Насилие истиной

ГЛАВА 2

С выздоровлением примадонны положение Евгении резко изменилось. Вместо продвижения ее стали убирать назад. Отняли даже трехминутную роль Мадлен из «Фиалки Монмартра».

— Подальше ее, в хор! Там ей место! — нервно визжала примадонна.

И поклонники куда-то исчезли. И соседки по гримерной стали нагло занимать ее столик. Евгения растерялась. Но на сцене, пока еще в первой линии хора, она блистала по-прежнему.

Дождливым осенним вечером в гримерной вдруг появилась корзина пурпурных роз.

«Вот он, самый верный поклонник! — грустно улыбнулась Евгения. — И как я в метро поеду с такой корзиной?..»

В дверь постучали, и на пороге возник высокий молодой мужчина с большими темно-карими глазами.

Девушки опешили.

— Игорь Бахарев!.. — легким эхом пронеслось по гримерке.

Евгения с интересом посмотрела на молодого артиста, сына очень известного театрального режиссера.

— Разрешите вас проводить? — обратился он к ней.

— С удовольствием! — ответила она.

«А классно ехать в «Волге» одной на заднем сиденье!..» — улыбаясь, думала Евгения.

— Ой, и не знаю, как вы к дому проедете! Вчера все перекопали! — вдруг вспомнила она.

— В самом деле! — притормозил он перед «кирпичом», криво навешенном на хлипкое ограждение.

Дождь гулко стучал по крыше.

— Послушайте, Женя! — повернувшись к ней, словно на что-то решившись, сказал Игорь. — Ваше положение в театре сейчас незавидное, а дальше будет еще хуже. Я хорошо знаю примадоншу, она не успокоится, пока не выживет вас.

— Ну, это мы еще посмотрим! — задорно отозвалась Евгения.

— Да тут и смотреть нечего! — вздохнул Игорь. — Может, вы слышали, что и у моего отца в театре неприятности? — спросил он.

— Так, кое-что!.. Пьесу он какую-то поставил…

— А его за это сняли с поста главного режиссера!

— Да ну?! — чуть не присвистнула от удивления Женя. — Не может быть!..

— И вы знаете, он бороться не будет! Бесполезно!.. Просто нужно выждать время и в удобный момент, который непременно наступит, оказаться в нужном месте!

— А что же он будет делать в ожидании этого момента? — с легким презрением поинтересовалась Евгения.

Игорь понял ее насмешку.

— Не на печи лежать! — ответил он. — Несмотря на нынешнее положение отца, у него еще остались настоящие друзья. Ему предложили, учитывая его опыт, возглавить московский мюзик-холл! Вернее, даже создать! «Отбросить устаревшее, оставить лучшее, найти новое!» — так было сформулировано одним важным чиновником при личной беседе с ним. Они там, — Игорь поднял палец, указывая вверх, — задумали сразить мир советским мюзик-холлом. Дали полгода на все, а потом гастроли! Здорово, правда?!

— Здорово! — согласилась Евгения.

Дождь продолжал бить по крыше. Игорь включил радио. Возникшее молчание Евгения прервала тяжелым вздохом.

— Сколько не сиди, а выходить придется! У вас случайно нет зонтика?

— Зонтика? — удивился Игорь, словно ожидал услышать от нее что-то другое. — Подождите! Какой зонтик?! Я же не сказал вам главного! Вместе с Грушиным на вашем первом спектакле был и мой отец. Вы очень ему понравились. Он тогда мне сказал: «Вот такую бы нам солистку!.. Очаровательный чертенок!»

Евгения рассмеялась.

— Нет! Это очень серьезно! Я вчера спросил его, как он смотрит на то, чтобы пригласить вас в мюзик-холл? Он ответил, что был бы рад, и поручил мне выполнить эту приятную миссию! — Игорь вглядывался в лицо Евгении, слегка освещенное уличным фонарем.

— Меня?.. В мюзик-холл?! — удивленно воскликнула она. — Это, конечно, интересное предложение. Но я люблю оперетту!.. Нет, что вы!.. — Евгения растерялась. Она понимала, что отказываться от предложения известного режиссера Петра Бахарева — безрассудство. Но именно оно и было основной чертой ее характера. — Нет! — твердо заявила она. — Я останусь в театре!

— Послушайте, Женя! — попытался ей объяснить ситуацию Игорь. — Вас дальше хористки не пустят!

— Еще посмотрим!

— О, господи! Ну зачем? Зачем? Объясните мне!

Зачем тратить золотые годы молодости на склоку со старой примадонной? И вообще, ваша оперетта уже вся пропахла нафталином! А мюзик-холл — это синтетический жанр! Он соединяет в себе все, от оперы до балета. Вы будете петь вашу Сильву. Вы будете танцевать канкан и танго. Это такой простор!.. Сколько вам лет? — с жаром воскликнул Игорь.

— Двадцать!

— А мне двадцать три. Но я вырос в артистической семье и не только слышал, но знаю, что такое театральные интриги! Не ввязывайтесь в борьбу с вашей примадоншей. За ней стоят очень высокопоставленные особы. Возьмите пример с моего отца!

Евгения нерешительно пожала плечами, а на следующий день подала заявление об уходе из театра.

— Жаль!.. — тихо промолвила ее единственная театральная подруга, хористка Рита. — Но я о себе!.. — Заметив горькое выражение на лице Евгении, торопливо добавила она. — А ты правильно сделала!.. Что тут сидеть?! Гастроли в этом году будут в Саратове и Ростове-на-Дону. Тоска! Хоть бы в Кисловодске!.. Водички бы попила!

— Да ты что, старуха?! На водичку потянуло! — расхохоталась Евгения.

Подруги обнялись и уже смеялись вместе.

— Представляешь! — глаза Риты засверкали, словно праздничная иллюминация. — Париж увидишь! Чего только не увидишь! Выступать будешь!.. Ой, мне кажется, я бы такого счастья не выдержала! Не перенесла!.. Сердце бы лопнуло!.. — Подхватив Евгению, закружилась с ней по коридору. — Париж!.. Это же!.. — найти определения Рита не смогла.

— Сначала, как говорит Игорь, мы обкатаем программу в Ленинграде и в Москве, потом в Варшаве и Будапеште. А уже от тех гастролей будет зависеть заключение контрактов.

— Ой, Петр Бахарев!.. — восторженно воздев глаза, воскликнула Рита. — Он же невероятно талантлив. Он такой мюзик-холл устроит, что публика будет визжать! Кстати, а как тебе Игорь? — лукаво повела она глазами.

— Нравится! — рассмеялась Евгения.

— Нравится! — буркнула Рита. — Я бы на твоем месте так просто бы влюбилась. Красавец! И вообще, семья Бахаревых — это же… — она просто захлебнулась от восторга.

— Ну и что, семья Бахаревых? — заливисто поддразнила ее Евгения.

— Элита нашей страны! — красиво ввернула подруга.

Работа оказалась невероятно тяжелой. До изнурения, до головокружения от усталости. Бахарев был безжалостен. Ни одной нотки вполголоса, ни одного батмана в полноги. Игорь был помощником режиссера. Он лично поставил Евгении несколько номеров. Петр Бахарев просмотрел, сделал меткие замечания.

— Неплохо! — бросил он тяжело дышащей Евгении. — Отдохни минут пятнадцать и с новыми силами, с учетом замечаний.

— Петр Арсентьевич, — взмолилась обычно беспрекословная Женя. — Я сегодня больше не могу!

Петр Арсентьевич странно приподнял правую бровь, что выражало у него крайнее удивление.

— Что значит «не могу»? Тебя как зовут?

— Евгения! — допытавшись сгладить резкость отца, подсказал Игорь.

— Нет, я хочу услышать от нее! — громовым, властным голосом повторил Петр Арсентьевич.

Девушка набрала воздух и звонко выкрикнула со сцены в зал:

— Евгения!

— Вот именно!.. Ева и гений! Редкостное сочетание! Единственное женское имя, объединившее в себе два взаимоисключающих понятия: женственность и гениальность! Поэтому фраза «не могу» для тебя недопустима! «Зовись иначе как-нибудь!..» Матреной, Феклой, тогда — не моги! Понятно?

Евгения кивнула и через пятнадцать минут пела и делала батманы не ниже ста восьмидесяти градусов.

— Жемчужина! Слышишь, Игорь, ты нашел жемчужину! — слегка подтолкнул Петр Арсентьевич сына. — С ней нам и Париж будет по плечу. О, я им всем покажу, что Бахарев даже из мюзик-холла может сделать бриллиант, о котором напишут во всех газетах мира. Они думали напакостить, добившись моего увольнения из театра, а выйдет с точностью наоборот! Обо мне знали только в нашей стране, а теперь узнают во всем мире! Мы и в Рио-де-Жанейро поедем!

Петр Арсентьевич продолжал делиться мечтами с сыном, но тот не мог отвести очарованного взгляда от жемчужины по имени Женя.

— Женя! Женечка! — кричал, нагоняя ее в коридоре. — Ты сегодня вечером свободна?

Евгения даже рассмеялась в ответ на такой нелепый вопрос.

— Конечно, свободна, и мечтаю поскорее добраться домой и лечь спать!

— А я… — пушистые ресницы Игоря дрогнули, — хотел тебя пригласить поужинать в ресторане.

Евгения настолько устала, что потеряла свою обычную кокетливость и стремление очаровывать всех. Она секунду подумала и сказала:

— Поужинать — хорошо!.. А то пока до дому доеду!.. — взглянула на Игоря и вмиг собралась. Спину выгнула, что монмартрская кошечка! — С удовольствием, Игорек! — уже ослепляя черными глазами, кокетливо бросила она и скрылась в гримерной.

Гастроли, как и предсказывал Петр Арсентьевич, начались с триумфа в Ленинграде. Затем Москва восторженно аплодировала первой звезде советского мюзик-холла Евгении Рахманиной. После выступлений в Варшаве и Будапеште последовали гастроли в Париже, Мадриде, Праге, Мехико.

В Париже Игорь сказал отцу, что хочет сделать Евгении предложение стать его женой. Отец, от которого Игорь ожидал тут же услышать согласие, задумался и попросил несколько дней на размышление.

— Папа! — возмутился Игорь. — Я ведь не тебе делаю предложение. Чего тебе-то думать?!

— Предложение ты делаешь не мне, но введешь ее в нашу семью!

— А разве она тебе не нравится? Ты же сам называешь ее жемчужиной!

— Жемчужина хороша в мюзик-холле, а в доме хороша жена! Поверь моему опыту!

— Но я люблю ее!..

— Это заметно!

— Нет, ты мне объясни, о чем ты собираешься думать?! — не отставал от отца Игорь.

Бахарев-старший помолчал и все же решился поделиться своими сомнениями.

— Понимаешь, Игорек, она, без обиды будет сказано, не нашего круга!

— Господи, какое это в наше время имеет значение?! — с комсомольским жаром воскликнул Игорь.

— Это, — веско произнес Петр Арсентьевич, — имеет значение во все времена! Кто у нее родители?

— Ну… отца у нее нет, умер. Женя говорила, что он сильно выпивал и однажды упал со стропил при строительстве дома. Он был рабочим.

— Вот! — многозначительно изрек Бахарев-старший.

— Мама… — неуверенно продолжал Игорь. — Мама… на каком-то заводе работает… то ли формовщицей, то ли кладовщицей…

— Вот и представь, о чем мы с твоей матерью или с Людмилой Савельевной будем разговаривать то ли с формовщицей, то ли с кладовщицей. Представь на минуту ее в нашей гостиной, где со стен смотрят портреты представителей дворянско-артистической элиты! А если пойти дальше и представить твоих и ее предков, то получится, что ты хочешь жениться на своей же крепостной девке!

— Папа! Да ты что? — огромные глаза Игоря достигли неимоверных размеров. — Что ты, коммунист, говоришь?!

— А ты не понимаешь? — очень серьезно глядя на него, спросил Петр Арсентьевич. — Ты — мой старший сын! И у меня нет никаких сомнений в этом! Потом я буду стареть, а жены мои будут молодеть, здесь уж все мы, Бахаревы, в пращура Ивана Михайловича, блиставшего при дворе самой Екатерины Великой. Ну так вот, кто их знает, от кого мне преподнесут мои будущие жены сыновей, а ты — кровь моя!

— Папа, у меня просто голова кругом! Ты что, уже хочешь и с Людмилой Савельевной расстаться? Если не ошибаюсь, после мамы она у тебя уже третья…

Петр Арсентьевич недовольно отмахнулся.

— Что мы сейчас считать будем? Разговор-то о тебе! Хотя, можно и посчитать и вспомнить! Все они, мои бывшие жены, были из моего круга, ни одной со стороны, так сказать, из рабочей слободки. Все женщины интеллигентные, образованные, утонченные, кто более, кто менее…

— Папа, но сейчас это не имеет значения! Ты же видишь, Женя такая восприимчивая, она легко войдет в наш круг.

— Нет, тут надо подумать!..

Петр Арсентьевич думал почти все парижские гастроли. Игорь худел и бледнел.

— Не знаю, что и сказать! Вижу, что запала она тебе в душу. Ну что ж, разойтись всегда можно! Ладно, сынок, женись!.. В конце концов, даже граф Шереметев снизошел до мезальянса…

Петр Арсентьевич баловал свою юную невестку. Еще в Париже, когда только объявили о помолвке, он выдал ей внушительную сумму на наряды.

— Только, Евгения, поскромнее выбирай! Элегантная вещь не кричит о себе, а ненавязчиво привлекает. А еще лучше, попрошу-ка я нашу костюмершу, Марию Леопольдовну, сопроводить тебя и помочь советом!

Как верно сказал Игорь, Евгения тонко подмечала малейшие внешние нюансы. Когда они собирались на банкет по случаю окончания парижских гастролей, Петр Арсентьевич и Игорь узнали ее не сразу. Спустившаяся в вестибюль отеля молодая женщина с красивой прической, в жемчужно-сером платье, тотчас привлекла их внимание. Она слегка замешкалась, озадаченная их недоуменными лицами, потом улыбнулась и подошла.

Первым очнулся Игорь.

— Женя!.. — почти вскрикнул он.

— В самом деле! — развел руками Петр Арсентьевич.

— Вы, что, не узнали меня?

— Как узнать, настоящая парижанка! Вы позволите, мадемуазель, — с добродушной усмешкой предложил свою руку Петр Арсентьевич.

— Буду польщена, мсье! — в тон ему ответила Евгения.

Петр Арсентьевич пошел с ней к выходу, но не удержался и, оглянувшись назад, показал глазами следовавшему за ними Игорю: «Экстра-класс!» Игорь светился от радости.

Евгения умела преподнести себя. С ловкостью актрисы она легко копировала манеру поведения утонченных француженок, но в душе, конечно же, оставалась девчонкой с московской окраины.

Париж сделал с Евгенией то же, что и со всеми — покорил ее! Не верьте, если кто-то говорит, что Париж ему не понравился — он либо лжет, либо пытается оригинальничать. Во время гастролей Женя переименовала себя в Жаклин, а Игоря — в Гаррика. Хотела и Петра Арсентьевича превратить в Пьера, но тот решительно воспротивился.

Вернувшись в Москву, отпраздновали свадьбу. Пригласили только нужных и уважаемых людей. Из ненужных была одна Рита, которую Евгения перекрестила в Марго. Тогда казалось — шутка, побалуются и забудут. Но прошли годы, а шутка прижилась.

— Слушай, Же… — под требовательным взглядом подруги новоявленная Марго съеживалась и прилежно произносила: — Жаклин! Ведь это просто с ума сойти! Ты — жена самого Бахарева!

— Фамилию я оставила свою! Она уже слишком известна, чтобы ее менять! — хвастаясь перед подругой, заявила Жаклин.

— Да, конечно! И потом, твоя фамилия очень звучная! Жаклин Рахманина! Красиво!

— Вот и я говорю Гаррику, а он канючит: «Как же так, я — Бахарев, ты — Рахманина?» Но Петруша все поставил на свои места. Он сказал, когда муж и жена работают вместе им лучше иметь разные фамилии.

— А где вы будете жить? — торопливо интересовалась Марго, пока они поправляли макияж в дамской комнате.

— Сначала думали — у матери Гаррика, но Петруша предложил у них с Людмилой Савельевной. Пять комнат, куда им!

Марго обхватила лицо ладонями.

— Господи! — в каком-то священном ужасе пробормотала она. — Пять комнат на четверых!.. А нас шестеро в двух!

Жаклин вертелась перед зеркалом, взбивая воланы парижского платья.

Марго чуть отошла в сторону и загляделась на подругу восхищенно-печальным взглядом.

— А я во втором составе репетирую роль жены посланника из «Веселой вдовы», — словно защищаясь от чужого великолепия, пробормотала она.

— Что? — красиво повернувшись, бросила Жаклин. — «Веселая вдова»? Оперетта? От нее несет нафталином! Вот мюзик-холл — это жизнь! Нерв!..

— А ты… мне… — неловко оправляя свое шикарное платье, подаренное ей Жаклин, неуверенно начала Марго и закончила скороговоркой: — Меня бы нельзя тоже в мюзик-холл?!

Но вместо ответа прозвучал лишь скрип закрываемой двери, за которую выскочила Жаклин — ее позвал жених.

Потом были Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айрес…

В краткие промежутки между гастролями молодые поселялись в старинных бахаревских апартаментах. Опасения Петра Арсентьевича по поводу невестки из другого круга не оправдывались. Основную роль в этом сыграло то, что Жаклин не сталкивалась с Людмилой Савельевной на кухне возле плиты, так как всю работу выполняла домработница. Людмила Савельевна осуществляла лишь руководство, а Жаклин было все равно. Ее новая жизнь не оставляла ей времени на домашние будни. Их с Гарриком приглашали повсюду: премьеры, выставки, театральные капустники, юбилеи. В престижном «Голубом Огоньке» Жаклин блеснула, исполнив знаменитую «Карамболину». После этого «Огонька» до нее дошли слухи, что примадоншу с трудом вывели из глубокой депрессии.

Однажды, в редкие часы пребывания Жаклин дома, раздался телефонный звонок. Она подняла трубку и услышала взволнованный женский голос:

— Здравствуйте, я журналистка, меня зовут Илона Стефанова. Могу ли я поговорить с Жаклин Рахманиной?

— Слушаю!

— Ой! Это вы! Как я рада! Я работаю в журнале «Театральная Москва» и очень хотела бы написать о вас статью!

— Обо мне? — чуть было не выдала своего удивления Жаклин. — «Черт возьми! Конечно! — мысленно воскликнула она. — Давно пора!» — Пишите! — благосклонно выразила согласие.

— А когда мы с вами можем встретиться?

— О!.. — уже войдя в роль звезды, задумчиво протянула Жаклин. — Даже не знаю!..

— Умоляю! Всего каких-нибудь полчасика!..

— Одну минуту, я посмотрю свою записную книжку! — сказала она, хотя отлично знала, что всю неделю у нее совершенно свободна первая половина дня.

— Послезавтра в двенадцать, устроит?!

— Спасибо! — обрадовано воскликнула журналистка.

Жаклин с густой длинной челкой, с сильно накрашенными ресницами и перламутровой помадой на губах приподнялась с кушетки, когда домработница ввела в ее комнату совсем молоденькую журналистку. Девушка замерла, с нескрываемым восторгом глядя на Жаклин в коротких, до середины икры, узких сиреневых брюках и расшитой жемчужинками блузке.

— Здравствуйте! — спохватилась она. — Меня зовут Илона!

Они на удивление быстро разговорились. Жаклин, конечно, приготовилась пофорсить перед журналисткой, но у той, несомненно, оказался дар мгновенно располагать человека к себе. Когда были заданы все вопросы и получены ответы, отобраны самые эффектные фотографии, только тогда Илона призналась, что она еще не журналистка, а всего лишь студентка второго курса. И что она упросила главного редактора напечатать материал, если ей удастся взять интервью у Рахманиной.

Жаклин пожала плечами.

— Какое имеет значение, сколько тебе лет, главное, чтобы то, что ты делаешь, было талантливо, — к месту ввернула она одну из фраз Петра Арсентьевича.

— Боже, какая ты милая! — восторженно сверкая глазами, воскликнула Илона. — Как только напишу, обязательно принесу тебе прочесть! — задержавшись в дверях, уведомила она свою первую знаменитость, с которой уже успела перейти на «ты».

Три дня спустя раздался звонок.

— Жаклин, у меня все готово!

— Приходи!

Когда Жаклин сама открыла дверь, ввиду отсутствия домработницы, то увидела Илону с какой-то девушкой.

— Жаклин! — горячо приступила юная журналистка. — Это Лера, моя подруга, учится в Литинституте. Если ты не против, можно она войдет?

Жаклин пожала плечами.

— Проходите!

— Понимаешь, она умолила взять ее с собой, когда узнала, что я иду к тебе!

Лера перешагнула порог квартиры с каким-то благоговением.

— Боже! — прошептала она, проходя мимо гостиной. — Не могу поверить!.. — вздохнув, она села на диван в комнате Жаклин и принялась разглядывать все вокруг. — Я! В доме Бахаревых!..

Жаклин хотела сказать: «Ну и что?» Но ей не удалось.

Умело построенный поток красивых фраз чуть не вынес ее из комнаты. Она узнала, что, оказывается, живет в храме искусства рядом с самим столпом русской культуры.

— Бахаревы! Это же наше достояние!.. — закончила Лера вдохновенную речь и, не переведя дыхания, патетично воскликнула: — Как вы, должно быть, счастливы, как благодарны судьбе, что попали в такую семью!..

Тут Жаклин вспомнились и слова подруги Марго, тоже о семье.

«Ого! Вот оно что! А я и не задумывалась! Мне-то, что Бахаревы, что Ухаревы, что Сидоровы!.. А оно вот какой поворот имеет! Бахаревы!.. Ничего! Я и Рахманину в ряд поставлю!»

Пришла домработница и подала кофе. Лера ахала и восторгалась каждой чашкой, блюдцем, утверждая, что это настоящий саксонский фарфор.

Так у Жаклин неожиданно появились две подруги. Вернее, ей-то особенно некогда было дружить, но Илона и Лера просто обожали Жаклин и не могли обойтись без нее и двух дней.

Мюзик-холл уехал в Вену на гастроли, неожиданно оказавшиеся последними.

Вернувшись в Москву, Петр Арсентьевич был все время чем-то озабочен, подолгу шептался с Людмилой Савельевной, постоянно говорил с кем-то по телефону и, наконец, объявил сыну и невестке, что его назначили главным режиссером известного драматического театра.

— Не может быть! Папа! Вот это да! — подскочил со стула Гаррик и, чуть ли не подпрыгивая, обежал вокруг стола. — Да это же… все!.. Теперь ты сможешь такое!..

Жаклин, не очень понимая, чему радуется муж, с тревогой поглядывала на свекра.

«Чего это он удумал? Было все славно, слаженно, разъезжали по всему миру, а теперь что, в Москве сидеть? А на гастроли — в Саратов?»

— Я что-то… — попыталась она высказаться, — не очень понимаю. — Вы, Петр Арсентьевич, значит, оставляете мюзик-холл? А мы? — она взглянула на Гаррика. — А мы остаемся?! Но кто же тогда будет его возглавлять?

— Да ты что?! — замахал руками Гаррик. — Мы вместе с папой уйдем в театр!

— Но мне-то театр зачем? Я артистка мюзик-холла!.. Я танцевать хочу, петь!..

Петр Арсентьевич добродушно посмеивался, наблюдая семейную размолвку молодых.

— Жаклин, милая! Ты не торопись, подумай! Сколько тебе сейчас? Двадцать четыре! Ну, предположим, еще лет десять пропляшешь и пропоешь в мюзик-холле, а потом?

— Ну и что! Примадонна из нашей оперетты вон до каких лет все девушек на выданье играет!

— Да разве она артистка?!

— А кто же?

— Так, фитюлька! А у тебя настоящий драматический талант! Но ты не волнуйся, мы и музыкальные спектакли будем ставить. Обязательно! И вообще, надо ломать застаревшие понятия! Если драматический театр — так там танцевать нельзя! Будем и танцевать и петь!

— Ну ты видишь, какой горизонт?! — бросился к ней Гаррик.

— Не очень! — обиженно пробурчала Жаклин.

— Имя! Тебе нужно делать имя! Ну что ты сейчас? — вмешался Петр Арсентьевич. — Солистка мюзик-холла! Велика важность Рахманина! Да ты знаешь, что если сократят дотации, а об этом уже прошел слух, то наш мюзик-холл дальше нашей же границы не пустят!

— Почему сократят?!

— Ну как почему?! — удивляясь ее непонятливости, воскликнул Петр Арсентьевич. — Новая директива! Пока секретная! Советским людям не нужен такой буржуазный вид развлечений, как мюзик-холл, понятно?

— Папа, ты серьезно? — удивился Гаррик.

— Абсолютно! А вы, дорогие мои, думаете, что папа просто так в драматический театр запросился? Не скрою, я всегда хотел работать только в театре, я — театральный режиссер, а мюзик-холл — так! Можно было бы поездить еще годик-другой, но — узнал о директиве и подсуетился!

— Ты должна, Жаклин, Петра Арсентьевича благодарить, а ты сидишь и ровно ничего не хочешь понимать! — не выдержала Людмила Савельевна.

Жаклин выпила чашку чая, разлитого из большого фарфорового чайника Людмилой Савельевной, и проговорила:

— Конечно, я согласна! Я просто сразу не поняла!

_____