Насилие истиной

ГЛАВА 3

Заграница исчезла из жизни Жаклин, словно ее и не было, остались лишь красивые воспоминания.

Петр Арсентьевич и Гаррик, в качестве помощника главного режиссера, с утра до вечера пропадали в театре. Изменения, произошедшие в правительственных кругах, позволили Петру Арсентьевичу встать во главе знаменитого театра, но еще были в силе давние недруги, которым в свое время удалось тогда уже известного режиссера Бахарева низвести до уровня мюзик-холла. Они и сейчас пытались помешать Петру Арсентьевичу занять подобающее ему место, но добились лишь того, что сверху спустили директиву: «Поставить на сцене драматического театра, возглавляемого Петром Бахаревым, спектакль по сказке А.С. Пушкина «Золотой петушок».

— Это заведомый провал! — ужаснулся Гаррик, прочитав полученную бумагу. — Они хотят унизить тебя!..

— Унизить Пушкиным? — взглянув вполоборота на сына, почти удивился Петр Арсентьевич. — Невозможно!

— Но начинать с какой-то сказки! — с красным от негодования лицом вскричал Гаррик. — Я мечтал о Шекспире! О Чехове! А они — «Золотой петушок»!

— Александра Сергеевича Пушкина! — закончил фразу сына Петр Арсентьевич. — «Они, — как тонко заметил один поэт серебряного века, Игорь Северянин, — грубы, дики, они — невежды!» Они по собственному скудоумию дали нам такой материал, такой творческий простор, о котором можно только мечтать!

Бахарев-старший в нескольких словах обрисовал сыну, какое сокровище спустили им сверху.

Глаза Гаррика загорелись.

— Теперь видишь! Мы заставим Москву забыть о «Вишневых садах» и «Гамлетах». Она будет с ума сходить по «Петушку»!

Петр Арсентьевич немедля приступил к репетициям.

Скептически воспринявшая новую постановку Жаклин уже после первой репетиции пришла в восторг. Работали до творческого угара. Выходили из театра и разражались хохотом, узнавая, что уже наступило утро.

Потирая руки и многозначительно перемигиваясь, недруги прибыли на премьеру, которая, по их мнению, должна была окончиться полным провалом, а попали на триумфальное возвращение Петра Бахарева в большое искусство. Восторгу зрителей не было предела. После премьеры билеты в три дня были раскуплены на месяц вперед.

Вот на одном из этих спектаклей Сам и обратил внимание на Шамаханскую царицу.

— Ну, Петр Арсентьевич! — сказал он заглянувшему к нему в ложу режиссеру. — Угодил! Порадовал! И как это ты ловко все обыграл! Вроде бы сказка, пустячок, а у тебя просто глаз не оторвешь! Да и Шамаханская царица! — сладко воздел он заплывшие жирком глазки. — Как она бедрами-то!.. Чернобровая, черноглазая, волосы пышные какие!.. Молодец! Такую артистку открыл! Ты меня с ней познакомь! Представь мне, так сказать, в ее лице молодое поколение театра.

Петр Арсентьевич тут же исполнил желание Самого. Он приказал задержать антракт и поспешил в гримерную к Жаклин.

— Пойдем со мной! — быстро проговорил он. — Сам хочет с тобой познакомиться!

Жаклин бросила взгляд в зеркало и пошла за Петром Арсентьевичем.

Приподняв штору, скрывающую дверь ложи, он пропустил ее вперед. В синих шароварах, усыпанных звездами, в расшитом золотом лифе, полупрозрачной накидке, ниспадающей с диадемы в форме полумесяца, она предстала перед Самим. Сам не поскупился на комплименты, зорко рассматривая девушку.

— Вот наша молодая артистка, Жаклин Рахманина! — представил ее Петр Арсентьевич.

— Хороша! Ни дать, ни взять — царица!..

Жаклин ушла, срочно дали задержанные на пятнадцать минут три звонка, и Шамаханская царица появилась во дворце царя Додона…

Сам по обыкновению не уехал сразу после спектакля, а вызвал Бахарева.

— Послушай, Петр Арсентьевич! Я сейчас ужинать еду, так ты это… поехали со мной… и Шамаханскую царицу захвати!..

Петр Арсентьевич тотчас понял, что это означает, и попытался прояснить обстановку.

— Большое спасибо за приглашение!.. — любезно произнес он, сделал паузу и добавил: — А ведь наша Шамаханская царица — моя невестка!

— Да ну! — воскликнул Сам. — Это, что ж, супруга сына, значит?

— Совершенно верно! Уже почти три года!..

— Ну и отлично! — ничуть не смутившись, сказал Сам. — Так даже лучше для тебя.

Петр Арсентьевич вышел и поспешил сообщить Жаклин распоряжение Самого.

— А как же я? — встрепенулся Гаррик. — И почему это кто-то приглашает мою жену?

— Ну а что я могу сделать? — развел руками Бахарев-старший. — Я намекал, но ему все нипочем! Да не волнуйся ты так! — сказал он, видя страдание на лице сына. — Они же не вдвоем едут ужинать, а со мной!

— Мне вообще-то тоже не хочется! — высказалась Жаклин.

Петр Арсентьевич метнул на нее почти грозный взгляд.

— А ты полагаешь, мне хочется?! Устал! Дома — Людмила Савельевна, покой, уха из осетрины. А тут сиди слушай, то поддакивай, то улыбайся, то выражай сочувствие или изображай безбрежный смех в ответ на его плоскую шутку. Обедать с такими высокими персонами — это для нас, зависимых творческих работников, сущее наказание, но ничего не поделаешь!

Однако ужином дело не ограничилось. Через несколько дней Сам опять потребовал Жаклин, но уже без Петра Арсентьевича. Жаклин воспротивилась.

— Вы же знаете, чем этот ужин должен закончиться! — возмущенно воскликнула она.

— Знаю, — согласился Петр Арсентьевич. — Но я также знаю, в отличие от тебя, чем закончится наше пребывание в театре, если этот ужин не состоится!

— Ну и чем? — сверкнула обиженным взглядом Жаклин.

— Нашим с Гарриком увольнением! А с приходом нового режиссера твоим перемещением в массовку. Страна забудет об актрисе Рахманиной, толком еще и не узнав о ней! — коротко, но абсолютно ясно объяснил Петр Арсентьевич.

Они были вдвоем в квартире. Петр Арсентьевич расхаживал по гостиной под перекрестными взглядами портретов предков.

— Ты понимаешь, какого труда мне стоило добиться назначения в этот театр? А теперь из-за твоего «не хочу» все полетит к черту!

Жаклин молчала, глядя исподлобья на свекра. Высокий, статный, даже величественный. Черные волосы гладко зачесаны назад, крупный породистый нос, темно-карие глаза, как у сына.

Жаклин показалось, что он забыл о ее присутствии, но Петр Арсентьевич прервал молчание глубоким вздохом:

— Я перебрал все варианты! Ну нет никакой возможности отвязаться от Него! Он сейчас в такой силе!.. Скажу честно, он мне намекнул, что возьмет наш театр под особое внимание, то есть придираться не будет, разрешит ставить по нашему выбору, в рамках разумного, конечно, и самое главное, увеличит, насколько возможно, под видом эксперимента, финансирование!.. Ну, какую бы ты роль хотела сыграть?..

— Катарину!

— Считай, что мы уже приступили к репетициям! При условии, конечно, ужина с Ним.

— Нет! Петр Арсентьевич, не могу! — обратила к нему молящий взор Жаклин. — Я не капризничаю! Я жена Гаррика! Как же мы будем после этого с ним жить?

— Гаррика я возьму на себя! И потом, он ничего не узнает. Это будет нашим с тобою секретом.

— Нет, не могу! — поднялась со стула Жаклин, чтобы закончить этот дикий разговор.

Петр Арсентьевич, наоборот, опустился на диван.

— Ну что прикажешь делать?.. Это конец!..

— Да… вам хорошо… — обиженно всхлипнула Жаклин.

— Да мне-то чего хорошего?! — громовым голосом своего деда Михаила Бахарева, потрясавшего Петербург в роли короля Лира, воскликнул Петр Арсентьевич. — Думаешь, мне очень нравится этот ужин? Думаешь, я не страдаю? Да знаешь ли ты, девчонка, на какие унижения мне пришлось пойти, чтобы только иметь возможность более или менее спокойно работать? Меня! Петра Бахарева это ничтожество заставило петушком кричать на недавнем обеде. И я мог отказаться, но подумал о тебе, о Гаррике, о театре — и прокричал!.. И все другие — кто кричал, кто ползал, кто вытанцовывал… а как прикажешь? И теперь даже мое унижение, которое я до самой смерти не забуду, оказалось напрасным. Ну мог ли я предугадать, что ты так понравишься этому борову?.. Да будь моя воля, я бы его собственными руками удавил!.. Но что делать? Их предки были нашими крепостными, мир перевернулся, и потомки дворян ходят в крепостных у простолюдинов, — Петр Арсентьевич закрыл лицо руками.

Жаклин растерялась. Она представила, что будет с ними, если боров изгонит их из театра. Петр Арсентьевич, конечно же, что-нибудь придумает, выкрутится, но такой театр!.. «Он же один на всю столицу… страну!.. Куда же мы?!..» А ей хотелось столько сыграть, в ней кипело столько страстей, ей необходимы были и зрительный зал, и аплодисменты, и статьи в журналах… Как раз сейчас должны были напечатать рецензию Илоны на «Золотого петушка».

«Если так, то и рецензии не будет, — погрузилась она в размышления. — А если и будет, то бесполезно… Ну соглашусь, а вдруг ему понравится, он потребует еще?.. Тогда ты тоже потребуй! Квартиру, машину!» — неожиданно подсказало ей внутреннее «я».

Сам был жирным, противным, сипел как паровоз перед отправкой. Начало встречи Жаклин все играла, словно спектакль, но удержать взятую тональность все-таки не смогла…

— Не любишь ты меня! — отвалившись, заметил он.

Жаклин облегченно вздохнула.

«Старый боров! Любовь ему подавай!.. Еще разобидится, скотина, так все мои мучения напрасными окажутся!» — не на шутку испугалась она.

— Весь советский народ, — поднимаясь с кровати и закалывая волосы шпильками, проговорила она, — беззаветно любит всех членов политбюро ЦК КПСС! Как же я могу не любить вас? Ведь в данный момент я единственный представитель всего советского народа!

Он захрюкал от находчивости Жаклин и с удвоенной энергией навалился на «советский народ».

Сам не слишком докучал Жаклин, но и не давал забывать о своем существовании. В результате, однажды за обедом Петр Арсентьевич сообщил, что ему удалось выхлопотать двухкомнатную квартиру для Жаклин и Гаррика.

Гаррик не мог опомниться от восторга и побежал звонить матери. Дождавшись, когда Людмила Савельевна вышла в другую комнату, Петр Арсентьевич сказал:

— Ты не в обиде, что я приписал себе твою… — он засуетился, подыскивая слово, — заслугу?

— А как иначе все это можно объяснить? — вскинула на него черные глаза невестка. — Мы с вами вынуждены обманывать!

Петр Арсентьевич кашлянул и отправился в гостиную пить кофе.

Обман начался с первого свидания. Выдержав его чуть ли не на пределе своих возможностей, Жаклин поехала ночевать к Марго, предупредительно солгав мужу, что подруга заболела.

Позвонив в два часа ночи в дверь Марго, она попросила ни о чем ее не расспрашивать. Подруги молча прошли по коридору коммуналки. Очутившись в комнате, Жаклин рухнула на диван.

— Тошно мне, Марго!

— Ты же просила ни о чем не спрашивать, как же я могу тебе помочь?

— А мне никто уже не поможет, поздно!..

— С Гарриком у тебя все в порядке? — не выдержала Марго.

— Лучше не бывает!

— А с Петром Арсентьевичем?..

— Отлично! Так отлично, что я ему завтра же скажу, что играть Бьянку в «Укрощении строптивой» будешь ты!

— Петр Арсентьевич «Строптивую» будет ставить?.. Здорово!.. Представляю!.. — восторженно улыбнулась Марго.

— Учи роль Бьянки!

— Да ты что, Жаклин! Куда мне!.. Я — опереточная!.. Мне к Шекспиру дорога заказана!

— Ну и я была опереточной! Даже мюзикхольной, а теперь… — не поняла ее опасений Жаклин.

— Ты — другое дело, ты красивая, сверкающая, особенная! А я…

— Что — ты? — лениво спросила Жаклин.

— Стекляшка на солнце. Чуть оно скроется, и сразу видно, что к чему! Вот мы подруги, и хотя трудно, да почти невозможно себя оценивать объективно, но я же вижу, может быть, и не хочу, но вижу, какая разница между нами!

Жаклин насторожилась.

— Так ты меня должна ненавидеть!.. Марго!.. Да ты, наверное, меня ненавидишь.

— Нет! — торопливо воскликнула Марго. — Нет!

— Ну как же так? — закуривая, попыталась понять Жаклин. — Я — воплощение успеха! Неважно, какой ценой! — вскользь добавила она. — А ты…

— А я — полная противоположность, — тоже закуривая, рассмеялась Марго. — Но не совсем! Вот, квартиру дали, пусть коммунальную. Сейчас в «Принцессе цирка» репетирую Мари.

— Во втором составе! — понимающе кивнула Жаклин. — Послушай, я хочу тебе помочь изменить жизнь. Я сто процентов даю, что Петруша возьмет тебя на роль Бьянки.

Марго отрицательно замахала руками.

— Я с тобой всю роль пройду, Гаррика подключу!..

— Ничего не выйдет! В двадцать восемь из опереточных в драматические не переходят!

— Ладно!.. — нервно потерла ладони Жаклин.

Месяц спустя в фойе театра появилась сияющая Марго. Она бросилась навстречу Жаклин, схватила ее за руки и закружила.

— У меня такая новость!.. Такая!..

Жаклин усмехнулась:

— Догадываюсь!

— Нет, не можешь! Я буду петь Мари в первом составе!

— Отлично! — со странной интонацией произнесла Жаклин.

Марго вздрогнула от неожиданного понимания, чуть отошла назад, внимательно поглядела на подругу и тихо сказала:

— Спасибо!

На спектакль Жаклин привела с собой Илону и заказала ей статью. Таким образом, дебют артистки Маргариты Метляковой в первом составе не остался незамеченным. Но, к сожалению, Марго в собственной оценке не слукавила: без солнца — посторонней помощи — она не могла сверкать. Целый сезон, отдавая все свои силы, она пела и танцевала Мари. А потом все вошло в обычную колею. Но Марго не расстраивалась… И вообще, она была какая-то странная, не похожая на других. Могла отправить любовника восвояси, если вдруг Жаклин нужно было у нее переночевать. Жаклин навсегда запомнился их небольшой разговор.

— Слушай, я невовремя! Я лучше где-нибудь… — увидев, что подруга не одна, спохватилась Жаклин.

— С ума сошла! Любовник сегодня есть, завтра — нет! А когда мне плохо будет, к кому я пойду? К нему, что ли?.. — качнула головой Марго в сторону исходящего обидой ухажера, бросившего сухое «Пока!» — Я к тебе приду!.. Это, конечно, эгоизм, что я вот так о себе забочусь!.. — несколько натянуто рассмеялась она.

— За что ты так ко мне относишься? — удивилась Жаклин.

— А это твоя заслуга, что я так к тебе отношусь! — произнесла Марго, отводя взгляд.

«Укрощение строптивой» репетировали увлеченно. Катарина — Жаклин, Петруччо — Гаррик.

Петр Арсентьевич продемонстрировал в полной мере, на что способен. Шекспировские строфы вызывали в зрительном зале настолько бурную, живую реакцию, словно пьеса была написана только вчера. Никто даже не обращал внимания, что действие происходило в Италии, что влюблялись и страдали синьоры, а не строители коммунизма.

Петр Бахарев негласно был признан лучшим среди режиссеров столичных театров. Успех был полным и безоговорочным.

— Ну что, дети мои! — воскликнул он как-то вечером, после двух месяцев беспрерывных аншлагов. — А ведь это успех!

И тут, словно в подтверждение его слов, раздался телефонный звонок.

— Бахарев слушает! — густым баритоном произнес Петр Арсентьевич. — А, здравствуй!.. — узнал он звонившего. — Спасибо!.. Да ты что?.. Не может быть!.. Вот так совпадение!.. А!.. — лукаво прищурил он глаза. — Да, таких трудно сыскать!.. Что ж, пожалуй!.. Пусть!.. Когда?.. Хорошо, передам!.. До свиданья!

— Знаете, кто звонил? — хитро поглядел он на свое семейство. Кстати, уже изменившееся: вместо Людмилы Савельевны чай разливала Нинель Ипполитовна, — немного художница, немного поэтесса, а вообще — страстная поклонница Петра Арсентьевича. Она столь самозабвенно поклонялась ему в течение последних двух лет, что вытеснила из уютного и престижного кресла супруги самого Бахарева Людмилу Савельевну.

— Знаете, кто мне сейчас звонил? — повторил Петр Арсентьевич и, выслушав почтительное молчание, ответил: — Максим Береговский!

Позднее в советской энциклопедии будет написано: «Максим Васильевич Береговский — крупнейший советский кинорежиссер».

— Ему тоже наш спектакль понравился?! — не скрывая радости, воскликнул Гаррик.

— Понравился! Более того, тут просто мистическое совпадение, он, оказывается, приступил к съемкам «Укрощения строптивой».

— Великие умы встречаются! — преподнесла Нинель Ипполитовна азбучную истину так, словно изрекала ее первая.

Петр Арсентьевич, шутливо, но согласно кивнул.

— Так вот, посмотрев наш спектакль, он понял, что его Петруччо и Катарина — жалкие и ненастоящие. Он остановил съемку и приглашает вас, дети мои, сыграть эти роли в кино!

— А это не повредит спектаклю? — благоразумно поинтересовался Гаррик.

— Отчасти да, но если к делу подойти с умом, то пока будут длиться съемки, мы уже отыграем два сезона. А после выхода фильма на экраны зрители вновь захотят вас увидеть живьем на сцене!

Петр Арсентьевич рассчитал неплохо, но…

Жаклин была утверждена на роль Катарины с ходу. А вот с Гарриком вышла заминка. На сцене он был хорош, живая энергия скрадывала недостатки в игре. А в кино… Крупный план тотчас высветил полное отсутствие ироничной насмешки во взгляде Петруччо, чересчур тяжеловесное поддразнивание Катарины, отнюдь не виртуозное владение шпагой. Вместо быстрой смены настроений — застывшее выражение лица и позы, рассчитанные на театральный эффект. Максиму Васильевичу пришлось призадуматься. Он позвонил Бахареву-старшему и сказал: «Прости, но на роль Петруччо я возьму другого актера».

Петр Арсеньевич мягко, но весьма убедительно посоветовал невестке отказаться от съемок.

— Это будет уже не то!.. Да и вообще, ты должна сама понимать…

Но Жаклин вопреки всему сыграла роль Катарины в этом фильме, а он, в свою очередь, сыграл роль в ее судьбе.

Вместо Гаррика Береговский пригласил одного из самых популярных актеров того периода — Николая Лютаева. Помимо того, что Лютаев был действительно талантливым актером, он был еще и редкостно красивым мужчиной: высокий, с серо-голубыми глазами, опушенными густыми черными ресницами.

Береговский радостно потирал руки. «Вот это Петруччо, вот это Катарина!.. И Голливуду таких на найти».

Фильм побил все рекорды и получил главный приз на Всесоюзном кинофестивале. Цветы, аплодисменты, фотовспышки сопровождали повсюду Жаклин и Николая. Ему было тридцать три, ей — двадцать семь. И в жизни они оставались такими же яркими и фееричными, как их экранные персонажи. Жаклин больше не представляла себе жизни без кино… и без Николая.

Дом Бахаревых превратился из солидного, спокойного «В какой-то пресс-центр, — недовольно бурчал Петр Арсентьевич. — Постоянно какие-то журналисты, фотографы, а когда их нет, то нету и Жаклин. Слава покоя не дает!» — сердился он.

Гаррик тоже настаивал, чтобы, наконец, в доме воцарилась привычная атмосфера.

— Не нравится? Ну так в свою двухкомнатную уйду! — заявила Жаклин и поспешила выполнить угрозу.

Едва она переехала в доселе пустовавшую квартиру, как ее отношения с Лютаевым стали достоянием широкой публики.

Петр Арсентьевич и Гаррик призвали Жаклин к ответу. Она пришла, молча выслушала их увещевания, предостережения и заявила:

— Я подаю на развод!.. И ухожу из театра!

— Жаклин, опомнись! — вскричали разом отец и сын.

— Мне некогда! Я буду сниматься сразу в двух фильмах.

— Но ведь это глупые фильмы!.. Однодневки! А ты — серьезная драматическая актриса! — с неподдельным ужасом воскликнул Петр Арсентьевич. — Ты потеряешь себя, израсходуешь на пустяки!..

— Подумай, Жаклин! — молил Гаррик. — Не оставляй театр. Ты погубишь свой талант ради мимолетного успеха в кино.

Но все предостережения отскакивали от Жаклин, как мячики от стены. Она жаждала шумного успеха, яркой известности, славы! К тому же была безумно влюблена в Лютаева.

Пройдя школу Петра Арсентьевича, умевшего извлекать выгоду из всего, Жаклин организовала бракосочетание с Николаем Лютаевым подобно голливудским. Молодые, красивые, талантливые актеры соединяют свои судьбы. Да этим вся страна должна умилиться!

Свидетельницей на свадьбе была Илона, она буквально вымолила у Жаклин эту роль.

Из двух фильмов, о которых с вызовом заявила Жаклин, вышел на экраны только первый. Прошел с успехом, о нем говорили, писали, но как-то быстро и незаслуженно забыли. Но Жаклин уже пригласили на новую роль.

Николай в это время снимался в Ялте. До нее стали долетать слухи, что он увлекся одной местной красавицей, много пьет и попал в какую-то историю, окончившуюся безобразной дракой. Она вылетела в Ялту. Нашла Николая мертвецки пьяным, съемки — сорванными. Режиссер бросился к ней как к спасительнице.

— Сделайте что-нибудь! Умоляю! Иначе я погиб!

Жаклин, опять-таки используя тактику внушения Петра Арсентьевича, попыталась поговорить с мужем, но натолкнулась на такое самолюбование и восхищение собственным «я», что растерялась. Он смотрелся в зеркало, принимал картинные позы и отвечал, что ей, еще ничего собою не представляющей в кинематографе, следует молчать и восхищаться талантом мужа.

Все покатилось как-то чересчур быстро. Семейная жизнь разбилась в течение года. А еще двумя годами спустя утопил себя в вине и славе сам Николай. Его перестали приглашать сниматься. Заносчиво бросив: «Они еще приползут ко мне!», он уехал на Киевскую киностудию, но фильм получился средним. Скупо прошел по большим экранам и прочно осел в маленьких кинотеатриках и клубах. На творческие встречи его почти не приглашали, боялись, что напьется и сорвет. Далее последовали «Белорусьфильм», «Молдова-фильм», там его уже откачивали в больнице, и закончилась блестящая карьера талантливого красивого актера на киностудии «Туркменфильм» — последняя картина с его участием даже не дошла до экранов России.

У Жаклин с кинематографом тоже не сложилось. Она пламенно и беззаветно полюбила его, а он, одарив мимолетной привязанностью, быстро забыл об актрисе Рахманиной…

Воспоминания Жаклин прервал телефонный звонок, чему она даже обрадовалась.

— Успокоилась? — вновь раздался голос Марго.

— А я и не волновалась!

— Тогда я тебе еще раз скажу: брось, подруга, ты эту писанину.

— Что попусту слова терять!

— Петра хоть оставь в покое!

— Еще чего! И не подумаю!

— Ой, господи! Ну что ты там еще хочешь о нем написать?

— Осталось всего несколько штрихов, и портрет будет закончен.

— Каких еще штрихов?

— О Степе Райкове!

— Ты убьешь старика!

— Правда не убивает, а лечит.

— Когда это было?! Забудь!

— Забыть?! Ты помнишь, какие глаза были у Степки? Поле васильковое, а стали пустыней выжженной! Ты же не видела!.. А я… даже если захочу, никогда не забуду.

Степан Райков был акробатом от Бога. Что он творил! «Это не человек, — утверждал «Пари-Матч», — это чудо природы». Довольно банальное определение, но совершенно точное.

Бахарев пригласил Степана в мюзик-холл. Он был младшим братом его большого друга, Валентина Райкова. Степану было двадцать два, Валентину — уже за сорок, поэтому последний относился к нему почти как отец.

Петр Арсентьевич довольно мурлыкал, видя, какое созвездие артистов он собрал в своем мюзик-холле.

Выступления Райкова всегда шли на бис. Журналисты и фоторепортеры буквально преследовали его. Им хотелось разгадать тайну чудо-человека.

Однажды в Париже Степан постучал в номер к Гаррику, чрезвычайно удивившемуся необычной бледности друга. Степан вошел в номер и сказал нервно, что ему нужно посоветоваться.

— Понимаешь, мне нужен совет! — с выражением муки на лице прошептал он.

— Что случилось?

Степан оглянулся по сторонам и тихо произнес:

— Мне предлагают ангажемент в Париже!

Гаррик, не сразу вникнув в суть дела, совершенно искренне воскликнул:

— Так это же здорово!

— Здорово! — кивнул головой Степан. — Только для того, чтобы его подписать, я должен попросить политического убежища!

— То есть?! — теперь уже побледнел и Гаррик.

— То есть я должен навсегда остаться за границей! Разве наши власти разрешат мне пожить и поработать в Париже, а потом вернуться?

— Тогда, конечно, не соглашайся! — благоразумно посоветовал Гаррик.

— Но это такой простор!.. Я бы гастролировал по всему свету!..

— Ты и так гастролируешь!

— Да, как собака на длинном поводке и на пайке, определенном тебе заботливыми товарищами сверху.

Гаррик побледнел еще сильнее Степана и сказал:

— Тогда не знаю!..

— Вот и я не знаю! Как же навсегда оставить своих?.. Но и возвращаться туда, жить по указке, тоже не хочу!.. Я ведь молод, я многое могу!

— Может, с отцом посоветуемся? — осторожно предложил Гаррик.

Степан, безоговорочно доверяющий Петру Арсентьевичу, согласился.

Отправились в номер к Бахареву-старшему. У него застали Жаклин и еще троих артистов. Увидев по лицу сына, что что-то случилось, Петр Арсентьевич быстро завершил разговор. Артисты ушли, а Жаклин осталась. Гаррик взглянул на Степана.

— Да ладно! — сказал тот. — Она же твоя невеста!

Петр Арсентьевич очень внимательно выслушал Степана. Жаклин вся порозовела, представив на мгновение, что было бы, если бы такой контракт предложили ей.

«Я бы ни минуты не думала!» — хотелось ей крикнуть Степану, но, взглянув на сосредоточенное лицо Петра Арсентьевича, прикусила язык.

Петр Арсентьевич молчал несколько минут, показавшихся Степану вечностью.

— Заманчиво! — наконец произнес он. — Как артиста я тебя отлично понимаю, но как гражданина!..

— Петр Арсентьевич, про гражданина не надо! Это слово подразумевает собою что-то свободное и гордое! А мы?!.. Мы граждане поневоле, граждане-крепостные!..

— Хорошо! Оставим высокие понятия. Поговорим попросту. А как же мать, брат?.. Ведь ты их никогда больше не увидишь!

— Вот это меня и мучает!.. Но мне кажется, что Валентин посоветовал бы мне остаться!..

— Сложно сказать!.. Но, знаешь, Степа, раз тебя это мучает, то ты уже не сможешь решиться. Изведешь себя размышлениями, доводами «за» и «против», а все равно не останешься. Раз есть зерно сомнения, шага вперед уже не сделаешь, а если и попытаешься, то выйдет несуразно, потом сам будешь себя последними словами обзывать!..

Степан сидел, низко опустив голову.

Петр Арсентьевич, видя его переживания, положил ему руку на плечо и сказал:

— Хочешь конкретного совета? Пожалуйста, я тебе его дам! Выбрось этот ангажемент из головы. Живи так, будто ничего не было!

Степан усиленно закивал, пробормотал:

— Спасибо, Петр Арсентьевич, я так и поступлю, — и ушел.

Петр Арсентьевич озабоченно покачал головой.

— Только этого не хватало! Не дай Бог, если надумает остаться! Тогда пиши-пропал наш мюзик-холл! Меня тут же снимут и ушлют поднимать театральное искусство в какой-нибудь задрипанный округ. Я и так еле выпутался из-за постановки неугодной пьесы…

Оставшиеся дни гастролей в Париже Гаррик старался быть рядом со Степаном. Но все обошлось, мюзик-холл вернулся в полном составе.

Однако недели три спустя Петра Арсентьевича вызвали в одно очень неприятное учреждение и спросили:

— Правда ли, что артист Степан Райков получил предложение от французского продюсера и хотел остаться за границей?

Бахарева бросило в жар.

«Как узнали? Гаррик кому-то сказал? — Исключено! Жаклин? — Ей-то зачем? — и тут он вспомнил, что, когда Степан и Гаррик вошли в номер, кроме Жаклин там было еще три артиста. Вероятно, кто-то из них обратил внимание на растерянный вид Райкова и, выйдя, приложил ухо к двери. — А может, Степан сам кому сболтнул? Вряд ли, он парень неглупый…»

Но тянуть с ответом было нельзя.

Петр Арсентьевич решил пожать плечами и выразить глубокую задумчивость.

— Понимаете, мы не имеем права игнорировать даже слухи, но если вы скажите, что ничего не было, то и вопросов не будет.

Эти слова человека в строгом костюме еще больше насторожили Бахарева. Может, он сказал правду: всего лишь слушок был, мало ли их бывает, а может, и задумал втянуть Петра Арсентьевича в неприятную историю. Обвинить, что тот умалчивает о диссидентских настроениях во вверенном ему коллективе. Тем не менее, свобода выбора была: уверенно взглянуть в глаза чиновнику и сказать: «Нет, мне об этом ничего неизвестно!» или же, подобострастно засуетившись, пробормотать с отлично сыгранной неопределенностью: «Так конкретно… ничего, но слушок, ваша правда, был! Однако я разобрался — оказался безосновательным! Но был!..»

Петр Арсентьевич, дороживший тем, что ему разрешают выезжать за рубеж с сыном, а теперь еще и с невесткой, выбрал второй вариант ответа.

На следующие гастроли мюзик-холл отправился уже без Степана Райкова. Никто ничего тому не объяснил, просто в визе было отказано. Степан принялся ходить по инстанциям, требовать разрешения на выезд и говорить… говорить то, о чем думала вся интеллигенция, но упорно молчала.

Как-то под утро в квартире Райкова раздался звонок в дверь. Вошли санитары, сделали Степану укол и увезли его в психоневрологическую больницу.

— Вот этого-то: «Был слушок!» я и не могу простить Петру! — выкрикнула в трубку Жаклин. — А он еще это за подвиг нам представил. «Дети мои, только что я отвел от нас гром и молнию! Кто-то донес о нашем разговоре с Райковым и там, — он завел глаза кверху, — этим фактом заинтересовались, но я как всегда успел позаботиться о нас!» Позаботился! — брызгая слюной, кричала Жаклин, — ценой чужой жизни!

— Но тогда тебя это не волновало!

— Тогда — нет! Да что я могла понимать?!

— Правильно, а когда рассталась с Гарриком, ввязалась в брачную авантюру с первым красавцем экрана Лютаевым, когда жизнь тебя стукнула, ты вдруг вспомнила о Степане.

— Вспомнила! Узнала у Валентина адрес и поехала к нему в психушку. Он тогда уже был абсолютно мирным. Степана я, конечно же, не узнала — у него были такие чудные голубые глаза, а стали какими-то бесцветными. Да разве только в этом дело! Вернулась, бросилась к Валентину: «Как же так? Неужели ничего нельзя сделать?» Степан к тому времени, если не ошибаюсь, уже лет восемь отсидел в дурдоме. Так он только головой покачал. «Кто, кто погубил моего брата?» — мучился он страшным вопросом. Я промолчала…

— И правильно сделала! А теперь, теперь зачем ворошить? Думаешь, Валентину от твоей правды лучше станет, когда он узнает, что в течение всей жизни пожимал руку виновнику трагедии его брата? Степке станет лучше на том свете?

— Мне станет лучше!

— Жаклин, ты совершаешь еще одну глупость, может, самую большую!..

— Не трать времени! Рукопись второй главы уже в редакции журнала!

Марго тяжело вздохнула, произнесла: «Ну-ну!..» и положила трубку.

Жаклин пожала плечами: «Очередная глупость!.. — повторила она и взорвалась: — Узколобое мышление! Правда не может быть глупостью! Безрассудством, возможно, но глупостью — никогда!»

Она допила свой коктейль вернулась к ноутбуку. Быстрые пальцы забегали по клавишам, облекая в слова чужие жизни, в слова, которым предстояло, по мнению Жаклин, лишить покоя многих, почивающих на лаврах благоденствия.

_____