продуктами.

— Ханьшина дай бутылку, — распорядился Ванька-калмыковец. — Водой разводишь водку, Чжан? Хотя бы меня не обманывал, морда!

— Ханьшин настоящий, мой друг. А если чуть с водой, то не моя вина. Не я его приготовляю, ханьшин китайский.

На пороге, нахлобучивая шапку, Ванька-калмыковец спросил:

— Щуки в стойбище нет? А тот... приехал?

— Приехал, сам видел, — заискивающе сказал Апа.

Сердце Сайлы кольнула догадка: «Кто приехал? Матвей только что приехал из далекого стойбища. Его убить хотят!.. Надо бежать, немедленно сообщить доктору, но те трое еще рядом».

Дверь скрипнула, заговорщики вышли. Нет, кто-то дышит рядом. По бормотанию Сайла узнала Апу. Минуты казались ей вечностью. Она вдруг ясно представила, как калмыковец крадется к окну доктора, как наводит дуло на тень головы Матвея Алексеевича, склонившегося над книгой...

Апа вышел, захлопнув дверь. Переждав несколько секунд, Сайла выбежала вслед и, не разбирая дороги, помчалась к фанзе Мартыненко. Только бы успеть, только бы успеть!.. Нет, не успела. В темноте грянули выстрелы. Задыхаясь, Сайла продолжала бежать.

Матвей Алексеевич не подозревал о готовящемся покушении. В его фанзе ярко горел огонь. В гости пришли Мария, Аня, Кирилка. Аня с увлечением рассказывала о программе предстоящего праздника.

В это время резко, как звук бича, за стеной раздался выстрел. Осколки стекла посыпались на стол. Вскрикнули испуганные женщины.

Кирилка кошкой бросился к стене, схватил берданку и выскочил на улицу. Все произошло так быстро, что, когда обитатели фанзы пришли в себя, только открытая настежь дверь и разбитое стекло напоминали о случившемся. К счастью, пуля никого не задела. То ли плохо целился убийца, то ли руки дрожали от выпитого ханыпина.

В дверях появилась Сайла с перекошенным от ужаса лицом.

— Матвей!.. Ванька... убить хочет!.. — крикнула она, протягивая руки, и упала как подкошенная.

Матвей Алексеевич выбежал на улицу. При неверном свете луны он заметил вдали человека.

— Кирилка, назад! — крикнул Матвей Алексеевич, боясь, что бандит его подстрелит. Но Кирилка не обратил внимания на зов.

Мела поземка, и скоро Кирилка потерял след. Наугад сделал несколько выстрелов. Потом бродил вокруг стойбища, стараясь обнаружить убийцу, но тот как провалился. Кирилка нашел только рукавицы, брошенные неподалеку от фанзы. «Без рукавиц далеко не уйдет, поморозит руки, — думал Кирилка. — Ах, собака, в доктора стрелял! Ну, от нас не уйдет, все равно отыщем».

А Ванька-калмыковец бежал по тайге, словно дикий кабан, преследуемый охотниками. Ему казалось, что вот-вот люди схватят его, вот-вот грянет выстрел. «Проклятый Чжан поторопил», — злобно думал Ванька.

Надо бы остановиться, подождать преследователей, притаившись за деревом. Есть еще патроны в нагане! Но страх охватил все его существо и гнал и гнал вперед.

На берегу Анюя Ванька сорвался с обрыва, покатился вниз. С минуту, озираясь, постоял на темном льду, сунув руки за пазуху. Пожалуй, оторвался от погони... Впрочем, кто знает, может, они сейчас целятся в голову. Вон какие-то тени мелькнули в кустах...

— К Пору, на остров, к Пору! — прошептал Ванька-калмыковец и, скользя торбасами, кинулся через реку к темнеющему вдали острову шамана.

Бурлит Анюй под толщей льда, неустанно гонит свои прозрачные воды в Амур. Умеючи надо ходить по ледяному мосту. Но Ванька из тех, кто хорошо знает нрав таежной реки. Он петляет, выбирает верную дорогу, где нет коварной полыньи, где лед толст и надежно держит человека. Еще несколько минут — и калмыковец будет у цели. Уже можно различить черные столбы у входа в жилище шамана. Днем на этих столбах видны черепа животных, грубо вырезанные лица грозных духов... А это кто движется у самой кромки льда? Наверно, сам хозяин острова шаман Пору.

— Пору! — крикнул Ванька. — Пору, подожди маленько!

Но у самого берега, когда была так близка цель, калмыковец вдруг с ужасом почувствовал, что под ногами его ломается лед. Эх, засмотрелся на шамана, не углядел промоины!.. Медленно погружался Ванька в обжигающую холодом воду, черную и неумолимую, цеплялся одеревеневшими руками за кромку льда, стараясь выбраться на берег.

— Помоги! — звал он шамана, неподвижно стоящего на берегу. — Помоги, озолочу! — захлебывался калмыковец.

Шаман медленно приблизился к полынье. Чуть-чуть продержаться, и Пору протянет ему руку. Но шаман стоял над полыньей и не торопился спасать Ваньку.

— Руку, руку, Пору! — калмыковец с головой ушел в воду и снова появился на поверхности. — Руку, дьявол! Пропадаю...

Луна вышла из-за туч и осветила шамана. Пору улыбался. Ванька с ужасом глянул в его страшное лицо и в лютой злобе прохрипел:

— Дьявол, спаси...

— Духи тебя берут к себе, Ванька, — торжественно произнес шаман.

Калмыковец что-то крикнул в последний раз и скрылся в черной глубине Анюя.

Март.

Начало марта в Приамурье — это время неистовых снежных бурь, первых оттепелей и прозрачных сосулек, свесившихся с крыш.

Теплый ветер гнал снеговые тучи, наметал сугробы у каждого дома.

Утром Матвей Алексеевич с трудом открыл дверь своей избушки и стал прокапывать в снегу проход. Лопата валилась из ослабевших рук, и фельдшер виновато улыбался, когда из фанзы вышла Груша и сказала ему:

— Я сама, дай-ка лопату. Тебе нельзя, Матвей. Других ругаешь за нарушение режима, а сам? — И решительно отобрала лопату.

Матвей Алексеевич перенес жестокую простуду. Простудился, когда его вызывали в соседнее стойбище к роженице. По бездорожью пробирался он с верным Иннокентием, держась берега таежной речушки. Впервые обратились к нему за помощью из того стойбища и тем более к роженице.

Видимо, молодой охотник, будущий отец, решил пренебречь обычаями предков, полагавшихся только на судьбу, на волю духов и умение шаманов. Этот случай показался Матвею Алексеевичу примечательным. Значит, зреет в сердцах таежных людей вера в науку.

Тяжкий путь в стойбище был преодолен быстро. Из сил выбились и люди и собаки. Возле убогой фанзы, где находилась больная, Мартыненко увидел разобранные на части нарты. Он уже знал, что нанайцы разбирают нарты, когда у женщины трудные роды. Но фельдшер приехал поздно, умерла молодая мать. Расстроенный возвращался он домой. Завернувшись в тулуп, Матвей Алексеевич молча сидел на нартах, не отзываясь на вопросы Иннокентия, старавшегося отвлечь фельдшера от печальных мыслей.

До дома оставалось не более пяти километров, когда собаки, почувствовав жилье, резко рванули. Мартыненко, не ожидавший этого, вывалился из нарт и скатился с крутого берега в речку. Иннокентий кинулся спасать друга, а собаки, воспользовавшись свободой, скрылись в тайге.

— Плохо, Матвей, собаки ушли домой! — в отчаянии воскликнул Иннокентий. Он помог фельдшеру снять еще не успевший намокнуть тулуп, разуться. Ноги были мокры, вода попала в валенки.

Поздно ночью ввалился полузамерзший Матвей Алексеевич в фанзу, напугав жену своим видом. Иннокентий заботливо поддерживал его под руку.

И вот впервые Матвей Алексеевич встал на ноги и принялся расчищать дорожку от снега.

Март...

Нет уже той силы у зимнего ветра, уступает он ветру весны. До обеда косматилась пурга, а теперь ярко светит солнце, растопляя прозрачные сосульки. Весна во всем — в терпком запахе почек, в румянце оживленной и веселой Ани.

— Матвей Алексеевич, — кричит она, подбегая, — вам еще рано выходить на воздух!

— Совсем не рано, Анечка. Воздух — лучшее лекарство для таких, как я. Вот пойду к своим пациентам, а то я их заочно лечу. Груше наставления даю.

— Вы будете на женском празднике? — спросила Аня.

— Так я ведь не женщина, — шутливо отозвался Матвей Алексеевич.

— Мы вас приглашаем почетным гостем, самым почетным! Учтите, Матвей Алексеевич: это первый женский праздник в нанайском селе. Понимаете, как это важно?

— Все понимаю, моя дорогая. Буду, обязательно буду!

Организаторы праздника столкнулись с непредвиденными трудностями. Сайла, знавшая все новости, сообщила, что вряд ли женщины стойбища придут на праздник — боятся гнева мужей. Кто-то пустил слух, что русские будут учить женщин не повиноваться мужьям, бросать семьи, как Сайла. И что отберут у нанаек все ковры и халаты, вышитые ими для выставки в школе.

— Какие глупости! — возмущалась Аня. — Неужели все труды наши, все хлопоты пропали даром?

— Не унывай, Аня, — успокаивала девушку Мария Щука. — Пойдем по домам, станем убеждать. Вот и Кирилка с нами пойдет. Верно, Кирилка?

— Пойду, — не совсем уверенно ответил Кирилка. Он с утра пришел в школу, помогал женщинам украшать зал, сооружать импровизированную сцену. Праздничные приготовления захватили парня своей новизной, необычностью.

Аня пошла к жителям острова. Первая фанза принадлежала Ивану Бельды. Молодой учительнице уже приходилось бывать у Ивана. Она уговаривала его ходить в школу. Но Иван наотрез отказался учиться, чтобы не «портить», как он выразился, глаза. «Белку не увидишь, соболя не увидишь, как жить будешь?» — говорил он. И жену свою не отпустил.

И вот Аня снова идет к несговорчивому Ивану Бельды. Девушка заколебалась: может, повернуть обратно? Но гордость не позволила. Вошла, поздоровалась.

Хозяева оказались дома. С необычной приветливостью Иван пригласил учительницу садиться.

— Таловать будем? Ненге, скоро талу приготовишь?

— Не беспокойся, Иван. Я на минутку.

— Зачем минутку? Минутку мало, гость хороший.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Говори. Рыбы надо, сохатины надо — все есть у Иваны Бельды. Тебе разве жалко?

— Не нужно мне ни рыбы, ни сохатины. У меня есть все, Иван, спасибо тебе. Я пришла пригласить твою жену на праздник. Женский праздник у нас в стойбище, понимаешь? Международный. На всей земле такой праздник. Вот у вас, мужчин, есть праздник?

— Есть, — подумав, ответил Иван. — Когда медвежий праздник, женщины не едят медвежье мясо, мужчины только.

— Вот видишь. Есть теперь, при Советской власти, праздник для женщин. Ты должен отпустить Ненге.

Немного поколебавшись, Иван смущенно сказал:

— Ругать не будешь, что скажу?

— Зачем ругать? Говори.

— Там на празднике будут учить женщин бросать мужей?

«Верно говорила Сайла», — подумала Аня. И спросила:

— От кого слыхал?

Иван бросил быстрый взгляд в угол фанзы, словно там мог найти ответ, и, помявшись немного, произнес:

— Не знаю. Все, однако, говорят. Чжан говорил: «Останетесь, охотники, без жен...»

— Врал твой Чжан! — сердито сказала Аня. — Ты разве не знаешь, что Чжан и его племянник арестованы? Фельдшера хотели убить. Зачем веришь убийцам?

Озадаченный нанаец поскреб затылок. Он привык счисть Чжана мудрым человеком, а оказывается — Чжан преступник.

— А вот Матвей Алексеевич говорит: надо всем женщинам идти на свой праздник, — продолжала Аня. — Разве он глупее Чжана?

— Как могла так говорить? — обиделся Иван, и черные глаза его сверкнули. — Нельзя так говорить! Матвей — справедливый человек, он умнее Чжана. Душа у Матвея светлая, а у Чжана — черная, злая душа.

Беседа с Иваном Бельды закончилась тем, что он согласился отпустить жену на праздник, велел ей взять лучшие вышивки и даже вызвался сопровождать учительницу в ее обходе стойбища.

Согласие Ивана Бельды оказало воздействие и на других. Его пример рассеял все опасения, а над Чжаном уже посмеивались.

Никогда не видели в стойбище такого огромного сборища женщин. В школу пришли старые и молодые женщины, девушки, и, конечно, вместе с матерями увязались ребятишки. Сияющие Аня и Сайла встречали гостей, распоряжались, куда разложить принесенные мастерицами вышивки, халаты, торбаса, рукавицы, кокетливые женские туфельки и сапожки-улы.

Матвей Алексеевич, одетый в черную суконную пару, в рубашку с вышивкой по вороту, вместе с женой рассматривал необычную выставку. В шелковых узорах можно угадать поэтические образы птиц, животных, рыб. А вот эти драконы? Не принесены ли они в культуру нанайцев из Китая? А может, это свое, самобытное?

Женщины против обыкновения обсуждали работы товарок горячо, шумно, держали себя непринужденно. Только по привычке умолкали, когда к ним близко подходил Матвей Алексеевич. Мужчина! Черные глаза их светились счастьем, настороженные лица расцветали в улыбках. Может быть, впервые отрешились они от забот о том, чем накормить детей, во что их одеть, как сохранить тепло в ветхих фанзах.

Собрание открыла Мария. Откинув назад движением головы коротко остриженные волосы, она громко назвала имена кандидатов в президиум. Избрали в президиум и Сайлу.

Смущаясь и посмеиваясь, женщины заняли места за столом, покрытым кумачом.

Мартыненко был не единственным мужчиной в зале. На последних скамьях чинно сидели Иннокентий — разве пропустишь такое собрание! — Иван Бельды, Сергей Киле, несколько молодых парней.

Мария рассказала о том, как возросла роль женщины в новом советском обществе. И для дочерей нанайского народа пришла новая пора жизни.

Не все женщины понимали Марию. Ей приходилось прерывать речь, чтобы Сайла перевела ее слова.

Сайла сначала волновалась, сбивалась, да и трудно подобрать нужное слово по-нанайски, но постепенно освоилась.

Сайле дружно помогали из зала. Даже Иннокентий принял участие в переводе. Это был необыкновенный доклад, сделанный, по существу, всем собранием.

После доклада стали вручать премии лучшим мастерицам. К немалому изумлению, тихая и пугливая Ненге услышала свое имя. Подруги подталкивали локтями: «Выходи». Ненге не решалась тронуться с места. Опустив голову, она словно оглохла. Пришлось Ане подойти к Ненге и вывести ее, задыхающуюся от смущения, к сцене. Ненге протянули кусок ситца с яркими красными зубчатыми колесами по бледно-голубому полю и книгу в мягкой обложке.

— Бери, твоя премия. За лучшую вышивку. Ты хорошая мастерица, — ласково обняла Ненге за плечи Лия.

В растерянности смотрела Ненге на Марию, с улыбкой подавшую ей подарок. Потом нерешительно вернула ей сверток.

— Платить нечем... Столько соболь нет... — прошептала Ненге.

— Не надо платить. Премия это. Подарок, понимаешь? — объяснила Мария.

Прижимая сверток к груди, Ненге возвратилась на место, так и не поняв, за что такой богатый подарок. В сердце тревога: а вдруг платить? Когда-то купец давал подарки отцу и ее мужу, и как плохо все получалось. За подарки купец отобрал лучшие шкурки, добытые тяжким трудом. Может, и на этот раз так же будет? Нет, Матвей, русский лекарь, сидит рядом, приветливо смотрит на нее. Мария, очень хорошая русская женщина. Учительница Аня... Нет, здесь совсем другое: подарок купца жжет руки и сердце, этот же радует сердце.

Подходят другие женщины. Им тоже вручают премии.

Когда объявили перерыв, Ненге подошла к учительнице и, подавая ей книгу, спросила:

— Эге, зачем мне эта доска?

— Ненге, дорогая, это не доска, а книга, — разъяснила Аня, растроганная тем, что Ненге назвала ее по-нанайски «эге» — старшей сестрой. — В книге написано о жизни. Книга называется «Освобожденный труд» Ты будешь читать ее, твои дети будут читать.

— Не могу читать, — неуверенно выговаривая незнакомое слово, печально сказала Ненге. — Возьми.

— Нет, книга подарена тебе. А читать я тебя на учу, Ненге. Приходи в школу. Придешь? Я упрошу Ивана отпустить тебя.

Ничего не ответила Ненге. Молча завернула книгу в ситец, села на свое место.

Так и не поняла Аня, что у нее на душе. Слишком бесстрастно было в эту минуту молодое утомленное лицо Ненге. Слишком мало оживилось оно, когда Кирилка открыл ситцевый занавес.

— Начинается концерт! — звонким голосом объявила Аня. — Сейчас я прочту стихи о Ленине.

— Ленин... Ленин... — зашептали в зале.

Внимательно слушали женщины стихи о партийном билете, о билете Ленина. Не так умом, как сердцем они поняли, приняли тревожный пафос стихотворных строк.

Потом выступали ученицы ликбеза. Они исполнили танец рыбачек.

А когда на сцену выкатились из-за кулис два парня, в зале возник непринужденный смех. Да и нельзя было не смеяться, глядя на уморительные прыжки борцов, тщетно пытавшихся осилить друг друга.

— Это наша нанайская борьба, — шепотом сообщил Матвею Алексеевичу подсевший к нему во время перерыва Иннокентий.

— Ну и кто из них победит?

— Посмотрим, — загадочно ответил Иннокентий, щуря в усмешке глаза.

К удивлению Матвея Алексеевича, борцов было не двое. Перебросив через себя «соперника», парень показал лицо. Это был Кирилка. Он боролся с искусно сделанным чучелом. Кирилка раскланялся, принимая заслуженные аплодисменты.

На край сцены вышли Аня и Сайла. Они посмотрели с улыбкой друг на друга. Аня что-то шепнула подруге, та согласно кивнула головой, поправила складки нового платья, сшитого накануне Грушей. Зал замер в ожидании. Подруги проникновенно и задушевно запели чистыми голосами песню о ямщике, замерзающем в степи. Матвей Алексеевич, сам любивший петь и понимающий толк в хорошей песне, с волнением слушал необыкновенный дуэт. Мешал ему только приглушенный говор двух старух, сидевших позади. В голосе старых женщин слышались тревога и озлобление.

— О чем это они? — тихо спросил фельдшер Иннокентия.

— Ругаются, — сказал Иннокентий.

— Поссорились, что ли?

— Сайлу ругают.

— За что же они ее? Не так поет?

— Нельзя нанайской женщине петь, говорят. У нас не принято петь женщине, много плакать станет. Такой закон. Вот и ругают: закон нарушает.

«Вот оно что! — подумал Матвей Алексеевич. — Значит, не так-то просто было решиться Сайле на это выступление. Она одолела не только смысл незнакомого языка, незнакомой мелодии, но еще раз смело переступила извечные традиции. Сайла, Сайла, милая моя помощница! Ты сама не подозреваешь, какое благородное и мужественное у тебя сердце и как важен пример твоих поступков!»

— А тебе нравится, как поет Сайла?

— Хорошо поет, — одобрил Иннокентий. — Пускай поет, однако.

— А закон?

— Плохой закон — не закон! — решительно подытожил Иннокентий.