Немного безумия (СИ)

Глава 6

«Крепкая дружба всегда начинается с хорошей драки, как и любая славная свадьба» — гласит мудрость улицы. Мне этот злобный принцип никогда не нравился; как правило, я только получал по лицу, а новых товарищей так и не заводил. Противники лишь становились моими беззубыми приятелями, и то, ровно до того момента, пока я не опускал их на землю, чтобы они, побитые и униженные, уползли домой к своим семьям.

Этот случай не стал приятным исключением, новые знакомства обошли меня стороной. И, похоже, нога в ногу с ними сбежала и моя любовница-удача, нагло прыгнув в последний вагон без билета. Такие сволочи обычно не махают рукой на прощание, а вместо этого поскорее прячутся от жадного кондуктора. Словом, допрос Дейва, по началу казавшийся плёвым делом, превратился в неплохую встряску живота и мозгов…

Как только я в спешке рванул назад, желая поскорее спрятаться, то сразу почувствовал нестерпимую боль внизу живота и скрутился на углу какого-то старого доходного дома. Голова моментально начала крутить дивные кульбиты, а скромный завтрак из бекона и пары яиц проситься наружу, чтобы подышать свежим воздухом и почитать последние новости недели. Мягко говоря, моё здоровье в тот скорбный момент подорвалось и запросило быстрой смерти. Не зря алкоголики считают, что бег крайне губителен для здоровья и в больших количествах даже более вреден, чем солодовый виски с кусочком качественного горького шоколада. Как по мне, так лучше глотать мышьяк, а не пролететь на скорости пяток миль — целее будешь. За всеми этими жалобами на общее состояние тела я и не заметил, а вернее попросту забыл о четвёрке агрессивно настроенных молодых людей, жаждущих моей смерти.

Одним из первых, воспитанник кружка юных националистов подбежал к раненой добыче и, не став церемониться с тем, кто вдвое старше него, засадил ей локоть в затылок, знатно при этом покричав для глубины момента. В уличной драке я больше всего боялся именно таких ударов: один раз попадут как следует и ты станешь главным товарищем по покеру среди переспевших продуктов из овощного лотка. Только если овощи могут быстро съесть, прервав их муки, то инвалида прибить никто не может, впрочем, каки и заботиться о нём. Его просто выкинут собирать монетки на паперти, чтоб он, униженный и слабый, валялся в пыли перед чёрствыми людьми, окончательно забывая, кем был когда-то…

Но я, оказывается, очень везучий на кривые руки: локоть лишь смазано врезал по шее и повалил меня на землю, чтобы я вдохнул лоно матушки-природы. Пахло довольно таки неприятно, возможно, в эту угловую канаву раз в неделю выливали помои для таких важных гостей как я.

Яростные крики гончих, уставшая лиса пропустила единственную нору и теперь, попискивая и тяжело дыша, ждёт, пока клыки не вопьются в её рыжий мех и острые жёлтые зубы не разорвут её на куски…

Судорожно, не попадая по внутреннему карману куртки, я выискивал складной нож, стоя на четвереньках. В глазах всё так же троилось, головокружение не унималось. Грязь с улицы впиталась в коленки штанов, въелась в ногти на руках, обволокла и так грязные, неприятного вида сапоги.

— Твою мать… — мне оставалось только ругаться и звать на помощь. Страх застилал мои глаза, я ничего не видел перед собой и уже начал подумывать о молитве богу. Услышит ли он её или же сразу забудет, как сотни и сотни других?

Юноша схватил меня за волосы и впечатал в грязь ещё раз, как будто я и так там уже не валялся несколько секунд. Сталь, вся в мерзкой субстанции от дороги, немного заблестела в моей руке, хотя солнца на небе не было видно.

— что, с-сука, будешь ещё бегать за Дейвом… а, урод? — вновь мордой в землю. Заложенными от резкого падения ушами я слышал, как остальная троица наконец подошла к моему лежбищу.

— Свиная морда, наверное, какой-то шпик. — сказал неизвестный грубиян, а затем приказал перевернуть меня на спину. Он говорил с большим нетерпением и любопытством, словно ему очень хотелось поскорее узнать мою личность поближе.

Тот самый бравый молодчик, что ловко толкал мною землю, с радостью бросился выполнять приказ, но не успел он и развернуть мою голову на пару градусов, как сталь тут же вошла в его бок на всю длину. Странное ощущение — нанизывать кого-то на острие, как мясо на шампур. К такому никогда не привыкнешь, каждый раз та лёгкость нажатия, словно ты продырявил набитый мукой мешок, была в диковинку.

Раненый, немного удивив детектива, поначалу не обратил внимания на лишнюю дырку в теле и таки перевернул меня на бок, радуясь новой садистскому мгновению, как ребёнок заводной игрушке. Спустя пару секунд улыбка вдруг исчезла с его нацистского надменного лица, сменившись резким подёргиванием губы, как от нервного тика. Тогда юноша немного отошёл от моей скучной компании и с дрожащей рукой притронулся к боку…

— Ублюдок, сейчас я ему колени сломаю! — заорал предводитель местных нацистов и я тут же получил от кого-то пинок в морду. Мой нос бессовестно расквасили и он стал красным, как у грустного клоуна, тёплая кровь заливалась в рот и оседала на зубах. Со стороны, наверное, я выглядел жутко и неприятно, как смертник с улыбкой дьявола.

Вместо того чтобы, наконец, забить меня ногами, юнцы по-идиотски всматривались в побелевшего коллегу с ножевым, не веря в его скорую смерть. Со стороны казалось, что только хозяин железного прута ни о чём не боспокоился и был готов приказывать сутками на пролёт, при этом не приступая к делу самостоятельно. Мне кажется, в любых движениях есть с виду активный, но на самом деле ужасно трусливый подстрекатель, пропадающий в нужный момент и нападающий только тогда, когда он уверен в своей победе.

— Дейв, Чарли, за дело! — Названные личности сумели отвести взгляды от прекрасно ступающей смерти и повернулись в мою сторону.

Будущий клиент похоронного бюро немного отполз, мешая криминальному коллеге подлететь ко мне с кулаками; что-то сдерживало Дейва от того, чтобы просто переступить своего знакомого, может, остатки совести. Это недолгое, но плодотворное замешательство дало мне возможность немного привстать и попятиться в сторону от бросившегося на меня толстяка.

Чарли был крупным парнем: небольшое пузо, скорее раздражающее, чем объёмное, виднелось за его рубахой. Кулаки парня были крепко сжаты, он надвигался быстро и яростно, совершенно не заботясь о какой-либо постановке рук и своей безопасности. Не успел я и выпрямиться во весь рост, как сразу отхватил от него по уху и, звенящей походкой, повалился на ликёрный ящик задницей.

— Уж я тебя… — огромный кулак, знаменитый и беспощадный, тяжело влетел в толстяка Чарли, но попал в блок и отскочил, дав оппоненту замечательную возможность вмазать мне по другому уху. Теперь и голова моя, покрытая грязью, опала на один из ликёрных ящиков. Они валялись тут повсюду, неизвестно почему.

— Отойди! — Чарли грубо оттолкнули, не уважая его полное право дать мне по лицу. Железный прут с свистом поднялся над моей головой, словно огромный топор палача над деревянной плахой. Обычно на этих топорах столько зазубрин, что диву даёшься, как головы падают в корзинку с первого раза.

«Последний рывок, мистер Джеймс, последний рывок… а потом водка… последний рывок» — с большим трудом, с скрипами и визгами старческих шарниров, я косо встал, придерживая в голове картину моего будущего пьяного вечера. Только они и спасают от смерти духа.

Электрические искры посыпались из усталых глаз, грудь тяжело вздымалась под действием дурно работающих лёгких — организм заработал на полную и подбросил в угасающую топку немного угля. От пары жалких миллисекунд зависела целостность моей дурной головы, по своей важности эти секунды превышали сразу несколько последних месяцев… Но, отбрасывая лишний драматизм, стоит сказать, что этот короткий миг между «прутом и головой» ещё очень долго веселил меня в самые тёмные времена — как говорится, у страха глаза велики. Парень, державший тяжеленный для него прут, имел рост карлика и множество моряцких татуировок по всему телу. Рука великого воина по обхвату походила на моё запястье, уж не знаю, как его не сдуло с нашего города морским ветром.

Мои силы при виде такого чуда резко вернулись: не успели Дейв и Чарли хоть раз моргнуть, как я ухватил железную палку и с превеликим удовольствием вмазал главарю нацистов отрезвляющую пощёчину. Владелец сорока килограмм гневно отлетел, как от пушечного ядра, оставив в моей руке свой прут.

— Ах ты утырок, иди сюда!.. — Чарли храбро бросился на защиту чести своего хозяина и приличный кусок металла разбил ему лицо. Я бы даже не назвал это слишком уж скромным словом «разбил», скорее культурным «расхерачил». Бровь порвалась в десятке мест, кровь залила глаза, натянутая на лбу кожа лопнула, как мыльный пузырь, а торчащая скуловая кость с криком треснула. Пузатая скотина свалилась без чувств, вытекавшая с него красная жидкость понемногу удобряла мостовую.

Не желая останавливаться на достигнутом, я подошёл к местному главарю, украдкой поглядывая на Дейва. Того нельзя было оставлять без присмотра, хоть он и не подавал желания вступиться за товарищей или попытаться сбежать через один единственный выход из тупика. Данный беглец вообще не подавал признаков человека, его можно было спутать с музейной восковой фигурой — ни одного движения, глаза пусты.

— Ты знаешь, кто я такой?! — вопил горе-боец с красной щекой, наверное, ожидая, что я вдруг резко остановлюсь и, найдя где-то опахало, начну раболепски прикармливать его с руки виноградом. Одна радость, этот напыщенный индюк надрывал своё горло крайне недолго — прут настиг его кости, прервав неуместную болтовню. Тут мне захотелось применить методику трёх ударов, как-никак, такому силачу одного тычка будет маловато… Что-то мне подсказывает, что хлипкие почки маленького нациста ещё долго будут припоминать мои сильные руки и мою любовь к работе на совесть, начиная прополкой грядок и заканчивая лупцеванием по спине металлической палкой.

Удовлетворившись результатом — парой избитых тел, я вознамерился закончить свой допрос. Будет очень обидно, если хитрец Дейв окажется не хитрецом, а идиотом, и скрывать ему на самом деле было нечего.

Быстрый на ноги парень попал в крайне неловкое положение: во-первых, его друг немного захлёбывался кровью, а во-вторых, он сам рисковал отхватить чего лишнего от недоброго дяди с недобрыми сапогами.

— Ты… ты проткнул его! — юноша вытаращил свои красные от дури глаза. Бегать после приёма запрещённых веществ… где моя молодость?

— Верно, я его проткнул. И нож ещё не вытащил, а он, к слову, очень дорогой. — паренёк не слушал мои жалобы по поводу измазанного кровью дорогого ножа. Моему приятному обществу он предпочитал общество каких-то странных духов, иначе не объяснить то, что он, вместо того чтобы смотреть на предполагаемого противника, с завидным упорством пялился в пустоту. Или же, вполне возможно, он глядел на ликёрные ящики вокруг и явно недоумевал, зачем им с друзьями столько ликёра.

— Надо позвать на помощь! — юноша бросился вперёд, желая спасти товарища, — какие благие намерения! Но увы, ох и ах, он не рассчитал силу притяжения… и упал на землю с сломанным носом. Сила притяжения в наше неспокойное время очень сурова.

— Что ты творишь! — малец еле встал и попытался поднять на меня руку — безуспешно. Уставший, злобный и расстроенный своим грязным видом детектив подбил наглецу ноги и затем хорошенько пнул пустую черепушку, не беспокоясь о возможном сотрясении. Зубы у паренька остро клацнули. Именно остро, этот звук напоминал смесь перца на языке. По началу приятно, а потом больно и немного совестно за свою опрометчивость — много насыпал.

— Послушай меня, шкет. — окунуть лицо в грязь — классический приём допроса, меня ему научила молодёжь. Кстати, мой проткнутый учитель валялся совсем рядом, без слёз на его плаксивую рожу было не взглянуть. — Быстро отвечаешь на мои вопросы и тащишь друга куда надо. Ответишь плохо — сам понимаешь… — Раненый закашлял кровью, подтверждая мои слова.

— Он умирает!

— Так бывает, когда тебя протыкают ножом. Не знал?

— Отпусти! — мой кулак с превеликим удовольствием впечатался в ровную смазливую мордашку. Есть в этом что-то эдакое — бить красивые лица.

— Дженни, мне нужно узнать её врагов, друзей и знакомых. Имена! — не удержавшись, я снова окунул юношу в грязь. Думаю, это ему только на пользу.

— Я с этой дурой… — тут и пнуть не грех. — Стой, стой! — что ж, постоим. — Знаю я её, друзей не было, она почти из дома не выходила, какие тут враги! Один я с ней и общался, да дочь поварихи.

— Видел ли кого-нибудь подозрительно, опасного, слишком настойчивого? — раненый предсмертно захрипел.

— Нет, никого! Умоляю, дай его поднять! — самый бесполезный допрос в истории наконец найден, а самая бесполезная часть дня пройдена.

Осталось найти карету и впихнуть туда полуживое тело, желательно, вытащив с него свою собственность…

Серые стены, кисло-жёлтый свет от масляных фонариков, ужасно толстые медсёстры в халатах, что обнажают их складчатые фигуры, напоминающие гусеницу — я оказался в городской больнице, где даже дворник наверняка получает на лапу. Власти настолько расщедрились, что клиника, большая и просторная, была единственной на весь город здравницей для нищих и бездомных. Как можно понять из контингента, о ранах вас особо не спрашивали, а паспорт часто не требовали, если сыпануть пару монеток сверху.

— Кто ж его так проткнул? — спросил неизвестный в медицинской робе. Это был высокий парень лет тридцати, с виду примерный гражданин, пришедший помогать людям после десяти лет обучения за границей.

— Какой-то моральный ублюдок, мёртвая в душе тварь. — оскорблять себя, оказывается, — очень весело, особенно, если никто другой не поддерживает эти начинания. — Наверное, решил раздобыть горстку денег и пошёл на уличный грабёж…

Я рассказал доктору классическую историю. Настолько глупую и нелогичную, что её сочли правдой. Как мне надоело рассказывать о всякой мерзкой глупости, кто б знал.

— Ааа, скорее всего нападавший копил на груин, он постоянно дорожает. — понимающе закивал доктор… слишком уж понимающе, на мой взгляд. А может ему просто хотелось поболтать с кем-то о жизни и насущных проблемах. Настолько хотелось, что он общался со мной и моим молчаливым товарищем уже минут пять, даже не думая останавливаться и пойти помочь кому-то с латанием лишней дырки в теле.

— К сожалению, я очень много знаю об этой премерзкой гадости. — вот болтун. — Последнее время всё больше и больше пациентов приходят именно из-за груина и последствий его употребления. Данный наркотик развивает в людях ужасную зависимость, вы это знали?.. Многие валяются вместе с груином и иглой прямо на улице, дай бог, их не ограбят и не поиздеваются, а отнесут к нам. — Дейв, стоящий рядом, понимающе закивал, как и товарищ-доктор с минуту назад. Выглядел мой спутник, как и опытный кольщик груина — погано. Грязный, побитый, в рваной одежде. Впрочем, я выглядел не сильно лучше него, а может и хуже.

Всё, чем мне помогли в больнице — проверить нос, не сломан ли. Нос оказался целым, а вот моя психика — явно нет. Повсюду, сколько не смотри, железные ржавые койки и мокрые от мочи матрасы, кое-какие так обблёваны, что на них и спать невозможно. И на каждом из них, самом отвратительном и чёрном, лежит человек, а то и два. Нищие, инвалиды, пьяницы, наркоманы — все эти святые собрались здесь, чтобы дружно стонать в палатах от боли или ломки, которая, если так посмотреть, является более неприятным подвидом той же боли. Как пациенты смогут ходить, то пойдут побираться на улицы и торговать всем, что только можно продать. Такие красочные виды и яркие мысли не оставляют равнодушным даже «стариков» навроде меня.

Дейв тоже видел этих падших людей и кривился вместе со мной, хотя сам был недалеко от их уровня. И это не в обиду ему сказано, просто факт — Дейв являлся низшим звеном цепи и, наверное, сам понимал это.

— Это просто ужасно — лет десять назад, когда я здесь жил, на улицах было чисто, а полиция всегда приезжала, чтобы задокументировать случаи нападения… теперь же, если они и приедут, то только через дня два. Где вас найти, чтобы они могли провести опрос? — я назвал адрес Дейва. Самому Дейву это не понравилось, но он смолчал.

— Пожалуйста, навестите своего друга поскорее, больным это нужно — знать, что они не забыты и их ждут там, на воле. — все вопросы к старине Дейву. — И приведите полицию пораньше, если сможете. Очень важно поймать того негодяя, вдруг он мог ранить ещё кого-то? — сомневаюсь. Я пристально слежу за тем гадом, даже за тем, как он ходит в туалет и что ест.

— Мы постараемся. — чтобы не затягивать бессмысленный разговор и не попасть в неловкое молчание, я взял юнца под мышку и повёл на выход, коротко попрощавшись с добрым доктором.

Пока я вспоминал выход из тюрьмы болезней, проходящие мимо медсёстры смотрели на нас двоих, как на собачье дерьмо, зацепившиеся за обувь. Хоть я и злился, но в душе их совершенно не виню — выглядели мы, повторюсь, крайне непрезентабельно.

На крыльце больницы нашей дружной компании предстояло расстаться.

— Ты всё мне рассказал, Дейв? — следовало подавить на жалость, вдруг что-то, да добавиться в непонятной истории Дженни Крамер. — Твоя бывшая девушка в опасности, прошла уже неделя с дня её пропажи и счёт идёт на часы, если ни на минуты.

— Ты проткнул моего друга насквозь, по пути угрожал мне нападением на мою мать, если я что-то скажу про тебя полиции, а теперь пытаешься спросить какую-то глупость про базарную девку, которую я и видел всего пару раз? — «да». Жаль, так отвечать нельзя. — Ты представляете себе то, что наделал? Мы не прощаем ошибок, когда наш глава узнает обо всём этом, а он узнает, твой дом сожгут дотла… — Скромный удар под дых. Как никак, преимуществом веса надо пользоваться.

— Мальчик, знаешь, скольким юнцам я обламывал крылья?.. Я уже устал считать. — и фантазировать. — Одним придурком больше, одним меньше, разницы никакой. Позови хоть весь свой район, но в душе ты сам знаешь, что виноват только ты один — никто не заставлял тебя убегать, а потом нападать с каким-то толстяком и цирковым карликом.

— Кто знает, может ты из полиции и решил накрыть меня?

— Если у тебя есть совесть, то ты скажешь мне хот что-то полезное о Дженни Крамер. Я знаю, что вы виделись далеко не пару раз…

— А тебе то что? Ты её любовник? — как сложно бывает с молодыми людьми. Порой они пытаются переспорить даже самих себя.

— Меня нанял её отец, этого тебе достаточно. А теперь скажи по существу — ты знаешь того, кто мог желать Дженни зла… кроме твоей матери.

— А если я откажусь говорить? — преимущество было на его стороне, больница — место людное.

— То на тебе останется смерть девушки. Тяжкий грех, между прочим. За такие придётся молиться минимум недельки две.

— А ты любишь острить… я бы, может, и сказал тебе что, если б знал, но с Дженни я только трахался и гулял пару раз. Она была нелюдимой, боялась, что нас увидит её отец, а ко всему прочему меня повысили в банде и я стал ходить под Прутом…

— Этот тот мелкий слабак?

— Он обожает ломать людям коленные чашечки и смотреть, как они ползают. Неделя-две — доберётся до тебя. А если он скажет Чаку Молоту…

— Или Роджеру Скальпелю…

— Ты издеваешься! — юнец смешно надулся, почти как шарик.

— Немного. Ваши страшные клички меня веселят. — а вот их предыстория — не очень. — Тебе совсем нечего сказать о мисс Крамер? Может, она жаловалась тебе на слежку, угрозы, надоедливые письма и признания в любви, странных людей около дома?

— Если кто за ней и следил, так это Чарли — ему очень нравятся такие задницы. — ему бы ему книжки нравилась, а не задницы, глядишь, он бы и не отхватил сегодня.

— Он хотел её у тебя отбить?

— Нет, куда ему, такому пугалу. Просто пялился на неё и цветы дарил, олух…

— Наша с тобой встреча настолько бессмысленна, что мне хочется тебя ограбить, чтобы выйти хоть в небольшой плюс по деньгам. Вали отсюда, пока я добрый.