Награда

Первый пациент

В полночь пароход достиг Соргона. Здесь высаживались только супруги Мартыненко. Матросы спустили шлюпку на маслено блестевшую под лучами прожектора воду. Знакомые помогали фельдшеру выгрузить багаж, говорили прощальные слова. Рыжебородый золотоискатель приглашал в Керби. Лодка уже отошла от парохода, а он все кричал:

— Обязательно побывайте в Керби! Понравится — работать останетесь... Народ у нас! На руках будем носить!..

Шлюпка ходко подошла к темному берегу. Кое-где волчьими глазами горели огненные точки: не то костры, не то жирники в окнах невидимых фанз. Залаяли собаки.

Груше стало не по себе, она зябко повела плечами: прохладно ночью на Амуре даже летом. Матвей Алексеевич понимал состояние жены, нашел в темноте ее руку, пожал: «Все будет хорошо, не трусь, Груша». — «А я трушу? Просто холодно мне...»

— Сюда, сюда, Матвей! — неожиданно послышался с берега мужской голос. В руках стоявшего у самой воды человека вспыхнул кусочек бересты и осветил его низкорослую фигуру. Матвей Алексеевич узнал нанайца Бельды. Шлюпка мягко ткнулась в берег. Матросы быстро вынесли багаж Мартыненко и отгребли к пароходу.

Несмотря на малый рост и худобу, Бельды ловко взвалил на себя два больших чемодана гостей и сказал:

— По моей дороге идите.

Стараясь не потерять из виду смутно белевшую впереди фигуру проводника, Матвей Алексеевич и Груша шли по тропинке, то и дело спотыкаясь о корни деревьев и болотные высокие кочки. Запахло гнилой рыбой. Вскоре показались очертания каких-то строений. Лениво сбрехнула собака. Где-то тоненьким голосом тянул плачущую ногу ребенок или женщина. Столько тоски и боли было в этом голосе, что Матвею Алексеевичу стало не по себе.

— Кто-то помер, однако, — равнодушно проговорил Бельды, остановившись, чтобы переложить чемоданы с одного плеча на другое. — Каждый день помирай... Совсем плохо...

Казалось, что конца пути не будет. Приходилось торопиться, чтобы не отстать от Бельды, шагавшего неутомимой ровной походкой. Лишь изредка он останавливался и предупреждал:

— Осторожно, яма тут.

Матвей Алексеевич предполагал, что старик ведет их к себе домой. Но Бельды вдруг свернул в сторону от стойбища. Об этом можно было догадаться по запаху: не так сильно стало вонять гнилой рыбой. Тропинка провела путников через густой кустарник, и внизу, под бугром, Мартыненко увидел яркий огонь, отражавшийся в воде. Горел, потрескивая, смоляной факел, прикрепленный к носу лодки. Две фигуры чернели в лодке. Один стоял с веслом на корме, другой сидел.

— Иннокентий, мы опять к реке вышли? — спросил удивленный Матвей Алексеевич.

— Не река, протока Тайхин. А в лодке — председатель Сергей Киле с русской бабой, однако, тебя встречать приехали. Мне Сергей велел сюда тебя приводить, — разъяснил старик.

Переправились на противоположный берег протоки. И только здесь, на берегу, молчавшая до сих пор женщина сказала:

— Теперь давайте знакомиться: Мария Щука, член сельсовета. Наш председатель Сергей Киле... С мужем я здесь живу. Недавно. Заболел муж, тиф тоже, — женщина вздохнула. — Мы вам жилье приготовили. Так ждали, так ждали!..

Скоро вещи Мартыненко были свалены на полу, посередине небольшого дома с очагом в углу. Пахло свежим сеном, настланным на деревянные топчаны. Иннокентий принес холодной рыбы. Ели и неторопливо беседовали. Только сейчас Матвей Алексеевич понял, что Гайдуков ничуть не преувеличивал трудностей, когда посылал его в Соргон. Больные тифом были во многих семьях. Это — при полном отсутствии медицинских работников, медикаментов.

Рассказывала больше Мария. Сергей Киле поддакивал ей, изредка вставляя короткие замечания. По этим репликам можно было догадаться, что Сергей мало говорит не потому, что ему нечего сказать, а скорее по природной своей сдержанности. Матвей Алексеевич заметил также, что Сергей уважает маленькую худенькую женщину, чем-то напоминавшую жену Грушу. Такая же мягкая улыбка, певучий грудной голос, такая же рассудительность. Мария сказала, что она и ее муж Петр — коммунисты. В стойбище их послал Далькрайком.

— Кооперативную работу налаживать, новую жизнь, а тут — болезнь. И Петр заразился. Сейчас, правда, пошел на поправку.

— Может, сходим, посмотрим вашего мужа, — предложил Матвей Алексеевич.

— Ему лучше, спасибо, — удержала его Мария. — Отдыхайте, а мы с Сергеем пойдем. Завтра утром будем у вас.

Матвей Алексеевич проснулся рано, разбуженный женскими голосами. Груша беседовала с молодой нанайкой в расшитом халате из рыбьей кожи. Та шепотом отвечала на вопросы, пугливо посматривая быстрыми черными глазами на спящего хозяина. Заметив, что Матвей Алексеевич проснулся, попятилась к открытой двери.

— Что случилось? — осведомился Матвей Алексеевич, приподнимаясь.

— Сынишка у нее заболел, просит прийти посмотреть.

— Так, появился первый пациент. Посмотрим, посмотрим... Сейчас умоюсь и приду к твоему сыну. А ты откуда узнала, милая, что я могу лечить?

— Сергей Киле сказал, — прошептала на ломаном русском языке нанайка. — Любую болезнь можешь выгнать, сказал. Приди полечи маленько.

— Эх, милая, если бы любую! — усмехнулся Матвей Алексеевич, подставляя ладони под струю воды, которую лила из кружки жена. Растираясь полотенцем, внимательно осматривал незнакомую местность. Здесь придется пожить, поработать.

Домик, отведенный им под жилье, стоял на высоком песчаном берегу. Дома в стойбище поставлены редко, без соблюдения привычного для русских сел порядка. Видна неоглядная ширь Амура, протоки и проточки, зеленые острова. По дымкам угадывалось стойбище на острове, где высадились вчера с парохода.

Апа Бельды был озадачен появлением в его доме лекаря. Особенно удивила его смелость Сайлы, решившейся обратиться к «лоче» — русскому. Старый Апа хотел было рассердиться и не пустить лекаря в дом, но сдержался. Уж больно уверенно вошел этот рослый «лоча». Он едва кивнул старому Апе и сразу направился к Чокчо, лежавшему в беспамятстве на капе. Властно приказал раскрыть окна, завешенные халатами.

— Нужно, чтобы воздух был чистый, чтобы легче дышать мальчику, — пояснил он Сайле, напряженно вслушивавшейся в малопонятную речь. Сайла с готовностью бросилась раскрывать окна, недоумевая в то же время: «Воздух разве может быть грязный? Воздух невидим».

Матвей Алексеевич определил у мальчика тиф. Он попытался растолковать бедной Сайле, как ухаживать за сыном, но скоро убедился, что она не понимает и десятой доли его предписаний. Апа куда-то ушел. Да вряд ли и тот поймет. Тут нужны хотя бы элементарные знания санитарии. А в печальных глазах Сайлы страх, когда она, наконец, догадалась, что лекарь требует искупать ребенка, да еще в горячей воде. «Наверняка не осмелится купать, посчитав, что я шучу», — подумал Матвей Алексеевич.

— Будет у нас больница, возьмем Чокчо, станем лечить, — пояснил он Сайле. Сайла благодарно улыбнулась и согласно закивала головой. Но и тут, наверное, она уловила смысл только одного слова: лечить.

На улице, возле дома Апы, Матвея Алексеевича остановил молодой нанаец. Он был круглолиц, румян, черноглаз, как Сайла. И походил этот парень на девушку, потому что носил иссиня-черную косу.

— Лоча, — парень смело положил руку на плечо фельдшера. — Иди ко мне домой.

— Что случилось? — с улыбкой спросил Матвей Алексеевич.

— Отец помер, лечить надо, — сказал парень, умоляюще глядя на лекаря. — Идем скорее.

— Когда помер?

— Однако, два дня.

— Нет, дорогой, кто помер, того лечить бесполезно.

— Шаман Пору тоже так сказал, — печально проговорил парень, и глаза его повлажнели. — Хороший охотник был мой отец.

— А тебя как зовут?

— Качатка зовут.

— Так вот, Качатка, ничем не могу помочь. Раньше надо было лечить твоего отца, теперь поздно.

— Поздно, — повторил Качатка, понурил голову и пошел прочь. Длинная коса маятником качалась у него на спине.

Дома Матвея Алексеевича поджидали Сергей Киле и Мария Щука. В углу, сложив ноги калачиком, покуривал старый Иннокентий. Груша угощала гостей чаем.

— С чего начать? — отвечал на вопрос Сергея Матвей Алексеевич. — Нужно учесть всех больных тифом.

— Мы уже примерно учли. Человек тридцать будет, — заметила Мария. — И все в Соргоне, на острове.

— И в Тондоне есть, — вставил Сергей.

— А разве стойбище, где мы находимся, не Соргон? — спросила Груша.

— Соргон и Тондон — старые стойбища. Там в основном и живут нанайцы, — пояснила Мария. — А здесь, на берегу Амура, недавно стали селиться. И назвали стойбище Тайхин.

— Мы скоро всех сюда переселим с островов, — уверенно заметил Сергей. — Острова — нездоровое место для жилья. Так Петр Щука сказал.

— Значит, больных надо перевозить с острова на этот берег, — задумчиво проговорил Матвей Алексеевич.

— А зачем на этот? — спросил Сергей.

— Их надо госпитализировать. Иначе нам не справиться с эпидемией! Тиф — опасная заразная болезнь.

— Что такое гос... пилизировать? — озадаченно спросил Сергей.

— Перевезти людей в больницу...

— А, больница! Знаю, — заулыбался Сергей. — Я в Сретенском в больницу ходил. Пахнет. — Сергей покрутил головой, сморщился, вспомнив запахи лекарств.

— Как выйдем из положения, председатель? Больницы-то у нас нет. — Мартыненко окинул взглядом тесную комнатку: в такой разве откроешь больницу?

Все задумались.

— Китайский амбар, однако, занять надо, предложил Иннокентий. — Большой амбар. И пустой. Купец сбежал, амбар остался. Ничей, однако.

Совет Иннокентия обрадовал всех. Матвей Алексеевич тотчас же осмотрел амбар, рубленный из толстых бревен, и нашел его вполне подходящим. Ио совету Мартыненко Сергей собрал односельчан и принялся ломать перегородки, делать нары.

Матвею Алексеевичу не терпелось поскорее увидеть больных, определить размеры бедствия. Может, им с Грушей и не под силу такая ноша? Просить подмоги? Но когда она подоспеет, а каждый день, каждый час дорог.

Иннокентий перевез Матвея Алексеевича и Грушу через протоку. Им казалось, что они никогда не видели сразу так много людского горя, как в этот день. А ведь Матвей Алексеевич был на германском фронте, воевал в гражданскую. Может быть, это потому, что здесь люди апатично относились к бедствию? Эта безропотность, покорность судьбе пугала и обезоруживала. Почти в каждом доме лежали больные сыпняком.

Стойбище выглядело еще хуже, чем представлял себе Матвей Алексеевич, идя ночью за Иннокентием. Разбросанные в зарослях ивняка и черемухи жалкие фанзы кое-как обмазаны глиной. Окна завешены тряпками или затянуты рыбьими пузырями, а вместо дверей болтается потемневшая от времени шкура. Между домиками — амбары для юколы, поставленные на четырех врытых в землю столбах. И повсюду отбросы и мусор, отслуживший срок домашний скарб. Рои мух возле каждой такой свалки. Грязные полуголые дети копошатся у порогов. Даже появление людей в невиданных белых халатах не вызывает у них любопытства.

У одного дома Груша невольно задержалась. Четверо ребятишек — старшему лет семь, не больше, — сбивали палкой подвешенную связку юколы. Груша подошла и сняла рыбу, твердую как подошва. Ребятишки мигом поделили юколу и принялись жевать. Груша пыталась заговорить с ними, но ребятишки опасливо пятились. Но материнские нотки и речи чужой женщины, ее жесты успокоили ребят. Старший осмелел, подошел ближе.

— Отец и мать дома? — спросила Груша, привлекая к себе парнишку. Тот вывернулся из-под руки и насупился. Он не понял вопроса. Иннокентий повторил по-нанайски. Мальчик ответил.

— Отца злой дух держит, а мать пошла на рыбалку, — перевел Иннокентий и добавил: — Отец их Акунка Бомбо. Болеет, однако, Бомбо. Вчера ходил, сегодня болеет.

Груша и Матвей Алексеевич вошли в фанзу. Внутри было темно, пахло рыбой и дымом. На нарах метался в бреду человек, закутанный в тряпье. Фельдшер присел на краешек капа, взял больного за руку. Учащенный пульс, жар. Ясно: тиф!

Больной бредил, порывался встать. Груша напоила его из ложки водой, обтерла воспаленное лицо.

— Он с медведем борется. С медведем-духом, — прислушавшись к бормотанью Акунки Бомбо, сказал Иннокентий. — Ты бы, Матвей, помог ему бороть медведя-духа.

Сказано это было с такой непосредственностью, что Матвей Алексеевич и Груша, как ни тяжело им было смотреть на больного, улыбнулись.

— Не медведь, а тиф — злой дух. Он терзает твоего земляка, — сказал фельдшер. — Дух-то этот поменьше твоего мишки, но позловреднее и поопаснее. Так-то, милый мой друг Иннокентий. А бороться — попробуем. Помогать будешь?

— Я шаман разве? — недоверчиво покосился на лекаря Иннокентий.

— Так ведь и я не шаман.

— Ты ученый. Мне Сергей говорил.

— В больницу таких, как Бомбо, надо, Иннокентий. Хотя я и ученый, а нам с Грушей дело это не под силу. Вот и помогай.

— А что, разве не помогу? Давай чего делать, — с готовностью согласился старик.

— Вот и отлично. Иди жердей наруби. Носилки делать станем. Найди себе помощников.

Необычные посетители дома Акунки Бомбо привлекли внимание жителей стойбища. Они заглядывали в дверь, пытаясь понять, что делают русские в доме. Мартыненко уже собирались отправиться к другим больным, как в дверь, расталкивая людей, вбежала встревоженная молодая женщина, жена Бомбо. Она бросила связку свежих чебаков на земляной пол и метнулась к больному. Поправила лохмотья, заменявшие ему одеяло, пристально посмотрела мужу в лицо. Тот застонал. Нанайка облегченно вздохнула. Видно, она боялась: не сделали ли чего плохого ее мужу незнакомцы? Женщина с неприязнью посмотрела на Матвея Алексеевича, перевела взгляд на Грушу и что-то сказала по-нанайски.

— Она говорит: «Зачем пришли сюда лочи в белых халатах? Пусть они оставят дом Бомбо. Их присутствие злит духов», — перевел подоспевший Иннокентий.

Он приволок несколько жердей. Старику помогал парень с косой, в котором Матвей признал Качатку. Парень широко и дружелюбно улыбнулся фельдшеру. «Значит, не обиделся, что отца не оживил», — отметил Матвей Алексеевич.

А у стоявших рядом с ним людей лица были сумрачны, сердиты.

— Да, да, говорит: зачем пришли... — подтвердили из толпы.

Жителей поселка, видимо, не меньше жены Бомбо интересовал этот вопрос. В глазах людей были страх, недоброжелательность и любопытство. Ну какой хороший человек пойдет в стойбище, которое поражено злым духом! Тут самим давно надо бежать в тайгу, путая следы, чтобы черт не нашел, да жалко родичей, жалко бросить стойбище, избранное предками. А чего нужно этим двум, в белых как снег халатах?

— Мы пришли, чтобы лечить больных, — стал растолковывать Матвей Алексеевич, чувствуя враждебное настроение толпы. — Нас Советская власть послала,

Напряжение заметно спало. Люди заулыбались, задвигались, обмениваясь замечаниями.

— Советская власть — это хорошо! Паши партизанам помогали, когда тут японцы и белогвардейцы были.

— Партизаны от смерти много нанай спасли.

— Петр и Мария тоже были партизаны. Хорошие люди!

— Ну вот, видите! Я тоже партизаном был, в отряде Бойко-Павлова. Слыхали о таком? — сказал Матвей Алексеевич.

Все согласно закивали головами. Они знают Демьяна Бойко. Он в Соргоне бывал.

— Я у него проводником ходил, — с гордостью заметил Иннокентий. — Далеко водил в тайгу, к Мяо Чану, калмыка ловили.

— Мясо давали партизанам, рыбу, — вспоминали нанайцы.

— Выходит, вместе беляков-калмыковцев били, а теперь вместе болезнь побеждать будем. Так? — улыбнулся фельдшер.

Пока Матвей Алексеевич беседовал с мужчинами стойбища, Груша знакомилась с женщинами. Она уже успела побывать в нескольких домах. Не столько словами, сколько лаской и милой женской добротой ей удалось расположить к себе нанаек.

Матвей Алексеевич отыскал Грушу в дальнем конце стойбища. Она сидела в окружении женщин, что-то наперебой говоривших ей. Миловидная девушка угощала Грушу жимолостью. «Ну, милая, ты преуспела больше меня», — с нежностью подумал Мартыненко, сравнивая свой стихийный митинг с этой сердечной беседой.

Лишь через два дня фельдшер смог зайти к Петру Щуке. Невысокого роста, похудевший, обросший золотистой бородкой, Петр лежал на кровати, покрытой дерюжным одеялом. Серые глаза ввалились, но их живой блеск свидетельствовал, что здоровье идет на поправку. В горнице, где стояла кровать, было чисто и уютно. На желтом полу — самодельные половички. На окнах — горшки с геранью.

— Проходите, Матвей Алексеевич. Я давно поджидаю вас. Маша, дай гостю табуретку, весело распоряжался Петр.

Как все выздоравливающие, он был в состоянии радостного возбуждения.

— Черт дернул меня заболеть. Тут дел невпроворот, а я лежу как чурка. Ну, теперь скоро поднимусь. Вставал уже, да голова кружится.

— Вставать запрещаю, — с шутливой угрозой сказал Матвей Алексеевич.

— Узнаю медицину, — Петр рассмеялся. Потом, сразу посерьезнев, осведомился: — Ну что там, в стойбище? Мария говорила, вы обход уже сделали. Рассказывайте.

Мартыненко коротко обрисовал положение.

— Да, дела незавидные. — Петр потер ладонью остриженную голову. — Говорите недоверчиво встретили вас нанайцы? Понятно. Ведь как люди жили? И не только нанайцы. Почти неграмотную Россию царь и помещики нам оставили, чтоб им ни дна ни покрышки! А суеверия и в русских деревнях хватает пока. Но там, хотя и редко, больницу и школу встретишь. Здесь же самый умный человек — шаман. А революцию разве легко было делать? Справимся и с темнотой и невежеством, верно говорю?

Матвей Алексеевич со все возрастающей симпатией слушал этого щуплого, но твердого духом человека.

— Больных когда перевозить будете?

Сегодня начнем. Сергей закончил оборудовать амбар. Хотя и далеко до идеала, но летний госпиталь получился.

— Замечательный парень Сергей, — заметил Петр.

— Удивил меня, — оживился Матвей Алексеевич. — День и ночь плотничал, помощников своих загонял.

— Хороший народ нанайцы, душевный и приветливый, — сказал Петр. — Помощники... Да, нам тут надо побольше заиметь таких вот помощников, тогда мы любое дело осилим. Вы коммунист?

— Нет, я не в партии.

— Все равно, вижу: у вас душа коммуниста.

— Я с семнадцатого в партии. В Красную гвардию — и в партию. На посту в Кремле у квартиры Ленина стоял. Вот, как вас, Ленина видел. Душевный человек. Раз говорит мне: «Товарищ красноармеец, вы бы сели на табуретку, тяжело да и неудобно вроде стоять у квартиры Ленина. Как вы на это смотрите?» — «Смотрю отрицательно», — отвечаю. «Почему же?» — а сам смеется. «Не по уставу, товарищ Ленин». — «Ну, если не по уставу... Вам виднее, вы человек военный».

Ленин... Потом фронты. Разные. На каких только не побывал! Здесь, на Дальнем Востоке, от Волочаевки до Спасска прошел с боями. Комиссаром полка был. Ранили под Спасском. Ничего, выправился. Пришел в Далькрайком, работу требую. Меня посылают в деревню кооперацию налаживать. Поначалу я на дыбы: «Мне, боевому рубаке, костяшками щелкать! Ни в жисть!» Долго упирался, по когда прочитали мне статью Ленина о торговле нашей, советской, понял: нужно идти. Торговля — наш новый фронт. Вот так я сюда, голубчик, и попал. И скажу вам: никогда на фронте не было так трудно, как здесь. Но не жалею, что согласился. Живое дело в твоих руках, для живых людей.

— Матвей, лодка сколько надо? — В дверном проеме стоял Иннокентий. Из-за спины выглядывал улыбающийся Качатка.

— Заходите, заходите, — замахал рукой Петр. И фельдшеру: — Вот они, помощники.

Матвей Алексеевич стал прощаться.

— Баня нужна, — вздохнул он. — На улице придется мыть больных.

— Зачем на улице, есть баня! — приподнялся на локте Петр. — Верно говорю. Сам построил. Только помыться не удалось как следует. Лишь один раз с Иннокентием попарились. Как, Иннокентий, хороший пар?

— Больно жарко, — признался старик, посмеиваясь.

— Привыкнешь, старина, пар костей не ломит! — крикнул Петр вдогонку уходившим.

В Соргон пришли в полдень. Мария с Грушей обходили дома, выбирая больных к отправке.

Матвей Алексеевич прежде всего навестил Бомбо. Нанаец по-прежнему был в тяжелом состоянии. Жена Бомбо молча, не шевелясь, сидела на кане и казалась безучастной. В широко раскрытых глазах ее были отчаяние и испуг. Увидев проходивших мимо дома Иннокентия и Качатку с носилками, Матвей Алексеевич приказал им втащить носилки в дом. Жена Бомбо вскочила с нар, выбежала на улицу, и скоро ее крик раздался у соседних фанз. Матвей Алексеевич выглянул из двери.

— Чего она кричит?

— Бородатый мужа уносит, — с беспечной улыбкой пояснил Качатка.

«Пожалуй, я рано праздновал победу», — подумал Матвей Алексеевич. Измученный и издерганный хлопотами последних дней, он чувствовал, как в душе нарастает раздражение: «К людям с добром, а они к тебе, как к врагу». Но он не отступит. Больные будут перевезены в больницу, чего бы это ему ни стоило.

— Давайте носилки, — распорядился Матвей Алексеевич. Но, прикинув, что так больного не вынести, взял Бомбо, как ребенка, на руки и вынес из дома. Не успел он опустить больного на ивовые прутья носилок, как к фанзе подбежали нанайцы. Жена Бомбо, бросаясь от одного родича к другому, горячо им что-то объясняла. Матвей Алексеевич приметил в толпе хитрую физиономию старого Апы. Жена Бомбо бросилась на колени рядом с носилками, обхватила мужа руками. Весь вид ее говорил, что она не разрешит унести Бомбо.

Нанайцы придвинулись ближе. Неожиданно в образовавшийся круг вышел шаман Пору. Матвей Алексеевич уже знал его. Как-то на берегу Иннокентий указал на одноглазого старика и сказал почтительно: «Пору — шаман». Привыкший, чтобы его слушали, Пору негромко, но внушительно заговорил:

— Зачем русский тащит Бомбо? Он наш человек.

— Я хочу положить его в больницу, — стараясь быть спокойным, пояснил Матвей Алексеевич. — Там будем лечить Бомбо и всех, кто болен тифом.

— И ни один из этих людей тогда не умрет? — единственный глаз шамана был насмешлив.

Хитрая бестия этот шаман! Что сказать ему? Лгать нельзя.

— Будем хорошо лечить. Но кто очень слаб, у кого болезнь запущена, может и умереть...

— Вот видишь! А ты хочешь собрать людей в один дом, так я тебя понял, лоча? — подхватил Пору. — Но каждый, даже маленький ребенок, знает: когда много людей болеют сразу, они должны держаться подальше друг от друга. Каждый знает...

— Все знают! — поддержал шамана хор голосов.

Древний опыт подсказывал людям тайги, как уберечься от заразы. А тут заявился бородач в белом халате и хочет поступить противно их понятиям и здравому смыслу.

На какое-то мгновение Матвей Алексеевич растерялся. Как им объяснить, что они ошибаются, как убедить?

Выручил Иннокентий. Он встал рядом с фельдшером и заговорил несколько приподнято:

— Родичи! Когда я был проводником у партизан, то видел больницу. Вместе собрано много людей. И сам немножко лежал на чистой, как снег, кровати, когда меня ранили. — Старик засучил рукав засаленной кожаной куртки и показал голубоватый шрам на бронзовой коже. — Вот сюда пуля попала. Быстро лечили, однако. Русский доктор лечил, хорошо лечил. Матвей хороший человек, он лечить приехал, а вы мешаете ему.

Против ожидания сбивчивая речь Иннокентия возымела действие. На лицах появились улыбки, нанайцы глядели теперь на Матвея Алексеевича не с такой отчужденностью. Послышались голоса:

— В Сретенском тоже есть больница.

— Там русских лечат!

— А что, нанай не такой человек?

— В Хабаровске был, в больницу ходил к родичу неожиданно заговорил Апа. — Там нанай лечат, и орочей, и ульчей. Всех лечат!

Шаман злобным взглядом окинул собравшихся и пал выбираться из толпы; прежде чем удалиться, он по-волчьи обернулся и бросил зловеще:

— Я сказал!

Матвей Алексеевич заметил, как тень испуга мелькнула на лицах умолкших людей. Он понимал: сильна власть этого мрачного одноглазого старика над жителями стойбища. Но рассказ Иннокентия и замечание Апы сделали свое дело. Люди расходились по домам в задумчивости. И жена Бомбо присмирела. Она молча поправила на больном меховое одеяло, подложила под голову куртку и проводила носильщиков до берега. Иннокентий и Качатка осторожно несли ее мужа, стараясь ступать в ногу.