Не та профессия, 1

Глава 5

— Слушай, а что будет вначале, той или суд наместника? — спрашиваю ещё через две пиалы кумыса и полторы лепёшки. — И в каком порядке оно обычно должно проходить? Что идёт первым?

— Как получится, — по-взрослому кивает Алтынай. — По-хорошему, ни того, ни другого пропускать нельзя. Но это же независимые одно от другого события. К тою в любом случае надо готовиться, сам должен понимать. А что до суда, то тут, видимо, всё сложно будет. Когда нам предложили, откочевать сюда согласились части трёх родов. Вместе образовали единое стойбище. Но потом часть мужчин уже отсюда забрали люди Султана на войну, куда-то на юг: мы обязаны, по требованию, выставлять раз в три года определённое количество конников. Другая часть мужчин приняла на себя большую часть голода зимой, в общем, мужчин у нас сейчас почти нет…

— А с теми, кто не так силён, как прежде, и Наместник может считаться не сильно. — Заканчиваю я за неё очевидное, под её согласный кивок и задумчивый взгляд. — А если недостаточно мужчин, значит, вы уже автоматически не так сильны.

Для себя делаю зарубку: оказывается, и тут ауксиларии вербуются из аборигенных племён, садящихся на коня раньше, чем начинают ходить. Ну, что-то такое было и там, только с племенами белуджи. Опять же, если ничего не путаю.

В принципе, знакомая схема, ещё по той истории. Видимо, люди действительно везде одинаковые.

— Слушай, а я ведь тебя даже не спросил, какого ты рода? — спохватываюсь от того, что моё упущение (по моей непривычке) тут может быть истолковано как отсутствие вежливости или даже как пренебрежение.

— Дулат, — улыбается Алтынай.

— Ты смотри, и правда почти родня, — удивляюсь, отламывая себе ещё лепёшки. — Рядом же кочевья… С конырат. Слушай, а ещё кто тут есть из наших? Какие еще два рода? Ты говорила, что всего три?

— Ещё найман и керей, — немного хмурится Алтынай.

— Ого, — только и присвистываю после такой новости. — Даже боюсь спросить, как у вас тут с битвой за власть при таких соседях? Между собой… — уточняю, чтоб было понятно, что я в курсе этих степных раскладов. — А если серьёзно, как вы ладите? — продолжаю удивляться поневоле, вспоминая, что и в том мире род найман имел, гхм, весьма определённую репутацию.

И это была никак не компромиссность и не готовность к мирным поискам совместных решений. А очень даже наоборот. Впрочем, здесь и сейчас это где-то работает на меня: поскольку воинственные и независимые (а порой и просто безбашенные) найман, с другой стороны, никого из своего становища никогда и никому не выдадут. Без вариантов.

Что-то подобное, как в своё время с Дона. Или с Запорожской Сечи.

И с соседями-кочевниками, говорящими на туркане, найман всегда сплотятся. При условии внешней угрозы. Становясь единым монолитом подвижного войска, не раз и не два перемалывавшем что в той, что в этой истории в своей степи и племена персов, и экспериментальные походы Александра (позже прозванного греками Великим), и давление со стороны Хань, и многое-многое другое.

— А как вы управляете становищем при таком множестве разных людей, имеющих право голоса? Ещё и из разных родов? — не знаю, как в местных реалиях на этом языке назвать «политические группы».

Впрочем, Алтынай великолепно меня понимает:

— Сейчас не так, как раньше, — хмуро говорит она. — Когда откочёвывали из родных мест, на малом курултае моего отца кликнули на белую кошму: ханом должен был стать кто-то, кто умён, способен слышать других и беспристрастен в решениях. Из всех вариантов, было понятно, что это может быть только конырат. А у нас лучшего человека не было.

— И найман не пытались этого никогда оспорить? — вежливо улыбаюсь, склоняя голову к плечу.

— Во время кочевья, разумеется, нет. — Хмуро отвечает Алтынай. — Когда обустраивались тут, тоже нет. Но естественно, и найман, и керей ждали возможностей. И сейчас, когда отца нет, и брат погиб, они своего не упустят.

— Я не очень хорошо представляю обычаи степи «изнутри», можешь рассказать подробнее?

— По логике, вместо отца должен был заменить хана его старший сын. Но он умер зимой. Второй мой брат погиб сегодня. Теперь, по правилам, должен всё решать совет аксакалов. Но аксакал у нас только один и, скорее всего, теперь всё будет решать Еркен-ага. Во всяком случае, попытается… — по-прежнему хмуро отвечает Алтынай. — Подгрести всё под себя…

— А что тебя в этом не устраивает? — мне её недовольство текущей ситуацией более чем очевидно, хотя она и пытается делать покер-фейс. — И попутно, сколько всего жён было у твоего отца и сколько у тебя братьев и сестёр?

— Жён было всего две. Детей было пятеро, два брата, я и две младшие сестры. Один брат умер зимой. Второй погиб сегодня. Одна сестра замужем в роду керей, на старой Родине. И младшая сестра тоже не пережила этой зимы. А сын Еркен-ага в своё время сватался к моей матери. Но она вышла за отца, хоть и второй, младшей женой. Так что, я осталась одна. А у аксакала, по старой памяти, теперь для меня не будет ни помощи, ни куска хлеба в трудную минуту. — На одном дыхании выдаёт Алтынай, глядя в пол юрты.

— Получается, ты тоже сирота, — задумчиво озвучиваю очевидное. — Если только твой отец не вернётся из этого южного похода.

— Не вернутся они. Уже все сроки вышли. Чувствую… — Алтынай снова старается незаметно вытереть уголки глаз, а я тактично делаю вид, что не замечаю.

— А скажи, сестра, ты правда чувствуешь, когда человек тебе говорит неправду? — задаю уже час как интересующий меня вопрос, поскольку от ответа на него может зависеть моя собственная позиция. В будущем.

— Конечно, — удивлённо поднимает на меня глаза Алтынай. — Чувствовать правду или неправду — дар любому хану и всем его детям за белую кошму от самой Степи. Хан — это не только и не столько власть, сколько множество обязанностей. К сожалению, далеко не все аксакалы это понимают, особенно из младших родов… а твоя жена тебе об этом не рассказывала разве?

— Да мы оседло жили, не кочевали совсем. — Почему-то откровенно отвечаю я. — Вернее, она-то до женитьбы летом всегда кочевала. Зимой нет, зимой же у нас в домах живут…

— Я знаю, мы тоже так жили, — кивает вразрез моих слов Алтынай.

— Как женились, жили в моём доме. Сразу дети пошли. Ей не до коша стало.

— А кем ты был, что она трудилась только по дому? — загорается непосредственностью и любопытством она.

— Служил в страже границ тамошнего Наместника, был чем-то вроде заместителя полусотника. — перевожу, как могу, на местные реалии чин хавилдара и заместителя командира ВПБСа.

— Богатое, видимо, войско? — удивленно пристукивает ногтями по боку пиалы Алтынай. — Если в вашей сотне есть сотник, полусотник, а у того ещё и заместители?

— Да не так чтоб очень богатое, — размышляю вслух. — Просто механики было много, механика иногда сложная. В общем, долго объяснять. Давай не сейчас. Если ты не против.

— Не переживай. — Верно истолковывает Алтынай мою уклончивую дипломатичность. — Всё, сказанное в степи между своими, между своими и остаётся. Мы — вольный народ. Султаны приходят и уходят, а степь остаётся… И мы в степи.

В принципе, для меня не секрет, что любые кочевники крайне сдержанно относятся к любой попытке централизовать их либо подмять под любую внешнюю централизованную власть, особенно в местных далеко не постиндустриальных реалиях. На что-то подобное я и рассчитывал.

После небольшой паузы, Алтынай подливает масла в огонь:

— Нас все всегда старались использовать. Для своего блага, ничего не давая нам взамен. Считая дикарями и не вникая в наши тонкости. Моего отца нет, но как ханская дочь, я вижу, что даже тут, с соседями-пашто, всё идёт совсём не так, как мы договаривались при получении тамги. Перед тем, как откочевать сюда. В общем, никому из нас нет дела до твоей армии, бывшей службы и прошлого. Можешь считать себя под дланью гостеприимства, как гость.

— Ваши внутренние споры совсем не влияют на ваше гостеприимство? — смеюсь, внутренне соглашаясь, однако, со всем раскладом. Который явно в мою пользу.

— А при чём тут наше внутреннее к защите гостя-родича от чужих? Особенно от местных фарси, если у тебя именно с ними были проблемы… Раз от Алатау ты сюда пешком шагал. — Снова проявляет недюжинную сообразительность Алтынай.

— Кто бы спорил, — бормочу, снова отпивая из пиалы кумыс. Который можно подобным образом пить целый день. — «Доколе воевать Иран с Тураном…»

— Что это за тюй? — вскидывается Алтынай. — Я раньше не слышала!

— Это не тюй. Это скорее жыр, — пытаюсь сформулировать поточнее. — Да был, говорят, раньше такой фарси, Фирдоуси. Вот у него был жыр — «ШАХ-НАМЕ».

— Расскажи?! — загорается Алтынай.

— Шутишь? — отодвигаюсь назад. — Это два дня рассказывать! Если не три! Да и не помню я этого жыра, оно там всё вообще на фарси. А я фарси не знаю. Только пушту…

— Может, хоть примерно что-то вспомнишь? — продолжает волноваться Алтынай, для которой, видимо, в силу этноса и происхождения любой эпос — как для моего современника там премьера блокбастера от культового режиссёра с секс-символами и звёздами первой величины в главных ролях.

— Ну, там книга об их персидских царях, кажется. — Добросовестно начинаю вспоминать. — Делится на три части: мифологическая, героическая и историческая. Знаешь, не буду пересказывать: просто не помню. Вернее, мало что помню, но вот сильно запомнилось, что сам Фирдоуси постоянно переживает из-за того, что Туран с Ираном воюют. Веками, постоянно. И воюют не потому, что народы друг друга ненавидят. А потому, что правителям это выгодно. И он вроде как между строк искренне желает, чтоб на землях по границе между Ираном и Тураном никогда между собой не воевали только из-за разницы народов. Что-то типа мысли «Нет плохих народов; бывают плохие люди».

— Хорошая мысль, — снова хмурится Алтынай. — Только фарси, пашто и прочие из этого племени сам же видишь, какие люди… Верить-то им нельзя. Фирдоуси, может быть, был и не плохим человеком. Если действительно так думал. Но не мог же он про свой народ правду писать? Его бы тогда свои камнями забили. — В этом месте Алтынай хихикает в кулак, видимо, представляя себе какую-то сцену. — С фарси ж дело иметь нельзя, вон и по пашто это видно…

Не нахожу, что сказать по национальному вопросу в данном случае, поскольку навскидку крыть действительно нечем.

А изобретать сложные аргументы и их вариации на тему этно-психологии, традиционных конфликтов между номадами и оседлыми земледельцами, мне кажется, сейчас будет лишним.

Тем более спохватываюсь, что пашто — тоже кочевники. И той же веры.

И именно сегодня имел место действительно национальный вопрос, из разряда: «Умри ты сегодня, а я завтра».

__________

Примечание:

Қазақстан

Один из легендарных вариантов перевода названия — Земля Свободных Людей:-)