Новеллы

СВЕТОЧ ИСТИНЫ И ДОБРА

Что это, Мона! Что с тобой, моя бедная больная крошка? Боже, какая ты маленькая, и беленькая, и крошечная, совсем крошечная в этой огромной-преогромной постели! Ну конечно, это на нее похоже — лежит себе, как маленькая девочка, и с таким жалобным видом, что не хватает духу ее бранить. А ведь тебя бы следовало побранить, Мона! О да, я просто обязана тебя побранить. Не известить меня о том, что ты больна! Ни слова своей лучшей подруге! Дорогая, ты должна бы знать, что я все пойму, что бы ты там ни натворила. Что я хочу сказать? Что я имею в виду? Позволь, а что ты имеешь в виду, спрашивая меня, что я имею в виду? Ну конечно; Мона, если ты предпочитаешь не говорить об этом… Даже со своей лучшей подругой… Я хотела тебе сказать только, что ты должна бы знать, как я отношусь к тебе, что бы там с тобой ни произошло. Признаться, конечно, я не совсем понимаю, как это тебя угораздило влипнуть в такую… Ну ладно, видит бог, я не собираюсь читать тебе нотации, когда ты так тяжко больна.

Ну хорошо, Мона, значит, ты не больна. Значит, ты не больна, если хочешь уверить в этом даже меня. Ладно, пусть будет так, дорогая. Я понимаю, понимаю — конечно, когда человек здоров, ему просто необходимо полежать в постели и притом недели две, никак не меньше. Я понимаю — только человек, который совершенно здоров, может выглядеть так ужасно, как ты. Ах, у тебя просто нервы разыгрались? Ты просто очень утомлена? Понимаю, понимаю, у тебя просто нервы разыгрались. Ты просто очень утомлена. Да, конечно. Ах, Мона, Мона! Почему ты не хочешь довериться мне?

Что ж… Если ты так относишься ко мне, пусть так и будет. Больше я не скажу об этом ни слова. Только мне кажется, ты могла бы дать мне знать о том, что тебе пришлось пере… Я хотела сказать, о том, что ты так переутомлена — так, кажется, ты хочешь, чтобы я это называла? Господи, да я ведь так ничего бы и не узнала, если бы не встретила случайно Элис Паттерсон и она не сказала мне, что звонила тебе по телефону, а твоя горничная ответила, что ты больна и уже десять дней не встаешь с постели. Конечно, я сразу подумала, что это довольно странно — почему ты ничего не сообщила мне. Но ты же знаешь, ты ведь всегда так — тебе просто нет дела до твоих друзей, и недели проходят за неделями, как, как… Ну словом, как целые недели, а от тебя ни слуху ни духу. Боже мой, да я могла бы двадцать раз умереть за это время, а ты бы так ничего и не узнала! Какой там двадцать — сорок раз могла бы умереть! Ладно, я не собираюсь бранить тебя сейчас, когда ты так тяжко больна. Но, честное слово, Мона, на этот раз я сказала себе: ладно, теперь ей придется подождать, прежде чем я ей позвоню. Видит бог, я слишком часто ей все спускала. Теперь уж ей придется позвонить мне первой. По чести и по совести, Мона, вот что я сказала себе!

И тут я встретила Элис и сразу почувствовала себя поросенком. По чести и по совести. И сейчас, когда я смотрю на тебя, как ты тут лежишь… Нет, знаешь, я чувствую себя просто настоящей свиньей. Вот как ты поступаешь с людьми, вот как ты заставляешь их мучиться даже тогда, когда ты одна во всем виновата, когда ты, как всегда, во всем сама виновата, противная девчонка, злючка противная! Ах, дорогая моя, бедняжка моя, ну что — тебе так плохо, так ужасно плохо, да?

Да не старайся ты храбриться, детка. Со мной это ни к чему. Не нужно себя мучить, поплачь, облегчи себе душу — тебе сразу станет легче. Расскажи мне все, что произошло. Ты же знаешь, я никогда никому ни слова не пророню. Во всяком случае, ты должна это знать. Когда Элис сообщила мне, что твоя горничная сказала ей, что ты так страшно переутомлена и у тебя нервы, я, конечно, никому ни слова, но про себя подумала: «А что, собственно, еще остается Моне говорить в таком положении? Какой еще предлог может она выдумать?» И, конечно, уж я-то никогда никому не скажу, что на самом деле это все не так. Но все же, пожалуй, лучше было бы сказать, что у тебя грипп или что ты нечаянно отравилась чем-то. В конце концов никто же никогда не лежит в постели по десять дней кряду только потому, что у него нервы расшалились. Хорошо, хорошо, Мона! Лежат, лежат, отлично! Все лежат, успокойся, дорогая.

О господи, только подумать, что ты должна была через все это пройти! И одна, совсем одна корчилась здесь, как раненый зверь или… или я уже и не знаю — кто. И никого, кто бы мог о тебе позаботиться, кроме этой цветной служанки, кроме твоей Эди. Дорогая, может, лучше пригласить к тебе опытную сиделку? Я серьезно тебя спрашиваю. Может, лучше пригласить опытную сиделку? Ведь теперь ты, верно, нуждаешься в очень, так сказать, необычном, очень тщательном уходе. Ну, Мона, Мона, прошу тебя! Дорогая, ты не должна волноваться! Ну, хорошо, хорошо, милочка, пусть будет все так, как ты говоришь — тебе решительно ничего не надо, никакого ухода. Я ошиблась, вот и все. Я просто подумала, что после такой… О Мона, ты не должна этого говорить! Ты не должна ссориться со мной. Я понимаю. Если на то пошло, я даже рада, что ты рассердилась. Когда больные сердятся, это хороший признак. Это значит, что дело идет на поправку. О, я понимаю! Ладно, ладно, оскорбляй меня, сколько твоей душе угодно.

Постой, где бы мне лучше устроиться? Я хочу сесть так, чтобы мы могли болтать и тебе не нужно было поворачивать головы. Ты лежи так, как ты лежишь, а я… Да потому, что тебе нельзя шевелиться, я уверена. Это, должно быть, страшно вредно для тебя. Хорошо, хорошо, дорогая, можешь шевелиться, сколько твоей душе угодно! Хорошо, хорошо, должно быть, я рехнулась. Ну да, я рехнулась. Пусть будет так. Только прошу тебя, молю тебя, не волнуйся ты так, ради бога!

Вот я возьму этот стул и поставлю его сюда… Ох, прости, я задела кровать!.. Я поставлю его сюда, чтобы ты могла меня видеть. Вот так. Но сначала я хочу поправить тебе подушки. Да нет, Мона, они совсем не в порядке. Как могут они быть в порядке, когда ты так вертелась и крутилась на них минут десять подряд. Ну, давай, малютка, я помогу тебе приподняться. Вот так — ти-хо-неч-ко, ти-хо-неч-ко. О! Мона! Ну конечно, ты можешь сесть сама, дорогая. Конечно, можешь. Никто не говорит, что ты не можешь. Кому придет в голову такая вещь. Ну вот, теперь твои подушки в порядке, и все так мило, и, пожалуйста, лежи спокойно, чтобы не наделать себе какой-нибудь беды. Ну скажи, разве так тебе не лучше? Ну еще бы, я думаю!

Обожди минутку, сейчас я достану свое рукоделье. Да, я захватила его с собой, чтобы нам было уютней. Ну скажи, по чести и по совести скажи, тебе нравится эта вышивка? О, я так рада! Это пустяк, просто салфеточка на подносик. Ну, такая вещь всегда пригодится. И потом эту мережку очень приятно делать — получается очень быстро. Ах, Мона, дорогая, я так часто думаю о том, как было бы хорошо, если бы у тебя был свой дом, своя семья и ты бы хлопотала в нем и вышивала разные хорошенькие безделушки, вроде этой. Это было бы так для тебя чудесно. Я так огорчаюсь за тебя! Как только ты тут можешь жить, в этих меблированных комнатах, где тебе ничего не принадлежит, где все чужое, ни одной фамильной вещи. Такая жизнь не годится для женщины. Это просто ужасно для такой женщины, как ты. О, как бы я хотела, чтобы ты могла позабыть этого Гарри Мак-Викера! Как бы я хотела, чтобы ты встретила какого-нибудь приличного, славного, воспитанного человека и вышла бы за него замуж. И у тебя был бы свой славный маленький домик… Вообрази себе, Мона, с твоим-то вкусом!.. И, может быть, даже двое-трое детишек. Ты ведь просто неподражаема, когда возишься с детишками, Мона… Что с тобой, Мона Моррисон, почему ты плачешь? Ах, у тебя насморк? У тебя еще и насморк вдобавок? А ведь мне показалось, что ты плачешь. Дать тебе мой платок, малютка? Ах, ты обойдешься своим! Да не сморкайся ты в розовый шифон, глупышка. Почему, скажи на милость, не пользоваться для этого туалетной бумагой, когда ты лежишь в постели и все равно никто тебя не видит? Ты просто дурочка, вот что. Маленькая глупенькая расточительная идиотка.

Нет, знаешь, я ведь вполне серьезно. Я уже не раз говорила Фреду: «Ах, если бы только мы могли выдать Мону замуж!» По чести и по совести, Мона, ты даже не представляешь себе, какое это счастье чувствовать, что ты живешь с мужем, как за каменной стеной, у тебя свой собственный дом, и такие чудесные дети, и такой хороший муж, который каждый вечер минута в минуту возвращается домой. Вот как должна жить женщина! А как ты живешь, Мона? Это же просто ужасно! Ты плывешь по течению. Чем же все это может кончиться, дорогая? Что с тобой будет? Да нет, ты ведь об этом не думаешь. Ты влюбилась в этого Гарри и больше ни о чем не думаешь. Знаешь, моя дорогая, ты все-таки должна отдать мне должное — ты ведь помнишь, как я говорила всем с самого начала: «Он никогда на ней не женится». Ты ведь знаешь, что я всегда это говорила. Что такое? Ты никогда и не помышляла о том, чтобы выйти замуж за Гарри? Ну, Мона, послушай! Нет такой женщины на свете, которая бы не помышляла о браке, которая не мечтала бы о браке с первой же секунды, как только она в кого-то влюбилась. Каждая женщина об этом мечтает, что бы она там ни говорила.

Ах, если бы только ты была замужем! Тогда все, решительно все было бы по-другому. Мне кажется, ребенок заменил бы для тебя все на свете, Мона. Видит бог, я просто не в состоянии даже учтиво разговаривать с этим Гарри после того, как он так с тобой поступил… Ну хорошо, ты же отлично понимаешь, что не только я, никто из твоих друзей не может ему этого простить… Но, по чести и по совести, если бы он только женился на тебе, я бы сказала — кто старое помянет, тому глаз вон. И я была бы так счастлива, так счастлива за тебя! Если, конечно, он то, что тебе нужно. И, знаешь, я должна сказать, что ты так миловидна, а он так красив, что у вас были бы, верно, просто восхитительные дети. Мона, деточка, у тебя вправду какой-то совершенно чудовищный насморк! Дать тебе другой платок? Не хочешь? В самом деле не хочешь?

Мне так обидно, что я не принесла тебе цветов. Но я думала, что здесь все будет просто завалено цветами. Ну ничего, по дороге домой я загляну в магазин и пришлю тебе оттуда. У тебя как-то мрачно здесь, ни единого цветочка. Неужели Гарри ни разу не прислал тебе цветов? Ах, вот как, — он не знает, что ты больна? Ну что ж, больна не больна, а разве он не посылает тебе цветов? Послушай, как же это он не знает, больна ты или здорова? Разве он ни разу не звонил тебе за это время? Ни разу за все десять дней? Ну хорошо, а почему ты не позвонила ему и не сказала? Ну, знаешь, Мона, это уже чересчур — не всегда можно изображать из себя героиню. Пусть бы и он немножко поволновался. Это, моя дорогая, было бы ему очень полезно. Может, в этом-то вся беда, что ты вечно все заботы берешь на себя. Не прислать цветов! Не позвонить! Хотелось бы мне сказать этому молодому человеку два-три слова. В конце концов кто же, как не он, во всем этом виноват!

Он уехал? Как, как? О, о, так он уехал в Чикаго две недели назад? Ну, знаешь, мне что-то сдается, — я слыхала, будто с Чикаго существует телефонная связь. Ну конечно… И мне сдается, что хотя бы по возвращении, но должен же он был что-то для тебя сделать… Должен же он был, по крайней мере, как только вернулся… Он еще не вернулся? Он еще не вернулся, не вернулся? Мона, зачем ты стараешься меня обмануть? Что такое ты мне говоришь, Мона? Зачем ты стараешься меня в этом уверить? Ведь только позавчера вечером… Так он сказал тебе, что, как только вернется, в ту же минуту даст тебе знать? Ну, знаешь, уж такой низости и подлости я еще в жизни не встречала. Это уж действительно… Мона, дорогая, прошу тебя, ляг, умоляю тебя! Да ничего я не хотела сказать! Не знаю я, что я хотела сказать! По чести и по совести, не знаю, что это такое может быть, о чем ты говоришь. Бога ради, перестань, давай поговорим о чем-нибудь другом.

Постой, о чем это я? Ах да, ты непременно должна посмотреть гостиную Джюлии Пост — она ее всю обставила заново. Стены коричневые — понимаешь, ни беж, и ни бордо или еще там что-нибудь, а действительно по-настоящему коричневые, — и кремовые портьеры из тафты, и… Мона, говорю тебе, я абсолютно не знаю, что такое я хотела сказать. У меня просто из головы выскочило. Значит это какой-то вздор, сама понимаешь. Лежи спокойно, дорогая, и постарайся ни о чем не думать. Прошу тебя, забудь ты наконец этого человека, хоть на минуту. Ни один мужчина не стоит того, чтобы так из-за него волноваться. Вот уж никогда бы не стала этого делать. Ты же очень долго не поправишься, если будешь так волноваться, сама понимаешь.

Что прописал тебе доктор, моя дорогая? Может быть, ты не хочешь мне сказать? Как, это твой постоянный врач? Твой постоянный врач, доктор Бриттон? Не может этого быть! Ну, знаешь, я никогда не думала, что он возьмется за такую… Да, да, дорогая, ну конечно же, конечно, он невропатолог. Да, да, моя дорогая! Да, моя дорогая! Да, конечно, моя дорогая, конечно, конечно, ты абсолютно ему доверяешь. Я бы хотела только, чтобы ты немножко доверяла и мне тоже. Как-никак, а мы учились в одной школе, и вообще… Ты не можешь не знать, что я очень тебе сочувствую. Я ведь понимаю, как бы в конце концов могла ты поступить иначе. Я знаю, ты всегда говорила, что больше всего на свете хочешь иметь ребенка. Но ведь это было бы так жестоко по отношению к малютке — произвести его на свет, когда ты незамужем. Тебе бы пришлось уехать куда-нибудь за границу, где бы тебя никто не знал… И все равно, рано или поздно, слухи бы дошли… Так всегда бывает. Я считаю, что ты сделала единственное, что было возможно в твоем положении. Мона! Христа ради! Что ты так кричишь, я же не глухая. Хорошо, дорогая, хорошо, хорошо, хорошо. Хорошо, конечно, я тебе верю. Как это я ни во что не ставлю твои слова? Ставлю, ставлю. Только, пожалуйста, успокойся. Лежи и отдыхай, и мы с тобой так мило поболтаем.

Ах, ну что ты к этому прицепилась. Я уже повторяла тебе сто раз, что ничего я не хотела сказать. Ну говорят тебе, я не помню, что я хотела сказать. «Позавчера вечером»? Разве я сказала «позавчера вечером»? Ничего я подобного не говорила… Ну ладно. Может быть, так даже лучше. Ладно, Мона. Чем больше я об этом думаю, тем яснее вижу, что будет гораздо лучше, если ты узнаешь это от меня. В конце концов кто-то должен же тебе сказать. Такие вещи рано или поздно все равно выплывают наружу. Я знаю, что ты предпочитаешь услышать об этом от своей лучшей подруги, верно, Мона? И видит бог, я должна сделать все, что в моих силах, чтобы открыть тебе глаза на этого человека. Но только лежи спокойно, дорогая. Ну хоть ради меня. Так вот, дорогая моя, Гарри не в Чикаго. Мы с Фредом видели его позавчера вечером в клубе «Комета». И Элис видела его — во вторник вечером в «Эль Румба». И вообще сотни людей видели его и тут и там, и в театрах, и везде. Да он не пробыл в Чикаго и двух дней, если он вообще был там.

Так вот, слушай, детка: он был с ней, когда мы его видели. По-видимому, он все время проводит с ней. Никто ни разу не видел его с кем-нибудь еще. Ты должна наконец понять это, дорогая. Больше же ничего не остается делать. Я слышу со всех концов, что он просто заклинает ее выйти за него замуж. Впрочем, я, конечно, не знаю, насколько это верно. Откровенно говоря, я совершенно не понимаю, почему он так этого добивается. А впрочем, от мужчины такого сорта, как он, всего можно ожидать. И я говорю — если он на ней женится, — поделом ему. Вот тогда он запоет по-другому. Он у нее будет ходить по струнке, она сумеет прибрать его к рукам.

Но, боже мой, как она банальна! Когда мы их увидели, я сразу подумала: «Да ведь у нее совершенно заурядный вид, абсолютно заурядный». Что ж, должно быть, это в его вкусе. Признаться, сам он выглядит отлично. Никогда еще он не был так обаятелен. Ты знаешь, конечно, какого я о нем мнения, однако тут уж ничего не поделаешь — приходится признать, что он один из самых красивых мужчин на свете. Я понимаю, что он любой женщине может вскружить голову… Но ненадолго. Пока она его не раскусит. О, если бы ты только видела его с этой ужасной безвкусной женщиной, если бы ты только видела, как он не сводит с нее глаз и слушает ее дурацкую болтовню так, словно у нее что ни слово — то алмаз! Я чуть не…

Мона, радость моя, да ты никак плачешь? Но это же просто глупо, мой ангел. Этот человек не заслуживает того, чтобы хоть секунду о нем сокрушаться. Ты и так слишком долго о нем сокрушаешься. Вот в чем беда. Три года! Три лучших года ты отдала ему, всю свою молодость. А он все время обманывал тебя с этой женщиной. Ты вспомни, вспомни, чего ты только за эти годы не натерпелась. Вспомни, как он снова и снова обещал тебе расстаться с ней. И ты, жалкая, глупая дурочка, верила ему, а он прямо от тебя снова отправлялся к ней. И ведь все знали об этом. Подумай хорошенько и посмей теперь сказать мне, что из-за этого человека стоит проливать слезы! Право, Мона, я думала, что у тебя больше гордости.

Ты знаешь, я даже рада, что все это случилось. Я рада, что у тебя открылись глаза. То, что он сейчас себе позволил, это уж слишком. Он в Чикаго! Слыхали вы что-нибудь подобное! Как только вернется, он в ту же секунду даст тебе знать! Нет, это было самое доброе дело — сказать тебе все и заставить тебя наконец образумиться. Ни одной секунды я об этом не жалею. Стоит мне только подумать, что он там развлекается вовсю, а ты тут, по его милости, лежишь чуть ли не при смерти, я просто готова… Да, да, по его милости. Даже если у тебя не было… Хорошо, хорошо. Даже если я ошибаюсь и у тебя ничего такого не было… А я естественно могла это подумать, ведь ты устроила такую тайну из своей болезни. Даже если ничего такого не было, все равно он довел тебя до этого нервного упадка сил. Этого тоже достаточно. А ты все отдала этому человеку! Негодяй! Выкинь его сейчас же из головы!

А я говорю, что ты можешь, Мона! Тебе нужно только взять себя в руки, детка. Вот возьми и скажи себе: «Ладно, я потеряла три года жизни». И никогда больше не думай о нем. Боже мой, он же совсем не думает о тебе, моя дорогая.

Ты просто больна и очень ослабела — вот почему ты так разволновалась, крошка. Я знаю. Но ты поправишься, и все как-нибудь наладится. Ты еще можешь кое-как устроить свою жизнь. Ты просто должна это сделать, Мона. Ты же сама понимаешь, что в конце концов… Нет, конечно, ты и сейчас выглядишь прелестно, я вовсе не это хотела сказать… Но все же ты… Ну, словом, с годами ты же не становишься моложе. А ты так глупо, бесцельно проводила свои дни, забросила всех своих друзей, никуда не ходила, ни с кем не встречалась, сидела тут одна и ждала, ждала: когда Гарри тебе позвонит, когда Гарри к тебе придет… Придет от нечего делать, если не подвернется ничего более интересного! Целых три года ты не думала ни о ком и ни о чем, кроме этого человека. Ну а теперь забудь его.

Ах, детка, тебе же вредно так плакать. Пожалуйста, перестань. Он не стоит даже того, чтобы о нем говорить. Погляди на эту женщину, в которую он влюблен, и ты поймешь, что это за субъект. Ты была слишком хороша для него. Ты была слишком нежна с ним. Ты слишком легко уступила ему. И, как только ты уступила ему, в ту же секунду ты стала ему не нужна. Вот что это за человек. Он никогда тебя не любил. Во всяком случае, не больше, чем любую…

Мона, перестань! Не надо, Мона! Ну, прошу тебя, Мона! Ты не должна так говорить. Слышишь, не говори таких вещей! Ты совсем расхвораешься, если не перестанешь плакать. Ну перестань же, перестань, перестань. Ну, пожалуйста, прошу тебя, перестань! Боже мой, что мне с ней делать! Мона, детка… Мона! Господи, куда запропастилась эта дура-служанка!

Эди! О, Эди, Эди! Мне кажется, Эди, вам надо позвонить доктору Бриттону и попросить его приехать к мисс Моррисон и прописать ей что-нибудь успокаивающее. Я боюсь, что она довела себя до совершенно ужасного состояния.