Ненаследный сын императора. Часть 1

Глава 20

Насколько торжественно и пышно был обставлен уход из жизни императора, Александра Первого, настолько же тихо и неприметно похоронили на следующий день злосчастного наследника престола, Владимира Романова.

На этой скромной церемонии присутствовал только канцлер, Владимир Громов. Глядя, как гроб с телом сына Александра опускают в землю, он напряженно размышлял. Кто бы мог предположить, что интрига, закрученная более пятнадцати лет назад, обернется таким финалом? Император погиб от руки ближайшего друга — Громов при этой мысли зябко поёжился и поплотнее запахнул соболью шубу. Законный наследник престола Российской империи, замарав честь и достоинство, с позором ушёл из жизни. И на трон готовится взойти тот самый подкидыш, который и был-то оставлен в живых только как утеха для матери-императрицы, да опора для будущего императора.

И Громов, единственный, кому известна эта страшная тайна, если не считать самого Алексея, вынужден молча наблюдать, как ненавистный финн набирает силу и влияние. Да что там наблюдать? Своими руками расчищать ему дорогу к власти! Ну ничего, — мрачно пообещал сам себе канцлер, — ещё не все потеряно. И есть такой козырь в рукаве главы могущественного рода, что может перевернуть всю империю с ног на голову! Нужно только правильно им распорядиться…

Оставив одинокую розу на свежем могильном холмике, Громов, тяжеловесно шагая, направился к экипажу, ожидавшему неподалёку. Пора было возвращаться к делам, связанным с предстоящей коронацией Алексея Александровича.

Спрятавшись в своей комнате, я пытался прийти в себя после всех траурных церемоний. Прощание с императором Александром Первым напоминало мне, скорее, какое-то театрализованное действо. Насколько же любой правитель не принадлежит себе, потрясенно размышлял я. И даже последнее таинство, прощание с бренным телом, невозможно провести только в присутствии близких и родных. Траурные шествия, оглашение всех заслуг и достижений императора за период царствования, факельное сопровождение роскошного гроба с телом к месту последнего упокоения… Все это проходило при огромном столпотворении, все улицы, прилегающие ко дворцу, были заполнены скорбно молчащими людьми.

Александр Первый запомнился народу как справедливый, хоть и жёсткий правитель, принесший много блага Российской империи. И вменить ему в вину можно было только полный провал с воспитанием наследника.

Когда все закончилось, я проводил Софью Андреевну в её покои, с тревогой следя за её состоянием. В первые часы после смерти мужа она беспрерывно рыдала, убиваясь, над его телом. И наши с сестрами попытки её хоть немного успокоить, помогали мало. Потом она замкнулась в себе, и весть о скоропостижной кончине Владимира от разрыва сердца она приняла внешне бесстрастно. Лишь в глазах промелькнуло жестокое отчаяние. С того дня она впала в прострацию, практически ни на что не реагировала, что-то иногда бессвязно шепча… Лекари только разводили руками — слишком велика трагедия, которую довелось пережить императрице, и подобные душевные раны исцелить куда сложнее, чем телесные…

Многие же из придворных, особенно представители древних родов, приняли новость о смерти Владимира с заметным облегчением. Условности были соблюдены, до государственного переворота, который был не за горами, дело не дошло, на престол всходил прямой наследник, сын Александра…

И только мы с великим канцлером, Владимиром Алексеевичем Громовым, настороженно наблюдали друг за другом. Он знал, что мне известен его страшный грех — вина в гибели императора, я знал, что он в любой момент может раскрыть тайну моего рождения. И встречаясь глазами, мы оба молчаливо отводили взгляд. Заключив своеобразное перемирие, мы соблюдали вынужденный нейтралитет.

Через пару дней должна была уже состояться моя коронация. Несмотря на траур, страна должна была обрести своего императора.

Как и всегда, в разгар моих размышлений о причудливом переплетении судеб и событий, в мою комнату постучались. Непривычно неулыбчивые, с залегшими на переносицах горькими морщинками, сестры легко проскользнули в мою спальню, заняв привычное место на кровати. Первой нарушила молчание Екатерина:

— Скоро мы покинем империю, Алеша… — и грустно посмотрела в окно.

— После твоей коронации мы отправимся к своим женихам в Европу. Там и состоится бракосочетание. Такова последняя воля императора. — устало объяснила Лиза.

— В последние дни произошло столько всего, что трудно все принять и осознать. Страшное преступление, совершенное Владимиром, ужасная смерть отца, позорная кончина брата…

Я изумленно посмотрел на них. Ведь было принято решение не афишировать все подробности гибели Владимира и состояние, в котором он был найден.

— Да, мы все знаем… — невесело усмехнулась Лиза. — ты думаешь, прожив столько лет во дворце, мы не обзавелись собственными источниками информации?

— В этот раз я предпочла бы ничего не знать! — поморщившись, возразила Катя.

Помолчав ещё, Елизавета неожиданно тепло улыбнулась:

— Но уезжать мы будем, Алеша, со спокойной душой! Ты станешь хорошим правителем. То, как ты проявлял себя в разных ситуациях — заставляет верить, что Россия в надежных руках.

— Ты добрый, ты смелый, ты сострадательный… — затараторила Екатерина, демонстративно загибая пальцы. Я начал стремительно краснеть.

— И скромный… — рассмеялась Лиза. — потом посмотрела на меня блестящими глазами, — и очень красивый…

Эту ночь девушки провели со мной. Мы много разговаривали в полной темноте, которая располагала к откровенности. Иногда плакали, утешая друг друга, потом находили повод так же искренне рассмеяться. Так сестры прощались со мной. И пусть останется тайной даже для нас — произошло ли что-то между нами в эту ночь, или это были только яркие и чувственные сны, вызванные теплом объятий…

Накануне коронации я отправился к матушке. Состояние её здоровья оставляло желать лучшего, и я боялся, что она не вынесет присутствия на длительной церемонии. На мой осторожный стук отворила дверь Светлана Оленина. Радостно мне улыбнувшись, она резко прильнула к моим губам. Нехотя оторвавшись, она приняла приличествующий положению фрейлины скромный вид и повела меня к Софье Андреевне. По пути поделилась обнадеживающей новостью — вдовствующая императрица сегодня чувствует себя гораздо лучше.

Маменька действительно ожила. В чёрном, траурном платье, с гладкой прической, она выглядела даже моложе своих лет. Увидев меня, она радостно улыбнулась, подбежала ко мне, порывисто обняв.

— Алешенька, я так рада тебя видеть. Знаешь, миленький, я ночью много думала… Вся эта ужасная история с Володей… — её глаза подозрительно заблестели, голос предательски дрогнул. Но она справилась с собой и продолжила:

— Я приняла решение, Алеша, и не вздумай отговаривать меня! После завтрашней коронации я начну собираться. Я приняла решение принять постриг. В Суздале есть Троицкий монастырь, в который принимают вдовиц…

Я потрясенно смотрел на неё, не в силах вымолвить и слова. Представить ее, такую живую, деятельную, красивую в монашеском одеянии, практически похороненной заживо в мрачных и холодных стенах монастыря — я никак не мог! И только отрицательно качал головой….

— Алеша, так будет лучше. И моя вина есть в том, что Владимир стал… таким. — она печально улыбнулась, — но не ведала я, что слепой всепоглощающей любовью можно испортить ребенка, вырастить из него чудовище… И теперь я могу только ежечасными молитвами пытаться спасти его душу, быть может, слезы матери зачтутся там, и его участь будет чуть легче…

Я горячо обнял её, чувствуя, как она похудела за эти дни, став словно невесомой, хрупкой. Но такая сила в ней ощущалась — сила любви и надежды, что я не посмел спорить с её решением. Но горько было мне осознавать, что еще один любимый и дорогой человек покидает меня. Я был практически на вершине мира, добившись высокой цели — и оказалось, что здесь дуют злые, пронизывающие ветра одиночества.

Когда я задумчиво шёл к выходу из покоев императрицы, ко мне вновь подбежала Светлана. Присев в изящном реверансе, она глазами указала на неприметный уголок в углу комнаты. Отойдя с ней туда, я внимательно посмотрел на неё.

— Ваше Высочество! Алексей… Императрица приняла такое решение… А мы? А я??? Как же мне быть? Я не хочу хоронить себя заживо! Я слишком молода и красива, у меня еще все впереди! Но и возвращаться в провинцию — для меня это смерти подобно! Я не вынесу той размеренной, тоскливой жизни! Как… как в болоте, право слово!

Девушка испуганно и жалко покусывала губы, в её глазах стояли слезы. Я видел, что она дошла до крайней степени отчаяния. И кто мог знать, на что она пойдет, лишь бы остаться при дворе? Еще станет содержанкой какого-нибудь мерзавца, что пускает слюни на её аппетитную фигурку… Такого я точно допустить не мог!

— Успокойся, милая. Не нужно тебе в монастырь, ты там собьешь с пути истинного всех монашек… Пожалей несчастных! И провинция не для тебя, ты права! Думаю, я смогу устроить тебя в свиту моей будущей супруги, леди Маргарет…

Светлана просияла, захлопала в ладоши. Потом, лукаво потупив глазки, нежным голоском пропела:

— И как я могу отблагодарить вас, Алексей Александрович? Может, мы сможем обсудить это, скажем, сегодня ночью?

Я задумался. Ночь перед коронацией полагалось проводить в размышлениях о высоком, с молитвами о том, чтобы даровалось свыше благословение на правление… Передернувшись от таких перспектив, я отчаянно решил, что самое главное для императора — хранить душевное спокойствие… А что может лучше успокоить, чем ощущение теплого женского тела под рукой?

Посмотрев на хитрую фрейлину, я согласно кивнул, отметив, как радостно блеснули её глаза. И невольно задумался — не слишком ли опрометчиво я поступаю, желая определить Светлану в свиту Маргарет? Характер-то у моей невесты далеко не подарок! Малодушно сказав себе, что об этом можно будет подумать позже, я отправился к себе.

Утро моей коронации выдалось удивительно солнечным. Тучи, хмуро наблюдавшие за всеми трагедиями, что разворачивались в империи в последние дни, медленно переваливаясь, уползли за горизонт. Яркие лучи солнца празднично подсветили купола церквей и храмов, зажгли миниатюрные копии светила в каждом застекленном оконце, безжалостно разорвали серую паутину тоски и уныния, что окутывала город накануне. Мрачное прошлое было похоронено, а будущее вырисовывалось безоблачным и ясным.

Звонкая перекличка множества колоколов с самого утра оповещала горожан о предстоящем праздничном действе, в котором мне предстояло играть главную роль. Надев наряд, который был сшит по специальному заказу к этому дню, я, сопровождаемый гордо сияющими сестрами, Софьей Андреевной с мягкой улыбкой и неизбывной печалью в глазах, и высокими князьями — представителями древних родов империи, прошествовал на молебен.

Оглядев пышное убранство Большой церкви, я вспомнил, как присутствовал тут на праздничной службе в честь тезоименитства Екатерины. Как тогда с презрением и некоей даже брезгливостью относились ко мне сестры, как угрожающе поглядывал на меня Владимир… И только смутно брезжила надежда на поддержку, предложенную Валентином Михайловичем, и только зарождалась дружба с Петром… И только предстояло знакомство с Дашей…

Отбросив печальные мысли, я вслушался в высокие, чистые голоса певчих. Нежные, хрустальные ноты, миновав каменные стены дворца, поднимались прямиком в небо.

После богослужения праздничный кортеж двинулся по улицам Санкт-Петербурга к Троицкому собору. На всем пути следования меня встречали восторженным ревом толпы народа. Гвардейцы с трудом сдерживали людей, стремящихся поближе подобраться к любимому цесаревичу, которому до престола остался один небольшой шаг.

На паперти перед собором меня встречали первосвященники. Окропив с молитвами всех собравшихся, архиерей произнес:

— Понеже благоволением Божиим, и действием Святаго и Всеосвящающаго Духа, и Вашим изволением имеет ныне в семье первопрестольном храме совершиться Императорского Вашего Величества коронование и от Святаго мира помазание…

На мои плечи с поклонами набросили императорскую мантию кроваво-красного оттенка и проводили внутрь собора. Под непрерывные песнопения меня усадили на престол, архиерей, раболепно склонившись, поднес мне на бархатной подушке богато украшенную корону. Приняв её, я медленно и торжественно водрузил на свою голову под монотонную молитву первосвященника. Затем мне вручили огромный церемониальный меч, сверкающий драгоценными камнями и слепящий светом множества сложнейших рун. Благоговейно приняв этот символ императорской власти, я ощутил всю мощь этого древнего артефакта…

Медленно встав, подняв голову, увенчанную короной Российской империи, я высоко воздел к небу руку с мечом и, не выдержав, торжествующе взревел — и мне вторил ураганный ветер, взметнувшийся по моей воле.

Я видел преисполненные любви и гордости глаза сестер и матери, я видел горящий жадным любопытством взгляд моей нареченной невесты, которая явно в мыслях примеряла такую же корону, размером поменьше… Я видел радостные глаза подданных, окруживших собор. Но драгоценнее всего для моего сердца оказался вид могущественного Громова. На его лице явственно читалась злоба и невольное уважение. Я чувствовал, что и души финнов, загубленных волей этого человека, сейчас насмешливо взирают на него моими глазами. Не удержавшись, я победно захохотал, потрясая мечом — символом власти правящего рода. При всем желании невозможно было придумать более изощренной мести — на трон Российской империи взошел потомок злейшего врага Романовых…