Награда

Чжан собирает долги

Во время ледостава амурские стойбища и села бывают надолго отрезанными от мира. Несколько дней по реке идет шуга — ледяное сало. Могучая река не поддается морозу. Днем и ночью шуршат ледяные кристаллики в свинцовой воде. В такие дни и не пытайся плыть на лодке: моментально обледенеют борта и весла — и пропал пловец. Все шире становятся забереги. Густой туман стоит по утрам над рекой. Уже огромные льдины — ледяные поля плывут по ее глади, дробясь и ломаясь на отмелях и выдающихся в реку мысах. Обломки дыбятся, встают на ребро да так и вмерзают в лед, делая реку почти непроходимой. Но сколько ни наблюдай за рекой, замерзает она, стихает внезапно, обычно ночью, когда крепчает мороз.

Притихшей, умиротворенной увидел реку Матвей Алексеевич, придя на берег. Ледяная равнина дышала бодрящим холодом, и синеву ее поверхности подчеркивала горностаевая белизна покрытого снегом берега. По всей отмели лежали заботливо перевернутые и уложенные на обрубки дерева рыбачьи лодки.

Теперь недели три не будет ни писем, ни газет. Ну с этим еще можно мириться. А что, если тяжело заболеет кто-либо из жителей, если потребуется вмешательство хирурга? Да и не только хирурга. Много на свете болезней, не подвластных фельдшеру.

Сегодня Матвея Алексеевича пригласили в семью Бельды. Жена Ивана — Ненге приходила чуть свет, просила:

— Приходи, пожалуйста, сына лечи.

Не часто вызывают фельдшера нанайцы. Стало быть, серьезно заболел маленький Октябрь (так назвали мальчика по совету Ани), если пугливая Ненге решила обратиться за помощью.

Чтобы попасть к больному, нужно перейти через протоку в стойбище Тондон. Внимание Матвея Алексеевича привлек человек, бежавший что есть духу по гладкому, чуть потрескивавшему зеркальному льду.

— Подожди! — кричал человек. Фельдшер присмотрелся, узнал Кирилку, — Подожди меня!..

Кирилка, запыхавшийся, веселый, одет по-праздничному: расписные улы на ногах, расшитая орнаментом кожаная куртка, на голове беличья шапка, за поясом расшитые рукавички, но и без них жарко Кирилке. Так и пышет от парня здоровьем.

— Ты чего кричал? — спросил Матвей Алексеевич.

— Лед проверить хотел... — переведя дыхание, проговорил Кирилка. — Никто еще не ходил.

— А откуда ты узнал, что я пойду по льду? — спросил Мартыненко, растроганный вниманием юноши.

— Ненге говорила.

Шли по тонкому льду на некотором расстоянии друг от друга, так распорядился Кирилка. На ходу он сообщил, что охотники собираются соболевать. В нынешнем году разрешили отстрел соболя по лицензиям.

В стойбище царило праздничное настроение. От дома к дому ходили парни в таких же чистых и нарядных охотничьих одеждах, как у Кирилки. Охотники были заметно навеселе, они пытались петь, шутили с девушками, задирали друг друга. То тут, то там в кружке зрителей объявлялись силачи.

Пришли в стойбище и несколько молодых удэгейцев. Они держались особняком. Одеты удэгейцы были щеголевато, аппликации и вышивки на их одеждах гораздо изящнее нанайских. В черных, аккуратно заплетенных волосах блестели на солнце нитки бисера.

Удэгейцы очень похожи на северо-американских индейцев. Такой же орлиный профиль, такие же стройные, полные достоинства люди. Каждый год перед зимним охотничьим сезоном приходят удэгейцы в Тайхин и другие приамурские крупные стойбища, чтобы приобрести охотничьи припасы, продовольствие, выпить водки и погулять с нанайскими девушками. Последнее обстоятельство больше всего раздражает гостеприимных нанайцев. Не раз такие вот посещения кончались тем, что в какой-либо из фанз недосчитывались взрослой дочки или жены.

Зная об обычае умыкания невест, Матвей Алексеевич пошутил над Кирилкой:

— Пока охотишься, украдут твою невесту.

— Не украдут, если сама не захочет, — посмеивается парень.

— А как с учебой? Пропустишь занятия, не догонишь потом.

По лицу парня пробежала тень, он вздохнул:

— Думал. С учительницей говорил... Соболевать надо идти! Не ходить — как жить стану? Я пораньше из тайги вернусь, целыми днями буду учиться. Книгу с собой в тайгу возьму.

Да, соболевать Кирилке нужно. Трудно парню овладевать наукой, ох как трудно.

С уважением слушал Матвей Алексеевич своего молодого друга и верил в него. Славный, неиспорченный парень, самобытный и сильный духом. Он добьется своего. Как хватает у него упорства в долгодневных походах по тайге добывать хитрющего соболя, так хватит упорства добыть знания, скрытые в книгах.

У фанзы Ивана Бельды Кирилка оставил Матвея Алексеевича. Ему предстояло еще уложить в дорогу нарты, накормить собак.

— Проводить меня приходи к Анюю! — крикнул уже издалека Кирилка.

Матвей Алексеевич открыл дверь фанзы Ивана и очутился в жилом помещении с ярко пылающим камельком. В тусклое оконце, заклеенное бумагой, еле пробивался дневной свет. От постоянно дымящего очага стены фанзы были закопчены дочерна. Матвей Алексеевич остановился. Картина, которую он увидел, освоившись с полумраком жилья, удивила и возмутила его. На кане сидел Иван, поджав под себя ноги, а перед ним стоял человек и сильно тряс хозяина фанзы за грудки. Иван не пытался обороняться. Голова его моталась из стороны в сторону. У окна, прижав к себе ребенка, стояла испуганная Ненге.

— Вот соболевать пойду... — заговорил Иван, видимо продолжая давно начатый разговор с человеком, вцепившимся в его куртку сухими, жилистыми пальцами.

— Ты говорил так много раз, — прошипел в ответ странный гость. — Благодетель не может ждать. Ты нарушил закон. Наказание ждет тебя, неверный Иван Бельды!

— Что тут происходит? — решил, наконец, вмешаться Матвей Алексеевич.

Незнакомец отпустил Ивана, шагнул к двери. Здесь было светлее, и Мартыненко узнал человека, так властно распоряжавшегося в чужом доме. Это был дядя Чжан. Высокий, толстый, с длинными усами, таких китайцев рисовали когда-то на цибиках с чаем: важных, в шелковых халатах, блаженно попивающих чай. Матвей Алексеевич редко встречался с этим пожилым угрюмым человеком, отсиживающимся у себя дома или в лавке у племянника. Доходили до фельдшера слухи, что дядя Чжан где-то в тайге имеет опиумные плантации, но Матвей Алексеевич не особенно этому верил.

Чжан, обернувшись, сказал угрюмо:

— Наши дела. И вас это не касается. Скажи ему, Иван.

— Да, да, — пробормотал Иван. — Маленько дело есть с Чжаном.

— Пусть так, но сейчас попрошу не мешать мне, — сухо ответил фельдшер. — Здесь лежит больной ребенок, и тут не место для выяснения отношений, тем более в такой форме. Попрошу вас выйти.

Чжан вышел, с силой хлопнув дверью.

— Почему он пристал к тебе? — спросил Матвей Алексеевич Ивана Бельды.

Иван молчал, продолжая сидеть, словно и не слыхал вопроса. Фельдшер оставил его в покое, взял на руки горевшего в жару ребенка.

— Ну, как, крестник? — заглядывая в рот малыша, осведомился Матвей Алексеевич. — На что жалуемся?

Ненге с суеверным ужасом смотрела на черную трубку, которую русский лекарь прикладывал то к груди сына, то к спине, напряженно прислушиваясь. Лицо его стало серьезным.

— Пневмония, — произнес, наконец, фельдшер.

— Лечи, — с тоской прошептала Ненге.

Иван продолжал сидеть, безучастно глядя в угол.

— Воспаление легких у твоего сына, понимаешь?

Где понять бедной женщине мудреное название болезни, когда она умеет произнести по-русски всего десятка два самых необходимых слов? Ребенка надо держать в тепле, ставить горчичники, банки, давать лекарства. Все это не сделает, при всем желании, молодая, рано отцветшая женщина с испитым лицом, в рыбьем засаленном халате.

В двери фанзы тянуло холодом. Дуло из щелей в стенах, в углах серебрился толстый слой инея.

— Закутывай потеплее ребенка и иди в больницу, к Груше. Понимаешь? Там ребенок будет жить. И лечить его будем там. — Матвей Алексеевич повел рукой. — Холодно. — Он поежился, подул на руки.

Женщина все поняла, укутала сына в одеяло, что-то сказала мужу по-нанайски и вышла из фанзы.

Матвей Алексеевич присел рядом с хозяином, тронул его за плечо.

— Зачем приходил к тебе этот толстый?

— Он велел молчать, — неуверенно отозвался Иван.

— Не знал, что ты такой трус, — насмешливо заметил фельдшер. — Я считал, что ты смелый человек, охотник.

Слова лекаря больно задели самолюбивого нанайца. Он спрыгнул с кана и воскликнул:

— Плохо говоришь, лоча! Я никого не бойся. Один закон бойся.

— Советских законов нечего бояться, только плохие люди боятся их, — пояснил Матвей Алексеевич.

— Зачем советский? Другой закон есть! — закричал Иван и неожиданно быстро полез под кан. Через минуту вылез обратно, держа полные пригоршни звякающих предметов. — Вот, смотри!

Недоумевая, Матвей Алексеевич разглядывал серебряные украшения: браслеты, серьги, какие-то неизвестного назначения подвески, бляшки. Подобные безделушки носит каждая нанайская женщина: и самые юные девушки и дряхлые старухи.

— Когда женился, покупал у купца-китайца, в долг покупал, — торопливо рассказывал Иван. — Пять соболей отдал купцу, пять лис, две медвежьи шкуры давал — не рассчитался...

Матвей Алексеевич начинал понимать, в чем дело.

— Чжан тебе продал?

— Не-е, — замотал головой нанаец. — Купец, однако.

— Купцов-то на Амуре, кажется, больше нет. А Чжан здесь при чем?

— Купец его послал долг собирать. Купец в Китае, далеко, Чжан близко. Чжан вроде его слуги.

— А с других Чжан собирает долги? — спросил фельдшер, пораженный услышанным.

— С других тоже собирает, кто должен.

— Так что же вы не жалуетесь? В сельский Совет обратились бы. Купец и его пособник Чжан не имеют права собирать старые, да к тому же еще и несправедливые, грабительские долги. Понимаешь ты это, Иван?

— Понимаю, — согласился Иван и добавил убежденно: — Долг платить надо — тоже понимаю...

— А ты не плати. Надо обо всем сказать в Совете. Вместе пойдем, расскажем. В волость поедем, а?

Иван молчал.

Насколько же наивны и доверчивы эти рыбаки и охотники с их представлениями о чести, о законах! Давно в стране Советская власть, а они покорно подчиняются агентам заграничного купца, сидят в долговой кабале.

— Ты тоже собираешься соболевать? — переменил тему разговора Матвей Алексеевич.

— Чжан маленько мешал. Теперь собираюсь. Один, однако, пойду. В Сретенское еще надо ехать, продукты покупать.

— А почему здесь, в Тайхине, не берешь, как другие?

— В Сретенском дешевле.

— Ты меня сегодня удивляешь, Иван. — Матвей Алексеевич вернул хозяину украшения. — Цены-то одинаковые и в Сретенском и в Тайхине.

— Неодинаковы! — покачал головой нанаец. — Там порох пятьдесят копеек коробка, а у нас семьдесят. И сахар дороже и мука.

Озабоченный услышанным, Матвей Алексеевич решил зайти в сельсовет, посоветоваться с Сергеем Киле, как бороться с таким вопиющим нарушением законов. Жаль, что нет Петра Щуки. Он все еще находится в дальней поездке по таежным стойбищам нанайцев, орочей, ульчей, улаживает кооперативные дела. Мартыненко мучила совесть, что он раньше не интересовался всем этим, что ни разу не использовал своего права проверить работу кооператива, отданного в руки продувного Вана.

Матвей Алексеевич слышал о разговоре Сергея Киле и Марии Щуки с заехавшим в стойбище Киреевым. Они настаивали на том, что надо сместить Вана и прислать другого продавца, но Киреев сумел убедить их, что дважды нельзя наказывать Вана, что работник он хороший, да и заменить его буквально некем

Сергей Киле, которого Матвей Алексеевич застал в сельсовете, выслушал фельдшера и с обескураживающей непосредственностью сказал:

— Я сам платил этому черту Чжану старый долг. Китайскому купцу задолжал.

— Ну и дурак! — рассердился Матвей Алексеевич.

— Дурак, — согласился Сергей.

— И сейчас платишь?

— Нет! Про старое говорю. Что с ним сделать? — председатель поскреб затылок.

— А цены? Цены-то в лавке завышают?

— И цены завышают. Узнавал. Ван говорит: для нашего стойбища такие цены. В крае так решили.

— Не может этого быть. Цены должны быть едины, понимаешь?

— Что же делать? — размышлял Сергей.

— Ты власть. Собери исполком, вызови Вана и Чжана, и разберитесь. Их надо привлечь к суду. Это же грабители, настоящие волки.

— Верно! — обрадовался Сергей. — Соберем исполком, но только после соболевания.

Мартыненко хотел было возразить, что затягивать не следует, но, вспомнив, что и для председателя охота на соболя — жизненно важное дело, промолчал. Да и никуда не уйдут эти шкуродеры-китайцы.

После полудня стойбище прощалось с охотниками-соболевщиками. Старики родители, сестры, жена целовали охотника в обе щеки, желали ему удачи, а он низко кланялся всем.

У дверей звонко лаяли собаки, возбужденные предчувствием дороги. На легких нартах виднелись умело уложенные припасы, палатка, притороченные ружье, копье и лыжи, подбитые сохатиной кожей. Крики провожающих, лай собак слышались повсюду.

Даже учительница Аня не могла удержать ребят в школе. Пришлось уступить их горячей просьбе — отпустить по домам.

После обеда Аня сидела у окна и наблюдала праздничную суматоху в стойбище. В классе тепло, пахнет смолой. Накануне ребята плели гирлянды из еловых веток, украшали ими стены. Вот и в тайге так пахнет: хвоей, свежим снегом, сладковатым дымом бивачных костров... Счастливый Кирилка! Аня сама с удовольствием встала бы на лыжи и отправилась в тайгу, вон к тем синим сопкам. Правда, не следовало бы Кирилке пропускать занятия. Но жить человеку на что-то нужно. Обещал взять книжки: В тайге буду читать».

Как-то Лия сказала Кирилке: «Своей неистощимой любознательностью ты знаешь, на кого похож?» — На кого?» — «На Мартина Идена. Есть такой герой романа». Аня коротко рассказала о нем. «А у тебя есть такая книга?» — загорелся Кирилка. «Нет, но я достану ее, как только ты научишься бегло читать».— «Как бегло? Бежать и читать?» — «Смешной ты у меня ученик, Кирилка...»

В окно постучали, Аня вскочила со стула.

— Аня, прощаться пришел! — крикнул Кирилка. Улыбающееся лицо парня прильнуло к стеклу. Он нагибался, удерживая рвущуюся из рук упряжку собак .

Лия накинула платок, шубейку и выбежала на улицу. По слабо протоптанной дорожке между разбросанными фанзами мчались собачьи упряжки.

— Тах, тах, тах! — подбадривали собак охотники.

А Кирилка хорош в странном для Ани, экзотическом одеянии. Сколько искусства в этих вышивках на куртке, в покрое ее, в мягких улах из сохатиной кожи, тоже украшенных орнаментом. Ничего лишнего в одежде, в снаряжении.

Черные глаза Кирилки смотрят на Аню открыто и весело. И ей становится легко, весело, хочется смеяться.

— Книжку ты мне обещала, — напомнил Кирилка.

Аня кинулась в школу и принесла маленький томик Пушкина, любимый томик, с которым никогда не расставалась.

Кирилка полистал книгу.

— Буквы, однако, совсем маленькие, — смутился он. — Но все равно прочитаю. Спасибо. Я тебе лису привезу из тайги.

— Как по-нанайски «лиса»?

— Соли. Если черная такая лиса, как уголь, посыпанный снежком, то «сохарила сулэ би».

— Принеси мне «сохарила сулэ би», — засмеялась Аня. — Ну, желаю удачи. Или как там у вас, охотников? Ни пуха ни пера! Отец мой тоже любит охоту. Мать ему всегда говорит: «Ни пуха ни пера!»

Мимо пролетали последние упряжки. Кирилка, выпустив руку учительницы, крикнул на своих собак и побежал рядом, придерживаясь за нарты. И вот, взметнув на повороте снежную пыль, нарты и охотник скрылись из виду.

Долго будет бежать по одному следу караваи охотников. Постепенно, группами, соболевщики ста нут сворачивать в стороны, на заранее облюбованные по общему уговору угодья.

Надо обладать выносливостью таежного человека, чтобы бежать рядом с собачьей упряжкой много километров. Надо обладать незаурядной закалкой, чтобы проводить ночи у костра, под открытым небом, при сорокаградусном морозе. Надо обладать смелостью, чтобы не растеряться, если один на один встретишься в тайге со злобным медведем-шатуном. Надо быть нетребовательным в пище, довольствуясь строганиной из щуки или леща да тушками убитых в пути белок. Словом, надо родиться в тайге, вырасти в тайге, стать частью таежной природы, чтобы отважиться на долгие месяцы уйти в ее зимнее безмолвие.

— Желаю тебе удачи, Кирилка, — повторила девушка, продолжая глядеть в ту сторону, где скрылись охотники.