Насилие истиной

ГЛАВА 23

Спокойствие убийцы, которому наверняка было уже известно о найденных детективом черновиках Рахманиной, раздражало Мелентьева. Почему он был уверен, что в них не написано то, что могло бы его разоблачить?

«Убийца видел, как Алла Валуева, не вникая в смысл написанного, удалила всю информацию из ноутбука. Затем обыскала стол, буфет и не нашла ни одной дискеты с записью! Иначе он бы ее в живых не оставил. Слух о черновиках не испугал его. Он уверен, что в них нет никакой информации о нем. Значит, он опасался только того, что произошло после приобретения Рахманиной ноутбука, то есть совсем недавно. Хотя, с другой стороны, убийца может отличаться выдержкой и хладнокровием. Он выждал и убедился, что, несмотря на появившиеся черновики, я все еще блуждаю в тумане. К тому же, как я и предполагал, он, может, вовсе и не убийца, а только заказчик… — детектив злился, нервничал. Он абсолютно не чувствовал преступника. Абсолютно. Словно непроницаемая стена стояла между ними. Такого раньше не было. Невольно складывалось впечатление, что убийца — не из числа бывших знакомых Рахманиной. — Неужели, Жаклин шлепнул какой-нибудь бродяга, воспользовавшись брошенным пистолетом? Тогда вырисовывается совсем иная картина. Некоторое время после ухода Валуевой и поспешившего следом за ней Лютаева, Жаклин еще оставалась лежать на полу. Бродяга, случайно заглянувший в окно и ставший свидетелем убийства, схватив пистолет, осторожно вошел в дом, чтобы чем-нибудь поживиться. Жаклин шевельнулась, поднялась… он с испуга выстрелил… Затем вытер пистолет и бросил на то же место… Что говорить? — грустно констатировал Кирилл. — И эта версия имеет право на существование. Н-да! Туман сплошной, и ни одной светлой идеи, чтобы пробиться сквозь него. — В памяти возникли глаза Лютаева с хитроватым прищуром. — А что, если это он убил Жаклин? Цель известна — получение наследства. Что, если все произошло гораздо быстрее? Нужно только немного сдвинуть временные рамки. Валуева занята ноутбуком, поиском дискет, а острый взгляд Лютаева замечает, что супруга-то жива! Валуева выбегает в сад, Лютаев хватает пистолет и, не дав Жаклин опомниться, стреляет в нее. Затем бежит следом за Валуевой и становится свидетелем столкновения с дачниками… В свое время Лютаев был большим актером! Неужели верно, что мастерство не пропьешь? — Кирилл в отчаянии замотал головой. — Если сейчас не выпью, сам сойду с ума!» — пробормотал он и, налив рюмку водки, опрокинул не хуже Лютаева.

В конференц-зале издательства «Полюс» собирались журналисты. В фойе перед столами со стопками книг стояли с обязательными улыбками девушки и выдавали каждому по экземпляру новой книги Валерии Бахаревой. В «Нитях», как назвала писательница книгу, она рассуждала о времени, о себе в этом времени, вспоминала очаровательные эпизоды, интересных и значительных людей, с которыми ей доводилось встречаться, заглядывала в будущее и щедро сыпала ненавязчивыми советами.

Задержав начало пресс-конференции всего на десять минут, в коричневом с зелеными разводами крепдешиновом костюме появилась Валерия. Она была величественна, но доступна. Умно, снисходительно шутила, зачастую отвечала резко. Она могла себе это позволить. Она — Валерия Бахарева.

Несмотря на предстоящий фуршет, поток вопросов у журналистов не иссякал, и, конечно же, они не обошли стороной Жаклин Рахманину.

— Что вы думаете об убийстве Рахманиной? — деловито поинтересовалась полнотелая журналистка.

— А кто это? — удивленно спросила Валерия.

Журналистка растерялась. Остальные затаили дыхание.

Кирилл подошел к открытым двустворчатым дверям и устремил взгляд на Бахареву.

— Разве вы уже забыли? — ехидно-медовым голосом вопросом на вопрос ответила журналистка.

— Я помню только о тех и о том, что достойно памяти. А человеческий и событийный мусор — выметаю. Простите, чистоплотна!

Въедливая журналистка не хотела отступать. Но в зале всегда есть свой человек, вовремя уводящий в сторону от щекотливой темы. Он опередил журналистку и задал вопрос по поводу выхода новой книги, из-за чего они, собственно, и собрались. Его праведный голос прозвучал укором тем, кто пришел сюда копаться в личной жизни писательницы. Конференция была завершена на ноте, стремящейся ввысь — к новым книгам, новым свершениям.

Хорошее шампанское, ледяная финская водка, канапе с семгой и красной икрой всех объединили и примирили. К Валерии подходили за автографами, с просьбами об интервью, но всех оттеснило телевидение.

Затушив тонкую сигарету, Бахарева подставила лицо гримеру, который провел кисточкой по щекам, лбу и подбородку. Установили свет, и бойкий ведущий задал несколько вопросов известной писательнице, на которые та ответила со свойственной ей непринужденностью.

Заметив Мелентьева среди журналистов и приглашенных, Валерия не смогла скрыть удивления.

«Что он здесь делает?» — едва успела подумать она, как ее тут же отвлекли. Она смеялась, шутила, принимала поздравления, но неприятный осадок испортил настроение.

«Отчего мне не по себе? — стараясь избавиться от странного беспокойства, задалась она вопросом и вспомнила: — Сыщик! Какой черт его принес сюда? — она отвернулась, раскрыв объятия знакомому литератору. Громко заговорила, рассмеялась его плоской шутке, а сама решала, как лучше поступить. — Не буду его замечать! Пусть сам подойдет, если ему так нужно. Мне волноваться не о чем. У меня стопроцентное алиби».

Кирилл с фужером шампанского, выждав момент, когда Бахарева осталась одна, подошел к ней.

— Здравствуйте! — улыбнулся он.

Валерия изобразила изумление, но тоже улыбнулась в ответ.

— Разве вы читаете мои книги? — поддела она его.

— Читаю! — ответил вполне серьезно Мелентьев. — Пока, признаюсь, только одну.

— Какую же? — не убирая светской улыбки, спросила Лера.

— «В другом измерении», — ответил детектив.

Улыбка замерла на губах Бахаревой, но она довольно быстро оправилась от уколовшего прямо в сердце испуга.

— Почему именно эту? Вероятно, случайно попалась?

— Потому что у вас стопроцентное алиби.

От этих слов по пышному телу Валерии пробежала крупная дрожь. Завидев старого сквалыжного поэта, который отирался на всех фуршетах и занимался тем, что лил в глаза виновнику торжества бальзам душистый, а за спиной поливал словесными помоями, Бахарева устремилась к нему. Расцеловалась, благодарила до слезинок на глазах за то, что пришел. Поэт, признаться, даже опешил. Стоявшие рядом — тоже. Но он быстренько приосанился: «Мол, вот как! Писательница-то, если использовать современный бытовой язык, — крутая, а как ко мне бросилась! Потому что уважает и ценит мнение истинного знатока литературы!»

Однако отделаться от сыщика Бахаревой все равно не удалось. Он спокойно переждал эту несколько затянувшуюся сцену.

— Простите, что появился не совсем кстати, — начал он, когда поэт, выслушав благодарственную тираду писательницы, принялся с утроенной энергией поглощать канапе.

— Вы не склонны к истинной самооценке своих действий! — резко бросила Бахарева. — Вы появились не «не совсем кстати», а совсем некстати! Простите! Я более не могу вам уделить ни минуты, — колыхнулась она своим пышным телом.

— Я звонил вам, предлагал встретиться в удобное время, но вам все некогда было… — мягко напомнил Кирилл и добавил жестко: — А теперь некогда мне!

Бахарева приподняла левую бровь и с презрительным недоумением взглянула на детектива: «Что вы себе позволяете!» Синие глаза Мелентьева светились иронией. Бахарева изящно фыркнула, отвернулась и успела сделать только шаг, как услышала: «Хильдегарда…». Она замерла, затем развернулась, точно танк на марше, свернув на пол большое блюдо с нанизанными на шпажки кусочками фруктов.

— Что вам от меня нужно?! — сузив глаза до появления глубоких морщин, спросила она.

— Поговорить!

— Прямо сейчас?! — махнула она с негодованием руками и случайно стукнула по голове официанта, наклонившегося за рассыпавшимся по полу десертом.

— Простите!

— Успокойтесь! — тихо обронил Мелентьев. — Я подожду окончания фуршета.

— Спасибо за одолжение! — прошипела Бахарева и тяжелыми шагами направилась к гостям.

Валерия выпила водки — не взяла. Противная дрожь в руках не унималась.

«А что такого случилось? Ну, читал он «В другом измерении» и что? Ну, встретился со старой грымзой Хильдегардой! Ну, она ему наплела! У меня — алиби!» — повторяла спасительное слово Валерия, но дрожь в руках не унималась. А тут еще бурное писательское воображение быстро соорудило зал суда и усадило за решетку Виктора и ее! А потом, будто наяву, возникли глаза Гаррика… большие, печальные, укоряющие, страшные… и удивленные, полные мольбы и непонимания глаза сына…

Валерия пошатнулась, удержалась, схватившись за край стола.

— Лера, что с тобой? — обратилась к ней приятельница.

— Ничего страшного! Сегодня магнитные бури… давление, наверное, немного поднялось… пустяки!

Фуршет окончился. Валерия пожала руку последнему гостю и оглядела зал в поисках детектива. Тот поднялся с узкого диванчика.

— Пойдемте! — по-деловому сухо бросила она. — Спустимся в бар. Там сейчас немноголюдно.

Кирилл, словно послушный сынок, последовал за очередной потенциальной убийцей Рахманиной. У детектива не было доказательств — только предположения — правда, в избытке. Следовательно, ему требовалось каким-то образом вывести убийцу из самодовольного состояния покоя и любования своей ловкостью: убил и растаял как дым — ни следа, ни отпечатка… Все продумал, все предусмотрел…

— Ну и? — бросая на низкий стол пачку сигарет, обратилась к детективу Валерия. — Стакан минеральной! — ответила она на немой вопрос подошедшего официанта.

Кирилл заказал кофе.

— О чем будем говорить? — продолжила Бахарева.

— Я прочел в черновиках Рахманиной кое-что о вас…

— Поверили! — с насмешкой прервала его Валерия.

— Встретился с Хильдегардой Пундус.

— Она меня ненавидит! Что же она может сказать обо мне?

— То, что вы хотели любой ценой стать Бахаревой!

— Начинается! — нервно покрутила сигарету Валерия. — Жаклин не может мне простить, что я вышла за муж за Гаррика, забывая при этом, что причиной ее развода с ним была не я, а Николай Лютаев. Сами посудите! Гаррик должен был ждать, уживется ли Жаклин с новым мужем или опять вернется к нему?

— Жаклин, как я понял, прочитав черновики, совсем по-другому рассматривала эту ситуацию… Вспомните сами! — предложил Лере детектив. — Впервые вас привела в дом Бахаревых Илона. Вы были потрясены великолепием квартиры, портретами предков и тем, что какая-то опереточная девчонка, даже не умеющая оценить всей прелести называться Бахаревой, попала в эту семью. Она была настолько глупа, по вашему мнению, что после брака оставила свою ничего не значащую в этом мире фамилию. И с того дня вы захотели стать Бахаревой. Только Бахаревой! Вы бросили взгляд на Петра Арсентьевича, Жаклин подробно описывает ваши лунные беседы в его кабинете, — подчеркнул детектив, заметив протестующе-возмущенное выражение лица Валерии. — Может быть, вы бы и вышли за Петра Арсентьевича, дождавшись его очередного развода. Но тут на гастроли в Москву приехал молодой красавец Гирт Пундус. Как не закружиться голове! В те застойные времена прибалты в глазах русских женщин были наделены особым шармом. Каковы же были ваши изумление и радость, когда однажды вечером, придя в дом Бахаревых, вы застали у них Гирта и узнали, что он сын Петра Арсентьевича, что он Пундус-Бахарев…

— Отчего же вы замолчали? — удивилась Валерия. — Или у Жаклин на этом месте пауза?

— Нет, я думаю, стоит ли продолжать. Ведь и так все ясно!

— Продолжайте! — с презрительной усмешкой приободрила детектива Валерия. — Хотелось бы услышать в устном варианте мемуары Жаклин. Как, кстати, она их называла?

— «Живые листья».

— Вот-вот! И сама сгинула, и листья из живых в черновые превратились. А вы не собираетесь опубликовать посмертное наследие несостоявшейся мемуаристки?

— У меня другая задача: опубликовать имя ее убийцы.

— Ну-ну! — кивнула Валерия и, помолчав, повторила: — Что же вы, продолжайте!

— Вам удалось привлечь внимание молодого, избалованного успехом скрипача. Тогда еще только скрипача! — подчеркнул Мелентьев.

У Валерии снова задрожали руки. Поспешно затушив сигарету, она спрятала их под стол.

— И вы уже считали себя почти Бахаревой, как неожиданно встретили яростное сопротивление со стороны его матери Хильдегарды.

Валерия горько усмехнулась…

Как сейчас помнит она их первую встречу в Риге. Она прилетела из Москвы, уже преисполненная любви к Хильдегарде, и чуть ли не бросилась той на шею, как ее остановил острый, холодный, злой взгляд.

Хильдегарда говорила с мягким латышским акцентом. Говорила медленно, словно неспешно наливала яд в склянку.

— Вы не подходите Гирту! Неужели вы этого не видите? Ну, ну, посмотрите на себя в зеркало! — Она взяла опешившую Леру за руку и подвела к большому настенному зеркалу. — Вам всего двадцать один год, а вы уже склонны к полноте. Что же будет через пять лет? — почти с ужасом воскликнула она. — У Гирта выступления по всему миру. Он вращается в кругах международной элиты искусства, и там таких, простите за правду, толстых женщин нет! Вы станете посмешищем!

Лера нашла в себе силы улыбнуться и постараться, насколько возможно, перевести все в шутку.

— Я буду сидеть на диете!

— Нет, уж лучше оставайтесь сидеть в Москве! — Хильдегарда зашагала по гостиной. — Как вы не понимаете! В вас нет никакого изящества, никакого шарма! Вы просто комсомолка двадцатых годов. Только красной косынки не хватает.

— Я учусь в Литературном институте! — попыталась гордо приподнять голову Лера. — Я начала печататься с шестнадцати лет!

— Что вы хотите этим сказать? — устремила ледяной взгляд на Леру Хильдегарда. — Что вы талантливы? Если вы начали печататься в шестнадцать лет, это говорит вовсе не о ваших способностях, а о том, что кто-то из ваших близких родственников имеет отношение к журналистским или издательским кругам. В этой стране, — она уже тогда говорила «этой», — невозможно что-либо напечатать не только в шестнадцать, но и в сорок лет, если вы просто талантливы.

Валерия, кусая губы от несправедливой обиды, прибегнула к последнему, самому вескому аргументу:

— Гирт меня любит!

Вся чопорная ненависть Хильдегарды испарилась вмиг. Она звонко, от души, расхохоталась.

Лера, соображая, как бы попасть в тон Хильде, осторожно пискнула, стараясь изобразить смех.

— Гирт, — отсмеявшись и вновь став чопорной, пояснила Хильда, — любит не вас, а вашу, простите за правду, жирную плоть. Ведь он, к сожалению, наполовину русский.

Лера окончательно растерялась. «Какая же наглая, беспардонная тетка, — подумала она. — А я-то к ней со всей душой! Почти полюбила ее! Ну ладно, придет Гирт, я тебе покажу!»

Приехал с репетиции Гирт. Оценил обстановку с одного взгляда. Поцеловал мать в щеку и, взяв Леру за руку, потянул в коридор.

— Поехали, поужинаем в ресторане, — сказал он.

Они сели в машину. Лера заплакала.

— Мне кажется, что твоя мать ненавидит меня.

— Вполне возможно. Но это не имеет пока значения.

— Почему пока? — удивилась Лера.

Гирт рассмеялся, обнял ее и поцеловал в губы.

Как же Лере понравился ресторан-варьете! Как ей понравилось внимание, каким было встречено появление Гирта, а, значит — и ее самой.

«Мне казалось, что лучше ресторана гостиницы «Украина» быть ничего не может… — с восторгом оглядывалась она вокруг. — Как все красиво, изысканно… Хочется вам того или нет, Хильда, а я стану вашей невесткой!» — твердо решила Лера.

Ночевали они в квартире приятеля Гирта. Валерия старалась изо всех сил. «Такое он не сможет забыть. Снова и снова ему будет хотеться моего тела и моих ласк!»

Неделя в Риге пролетела незаметно, но, уезжая, глядя в окно вагона на посылавшего ей воздушные поцелуи Гирта, Лера была уверена: «Не забудет! Примчится в Москву при первой возможности».

Так они встречались года два. Говорили о свадьбе, даже фату и платье выбирали, да только Хильда все портила. Гирт разрывался между матерью и Валерией. Побудет с невестой, и все для него ясно — хочет жениться. С матерью поговорит — и тоже вроде бы все ясно: не пара Валерия ему.

«Что, по стопам брата Игоря хочешь пойти, взять неровню? Посмешище! Вы вот в театре были, знакомые на вас смотрели и удивлялись: «Гирт и девушка с веслом!» Абсурд! Это сейчас тебе ее жировые складки сладкими кажутся, а потом противно будет и стыдно с этой коровой по миру путешествовать! Не забывай! Ты — русский наполовину, а по духу, образованию, восприятию этого мира — латыш!»

Время бежало… И тут — гром среди ясного неба, — Жаклин разводится с Гарриком. Валерия как-то сразу не осознала открывшейся перед ней перспективы, все мысли были заняты Гиртом. Столько сил на него потрачено! Казалось, что долгожданная мечта о замужестве вот-вот станет реальностью. Как уж она старалась! Уговаривала, убеждала, не хуже Хильды, переехать в Москву и выступать под фамилией Бахарев.

«Ведь что такое Латвия? Ну, красивая маленькая республика. Ну, изысканная публика в небольших залах, а Россия — простор! Это же миллионы зрителей! И что такое фамилия Пундус? Ну, кто он был твой дед-латыш? В оркестре третьей скрипкой? А прадед? Рабочий. Бахаревы же — гордость всей страны. Это переплетение аристократических и артистических корней!»

Все! Казалось бы, убедила! Уехал в Ригу. Вернулся всего через месяц и опять — только поцелуи, жаркие объятия и ни слова о браке. Лера похудела, осунулась.

Жаклин после развода с Гарриком вышла замуж за Лютаева и моталась по съемкам. Лера виделась с ней редко и то — мимолетом, на каких-то престижных просмотрах. Жаклин — в центре внимания, сверкающая, говорливая, позирующая рядом с красавцем мужем. Пролетел год, и вдруг приходит к Лере Жаклин. Без глянца, усталая, тихая. Села и говорит:

— Кажется, я, Лера, глупость несусветную сделала. Опереточный блеск глаза застил. Ну что такое Лютаев? Пустота в красивом теле. Только и знает, что любуется собой. Встанет перед зеркалом, то мышцы напряжет, то отпустит, то в фас, то в профиль, потом повернется, глянет на меня: «Ну что, красивый я?» И попробуй усомнись в его красоте и таланте. А как выпьет, так бешеным становится. Ночью вскочит и давай руками размахивать, словно что-то от себя отгоняет, потом уляжется и начнет зубами скрипеть. Корни у него… — вздохнула она, — корни-то деревенские. Внешность красивая, даже утонченная, а внутри — тыква пустая. Тяжело мне с ним. Ох, и тяжело! Я ведь уже привыкла к хорошим манерам Гаррика и Петра Арсентьевича, жила в обстановке уважения друг к другу и понимания прекрасного, а тут… — с брезгливой тоской поморщилась она.

— Ну, так попробуй помирись с Гарриком. Он, может, еще тебя любит!

Жаклин как-то неопределенно передернула плечами. Вынула сигарету.

— А у тебя с Гиртом что? Никак?

— Никак! — вздохнула Лера. — Эта стерва Хильда поперек дороги стала, не свернешь!

— Да, тяжело! — Жаклин щелкнула зажигалкой. — И по театру я соскучилась. Так соскучилась, что сил нет. Петр Арсентьевич теперь, слышала, «Кукольный дом» ставит… Я бы Нору играла…

— Но ведь у тебя сейчас много ролей в кино, — попыталась было утешить подругу Лера.

— Да что! — махнула та рукой. — То Лена, то Галя, то Вера… Современницы безликие. А Нора — она одна такая!

Замолчали, думая каждая о своем. Потом Жаклин осторожно коснулась кончиками пальцев руки Валерии.

— Лера, послушай, помоги! Ты ведь с Петром Арсентьевичем в хороших отношениях. Он тебя уважает. И с Гарриком…

— Да я у них целую вечность не была!

— Приятней будет увидеться! — с загоревшимися глазами подхватила Жаклин. — Поговори с Гарриком, узнай, как он ко мне относится… что думает… устрой мне встречу с ним! Мне как-то неловко его подкарауливать у театра и самой начинать разговор. А ты умная, ты все сможешь устроить!

Лера подумала с минуту и согласилась от чистого сердца помочь подруге.

— Не волнуйся! Сделаю, как надо! Он даже не догадается, что встреча подстроена. Только бы у него никого не было! — озабоченно покачала она головой.

— Нет! Узнавала. Один. Говорят, грустит…

— Тогда завтра же напрошусь к ним в гости! — обняла за плечи подругу Лера. — Не унывай! Готовь документы на развод с Николаем.

Петр Арсентьевич обрадовался появлению Валерии. Нравились ему ее тихая задумчивость, пышные, зачесанные назад волосы, рассудительность и непритворное восхищение всем бахаревским. «Понимающая натура. Вот такую бы жену Гаррику! А то и мне!» — полушутя рассуждал он.

Гаррик тоже обрадовался. Долго пили чай в гостиной с портретами предков, с фарфором времен матушки Екатерины. Хлопотала новая жена Петра Арсентьевича, Алина Леопольдовна. Красивая, из породы тех, кто в Париж после семнадцатого уезжал да не добрался. Ее предки в Львове осели.

Петр Арсентьевич был в отличном настроении: шутил, играл на гитаре, пел. Гаррик тоже развеселился. Стал рассказывать смешные истории. Алина Леопольдовна исполнила несколько вальсов Шопена… И так Лере хорошо стало, так славно, покойно… заполнилась ее душа любовью к этим людям, пониманием их… Не надо было притворяться, что нравятся ей вальсы Шопена. Только молила мысленно: «Алиночка, ну еще! Еще один!» Не нужно было притворяться, что волнуют ее стихи Георгия Иванова, прочитанные Петром Арсентьевичем:

Это был ее мир, она ценила его и восхищалась им, к нему отчаянно стремилась…

Вышли с Гарриком на большой балкон, увитый диким виноградом. Разговорились. Вспомнив о своей миссии, Лера осторожно спросила о Жаклин. Знает ли он, где она, что делает?

Гаррик отвел взгляд в сторону, вздохнул и сказал:

— Снимается! Чуть ли ни в трех фильмах одновременно. Один мой друг, помощник режиссера, как раз с ней на одной картине работает, говорит: «Пошла Жаклин в тираж. Только для глянцевых фотографий на обложку журналов и годится. Потеряла себя…»

— Тебе жаль ее? — спросила Лера, и сердце ее сжалось в ожидании ответа.

Когда шла сюда, то, конечно же, хотела бы услышать: «Да!» А вот теперь, даже губы ее в сумраке ночи зашевелились, выпуская, как бы подсказывая Гаррику: «Нет!»

Гаррик ответил неопределенно:

— Не знаю!

Вернулись в гостиную. Лера попрощалась со всеми, и Гаррик проводил ее до такси. Она помахала рукой, мысленно обдумывая его «Не знаю!»

«Значит, можно повернуть в какую хочешь сторону! — покусывая губы, всю ночь думала Лера. — То ли к Жаклин, то ли к себе! И как я раньше не подумала о Гаррике? Ситуация слишком опасная, — вспомнила она. — Ей еще Жаклин говорила, как только она с Гиртом познакомилась: «Гаррик ревнует к Гирту ужасно! Завидует ему во всем! Вроде бы и хорошо к нему относится, но завидует страх как! Я то улыбнусь Гирту, то рассмеюсь, сидя с ним на диване, так Гаррик в лице менялся, а потом не выдержал и сказал: «Я тебе, если что, кого угодно прощу, отца родного, но только не Гирта!» И тогда я поняла причину его зависти. Гирт на несколько лет моложе, а уже известен во всем мире. Красив невероятно, в мать пошел. Утонченные черты лица, статная фигура, только цветом волос в Петра Арсентьевича. А Гаррик-то весь в отца: и носом крупным, и очками, и фигурой добротно-мощной. И без отца он пока еще ничего особенно ценного собой не представляет, вот и злится, завидует. Ты, если будешь с Гиртом встречаться, так потихоньку от Гаррика, а то он будет против, чтобы ты к нам в дом ходила. Он все, связанное с ним, еле терпит!»

Думала Лера до самого утра, а потом заснула так сладко, словно уже все решила. Проснулась, солнце яркое, смеющееся, и стало как-то все равно — позвонит Гирт, приедет или нет! Гаррик! Вот смысл! Вот цель! И как только Лера, сонно улыбаясь, подумала о нем, раздался звонок.

— Давай сегодня увидимся! — просто сказал он.

Валерия с радостью согласилась. Чуть позже позвонила Жаклин. Голос напряжен, металлом отдает, кажется, вот-вот треснет.

— Ну что? — спросила, замерев.

— Пока трудно сказать! — Лера тянула время, чтобы выкрутиться и главное, чтобы подруга ничего не заподозрила. — Вчера, как и обещала, была у них. Встретили хорошо, да вот с Гарриком поговорить как следует не успела. Спросила только: «Жалеешь, что с Жаклин расстался?» Ответил неопределенно: «Не знаю!» Но ты не волнуйся, — засуетилась Валерия, — мы с ним сегодня вдвоем встречаемся, и я уж точно все выясню.

— Хорошо! — согласилась Жаклин. — Тогда я тебе завтра позвоню, — и повесила трубку.

А Валерия целый день промучалась, дожидаясь вечера. «Это шанс! Мой последний шанс войти в эту семью, — твердила она себе. — Хильду мне не побороть. Гирт то в Риге, то в Париже, то в Вене и изредка в Москве. Два года на него потратила. Если упущу Гаррика — тогда все!»

Пришла на свидание с горящими глазами и желанием завоевать Гаррика так стремительно, чтобы тот не успел опомниться.

Он пригласил ее в кафе, облюбованное артистической богемой. На входе, конечно, висела табличка «Мест нет», а около нее крутились те, кто хотел любой ценой попасть в кафе, чтобы посмотреть на актеров в непринужденной обстановке, у одной стойки бара с ними коктейль выпить. Гаррик постучал в дверь из толстого стекла. Возникла физиономия, — для одних презрительно-важная, для других — заискивающе-радостная. Дверь открылась. Сели они за столик в самом углу. Заказали кофе и коньяк.

— Я, Лера, хотел поговорить с тобой о Жаклин, — неожиданно начал Гаррик. — Она тебе что — не звонит больше, не приходит?

Лера поперхнулась.

— Иногда! — ответила неопределенно и насторожилась.

— Понимаешь, слышал я, что плохо она живет с Лютаевым…

Лере пришлось согласиться.

— А она тебе ничего не говорила? — устремил на нее Гаррик взгляд своих больших маслянисто-темных глаз.

Лера выпила кофе и ответила:

— Да так…

Но Гаррик не унимался.

— Что — так?!

Тут Валерия разозлилась. «Да, что же это такое! Выходит, Жаклин погуляла, побесилась всласть, а теперь вновь в уютный дом, под крылышко всепрощающего мужа и мудрого свекра! И по вечерам ей, а не мне Алина Леопольдовна будет Шопена играть! Ну уж нет! Мне нужен Бахарев, Гирт или Гаррик — неважно! Кто скорее сдастся, тот и мой!»

— Прости, не пойму тебя, Гаррик, — вкрадчивым голосом, осторожно подбирая слова, начала наступление Лера. — Жаклин оставила тебя. Вышла замуж. А ты собираешь о ней слухи? Ну, предположим, что ей не очень хорошо с Лютаевым, предположим, — подчеркнула она. — Но ведь это был ее выбор! Она начала с того, что изменила тебе, тогда еще законному мужу! Потом поднялся весь этот шум с разводом. Вспомни счастливые физиономии Лютаева и Жаклин на обложках журналов! Получилось, что ты брошен ради глупого фанфарона с красивым лицом. И теперь ты переживаешь о ней! — Лера сделала паузу, ожидая услышать ответ, но Гаррик молчал.

— А что, если, предположим, она развелась бы с Лютаевым? Ты что, вновь бы сошелся с ней? Ты, Гарри Бахарев, простил бы ей измену?! — Лера от возмущения едва воздухом не подавилась, с трудом дыхание перевела. — Петр Арсентьевич тебя бы не одобрил. И вообще, представь, Жаклин опять возвращается в ваш дом…

Гаррик нехотя почти согласился с Валерией.

— Отец вряд ли позволит, чтобы она вернулась к нам. Но мы могли бы жить в ее квартире, а потом…

— Что потом? Потом Петр Арсентьевич просто был бы вынужден принимать у себя опорочившую его фамилию невестку. Пойми меня правильно, — приложила руки к пышной груди Валерия. — Я — подруга Жаклин и ею останусь, несмотря ни на что, но я уважаю, скажу больше, преклоняюсь перед фамилией Бахаревых.

Она замолчала, словно давая понять: все сказано! Гаррик тоже молчал, забыв о ее присутствии. Она кашлянула и продолжила:

— Неужели ты действительно можешь ее простить? Тебе нужна склеенная тарелка? Уродливо и жалко!

Гаррик долго размешивал остывший кофе.

— Да я так… — произнес он, глядя в чашку, — услышал, что она вроде не ужилась с Лютаевым, подумал…

— А ты о себе подумай, об отце!

Потом она, как смогла, растормошила Гаррика, и вечер прошел сносно.

На другой день «от чистого сердца» посоветовала зашедшей к ней Жаклин:

— Забудь! Только заикнулась о тебе… вообще… как бы к слову… Он руками замахал! И слушать не хочет! Сказал, что ни Петр Арсентьевич, ни Алина Леопольдовна тебя на порог не пустят. Забыли они о тебе, будто и не было! Так что не трать, милая подруженька, времени даром. Ты — звезда киноэкрана. У всех на виду. Ты себе еще такого отхватишь!

Жаклин как-то сгорбилась, поджала губы, усмехнулась невесело и пошла.

— Не стоит он твоего унижения! — крикнула ей вслед с «состраданием» Лера и… принялась танцевать под игривую французскую мелодию, едва подруга вышла на улицу.

Шел дождь. А Жаклин стояла посреди двора, словно забыв, куда ей нужно идти. Лера глянула в окно и хмыкнула. Прошлась по комнате, подражая модной певице, опять выглянула в окно. Тоненький силуэт Жаклин словно туманом покрылся… потом ее грустная фигурка растаяла… Ушла!

Валерия была совершенно довольна собой: «И ведь ничего не сделала, мизинчиком даже не пошевелила, — улыбалась она. — Так, сказала кое-что! А что такое слово? Звук! И потом всегда есть спасительная фраза, которой все что угодно можно прикрыть: «Вы меня не так поняли!» Главное — ручки к груди приложить, в глаза отчаяния подпустить и вот тебе картина: «Не так поняли!» — хохотала Лера. — А я ловкая! Сама от себя не ожидала! — и вдруг руки под подбородком сцепила и, упав на колени, запричитала: «Господи! Ну уж теперь Бахарев мой! Так ведь!» Вся в слух превратилась, ожидая знамения. Бог не услышал, а дьявол, как всегда, не спал…

Вечером у выхода из театра с Гарриком столкнулась, вроде бы случайно. Он удивился, рассмеялся, обрадовался. Она, потирая застывшие от долгого стояния за углом икры, тоже изобразила радостное недоумение. Ну, как теперь расстаться? Пошли к ее подруге на день рождения. Музыка, смех, свет приглушенный. Гаррик и не заметил, как очутился с Лерой наедине.

Пышная грудь, пахнущая пролитым на нее шампанским, губы с привкусом апельсина… и плоть, словно поросеночек на блюде, — прошу откушать. Откушал, — понравилось. Стали встречаться. Но Валерия решила не делать ставку только на Гаррика. Мало ли что? Продолжала ездить в Ригу. Гирт не менялся: радовался встречам, но о свадьбе не заговаривал. Лера злилась, временами просто ненавидела его. Вернувшись в Москву, набрасывалась на Гаррика. И вдруг — она даже не поверила в свою удачу — забеременела от него. «Ну, теперь он точно мой!»

Но все вышло гораздо пристойнее. В тот вечер, когда Лера собралась обрушить на Гаррика новость и недвусмысленно намекнуть на необходимость брака, он опередил ее на несколько минут и сделал предложение.

Когда родился сын, названный в честь прадеда Арсентием, позвонила Жаклин и ласково поинтересовалась у подружки, кто же отец ребенка: Гирт или Гаррик?

От испуга лицо Леры вытянулось, и она уронила на пол бутылочку с водой. Попыталась сообразить, каким образом ответить Жаклин, чтобы та навсегда зареклась от подобных провокационных вопросов, но не нашлась: открыла несколько раз рот и ни звука не издала. Жаклин звонко расхохоталась в трубку и ядовито-ласково произнесла: «Понятно!»

У Леры от страха даже молоко пропало. Она-то точно знала, что отец Арсентия — Гаррик, но одно неосторожное слово Жаклин могло разрушить их семейную жизнь. Ведь можно было по-разному интерпретировать ее отношения с братьями. С одной стороны, как бы Гаррик увел Валерию от Гирта, но с другой — Гирт наигрался и бросил, а старший брат — подобрал.

Когда Лера сообщила Гирту, что выходит замуж за Гаррика, тот расхохотался:

— А мама оказалась права, тебе не нужен ни я, ни Гаррик, тебе нужна фамилия Бахаревых.

Лера хотела было сказать: «Да пошел ты со своей мамой-стервой!» Однако сдержалась и попросила Гирта никогда не говорить брату о том, что было между ними.

— Ты же знаешь, я не сплетник! — бросил он.

Но вот Жаклин! А тут еще на беду у Арсентия оказались неординарные способности скрипача. Лера понимала, что и у Гирта талант передался по бахаревской линии, но для Жаклин это был еще один повод мучить ее. Словно оса, кружила она вокруг Леры, где бы им ни случалось встретиться — будь то премьера в театре, презентация нового журнала… Кружила и кусала: «Видела твоего Арсентия — вылитый Гирт, даже скрипочку держит, как он, чуть на отлете!» Лера только бледнела и шипела: «Как тебе не стыдно! Ты же прекрасно знаешь, кто отец Арсентия!» «Знаю!» — заливалась сатанинским хохотом в ответ Рахманина.

Когда Жаклин сообщила о намерении посвятить две главы своей книги Бахаревой, было понятно, что напишет о ней бывшая подруга, да та и не скрывала.

«Конечно, сейчас можно сделать анализ и установить, кто отец ребенка! — пыталась найти выход Лера. — Но ведь это же конец семье! Гаррик не пойдет ни на какие анализы, будет делать вид, что уверен в своем отцовстве, но сомнение-то заронено! И он никогда не простит мне Гирта. Никогда! А каково будет сыну! У него начало карьеры! Стажировка в Нью-Йорке… и такой скандал! Единственное, что я могу сделать, — это постараться убедить других, что мемуары Жаклин — всего лишь жалкая месть мне, как занявшей ее место! Нет! — в ужасе сжимала виски Валерия. — Журналисты устремятся к Гирту, и если он промолчит, то скажет Хильда! О, она охотно поделится подробностями! Это конец! Моя семья погибла!» — причитала Валерия, запершись в кабинете якобы для работы над новым романом.

Тогда она и подумала о Викторе…

— Думаю, — прекратил ее блуждание в лабиринтах прошлого, так нуждавшегося в ретуши, перестановке акцентов, а то и в полном изменении, голос детектива, — тогда вы вспомнили о Викторе Лукьянове. Вы о нем писали в своей книге «В другом измерении».

Валерия поднесла к губам пустой стакан, сделала глоток и смутилась.

Мелентьев заказал еще минеральной.

— Из всех, о ком вы писали в этой книге, я остановился на Викторе Лукьянове только потому, что он единственный, уже вышедший на свободу, — спокойно продолжал Кирилл. — Да к тому же в посвященных ему строках чувствуется ваше неравнодушие и даже сочувствие…

— Я сочувствовала всем, попавшим в другое измерение! — отрывисто проговорила Валерия. — Иначе я бы не писала эту книгу!

— Согласен! Но ваше отношение к Лукьянову все же отличается от отношения к другим. Поверьте мне, как психологу.

— Послушайте, психолог, детектив… как вас еще! Я устала! Чего вы от меня хотите?

Кирилл рассмеялся:

— Уж, конечно, не признания, что вы обратились к Лукьянову с просьбой убить Рахманину.

Увы! Валерия была лишь женой режиссера и не владела тайнами актерского мастерства. Давление поднялось, лицо покраснело, как налившийся соком помидор, дыхание участилось.

— Ладно, — смилостивился детектив, — успокойтесь. Я узнал все, что мне нужно. Остальное расскажет сам Лукьянов. Ему-то ни к чему брать на себя одного убийство Рахманиной!

Мелентьев расплатился и легкой походкой вышел из бара.

Лера, опершись руками на широко расставленные колени, прерывисто дышала. К ней поспешил официант.

— Вам плохо?

Лера кивнула.

— Может, «скорую»?

— Нет! Там в сумке, лекарство! Найдите, пожалуйста!

Официант нашел таблетки и протянул их со стаканом воды. Лера выпила и поблагодарила взглядом.

— Все в порядке. Посижу минут пять…

Официант отошел.

Валерия схватилась за сотовый, но, поразмыслив, положила его обратно.

«Надо попытаться предупредить Виктора, — волновалась она. — Пусть скроется куда-нибудь! Но сотовый мой наверняка уже прослушивается! Значит, нужно с улицы!»

Лера вышла из здания издательства, оглянулась, словно ненароком. Никого. Прошла сквер, ускоряя шаг. Завидев несколько телефонов, торопливо вынула карту и записную книжку. Опять оглянулась. Довольно пустынная улица, лишь шум от проезжающих машин. Набрала номер, затаив дыхание, ждала ответа.

— Алло! — послышался тот же немолодой голос.

— Мне… мне бы Виктора…

— Какого Виктора? — отлично сыграл старичок.

— Мне бы его предупредить… Пусть будет осторожен… — она хотела выразиться яснее, но побоялась. — Так вы ему передайте!

— Не знаю никакого Виктора! — со злостью пробурчал старичок, но трубку не вешал.

Лера повесила ее сама. С трудом отдышалась, опершись рукой о полочку, повернулась и вскрикнула, натолкнувшись на кого-то, подняла глаза… и встретилась с ироничным взглядом детектива.

Валерия настолько побледнела, что Мелентьев был вынужден подхватить ее за талию и проводить до скамьи. Лера хотела с гневом высказать этому наглецу все… все… все… Она открыла рот… Кирилл вызвал по сотовому «скорую помощь».

«Убивать — это вам не книги писать! Уметь надо!» — подумал он, глядя, как два санитара укладывают полнотелую Леру на носилки.

_____