Награда

Суд

Часто бывает так: уйдет с головой человек в свои неотложные дела и не замечает ни окружающей природы, ни времени года.

Нечто подобное было с Матвеем Алексеевичем, целиком погруженным в заботы. Надо было переводить больницу в другой дом, и он строил его вместе с жителями стойбища. Потом, в порядке профилактики, осматривал всех детей. Вместе с Сергеем Киле и другими активистами переселял нанайцев с затопляемых островов на материковый берег, заменяя Петра Щуку, который последнее время ездил по тайге — организовывал фактории.

Сентябрь, а занятия в школе еще не начинались. Все население на рыбалке — идет осенняя кета, к тому же и школа еще не готова. Приходилось Мартыненко и тут помогать, ремонтировать двери, окна.

Матвей Алексеевич остановился на крутом берегу, оглянулся вокруг и восхитился красотою, открывшейся ему. Насколько хватал глаз — раскинулся Амур с протоками и островками, прохладной синью манит к себе. Острова с увядающей листвой деревьев похожи на палитру художника, беспорядочно заляпанную оранжевой, красной, желтой красками. И где-то в этом синем просторе рождается ветер. Упругий, теплый, он дует с ровной силой и будоражит сверкающую на солнце рябь, морщит зеркальную гладь спокойных заливов и проток, склоняет к земле ветки тальника и серебристых, еще не тронутых желтизной ив. Увядшие листья падают на воду и плывут, словно маленькие кораблики.

Черные черточки вдали по мере приближения превращаются в лодки. Это рыбаки промышляют кету. С нетерпением, как праздника, ждали они осеннего хода лосося. Красную рыбу ловят сетками и неводами, заготавливают впрок на зиму. Кету солят, вялят, коптят. Нанайки выделывают рыбью кожу и мастерят из нее халаты, вышивая их красивыми узорами. Кету ловят ночью и днем. Всюду: на стенах фанз и амбаров, на специально устроенных вешалах — вялится на солнце распластанная кета. У самой воды бродят в ожидании рыбацких лодок сытые собаки и маленькие дети. Ребятишки постарше — с родителями на рыбалке.

Хорошо! Все-таки чертовски хорошо устроена земля, красивая и щедрая! Матвею Алексеевичу вдруг захотелось, как бывало в детстве, сбежать с крутого обрыва к самой воде, сбежать, взмахнув руками, как крыльями.

Под сильными взмахами весел к берегу мчится тупоносая лодка, наполненная серебристой кетой. В лодке двое. Молодой с силой налегает на весла, старик держит кормовое весло, направляя лодку к дощатым мосткам. Матвей Алексеевич узнал в старике Иннокентия, а гребет Кирилка. Он первым легко выскакивает на берег, тащит лодку сильными руками на песок.

Кирилка заметил фельдшера, позвал весело:

— Матвей, к нам иди! Кетой угощать будем!

Матвей Алексеевич по-молодому сбежал вниз. Он помог рыбакам перетаскать жирных лососей в амбарчик, устроенный на высоких столбах. Как ни отказывался Матвей Алексеевич, Кирилка навязал ему двух икряных лососей.

— Сегодня в школу идем, — с радостным волнением говорил молодой нанаец.

— Ты ведь не хотел с ребятишками учиться, — с усмешкой заметил Матвей Алексеевич, помогая Иннокентию потрошить рыбу.

— Я не с маленькими. Аня нас, взрослых, будет учить вечером. Ликбез называется. Иннокентия я тоже уговорил учиться. Вон спроси его сам.

— Однако, пойду, — сказал Иннокентий таким тоном, будто его самого удивляло такое опрометчивое решение.

Росла куча выпотрошенных рыбин. В большом берестяном туесе — рубиновая кетовая икра. Кета — рыба нежная, ее обрабатывают немедленно, чтобы не повредить.

А к берегу причаливают все новые лодки. Крики и смех, лай собак, радостный визг ребятишек сливаются в один веселый, праздничный шум. И везде кета: на деревянных помостах, в лодках, в руках черноволосых девушек. Сверкают на солнце остро отточенные ножи, и, вспоротая легким взмахом, падает в корзину рыба. Ребятишки и взрослые с удовольствием лакомятся свежей рыбой, поедая ее сырую, без соли.

Матвей Алексеевич невольно морщится, видя такое пиршество. Привычка есть сырую рыбу, недоваренное мясо, общение с собаками заражают детей болезнями. Недавний осмотр это подтвердил. А попробуй-ка отучить от этого людей, уверенных, что сырая рыба очень полезна человеку! Придется вести настойчивую борьбу.

Когда Мартыненко покидал рыбаков, Кирилка предупредил:

— В школу сегодня приходи, Матвей Алексеевич, учиться начинаем.

Матвей Алексеевич задержался в больнице и пришел в школу, когда урок уже начался. Под низким потолком классной комнаты горели две лампы-«молнии». За партами сидели человек пятнадцать мужчин. В углу, у самой двери, пристроились две девушки. Трудно им было сдерживать смех, они закрывали рты ладошками и нагибались к партам.

Иннокентий, в новой рубахе, сидел чинно, положив темные, узловатые руки на парту. Перед стариком лежала раскрытая тетрадь и желтый карандаш. Рядом с ним Кирилка. Он напряженно слушал объяснения учительницы. Аня была в строгом коричневом платье, на плечах голубая косынка, волосы гладко причесаны. Голос у нее звучал немного торжественно, движения были плавные, неторопливые. «Смотри, какая у девчушки выдержка. Словно ей не впервой начинать учебный год, да еще с такими необычными учениками», — с удивлением подумал Матвей Алексеевич и, взглянув на жену, понял, что она тоже восхищена Аней.

На черной доске рукой учительницы написаны буквы «А», «Б». А ниже — черточки, палочки, крючки, какие обычно пишут первоклассники. Такие же крючочки и палочки в тетрадях взрослых учеников. У иных они получились корявыми, похожими на веточки тальника, у других ровными, почти такими же, как те, что изобразила на доске Аня. Она проходит между партами и внимательно просматривает тетради.

Кирилку Аня похвалила. Парень вспыхнул от удовольствия. Он так старался, что сломал карандаш. Треск графитного стержня, очень слышный в напряженной тишине класса, вызвал смех у девушек-нанаек. Кирилка бросил на них обиженный взгляд и, пыхтя от досады, стал чинить карандаш охотничьим ножом.

Матвей Алексеевич внимательно вглядывался в лица и не нашел ни одного равнодушного. Кирилка — само внимание и прилежание. К этим чувствам примешивается еще что-то. Уж не восхищение ли красотой русской девушки-учительницы? На лице Иннокентия удивление, что он постигает премудрость говорящих знаков, как он почтительно называл буквы. Иногда он косился на дверь, видимо, подумывал о бегстве. Стыдно учиться старому рядом с молодыми. Несколько успокаивало его то обстоятельство, что учиться пришел и его родич, старший по возрасту. Наставив в тетради частокол палочек, Иннокентий вытащил из кармана трубку, закурил. Аня укоризненно покачала головой. Девушки в углу фыркнули. Хотя они шептались и посмеивались, но успевали и заполнять тетрадочный лист аккуратными знаками. Девичьи руки, привыкшие к игле, к вышиванию, лучше мужских справлялись с начертанием букв.

Груша подтолкнула Матвея, указала глазами на дверь. У порога, словно запоздавший школьник, стоял шаман Пору, исподлобья осматривал классную комнату. Потом он прошел к свободной парте, уселся неторопливо, снял круглую шапочку, какие носят нанайцы, отправляясь на охоту, и положил сухие руки на блестящую от черного лака парту. Аня, приняв его за ученика, принесла Пору тетрадку, желтый карандаш, шепотом спросила его фамилию.

— Актанка... — пробормотал Пору, впиваясь в лицо девушки единственным глазом. Указывая на доску, учительница тихо объясняла ему урок. Написала два-три крючочка на первой странице. Шаман неуверенно взял из рук учительницы карандаш и затеребил редкую бородку. Его голова нервно дернулась, когда он приметил Матвея. Он даже приподнялся, чтобы уйти, но передумал, уткнулся в тетрадь и стал чертить карандашом.

Матвей редко встречался с шаманом, но знал, что тот злобно ненавидит его, следит за каждым его шагом. Влияние шамана не ослабло, несмотря на растущее число друзей и почитателей русского лекаря. Веками воспитанный страх перед неведомыми духами, перед всемогуществом шамана, управляющего этими духами, не так легко рассеять. И часто по ночам слышались волнующий рокот шаманского бубна и визгливые звуки камлания. Это означало, что Пору пригласили полечить заболевшего обитателя стойбища нередко после того, как он уже побывал на приеме у русского лекаря. Встречаясь с Мартыненко, Пору язвительно и загадочно улыбался. Эта неприязнь болезненно задевала Матвея Алексеевича, хотя он и старался это скрыть.

Во время перерыва супруги Мартыненко ушли домой. Ушел и Пору. Перед уходом он с иронией спросил старого Иннокентия:

— Крючками на бумаге будешь ловить рыбу?

— Эти крючки помогают ловить хорошие мысли, — нашелся Иннокентий. Посоветовал с безобидной улыбкой: — А почему бы и тебе не поучиться, шаман?

Сверкнув черным глазом, шаман шагнул за порог, не затворив за собой дверь.

Вышло так, что после занятий в классе остались Аня и Кирилка. Аня просматривала тетради, а Кирилка топтался у дверей, ожидая учительницу.

— Кирилл, можешь идти, я еще посижу немного, мне нужно к завтрашнему дню подготовиться, — сказала девушка.

— Я подожду, я мешать не буду, — смутился Кирилка. — Я тебя провожать стану. Темно, однако, заблудишься... Не смейся, тайга рядом. А я ночью как все равно днем вижу.

Увидев на лице девушки улыбку, Кирилка осмелел, подошел к столу и присел рядом. Парень он симпатичный: черноволос, горячие черные глаза смотрят на людей доброжелательно и открыто, коренаст, чувствуется сила в крепких руках. Восприимчивый, сообразительный, он, несомненно, станет первым учеником.

— Тебе на медведя приходилось охотиться? — спросила Аня, продолжая перелистывать тетради.

— Нет, на медведя не ходил, — с сожалением вздохнул парень.

Ане понравилась правдивость Кирилки. Другой бы мог солгать, лишь бы порисоваться.

— На лося приходилось, — заметил Кирилка. И стал рассказывать, как однажды зимой гнал по тайге сохатого. Рассказывал так образно, мешая русские слова с нанайскими и тут же переводя их, что девушка ясно представляла себе тайгу, запорошенную сухим колючим снегом, черные стволы деревьев, гривастую сопку и на вершине, на фоне багрового вечернего неба, силуэт сохатого с ветвистыми рогами. Гулкий выстрел. Сохатый медленно валится на снег, подгибая колени. Вот он ткнулся бородатой мордой в землю и замер...

— Как будет по-нанайски «лось»? — находясь еще под впечатлением рассказа, спросила Аня.

— То.

— Так коротко? То, — повторила Аня. — А «медведь»?

— Пурен мапапи.

— О-о! Медведь даже двумя словами называется.

— Потому хозяин тайги — медведь, — пояснил парень. — Вроде старшинки.

— Кирилл, ты меня учи по-нанайски говорить,— попросила девушка. — Я тебя по-русски, ты меня по-нанайски.

— Буду учить, — с готовностью согласился Кирилка. — И ты меня всему скорее учи. Вот что здесь в книгах написано, — указал на стопку книг Кирилка. — Я хочу лекарем стать, людей лечить, вроде Матвея Алексеевича. Могу я стать лекарем?

— Можешь, Кирилка, можешь. Но только много надо учиться, трудно будет.

— Я не боюсь, — обрадовался Кирилка. — Я сильный. Я стану читать, читать много. Ночью буду читать...

Возвращались домой по берегу протоки. Неподалеку шумел говорливый Анюй. Кирилка шел совсем близко от Ани, готовый прийти ей на помощь.

Недалеко от фанзы Мартыненко с ярко освещенным окном (Аню ждали к ужину) молодые люди постояли молча. В небе бледно сияли осенние звезды.

— Хорошо как! — глубоко вздохнула Аня.

— Да, — согласился Кирилка, сердясь на себя, что ничего не может сказать учительнице.

— Ну, я пойду домой, до свидания, доктор, — шутливо сказала Аня, поймав в темноте руку Кирилки. Пожатие ее руки было не покровительственное, а дружеское.

Это почувствовал Кирилка и долго не решался покинуть место, где только что стояла необыкновенная девушка.

Холоднее становились утренники. Ребятишки с визгом катались по зеркальному льду луж. На реке появились забереги. Потускнела тайга, оголилась. Только темно-зеленые ели пятнали тайгу, приготовившуюся к долгому зимнему сну. Серо-свинцовым стал могучий Мангму-Амур, и шум его волн по ночам был похож на вздохи большого сердитого животного.

А однажды утром, выйдя из дому, Матвей Алексеевич зажмурился от нестерпимого света: выпал первый снег, нежный и пушистый. Фельдшер пробил топором лед в бочке с водой и начал умываться.

— Сайлу привезли! — крикнул подбежавший парнишка и весело сверкнул черными глазами. — Сегодня суд! — добавил он и, сорвавшись с места, кинулся к следующей фанзе. За ним вслед бежала стайка ребят.

В стойбище с нетерпением ждали суда. Предсказывали самые необычные приговоры. Кто полагал, что Сайлу обязательно посадят в тюрьму, а кто шел и дальше — расстреляют.

Шаман Пору советовал поступить по старым законам тайги: отдать Сайлу брату убитого. «Так всегда поступали наши предки», — важно пояснял Пору. И это решение нанайцы считали самым гуманным.

Задолго до начала суда в школу, где должно было состояться заседание, собрался народ. Пришли даже женщины с маленькими детьми.

У стены, где висела классная доска, за сдвинутыми столами сидели члены суда, приехавшие из волости. В числе заседателей — старый нанаец, житель стойбища Тайхин и молодая нанайка из соседнего стойбища. Народный судья — женщина лет сорока. Ее волосы гладко причесаны, лицо доброе, усталое.

Старики удивлялись:

— Баба судить будет?

Отдельно, на скамье, сидела Сайла. Она со слезами на глазах обнимала своих детей и что-то нежно шептала им, изредка бросая тревожный взгляд в сторону ухмыляющегося чему-то старого Апы и китайца Вана, хмуро глядевшего в пол. Слабая улыбка промелькнула по бледному лицу молодой женщины, когда она заметила ободряющие жесты Груши и Марии. За это время Сайла сильно похудела. Ожидание суда, размышление о случившемся не прошли для нее бесследно. А тут еще тоска по детям, постоянная тревога о них...

В зале становилось шумно. Расшитые женские халаты оживляли картину собрания, придавая ему неповторимый колорит. Среди девушек и женщин было много миловидных. Потешны и милы были смуглые ребятишки с жесткими иссиня-черными волосами и черными, как вишни, глазами. Под потолком висела пелена табачного дыма. Уже не раз предупреждала судья, чтобы не курили, но мужчины забывали о ее просьбе.

Никто из жителей стойбища еще ни разу не видел, как судит советский суд. Нанайцы могли бы рассказать о скором и неправом суде купца-живоглота, отбирающего в счет никогда не уменьшающегося долга последнюю шкурку соболя, о суде старшинки, у которого виноватым всегда оказывался бедный и слабый, о зверской расправе побывавших в стойбище белогвардейцев и японцев. Сегодня судит сам народ. Строги и торжественны лица у представителей народа, сидящих за столом.

Суд начался с показаний свидетелей. Требовательный и строгий голос женщины-судьи не вязался с ее добродушным обликом. Вопросы ее были четки и кратки. Ван, Апа, Груша, владелец ружья Иннокентий вставали со своих мест и давали показания.

Ван говорил визгливо, сжимая кулаки, с ненавистью поглядывая на Сайлу, низко опустившую голову. Внимание, с которым его слушали, китаец принял за сочувствие, разошелся и закончил свое показание категорическим требованием: «Сайла должна умереть!»

— Свидетель, предоставьте суду определить меру наказания, — оборвала его судья. — Садитесь!

— За бедной женщиной гнались, как волки, братья Ван и Ли, — с возмущением говорила Груша. — Ей ничего не оставалось делать, как защищаться.

— Сайла должна умереть! — не унимался Ван.

— Свидетель Ван, если вы еще раз нарушите порядок ведения суда, я прикажу вам удалиться и оштрафую. — Угроза судьи подействовала, китаец умолк.

Иннокентий долго переминался с ноги на ногу, не зная, с чего начать. Народу много, все смотрят, растерялся старый.

— Иннокентий Бельды, ружье ваше? — спросила судья, указывая на стоявшее в углу комнаты ружье.

— Мое, — ответил Иннокентий. — Хорошее ружье. Давно покупал, пять соболей купцу отдал. — Он с сожалением посмотрел на свое ружье: вряд ли отдадут его, плохо дело.

— Зачем же вы оставляете ружье без присмотра, в открытом доме? — строго спросил защитник Сайлы, пожилой обрюзгший мужчина в золотом пенсне. Старый адвокат, он со скучающим лицом слушал свидетелей, перебирая лежавшие перед ним бумаги. Дело Сайлы он считал рядовым уголовным случаем.

— Зачем закрывать, ружье, однако, не убежит! — не понял вопроса Иннокентий.

— Выходит: убежало. Ружье попало в руки подсудимой Сайлы. И вот в результате — убийство. А его могло бы и не быть, — наставительно заметил защитник. — Прошу суд учесть это обстоятельство.

Иннокентий понял из слов защитника, что его обвиняют.

— Ружье в каждом доме есть, — обиделся старик. — В другой дом забежала бы Сайла, там взяла.

— А вы видели, как Сайла стреляла в покойного Ли? — спросила судья.

— Нет, я на рыбалке был.

— А как по-вашему, она должна была стрелять?

— Когда медведя в тайге встретишь, стрелять надо, — многозначительно заметил Иннокентий.

— Но ведь тут человек...

— Какой человек — все равно медведь, — махнул рукой Иннокентий и, не ожидая разрешения, сел на лавку.

Судья чуть заметно улыбнулась, пригладила на висках волосы и обратилась к Апе:

— Расскажите суду, как вы продавали свою жену.

Заискивающе улыбаясь, Апа поднялся с места, одернул подол новой рубахи.

— Я не продавал, так отдал. Ли — молодой, я — старый, Сайла — молодая.

— Апа поступил по закону, — глухо произнес чей-то голос.

Люди невольно обернулись. Это был Пору. Он сидел у самых дверей.

— Да, я поступил по закону, — обрадовался поддержке Апа. — Вот и шаман говорит: по закону, по закону предков.

— Новая власть, новый закон есть! — выкрикнул Кирилка. Он сидел рядом с Матвеем Алексеевичем.

— Молодой человек прав, — сказала судья и добавила строго: — Прошу не прерывать свидетелей, граждане. Продолжайте, Апа.

Но тот, испуганно покосившись на Вана, словно ища у него поддержки, умолк.

Защитник все с таким же скучающим лицом говорил много, путано, уснащая свою речь множеством «та-а-а-скать» и «ка-а-а-скать». Просил суд о снисхождении. Женщина-судья досадливо хмурилась, слушая защитника. Но у жителей стойбища его речь вызвала искренний интерес. Некоторые считали его поважнее судьи и заседателей. Уважение вызывали и золотое пенсне защитника, и клетчатый пиджак, и черный галстук-бабочка, и осанка.

Только Сайла оставалась безучастной. Она, казалось, не слыхала, что говорят защитник, свидетели, ее старый муж, и сидела неподвижно, опустив глаза.

— Очень верно сказал тут один парень: новая власть, новый закон, — начала свою речь женщина-судья. — Да, в наше время, когда власть принадлежит народу, люди живут но новым законам. Не законы предков, а наши советские законы самые справедливые, и каждый гражданин должен им подчиняться. А кто не захочет подчиняться, того заставим. Так ведь, товарищи?

Зал отозвался одобрительным гулом.

— Сайла нарушила закон, — продолжала женщина-судья. — Она убила человека.

— Черт-баба! — воскликнул, не удержавшись, Ван и даже подпрыгнул на скамейке, но тут же умолк, встретившись со строгими глазами судьи.

— Сайла совершила преступление, — женщина предупреждающе постучала по столу карандашом.— Но при каких обстоятельствах? Преступление вызвано другим преступлением. Его совершил муж Сайлы. Вот он сидит здесь как свидетель. Апа Бельды продал свою жену приятелю Ли. Он грубо нарушил наши советские законы, запрещающие это делать.

— Я подарил ее китайцу! — тоненько крикнул Апа.

— Жена не вещь, надо давно это понять. И Сайла защищалась, выстрелив в преследователя, посягавшего на ее честь. Убитый тоже является соучастником преступления. Так что мы сегодня судим не только Сайлу, убившую человека, но судим старые порядки, законы предков, о которых здесь упоминал шаман Пору. Мы должны чтить предков, обычаи и традиции, но только те, которые помогают нам строить новую жизнь.

Дальше судья говорила о положении нанайской женщины в семье. Хотя Советская власть и дала равные с мужчинами права нанайке, но не всегда матери, жены, сестры еще могут пользоваться этими правами.

Слушая судью, многие женщины плакали, словно не о судьбе Сайлы, а об их собственной судьбе шла речь.

Аня с восторгом смотрела на судью, чем-то напоминавшую ей мать, и не замечала слез, катившихся по щекам. Она сидела рядом с Кирилкой, серьезным и молчаливым. Обернувшись к нему, Аня тихо сказала:

— Неужели у вас к жене относятся, как к вещи?

— Кто относится? Апа относится! Апа собака, сама видишь, — обиженно отозвался Кирилка.

Он знал, что не один Апа так обращается с женой, но ему не хотелось признаваться в этом, было стыдно за родичей.

После того как судья предложила наказать подстрекателей к убийству, Апа совсем пал духом и, съежившись, сидел на скамье, боясь посмотреть соседям в глаза. Куда делась обычная наглость бывшего старшинки!

Обмяк и Ван. Он больше не выкрикивал угрожающих слов, лицо его сделалось плаксиво-виноватым.

А Сайла, будто с нее сняли тяжкий груз, выпрямилась и смотрела теперь на судей с надеждой и вниманием.

Рядом, прижавшись к матери, сидели Чокчо и Кеку. Они подсели к ней, как только она закончила показания.

Суд удалился на совещание. Ждать пришлось недолго.

— Именем Российской Социалистической... — медленно и веско падали в настороженную тишину слова приговора. Все разом вздохнули, когда услышали: «...подсудимая Сайла Бельды оправдана...» Апа Бельды был приговорен к четырем годам лишения свободы. Но, учитывая, что он ранее к суду не привлекался, предупреждения не имел, учитывая национальные особенности, наказание заменить условным сроком. Ван за соучастие в преступлении, пособничество Апе и брату своему Ли был также осужден условно на три года.

Люди медленно расходились, обсуждая приговор суда. Женщины не скрывали радости, мужчины отделывались неопределенными замечаниями, но и они одобряли суд. Это было видно по насмешливым репликам в адрес Апы. Иннокентий, очень довольный, озабоченно осматривал возвращенное ему ружье.

В школе остались члены суда, плачущая от счастья Сайла, муж и жена Мартыненко, Мария Щука, Сергей Киле.

— Одними судебными приговорами немного добьешься, — говорила судья. — Воспитывать народ надо. Особенно женщин. Вам бы в стойбище женотдел организовать. А возглавить бы женотдел Марии Щуке. А? Она ведь у вас боевая, хотя и смирная с виду, — судья улыбнулась. — Верно говорю, товарищи?

Сайлу с детьми устроили жить при больнице. Матвей Алексеевич взял ее на работу санитаркой.

Молодая женщина шла в новое свое жилье, нагруженная узелками. Старшая жена Апы украдкой принесла Сайле ее одежду, кое-что из домашней утвари. Впереди бежал Чокчо с берестяным туеском, наполненным брусникой, — подарок Иннокентия. Кеку Сайла держала на руках.

У самой больницы перед Сайдой неожиданно появился Апа. Лицо его выражало покорность судьбе. Он поклонился жене, прижимая руки к груди, и проговорил:

— Чего сердишься? Пьяный был, потому и продавал тебя. Иди домой, больше продавать не буду,— и расставил руки, чтобы удержать ее.

На какое-то мгновение Сайлу охватил привычный страх перед мужем, но она быстро овладела собой.

— Собака! — сказала она презрительно и плюнула в лицо Апы. Сайла ударила бы его, но были заняты руки.

Бормоча ругательства, Апа уступил дорогу молодой женщине.