Награда

Любовь Сайлы

Матвей Алексеевич озабочен: с наступлением теплых дней сразу прибавилось больных. Опять может вспыхнуть эпидемия, на этот раз дизентерии. «Культпоходчики» взяли шефство над теми фанзами, где хозяева не признавали правил санитарии. Сайле достался ее прежний дом, дом Апы. Ворошить старое ей не хотелось. Она думала было отказаться, но не хватило смелости. Пошла, пересилив себя и надеясь, что Апы дома не будет.

Но старик оказался дома. Встретил он Сайлу любезно: засуетился, стал приглашать на почетное место, покрытое узорчатой циновкой, купленной, как помнит Сайла, у китайца Чжана.

— Дорогая гостья к нам пришла, — лебезил Апа. — Мириться пришла. Это хорошо. Жена не должна забывать своего мужа, хотя он и стар. Ты поступаешь по закону, Сайла.

Апа радовался ее приходу, хотя втайне опасался, что другая цель привела к нему Сайлу, Может, за своей долей имущества? Но в старом сердце теплилась надежда, что совсем вернулась Сайла. Как ни говори, рыба у него всегда есть, добра много, больше, чем у любого жителя стойбища. Видно, надоело Сайле жить без мужа, одинокую женщину каждый может обидеть...

— Не мириться пришла, Апа, — сказала Сайла, окинув взором фанзу. — Грязь развел вокруг дома. В стойбище все борются с мухами, а ты их разводишь.

— Я развожу мух? — хлопнул себя по бедрам Апа и тоненько захихикал. — Они не собаки, мухи, чтобы их разводить. Ты шутить пришла, Сайла?

— Не шучу. Мусор около дома убери, да и полы надо мыть.

— А помнишь, Сайла, как ты плясала на этом вон месте? И-эх, хорошо танцуешь! — Старик зажмурил глаза от удовольствия. — Может, сейчас потанцуешь? — Апа начал напевать и прихлопывать в ладоши.

Старая жена с испугом смотрела на Сайлу. Неужели вернулась молодая?

Апа протянул руку и схватил Сайлу за подол ее самого нарядного платья из ситчика, подаренного Грушей. Женщина попыталась освободиться, но старик цепко держал ее.

— Оставь Сайлу, старик! — раздался окрик.

В дверях фанзы стоял разгневанный Кирилка. Он зашел узнать, удалось ли Сайле уговорить своего бывшего мужа, чтобы он навел чистоту в доме. И подоспел вовремя.

Апа опешил, выпустил из рук подол Сайлы.

— А, сам начальник пришел в гости к Апе! Садись, — засуетился старик, в глубине души побаиваясь Кирилки.

— Ты знаешь, зачем пришли, — оборвал его Кирилка. — В стойбище люди болеют оттого, что грязь в домах и на улице. Надо все чистить, полы мыть, в баню ходить.

— В баню? — Апа мелко захихикал. — Пусть русские моются в бане. Нанай так проживет.

— Старик, зря смеешься. Если мух будешь разводить, отвечать придется перед собранием, — строго предупредил Кирилка и дал знак Сайле, что пора уходить.

Молодые люди шли по тропинке через густой орешник.

— К Апе зачем пришел? — нарушила молчание Сайла.

— Боялся, обидит он тебя, — признался Кирилка.

Сайла удивленно и пристально взглянула на парня.

— А если бы обидел?

— Я бы ему тогда!.. — Кирилка выразительно сжал крепкие кулаки.

— Что так, я ведь чужая тебе, — печально проговорила Сайла и вздохнула.

— Чужая? Ты мне не чужая, Сайла. Ты для меня... — Он запнулся и смутился, чего никогда не бывало с ним.

— Кто, кто? — с радостным испугом допытывалась молодая женщина и вся потянулась к нему. Но вдруг лицо ее нахмурилось, стало отчужденным и замкнутым. Сайла отступила на шаг, сказала скромно:

— Ладно, Кирилл, иди себе, я сейчас домой тороплюсь, детей кормить пора.

Озадаченный такой неожиданной холодностью, Кирилка вздохнул и долго смотрел вслед стройной Сайле.

А старый Апа, негодуя, волком рыскал по дому.

— Начальником стал! — ругал он Кирилку. Наткнувшись на неподвижно стоявшую в углу жену, заорал исступленно: — Что стоишь, как бурхан! Пол мой, мусор убирай! — Хотел ударить ее, но удержался: еще в Совет пожалуется, везде нос суют эти люди — Сергей, Кирилка, учительница и лекарь. От них все идет, от русских! Апа стал никто, Апу сейчас любой парнишка может оскорбить, и он должен молчать.

Апе стало жаль себя, он засопел и полез в резной шкафчик за ханьшином. Где-то теперь Чжан? У него всегда можно было достать сколько хочешь крепкого ханьшина. О, Чжан был умный человек, но и его превратили в ничтожество.

Апа выпил чашку водки и немного успокоился. «Апа тоже не глупый, однако, — самодовольно подумал он, — не попал, как Чжан, в тюрьму».

Амур был ласков и тих в это раннее июльское утро. Покончив со своими делами в больнице, Сайла отправилась на оморочке осматривать поставленные вчера вентеря. Были у Сайлы излюбленные места, где водились щуки. Как истая нанайка, управляла она своим утлым суденышком. Но и в большую волну отваживалась выходить на простор реки Сайла. Удар весла — и стремительным рывком отчаливает оморочка от берега. Весело на душе молодой женщины, хочется петь, чтобы все слышали, чтобы знали все, как хорошо ей живется. Все горести позади, а впереди еще целая жизнь, в которой на ее долю отмерено счастье.

Оморочка входит в узкую протоку. Вода в ней прозрачная, зеленая от ильмов, сомкнувших над водой густые кроны. В зеленом коридоре плывет оморочка, свежий ветерок овевает лицо молодой женщины.

Вот и знакомый поворот, здесь в протоку вливается неумолчно журчащий ручей. Тут и стоит вентерь, искусно сплетенный из прутьев. Сайла вытаскивает вентерь. На траве бьются пятнистые щуки. Вкусная тала будет сегодня для Кеку и Чокчо. И Матвею Алексеевичу с Грушей хватит свежей рыбы.

Вентерь снова поставлен на место, оморочка скользит дальше. В густой листве щебечут птицы, в воде снуют юркие мальки. Они испуганно шарахаются от надвигающейся тени оморочки, разом, словно по команде.

Мир реки, знакомый Сайле с детства, — мир понятный, близкий, полный живых существ. Сайла знает, где лучше можно добыть жирного сазана, где хищного тайменя. Она знает повадки рыб, места их нерестилищ. Она знает, что касатка долго охраняет нору с выметанной туда икрой. Касатка... Сайла припомнила, что так по-нанайски звали Кирилку. Последнее время не выходит у нее из головы тот разговор, когда они вышли из дома Апы. Как он грозно крикнул на Апу. И что-то хотел ей сказать важное, а она убежала. Не потому ли радостно Сайле и хочется петь? Глупая, что может ей сулить случайный взгляд, случайное слово? Замечтавшаяся Сайла неожиданно для себя сбилась с пути. Оморочка пошла не той протокой, где стоит второй вентерь, надо возвращаться. Такая досада, скоро начнется утренний завтрак в больнице, и Сайла должна быть на кухне. Матвей Алексеевич бывает очень недоволен, если кто нарушает порядок.

Загребая широким веслом, Сайла гнала берестяную лодку, избегая черных коряг. Стукнись о такую корягу — и оморочка пойдет ко дну.

В одном месте, где протока разлилась пошире, Сайла увидела на берегу Кирилку. Встреча была так неожиданна, что Сайла замешкалась и выгребла прямо на песчаную отмель. Кирилка весело крикнул:

— Сестра, ты что делаешь в моей протоке?

— Зачем твоя? — с шутливым вызовом спросила Сайла. — А может, протока ничья?

— Я тут всегда ловлю, сестра, — доказывал Кирилка. — Э-э, да ты щук наловила! Мои щуки! А ну-ка давай, давай мою рыбу, сестра. Я-то думаю: куда моя рыба подевалась?

— Ловить не умеешь.

— Может, поучишь?

Смотрит Кирилка прямо в глаза Сайле, у нее даже голова кружится, смотрит, а сам ухватился за нос оморочки и легко вытаскивает ее на желтый песок. Сайла с удовольствием отметила про себя: сильный Кирилка... Ей хотелось шутить и смеяться, как девчонке. Она позабыла, что нужно искать второй вентерь, что в больнице приближается час завтрака, и беззаботно болтала, ловя восхищенный взгляд парня.

— Какая ты красивая сегодня, сестра, — сказал ей Кирилка.

— Есть еще красивее, — с женским лукавством возразила Сайла.

— Я о тебе говорю, сестра. Давай-ка щуку сюда, чего так сидеть, талу приготовим. — Кирилка подхватил на лету брошенную щуку, вынул нож. Через минуту он подал Сайле кусок рыбы. Молодые люди с аппетитом ели свежую щуку и беспричинно смеялись, посматривая друг на друга. Потом Кирилка начал что-то объяснять из прочитанной книги, но Сайла плохо понимала, о чем он говорит. Счастливая, она сидела и мечтала о том, как хорошо было бы, если бы Кирилка был старшим братом Апы. А ненавистный Апа умер бы. И стала бы она по обычаю женой Кирилки. Таков старый закон. Глупая Сайла, так мечтает...

А вдруг Кирилка влюблен в русскую учительницу? Давно замечает Сайла: часто ходит он к учительнице в школу, много разговаривает с ней. Сайла не испытывала чувства ревности к сопернице, мало ведома ревность нанайской женщине, не привыкшей отстаивать свое право на счастье. Сайла просто завидовала Ане. А вот сейчас трепещет ее глупое сердце, радость переполняет его.

Много дней сидела бы Сайла на берегу тихой протоки и слушала Кирилку. А что, если сказать ему, признаться, что любит она его, что лишь сейчас поняла это?

— Кирилка... — Сайла запнулась, закрыла глаза. И парень умолк. Журчит вода в протоке, да в небе слышен далекий клекот орлана: учит детей летать.

— Что? Говори, — грустно сказал Кирилка. Он лежал в траве и глядел в небо. — Что — Кирилка?

— Ты любишь учительницу?

— Аню все любят, хорошая девушка, хорошо учит. А что? — парень долгим взглядом посмотрел на Сайлу.

— Она русская, а ты нанаец... — почти шепотом произнесла Сайла, сгорая от стыда. Что она говорит, совсем ум теряет Сайла, глупая женщина.

— Аня все равно моя сестра. Ее нельзя не любить, — убежденно сказал Кирилка.

— Как я?

— Ты — другое дело. Ты мне снишься ночью, Сайла. — Голос Кирилки, никогда не унывающего пересмешника, дрогнул, потеплел, как тогда, на тропинке. Он поднялся, подсел ближе к Сайле, взял ее трепетную маленькую руку. Сайла отдернула руку, отодвинулась.

— Заболел разве, такие сны видишь? — Говорит строго, а глаза радостно сияют. Разве скроешь?

— Часто вижу... Я люблю тебя, Сайла, — робко признался Кирилка и протянул руки, чтобы обнять Сайлу. Но ее словно ветром сдуло: отпрянула к кустам, присела, уткнулась лицом в колени.

— Ты обиделась, Сайла? Не так сказал? — виновато бормотал Кирилка. — Плохо сказал, да?

Сайла подняла заплаканное, улыбающееся лицо.

— Нет, дорогое слово сказал, но я не могу тебя любить.

— Почему? — помрачнел Кирилка.

— Ну... муж у меня...

— Нет мужа. Суд так решил, какой муж! Меня ты любишь?

— Люблю... — согласилась счастливая Сайла.

— А мужа нет. Апа тебе больше не муж, глупая.

— Не муж... — повторила Сайла.

— Вставай, дай мне твои руки, Сайла. — Он помог ей подняться, крепко сжал ее пальцы и так посмотрел в глаза, что все расцвело вокруг, лучистые звезды замелькали в глазах Сайлы. Оказывается, слезы могут быть счастливыми.

— Не плачь же, Сайла....

— А если не могу?

— Обними меня, Сайла, крепче обними...

— Сороки видят. Слышишь, стрекочут в кустах, разнесут новость о нашей любви по всему свету.

— Пусть разносят. Любовь — хорошая весть.

— Кирилка, дети у меня...

— Они мои дети, Сайла.

— Кирилка, ехать надо, Матвей Алексеевич будет ругать.

— Не будет ругать, подожди немного. Ты слышишь, как поет вода в протоке?

— Она поет о нашем счастье.

— Да, она поет о нас с тобой и будет петь всегда...

Влюбленные не замечали бега времени. Первой опомнилась Сайла. Она ласково развела руки Кирилки, столкнула оморочку на воду и отгребла от берега.

— Догоняй, Кирилка!

Догоняй, Кирилка, уплывет твое счастье, если не догонишь. Стрелою мчатся две оморочки, разукрашенные по бортам затейливым орнаментом. Мчатся оморочки, еле касаясь воды, и двухлопастные весла описывают в воздухе круги, разбрызгивая хрустальные капли.

— Догоняй, Кирилка! — слышит он ликующий голос Сайлы.

— Догоняй, Кирилка! — вторят ей любопытные сороки.

Он не станет обгонять Сайлу, придержит свою оморочку в зеленом коридоре протоки. Он хочет всегда видеть Сайлу вот такой, счастливой и вольной, как птица.

Потом они стояли у крыльца больницы, не решаясь расстаться. Стояли и смотрели друг другу в глаза. И не видели, что в дверях показался Мартыненко и глядит на них с понимающей улыбкой.

Скрип двери заставил Сайлу оглянуться.

Она зарделась от смущения, потупила глаза, взяла у Кирилки связку щук и пошла в больницу. Матвей Алексеевич, посторонясь, сказал:

— Рыбу-то на кухню надо, Сайла.

А глаза у него такие понимающие и ласковые. Эх, птицы-сороки, успели-таки разболтать!

Матвей Алексеевич спустился к реке, чтобы проконопатить лодку; давно собирался на рыбалку, а лодка течет.

Приятно пахло смолой, волны с тихим шорохом набегали на берег, оставляя клочки желтоватой пены.

Матвей Алексеевич увлекся работой. Напевая песню, он вколачивал паклю в пазы рассохшейся лодки.

— Не так делаешь, — спокойно произнес кто-то.

Матвей Алексеевич поднял голову. У костра, над которым было подвешено ведро, стоял Иннокентий.

— Дай покажу. — Старик взял из рук фельдшера конопатку и стал ловко забивать паклю в щели. Шов получался ровным и плотным. Матвей Алексеевич залюбовался работой. Иннокентий считался лучшим строителем плоскодонных лодок, которым не страшны амурские штормы. Он мог искусно плести корзины, резать из дерева фигурки животных. Старик не любил сидеть без дела. Даже в минуты отдыха, когда покуривал на порожке своей фанзы, в его руках всегда была начатая корзина или деревянная чашка.

Послышался всплеск весел. Оба разом поглядели на реку. К берегу мчалась плоскодонка с высоко поднятым носом. Иннокентий всмотрелся в сидящих в лодке.

— Однако, не наши. По лодке — самары едут.

Иннокентий угадал: в лодке сидели нанайцы из рода Самаров, из стойбища, в котором зимой побывал Матвей Алексеевич. Он узнал Дзяпи, улыбающегося Кетони, его молодую жену Сыпытку.

— Доктор, в гости приехали! — крикнул Кетони, выпрыгивая из лодки. Потом он бережно взял на руки жену и перенес ее на берег. Сыпытка смущенно отворачивала лицо от незнакомых мужчин. Для нее лекарь был незнакомым. Ведь когда он осматривал ее, она была в беспамятстве.

Матвей Алексеевич с интересом глядел на ноги женщины. Он помнил: была сломана правая нога.

— Ходит! — воскликнул Кетони, беря жену за руку. — Бежать будет — не догонишь.

Увлекаемая мужем, Сыпытка немного прошлась. Хорошо оперировали хабаровские хирурги жену охотника Кетони, даже не хромает. После того, как Сыпытке в Сретенской больнице наложили лубки, ее перевезли на почтовых лошадях в Хабаровск. Здесь молодая женщина пролежала несколько месяцев, запущенная болезнь протекала тяжело. Врачи спасли Сыпытку от смерти и уродства. Теперь Кетони возвращался с ней домой.

— Из Хабаровска на лодке? — изумился Матвей Алексеевич.

— Какая дорога! — пренебрежительно махнул рукой Кетони. — По течению быстро, лодка сама несется.

Иннокентий вызвался накормить гостей, снабдить их юколой и спичками (они на радостях забыли запастись в городе).

— Да, а как же моя расписка? — стараясь быть серьезным, спросил Матвей Алексеевич.

Кетони растерянно замигал:

— Какой расписка?

— Бумагу русский доктор тебе давал, — напомнил Дзяпи.

— И-эх! Верно! — ударил себя по бедрам Кетони. — Есть бумага.

Он стал рыться в карманах. Бумага нашлась: измятая, порвавшаяся на местах сгиба; на ней нельзя было прочитать ни одной строчки, кроме слова «Дана»...

Матвей Алексеевич взял расписку. Она будет напоминать ему о происшествии в таежном селе.

— Верная бумага? — вздыхая, спросил Кетони.

— Конечно, верная, — успокоил его Матвей Алексеевич и добавил: — В следующий раз будешь брать у меня расписку?

— Зачем брать? — обиделся Кетони. — Глупый был, брал бумагу. Теперь маленько умный стал, зачем бумага? Русский доктор хорошо лечит.

Перед Сайлой на столе чистый тетрадочный лист. Синие, как жилки на руке, линии перечеркивают его поперек. Бумага плотная, желтоватая, с соломинками. Когда перо доходит до такой преграды, приходится переносить следующую букву за соломенный бугорок.

Рядом с Сайлой сидит притихший Кирилка.

Аня ходит между партами и смотрит, все ли готовы к уроку.

Пришли на занятие Иван Бельды с женой. Поздно решился Иван взяться за книжку. Теперь помогает ему Ненге. Иван с наигранной шутливостью говорит односельчанам: «У меня своя учительница». Он смущен и горд, что жена пишет буквы и говорит слова по книжке. Чувства эти он тщательно скрывает. Иван пока рисует палочки и крючочки, а остальные уже бойко выводят любую букву алфавита.

Никто не знает, как Иван Бельды пришел к решению учиться. Одна Ненге знает.

Было так. Иван чинил сети на берегу. Ненге помогала. Работали они молча, изредка обмениваясь репликами: «Подай нитки»... «Не так вяжешь, смотреть надо». Вернее, слова эти произносил Иван. Ненге по обыкновению молчала. Изредка она улыбалась каким-то своим мыслям, и это сердило Ивана.

Когда сели отдохнуть и пожевать юколы, Ненге стала задумчиво подбирать разноцветные камешки и выкладывать узор на песке. Тайком, чтобы не заметила жена, Иван приглядывался к неведомому узору. Хорошая мастерица Ненге, недаром премию получила в женский праздник, многие узоры знает она. Иван тоже знает их почти все, а вот такого еще не видел. Спросить, у кого переняла, неловко, не годится мужчине совать нос в женские дела. Сердясь на себя за любопытство, Иван оперся на локти и, равнодушно позевывая, проговорил:

— Узор вечером можно делать, а сейчас сеть чинить надо.

— Это не узор, — тихо проговорила жена.

— А что? — насторожился Иван, глядя теперь во все глаза на узор из камней.

— Мое имя.

— Из камней имя? Вот дура! — фыркнул Иван.

— Из камней буквы, а из букв имя. «Не-нге», — нараспев прочитала она.

Иван недоверчиво посмотрел на камни, перевел взгляд на жену. «Не злые ли духи вселились в Ненге?» — с тревогой подумал он.

— Ты что, медвежье мясо ела? — раздраженно спросил он. — Чего выдумываешь? Узор — и вдруг имя.

— Меня учительница Аня научила, буквы показывала, — покорно склонила голову Ненге. — По той книге, которую мне подарили.

Иван вспомнил про доску из бумаги со множеством листков. Вспомнил, что многие односельчане ходят в школу, вспомнил и свой разговор с учительницей о том, что книга может попортить зрение. Кто бы мог подумать, что он станет завидовать женщине! Известие, что его жена научилась понимать буквы из русской книги, повергло его в растерянность. Он даже забыл о сетке, растянутой на кольях. Не выказывая большого интереса, спросил:

— А еще какие буквы знаешь?

Лицо Ненге просияло от радости. Она вытащила из-за пазухи потрепанный букварь, полистала его и стала читать по складам: «Мы не рабы, рабы не мы. Труд славит человека... Крепи союз народов...» И еще что-то читала Ненге, но он ее почти не слышал. Ему захотелось самому вот так же читать говорящую книгу. «Чем я хуже женщины? — с обидой думал он. — Разве не узнаю все буквы? Ведь научился читать звериные следы? Даже Иннокентий учится, а разве голова охотника Ивана Бельды дурнее?»

— Сегодня мы напишем диктант, — услышал голос учительницы замечтавшийся Иван.

Аня села за стол, поправила стопку книг. Она волновалась не меньше учеников. Диктант покажет, не впустую ли пропал труд долгих зимних месяцев.

— Я буду диктовать медленно, а вы слушайте внимательно и записывайте не торопясь, — говорила Аня. — Диктант не трудный. «Революция принесла народам счастье и свободу...» — прочитала она первую фразу. В притихшем классе заскрипели перья: в неумелых руках очень сильно скрипят стальные перья.

Аня поднялась со стула, медленно прошла между рядами парт. Остановилась около Сайлы и посмотрела, как она пишет. Сайла ощутила дыхание, шевельнувшее ее волосы. Аня одобрительно дотронулась до ее плеча: «Хорошо пишешь».

Когда учительница отошла к другой парте, Сайла украдкой взглянула на нее, потом перевела глаза на Кирилку. Тот уже написал фразу. Улыбаясь, показал на строчку. «Счастье», — прочла Сайла, следя за движением его пальца.

«Да, счастье мы нашли...» — подумала она.

У Иннокентия буквы получались корявые, узловатые, как и его пальцы, с трудом удерживающие верткую палочку с пером. «Революция», — вывел Иннокентий. Любая старая женщина стойбища, не знающая ни одного русского слова, умеет произносить слово «революция» и понимает: великое это слово. Для Иннокентия революция много значит. Для него революция — конец силе жадных старшинок, урядника, лавочников. Не будь революции, разве он, Иннокентий, научился бы писать говорящие буквы на бумаге и читать по складам букварь с красивыми картинками? Не будь революции, разве открыли бы в стойбище школу и больницу? Разве не увернулся бы от наказания хитрый барсук Чжан, черт Ванька-калмык со своими недобрыми друзьями?

Аня остановилась около парты, за которой сидели Иван и Ненге.

Иван сосредоточенно выводил крючки и палочки, а Ненге дописала фразу и сидела радостная, взволнованная чудом грамоты, ожидая продолжения диктанта.

Аня прочла фразу, кивнула головой: «Хорошо, Ненге. Отлично». Ненге вспыхнула от удовольствия.

«Счастье, счастье», — повторяла про себя Аня. А что такое счастье для нее? Счастье, к которому всю жизнь стремится человек, разве может быть полным? Где они, начало и конец счастья?

Аня прервала свои размышления, заметив, что ученики с нетерпением ждут следующей фразы.

— Все написали? Давайте дальше. Пишите: «Народ — кузнец своей судьбы...»

Снова старательно заскрипели перья.

Аня села за свой столик и взяла в руки книгу. Из книги выпало письмо в сером конверте. Она помнит его наизусть, помнит каждую буковку, расплывшуюся от материнских слез. Аня вложила письмо между страницами и смущенно взглянула на класс. Но никто не смотрел на нее, все писали.

Чтобы не думать о печальном, Аня стала ходить по комнате, заглядывая в листки диктантов. «Счастье, счастье, ты никогда не бываешь полным», — говорила она себе, и перед ее глазами — листок письма со следами слез.