Немного безумия (СИ)

Глава 8

Синие, фиолетовые, пурпурные и голубые краски размазываются по картине. Совершенно непонятно, где я нахожусь и как оказался здесь. Больно…

Больно описывать, больно смотреть, больно всматриваться в скользкие силуэты и мутные тени. Физическая нестерпимая ломка, вспышки света, которые режут глаза. Они вытекают, как желток в хорошей яичнице, эти глазные яблоки…

Город. Я помню его таким. Он будет таким всегда. Вечная сырость, бархат снега, а потом весенние почки деревьев и ручейки по каменной мостовой. Город не меняется… Поэтому я очень удивился, когда увидел огромное незнакомое здание посреди улиц. Белое, высокое, из него выходили радостные семьи и слышались резвые детские крики. Я не помнил этого сооружения, его попросту никогда не было, по крайней мере, мне так казалось.

— Какая рыжая! — женщина засмеялась, держа маленького ребёнка на руках. Рыжий цвет… он проследует меня, как троеточия.

Рядом с молодой матерью стоял мужчина болезненного вида. Он необыкновенно радовался плотно закутанной в пелёнку девочке и ярко улыбался ей, сверкая чистыми зубами богатого человека. Мне кажется, мало кто мог радоваться своим детям так, как он в ту секунду. Мужчина успел увидеть чудо до своей смерти, поэтому в его глазах стояли слёзы. Да, именно стояли, и никак иначе.

— Она прекрасна, Лили. Ты посмотри на её веснушки! — отец с нежностью ухватил кулёк с грудным ребёнком. В этот миг я завидовал ему большего всего на свете. Я тоже мечтал о детях, маленьком шалуне с каким-нибудь весёлым именем, например, Гаспар, и дочке, которая непременно была бы такой же красивой, как Аннабель.

— Не бойся, держи крепче! — женщина весело засмеялась.

Вдруг её лицо оплыло.

Время остановилось, пыль перестала расти, дорогая карета в паре шагов от меня намертво застряла промеж неизвестной улицы, не успев доехать до молодой пары. Больной мужчина, с трудом державший младенца, исхудал до костей и пугал своим ужасным видом мумии. Повеяло дурманящим запахом старого кладбища и глубокого склепа: влажная земля, мягкие черви, вросшая гнилая трава. Помимо этих зверских ароматов, мой нос ощущал запах химических веществ из множества тесных пробирок и колб: пена, кислота, едкие растения, пар из реторт.

Я подошёл к мужчине и его самому ценному сокровищу, боясь неизвестно чего и кого. Взглянуть за шёлковую пелёнку… холод. Мурашки пробежали по телу, лицо застыло, зубы стали отбивать барабанную дробь. Малышка оказалась чудовищной тварью, её острые клыки размером с мой палец могли прокусить пласт стали или рвать трупное мясо. Страшная, жуткая пасть, и глаза, налитые алой кровью. Ребёнок демонов мирно спал, ожидая пробуждения и конца света.

— Ч-что это значит. — промямлил я и в тревоге оглянулся.

Вокруг плодилась и множилась абсолютная пустота, слишком тёмная, пронизывающая все потаённые уголки. Лишь высокое здание, белое и большое, являлось источником света. Оно было похоже на огромную лампу посреди ещё более колоссального сумрака, пожирающего всё живое.

— Я ничего не понимаю! — яростная грубая злость, первобытная, заставляющая есть сырые куски и точить камни, росла во мне, медленно, но неотвратимо заполняла меня, как пустую амфору из-под вина, одолевала мой усталый разум. — Я не понимаю…

На пороге строения появилась женщина, одетая в свободные, необлегающие ткани.

— Эй! — женщина не развернулась. — Стой! — она побежала. Я рванул за ней.

Ветер звенел в ушах, ступеньки мощного здания постоянно росли и росли, поэтому я не мог добраться до входа и до самой беглянки, и это меня безумно раздражало. На скорости я преодолевал больше пяти ступеней за раз, не заботясь о безопасности ног, но всё равно отставал…

После дикого подъёма, у края лестницы, восходящей к самим небесам, я сумел догнать женщину и даже протянуть руку, чтобы коснуться её плеча. Безумно близкое, хрупкое, с родинкой ближе к спине, оно манило меня, как самый сильный наркотик. Я хотел упиться ей, обнять до визга, рассказать все мои истории, которых уже и не перечесть… но женщина была нематериальна, возможно, она даже и не существовала. Бессмысленно касаться плеча того, кто этого никогда не почувствует. Рука прошла сквозь неё, как сквозь туман. Легкий, почти прозрачный.

— Аннабель!.. — она даже не пыталась расслышать, и смотрела лишь вперёд, на широкое крыльцо.

— Аннабель! — моя мечта, моя цель, моё счастье… безвозвратно утеряно, утекло сквозь пальцы, беззастенчиво и цинично сбежало.

— Аннабель! — я рвал горло, кричал и кричал прямо над её уязвимым ухом, но она, словно став глухой и слепой, была совершенно равнодушна к моим страданиям. Женщина апатично стояла напротив крыльца… напротив первого роддома Ан-Рока, сгоревшего более десяти лет назад. Я помню точную цифру, потому как любил тогда читать газеты — семнадцать лет, как его не стало. Одна из самых тяжёлых трагедий города.

— Аннабель!!! — из её слепых глазниц потекли слёзы.

Я упал к её ногам и зарыдал. Чувство беспомощности проткнуло меня, как сотни пехотных копий, тысячи степных стрел с крюком, напоминающим клюв коршуна. Я чувствовал горькую слабость в самых потаённых уголках моей грешной маленькой души, которая никогда не попадёт в рай и не услышит сладкозвучных серебряных молитв. Жалкий и слабый, опухший от слёз и несчастный от собственных решений, я даже забыл нежное, милое и прекрасное лицо, поэтому оно было размыто. Я помнил лишь предсмертные судороги в больнице и взгляд… куда делись её идеальные глаза и длинные чёрные ресницы?

— Аннабель… Аннабель… — всё вокруг исчезло. Мир потух, как дешёвая лампочка.

Больше не было роддома, была лишь пустота…

Часть 2

— Мистер Браун, вы меня слышите? — ослепительно яркое сияние. Интересно, неужто все проходят через него? Почему ангелам обязательно надо украсть у человека то единственное, что с ним осталось — зрение. Это как отбирать у нищего картёжника колоду. — Мистер Браун? — ко мне резко вернулась память и похмелье. И боль, куда же без неё.

— Стойте, вам нельзя так резко вставать! — знакомый доктор попытался усадить меня на место, но сил его хватало лишь на скромное противодействие, неприятно задерживающее меня. — Вы в больнице, не надо никуда бежать!

— Где Маппи? — ответа не последовало. — Девушка, мне нужна девушка! — я ухватил доктора за грудки и притянул к своей разбитой роже. — Где Маппи?

— Вы про ту милую блондиночку?

— Да, чёрт возьми! — в тот момент мне хотелось убить доктора только за уменьшительно-ласкательное «блондиночку». Как он смеет её так называть? — Что с ней, где она?

— Всё несколько сложно… — я услышал девичий писк. Этого с лихвой хватило, чтобы выкинуть доктора в коридор и оттолкнуть всевозможных прохожих, медсестёр и медбратьев. Не знал, что могу так пользоваться своими габаритами.

Я был настроен крайне решительно. Мне хотелось отыграться хоть на ком-нибудь, взять реванш у нахальной судьбы… но когда я ворвался на крик в 54 палату, мой гонор и неправедный гнев мгновенно иссякли. Всё во мне попритихло до поры до времени и сжалось, как комок чего-то противного и дурно пахнущего.

Девушка лежала в мятой постели, в маленькой палате с ещё более маленьким, чем сама комната, окном. Свет почти не проникал туда, поэтому я мог видеть лишь оттенки её фиолетового лица и одну из рук, ту, что ближе к двери. Интересно, почему она так вскрикнула… добрый посетитель палаты дал девушке зеркало и поднёс прямо к её лицу, вот поэтому.

Еле повернув голову, Маппи увидела меня. На её лице прямым текстом было написано режуще-колющее слово «ОТЧАЯНИЕ». Она выглядела, как что-то неживое, предмет декора, восковая фигура у которой никогда не было и не будет эмоций, мнения, сил идти вперёд и возможности радоваться жизни. Скорее всего эти эмоции просто навсегда пропали, перегорели в золу безразличия, чтобы девушка не сошла с ума. Когда над телом творят ужасные вещи, первое время люди перестают грустить и только вид кого-то знакомого пробуждает в них хоть что-то, как правило, грусть.

Рядом с Маппи стоял высокий усатый франт, тихо бубнящий себе под нос что-то невнятное. Это он дал зеркало. Парень явно не спал, его синяки под глазами достигли критических размеров. Я видел этого усатого ловеласа и раньше, последнее время он часто навещал девушку, жил в её квартире, разгоняя новых ухажёров с неизведанной балладой и гуслями.

— Так значит это и есть тот, ради которого ты выбежала сегодня на улицу? Эка невидаль. — палатный гость присвистнул. — Ты самая настоящая дура, Маппи. Я тебе всегда говорил, что этот алкоголик должен сам решать свои проблемы, не надо носить ему супов и давать отсрочки. — дрожащие женские губы, ничего нового в мире до сих пор не придумали. — Ты представляешь, какой это позор для меня? Девушка Джона Скотта, беременная чужим ублюдком, да ещё и с таким страшным лицом?.. — потёкшая с розовых губ слюна, некому вытереть, она течёт и течёт, попадая на торчащие ключицы и скапливаясь там в небольшое озеро. — Ты должна понять, мой отец и так давал нашей паре поблажки из-за твоей непорочной красоты, но теперь… он обязательно найдёт мне дворянку, может, даже графиню, и мне нет причин отказывать ему. Дворянская честь превыше всего, мне не нужны шлюхи в дом.

— Не говори так, — голос девушки был слишком хриплым, словно она скурила все сигареты города, — это наверняка ошибка, я смогу иметь детей… Джон, я смогу! — голос больной сорвался на крик, но почти сразу же притих — ему не хватало сил.

— А доктор говорит другое. — высокий франт цокнул и повернулся на дорогущих каблуках. — Мне очень Жаль, Маппи. Надеюсь, ты оправишься в монастырь и смоешь этот позор. — на этом Скотт вышел, не распрощавшись, да ещё и задев меня плечом. Я же настолько ушёл в свои мысли, что первое время даже не понимал, что Маппи задыхается от приливов самобичевания и её надо утешить, иначе она просто откусит себя язык и умрёт от кровоизлияния.

Я не понимал даже то, где я нахожусь. Мысли мои роились, как пчёлы в деревенском улье, который проткнули длинной палкой. Старый роддом, Прут, Дженни Крамер, рыжая девушка, странный взрыв, больница, раненый товарищ Дейва — слишком много интересного и давящего. Когда нет чёткого плана или графика, а лишь есть список, исполнение всех дел становится мало выполнимой задачей.

— Мистер Браун… — я проснулся. Надо дать девушке попить, не то её голос сведёт меня в могилу раньше срока.

— Д-да? — ком к горлу. Надо держаться, иначе что подумает о себе Маппи?.. Тем более, не так уж она и плоха, уберут шов и будет выглядеть почти так же, как и раньше. Сможет продать смазливую мордашку иноземцу, который не знает про её грязную и позорную биографию… какая ещё грязь, Джеймс, что ты несёшь.

— С тобой всё хорошо? — Браун, ты идиот! Конечно же ей хорошо, её избили и испортили, где уж тут плохое. — Ты в порядке? — я мысленно стукнул свою пустую голову по лбу. — Как… как ты?

— Джеймс, дом теперь на вас — вы единственный, кому я могу доверить хоть что-то. — не захотела отвечать о здоровье и правильно сделала. Что тут скажешь — погано. — Пожалуйста, собирайте квартплату и топите печь, иначе Аристарх замёрзнет. И не говорите ему, что со мной случилось… не говорите, ради бога, иначе он окончательно сляжет. — почему именно солёная вода из век? Почему какие-то тонкие полосы спорят на то, кто придёт первым, и на скорости бегут по милым ямочкам на щеках? Почему всегда появляются они, сигнал того, что человек сломан? Почему люди плачут, хнычут, скулят, почему я задаю вопросы? Это раздражает, такого не должно быть, люди плачут раз в год, когда им дарят подарки к новому году, и всё на этом, им больше нет смысла плакать, в их жизни всё замечательно и всё решимо. Я не обязан сидеть на скрипучей кушетке около связанной по рукам и ногам избитой девушки с побитым нутром и слушать её завывания. Она выбежала спасти меня… это её проблемы, никак не мои. Я бы и сам справился.

— Хорошо, я соберу квартплату. — ничего я не сделаю, у меня полно других забот. Где-то прячется Дженни Крамер, возможно, ей изрядно хуже, чем Маппи… что может быть хуже. Я почти не вижу света дня, эта комната похожа на гробницу. Пещеру, куда люди скинули забытую всеми девку на съедение волкам.

— Можете найти Джона… пожалуйста. — глупая и наивная, ты знаешь, что мне твои проблемы сейчас ни к чему, но догадываешься, что мне в глубине души плохо. Тебе хочется сыграть на моих чувствах. — Умоляю, скажите мистеру Скотту и его отцу, что я поправлюсь и у меня обязательно будут дети… мне всё зашили, я почти здорова. Я поправлюсь… я же поправлюсь, мистер Браун… поправлюсь? — я взглянул на девушку, перевязанную бинтами у сломанных рёбер.

— Умоляю, посмотрите на меня… всё так плохо? Ну же, посмотрите! — мой взгляд упёрся в колени. — Джеймс, посмотрите на меня и не отводите взгляда.

Я поднял голову. Правый глаз девушки был слишком красным, сосуды в нём лопнули и изошлись, как множественные трещины на льду. На одной кисти был порез, свежий и ровный… слишком свежий и слишком ровный.

— Я не хочу так жить. У меня очень болит… там. Я боюсь, я очень боюсь, мистер Браун… — жертва собственный доброты опухла, будто её искусали шмели.

— Всё будет хорошо, через пару дней ты наверняка выйдешь отсюда и будешь, как новенькая. — врун, лжец и обманщик. Ты всегда таким был, мистер Браун, так чего сейчас говорить правду?

Я вышел к доктору и прикрыл за собой дверь.

— Расскажите мне всё про неё, я спешу. — это было правдой, я спешил найти важное звено расследования и погнуть его в разные стороны, как булавку. Только вот не знаю, хватит ли мне на это сил. Сейчас я наверняка под чем-то мощным, иначе бы боль давно сожрала меня с костями, не подавившись. Как только препарат выйдет с организма, я слягу надолго… как бы не навсегда.

— Быстренько, значит. — доктор кивнул. — Воспалённые придатки, сотрясение, ушиб матки, сломанные рёбра… её лечение обойдётся вам в серьёзную сумму. — операция — бесплатно, долгое лечение — гони деньги. Всё схвачено.

— Мне? — в таких вопросах главное выказывать ужасное удивление, чтобы собеседник понял, что ты не знаешь жертвы и твой кошель для неё завязан.

— На счету девушки не оказалось ни гроша, надо же кому-то оплачивать её лечение.

— Не может быть, у неё должно быть много денег. Свой доходный дом… — или кое-кто получил приданое и пока его не вернул.

— По-вашему, я выдумал её пустой кошелёк и теперь трясу деньги с вас? — обиженно спросил врач.

— Больно мне нужно не доверять вам, доктор. — за день этот человек немного потерял в терпении. — Заплачу, что уж там… Как у неё с детьми, всё там… ну, на месте стоит, не повреждено?

— Этого мы не знаем. На всякий случаи дали ей противозачаточные, вдруг семя насильника могло дать дурные ростки. Но, мне кажется, детей там уже не будет… — хреновый из него доктор, даже детектив знает, что после ушибов всё восстановится.

— Говорите тише.

— А смысл? Я тоже самое сказал и девушке, зачем врать?.. Что вы так на меня уставились?

— Да так, любуюсь вашим гордым видом правдоруба.

— Мне стоило её обманывать? Это ещё не конец света. Она всегда может взять кого-то из приюта, сейчас там сотни детей. Многие девушки в нашем городе бесплодны или становятся такими по многим причинам, примерно каждая девятая приходит к нам с такой проблемой и ничего, живут, работают, заводят семьи.

— Вчера вы были изрядно добрее, доктор.

— Я ночь не спал, оперировал, к тому же очень не люблю обманывать своих пациентов… кстати, с вас десять золотых монет.

— Сколько-сколько?

— Лечение — это очень дорогостоящие процесс: заживление, мази, лекарства, уход, личная палата…

— Я в такой палате концы отдам, она больше похожа на гроб, чем сам гроб.

— Если вам не нравится наше лечение, вы можете его не оплачивать и смело выбросить девушку на улицу. Только там она не проживёт и дня, из-за острого воспаления её температура постоянно подымается.

— Вам иногда надо держать язык за зубами, пока вы не получили сверх оплаты…

— Ваша жестокость уже довела вас до края. — я удивлённо уставился на доктора. — Я догадываюсь, что это вы проткнули того юношу.

— Кстати о нём, мне надо навестить его.

— Если вы приблизитесь к его палате хоть на шаг, я буду вынужден позвать санитаров и полицию. Скажу больше, как только вы оплатите лечение за девушку, я сам напишу на вас заявление. Это будет правильно.

— Будет правильно, если я сейчас тебе твою черепушку на место вставлю, вымогатель. Отведи меня к парню.

— Никуда я вас не отведу, а попробуйте напасть, я сразу же переведу девушку к нищ… — пощёчина. Руки болят. Всё болит. Наверное, если бы не обезболивающее, я бы сейчас уже умер.

— Ты покрываешь насильников и ублюдков, скотина. Ты не врач, ты… — Меня обдало дуновением ветерка. Такие сильные порывы обычно создаются не менее сильными ударами.

Мы сцепились с доктором, как шелудивые псы за кость. Мяли друг друга, тянули за одежду, пытались перебороть и повалить на пол. Это всегда трудно — бороться. В моей жизни, бессмысленной и крайне глупой, борьба занимает положенное ей второе место. Что же занимает первое… безделье. Мне многие говорят, что я работаю только под невыносимым для людей давлением обстоятельств.

В ход пошли кулаки. Вернее, короткие тычки в бок, с виду их можно было принять за дружеские. «Привет, Джеймс, такая ты тварь!» — удар в рёбра. «Докторишка, ещё не научился!» — пинок в бедро.

Но долго такое веселье продолжаться не могло — я слабый, старый и побитый, а доктор — молодой, сильный и явно не получивший этой ночью в голову. Спустя пару захватов он начал знатно прижимать меня к стенке. Вот позор, он же давал клятву лечит пациентов, а не отвечать им на грубости кулаком.

— Что здесь происходит! — Крупный санитар. Они всегда появляются не вовремя…