Новеллы

2

Когда Эд утром уехал, он взял с собой фотографию Хейзел. Он сказал, что ему нужна ее фотография, чтобы смотреть на нее в Утике.

— Можешь взять ту, что на комоде, — сказала она.

Она спрятала фотографию Херби в ящик, чтобы не видеть ее. Когда фотография попадалась ей на глаза, ей хотелось ее разорвать. Ей почти удалось заставить себя не думать о нем. В этом ей помогало виски. Окруженная пеленой тумана, она была почти спокойна.

Она принимала свои отношения с Эдом как нечто должное и безо всякого энтузиазма. Когда он уезжал, она редко думала о нем. Он хорошо относился к ней; часто делал подарки и регулярно выплачивал содержание. Она даже могла откладывать. Она не строила никаких планов на будущее, но ее потребности были невелики, а деньги можно с таким же успехом держать в банке, как и дома.

Когда срок аренды ее квартиры приблизился к концу, Эд предложил ей переехать. Его отношения с миссис Мартин и Джо стали несколько натянутыми из-за спора во время игры в покер; назревала ссора.

— Давай уберемся отсюда, — сказал Эд. — Я хочу, чтобы ты поселилась около Главного вокзала. Так будет удобнее для меня.

И она сняла маленькую квартирку на Сороковой улице. Горничная-негритянка приходила каждый день убираться и варить для нее кофе — она сказала, что ей «надоела вся эта возня по хозяйству», и Эд, уже двадцать лет женатый на женщине, страстно преданной домашнему хозяйству, восхищался этой романтической ленью и чувствовал себя настоящим мужчиной, поощряя ее прихоти.

Она почти никогда ничего не ела до самого ужина, но из-за алкоголя продолжала полнеть. Сухой закон был для нее только поводом для шуток. Ведь всегда можно достать сколько угодно виски. Она никогда не бывала явно пьяна, но и редко бывала трезвой. Теперь требовалась все большая порция, чтобы держать ее в приятном забытьи. Если она выпивала слишком мало, то впадала в глубокую меланхолию.

Эд познакомил ее с рестораном Джимми. Он был горд гордостью провинциала, который надеется, что его примут за коренного жителя, потому что он знает маленькие новые ресторанчики, занимающие нижние этажи неприглядных домов из бурого песчаника; места, где при упоминании имени друга-завсегдатая можно получить виски и джин. Ресторан Джимми был излюбленным местом приятелей Эда.

Здесь через Эда она познакомилась со многими мужчинами и женщинами и завела много мимолетных друзей. Мужчины часто приглашали ее куда-нибудь, когда Эд был в Утике. Он гордился ее популярностью.

Она привыкла ходить в ресторан Джимми одна, если ее никто никуда не приглашал. Она была уверена, что встретит там знакомых и сможет присоединиться к ним. Это был клуб ее друзей — и мужчин и женщин.

Женщины, посещавшие этот ресторан, были поразительно похожи друг на друга, и это было странно, потому что состав их постоянно менялся из-за ссор, переездов и новых, более выгодных связей. И тем не менее, новенькие всегда были похожи на тех, чье место они заняли. Все они были крупными и толстыми женщинами, с широкими плечами и роскошными бюстами, с полными красными лицами. Они громко и часто хохотали, обнажая темные без блеска зубы, похожие на квадратные глиняные осколки. Они выглядели здоровыми, как обычно выглядят рослые люди, и в то же время было что-то нездоровое в их еле заметном упрямом стремлении сохраниться как можно дольше. Им могло быть и тридцать шесть и сорок пять.

К своему имени они прибавляли фамилию своего мужа — миссис Флоренс Миллер, миссис Вера Райли, миссис Лилиан Блок. Это позволяло им сочетать респектабельность замужнего положения с прелестью свободы Однако только одна или две из них были действительно разведены. Большинство никогда не вспоминали о своих призрачных супругах; некоторые, расставшиеся с мужьями сравнительно недавно, рассказывали о них вещи, представлявшие огромный интерес с биологической точки зрения. Некоторые были матерями, но у каждой было только по одному ребенку — мальчик, который посещал где-то школу или девочка, о которой заботилась бабушка. Часто, уже под утро, они показывали друг другу фотографии детей и при этом заливались слезами.

У них был покладистый характер, они были сердечными, дружелюбными и весьма почтенными на вид женщинами. Их основным достоинством было спокойствие. Они стали фаталистами, особенно в отношении денег, и поэтому их ничто не волновало. Как только их фонды угрожающе уменьшались, появлялся новый вкладчик; так случалось всегда. Целью каждой было иметь одного мужчину, иметь его постоянно, чтобы он платил по всем ее счетам, а в обмен они готовы были немедленно отказаться от всех остальных поклонников и, возможно, даже сильно привязаться к этому единственному избраннику, так как в своих чувствах они были нетребовательными, относились ко всему спокойно и легко приспосабливались. Но с каждым годом найти постоянного поклонника становилось все труднее. На миссис Морз смотрели как на счастливицу.

Этот год был удачным для Эда, он увеличил ее содержание и подарил ей котиковое манто. Но она должна была внимательно следить за своими настроениями. Он требовал веселости. Он не хотел слышать о болезнях или усталости.

— Послушай-ка, — говорил он, — у меня по горло своих забот. Никто не хочет слушать о несчастьях других, кисанька. Будь хорошей девочкой и забудь обо всем. Слышишь? Ну, теперь улыбнись мне разок. Вот и хорошо, крошка.

У нее никогда не возникало желания ссориться с ним, как она ссорилась с Херби, но ей хотелось иметь право иногда пожаловаться на свою грусть. Это было удивительно: другие женщины, которых она знала, не должны были бороться со своими настроениями. Так, например, миссис Миллер часто рыдала, и мужчины стремились развеселить и утешить ее. Другие целыми вечерами повествовали о своих заботах и болезнях, и их кавалеры относились к ним с глубоким сочувствием. Но, как только у нее портилось настроение, она сразу становилась ненужной. Однажды в ресторане Джимми, когда она не могла развеселиться, Эд ушел, бросив ее одну.

— Почему ты, черт возьми, не останешься дома, вместо того чтобы портить всем вечер? — рявкнул он на прощанье.

Даже мало знакомые ей люди, казалось, раздражались, если она недостаточно убедительно доказывала, что у нее хорошее настроение.

— Что это с тобой в конце концов? — спрашивали они. — Веди себя как полагается. А ну, выпей и будь повеселее.

Ее отношения с Эдом продолжались уже около трех лет, когда он переехал жить во Флориду. Эд не хотел оставлять ее; он дал ей чек на крупную сумму и несколько акций надежных предприятий, и, когда он прощался с ней, его светлые глаза были мокры от слез. Она не скучала о нем. Он редко приезжал в Нью-Йорк, два или три раза в год, и сразу с поезда спешил к ней. Она всегда была рада его приезду, но и не жалела, когда он уезжал.

Чарли, приятель Эда, с которым она познакомилась в ресторане Джимми, был ее старым поклонником. Он всегда старался прикоснуться к ней и близко придвигался во время разговора. Он постоянно спрашивал у всех своих друзей, слышали ли они когда-нибудь такой замечательный смех, как у Хейзел. После ухода Эда Чарли стал основной фигурой в ее жизни. Она отнесла его к разряду «неплохих». Почти целый год был Чарли; затем она поделила свое время между ним и Сидни, еще одним завсегдатаем ресторана Джимми; затем Чарли совсем исчез с горизонта.

Сидни был маленьким, крикливо одевавшимся умным евреем. Пожалуй, с ним она чувствовала себя лучше всего. Он всегда развлекал ее, и она смеялась от души.

Он был без ума от нее. Ее мягкая полнота и высокий бюст восхищали его. И он часто говорил ей, что она замечательная, потому что, опьянев, она продолжала оставаться веселой и живой.

— Как-то у меня была девочка, — рассказывал он, — каждый раз, когда она напивалась, она пыталась выпрыгнуть из окна. Господи-и! — прибавлял он с чувством.

Затем Сидни женился на богатой и бдительной невесте, и тогда появился Билли. Нет, после Сидни был Фред, а потом уже Билли. Из-за того, что ее мозг всегда был затуманен, она никогда не помнила, как мужчины приходили и уходили из ее жизни. Все это было так обычно. Она не испытывала ни восторга, когда они появлялись, ни сожаления, когда они исчезали. Казалось, она всегда могла нравиться мужчинам. Ни один из них не был таким богатым, как Эд, но все они по мере своих возможностей были с ней щедры.

Однажды она услышала о Херби. У Джимми она встретила миссис Мартин, и старая дружба возобновилась с новой силой. Джо, который по-прежнему состоял в обожателях у миссис Мартин, встретил Херби во время одной из своих деловых поездок. Херби поселился в Чикаго, прекрасно выглядел и жил с какой-то женщиной — похоже, что он был от нее в восторге. В этот день миссис Морз с утра много пила. Она отнеслась к этой новости без большого интереса, как к грешкам кого-то, чье имя после минутного раздумья оказывается знакомым.

— Вот уже, наверное, семь лет, как мы не виделись, — заметила она. — А ведь и правда, семь лет.

Все больше и больше стиралась разница между днями. Она никогда не знала, какое сегодня число и не была уверена, какой сегодня день недели.

— Боже, неужели это было год назад! — восклицала она, когда в разговоре речь заходила о каком-нибудь событии.

Она часто чувствовала себя усталой. Усталой и подавленной. Почти любая мелочь могла привести ее в плохое настроение. Старые лошади на Шестой авеню с трудом тянули конку по скользкой мостовой или стояли у панели, опустив голову чуть ли не до самых сбитых копыт, и она с трудом сдерживала слезы, пробегая мимо в своих тупоносых, светлых, мучительно тесных туфлях на высоких каблуках.

Мысль о смерти пришла к ней и уже больше не покидала ее, наполняя ее чувством какой-то дремотной радости. Как это хорошо, хорошо и спокойно — быть мертвой.

Не помнила она и того ужасного мгновения, когда она впервые подумала о самоубийстве. Казалось, эта мысль всегда жила в ней. Она набрасывалась на все сообщения о самоубийствах в газетах. Тогда была настоящая эпидемия самоубийств, или, может быть, она находила так много сообщений о них потому, что упорно их искала. Эти сообщения возвращали ей уверенность в себе; она испытывала приятное чувство солидарности со всей этой большой компанией людей, добровольно обрекших себя на смерть.

Напившись, она спала до четырех-пяти часов дня, а потом лежала в кровати — бутылка и стакан всегда стояли рядом — до того времени, когда надо было одеваться, чтобы идти обедать в ресторан. Она начала испытывать к алкоголю чувство легкого озадаченного недоверия, словно к старому другу, который отказывается сделать небольшое одолжение. Обычно виски действовало на нее успокаивающе, но иногда наступали неожиданные и необъяснимые моменты, когда туман, окружавший ее, предательски исчезал, и тогда ее терзала тоска, растерянность и сознание бессмысленности всей жизни. Она с наслаждением тешилась мыслью о спокойном, сонном убежище. Она никогда не была религиозной, и загробная жизнь не пугала ее. Целыми днями она мечтала о том, что ей никогда больше не придется надевать тесных туфель, никогда не надо будет смеяться, слушать и восхищаться, никогда больше не надо будет быть «мировой девочкой». Никогда.

Но как это сделать? У нее начинала кружиться голова при мысли о том, чтобы броситься откуда-нибудь с большой высоты. Она не могла видеть револьвера. Когда в театре один из актеров вынимал револьвер, она затыкала пальцами уши и даже не могла смотреть на сцену, пока не раздавался выстрел. В квартире не было газа. Она долго разглядывала голубые вены на своем тонком запястье — стоит только перерезать их бритвой, и все кончится. Но это больно, ужасно больно, и потом еще польется кровь. Яд — что-нибудь безвкусное, быстро и безболезненно действующее — вот что ей было нужно. Но в аптеке ей не продадут яда, это запрещено законом.

Она не думала почти ни о чем другом.

Теперь у нее был новый друг — Арт. Он был коротенький, толстый и когда напивался, то становился требовательным и придирчивым. Но до него некоторое время были лишь случайные встречи, и она была рада хотя бы недолгому постоянству. К тому же Арта иногда не бывало целыми неделями — он занимался продажей шелка, — и это тоже было приятно. Она была с ним убедительно весела, хотя это ей дорого стоило.

— Самая мировая девочка на свете, — шептал он, уткнувшись носом в ее шею, — самая мировая. Лучше не найти.

Однажды, когда они были у Джимми, она пошла в туалетную комнату вместе с миссис Флоренс Миллер. И там, старательно крася губы, они стали жаловаться друг другу на бессонницу.

— Честное слово, — сказала миссис Морз, — я не сомкну глаз, пока не выпью. А то я ворочаюсь и ворочаюсь без конца. Тоска! Вот уж действительно нападает тоска, когда лежишь и не можешь заснуть!

— Послушай, Хейзел, — убедительно заявила миссис Миллер, — говорю тебе, я бы не заснула целый год, не принимай я веронала. От этой штуки спишь как убитая.

— Ведь это же яд? — спросила миссис Морз.

— Ну конечно, если принять его слишком много, то тебе крышка, — сказала миссис Миллер. — Я принимаю по полграмма, он продается в таблетках. Такими вещами не шутят. Но примешь одну — и спишь без задних ног.

— А где его можно достать? — Миссис Морз чувствовала себя истинным Макиавелли.

— Его можно купить сколько хочешь в Джерси, — сказала миссис Миллер. — Здесь его не дадут без рецепта. Ну как, ты готова? Пойдем посмотрим, что там делают мальчики.

В этот вечер Арт расстался с миссис Морз у дверей ее квартиры — в город приехала его мать. Миссис Морз была все еще трезвой, а дома не оказалось виски. Она лежала в кровати, глядя в темный потолок.

Она встала, по ее понятиям, рано и поехала в Нью-Джерси. Она никогда не ездила в метро и плохо в нем ориентировалась. Поэтому она поехала на Пенсильванский вокзал и купила билет до Ньюарка. По дороге она ни о чем не думала. Она смотрела на стандартные шляпы женщин, или задумчиво поглядывала на плоский песчаный пейзаж, который мелькал за грязным окном.

В Ньюарке в первой же аптеке она попросила тальк, щетку для ногтей и коробку веронала. Тальк и щетку она купила для отвода глаз. Продавец не проявил ни малейшего интереса.

— У нас его нет в такой упаковке, — сказал он и завернул для нее маленькую стеклянную трубочку с десятью белыми таблетками.

Она направилась в другую аптеку и купила губку, пилку для ногтей и трубочку веронала. Здесь продавец также не проявил никакого интереса.

«Ну, я думаю, этого достаточно, чтобы прикончить быка», — подумала она и поехала обратно на вокзал.

Дома она положила маленькие стеклянные трубочки в ящик туалетного стола и долго смотрела на них с мечтательной нежностью.

— Ну теперь все в порядке, — сказала она, поцеловала кончики пальцев и прикоснулась к каждой трубочке.

Негритянка убиралась в гостиной.

— Эй, Нетти! — позвала миссис Морз. — Будь другом, сбегай к Джимми и принеси мне бутылку виски.

Она тихонько напевала, ожидая возвращения девушки.

В последующие дни виски оказывало на нее то же приятное воздействие, что и вначале, когда она впервые обратилась к нему за помощью. В одиночестве она чувствовала себя умиротворенной и словно окутанной туманом, в ресторане она была самой веселой из всей компании. Арт пришел в восторг.

Как-то вечером она назначила Арту свидание у Джимми — они собирались там пообедать. Сразу после обеда Арт должен был уехать на неделю по своим делам. Миссис Морз начала пить, как только проснулась; одеваясь, она с удовольствием заметила, что у нее постепенно улучшается настроение. Но как только она вышла на улицу, действие виски мгновенно прекратилось, и ее охватила такая страшная гнетущая тоска, что на секунду она остановилась, покачиваясь из стороны в сторону, не в силах сделать ни шага. Смеркалось. Улица блестела черным льдом. Временами неожиданно налетали порывы ветра, и в лицо хлестал колючий мелкий снег. Когда она, с трудом передвигая ноги, медленно пересекала Шестую авеню, большая покрытая рубцами лошадь, тащившая старый фургон, упала на колени почти рядом с ней. Возница ругался и кричал, нещадно хлеща ее, но лошадь никак не могла подняться на скользком асфальте. Собравшаяся толпа с интересом наблюдала за происходящим.

Арт уже ждал, когда миссис Морз наконец пришла в ресторан.

— Что с тобой стряслось? — приветствовал он ее.

— Я видела лошадь, — сказала она. — Господи, как мне бывает жаль лошадей. Я… дело не только в лошади. Все это так ужасно, правда? Я ничего не могу поделать, вот на меня и нападает тоска.

— А, черт возьми! — сказал он. — И почему ты все ноешь? С чего это у тебя тоска?

— Я ничего не могу поделать, — повторила она.

— Ну, брось ныть! — сказал он. — Возьми себя в руки. Сядь и успокойся.

Она старательно пила, но сколько ни пыталась, не могла побороть меланхолию. К ним присоединились другие и начали делать замечания по поводу ее унылого вида, но она только слабо улыбалась в ответ. Она прикладывала платок к глазам, пытаясь сделать это незаметно, но Арт взглянул на нее, нахмурился и нетерпеливо заерзал на стуле.

Когда ему пора было ехать на вокзал, она сказала, что тоже хочет уйти домой.

— Неплохая идея, — поддержал он ее. — Попробуй хорошенько выспаться. Я приеду в четверг. Ради бога, будь веселой. Ладно?

— Ладно, — сказала она, — я попробую.

Дома в спальне она разделась с лихорадочной быстротой, так непохожей на ее обычные неуверенно вялые движения. Она надела ночную рубашку, сняла с волос сетку и быстро провела гребенкой по сухим, неровно окрашенным волосам. Затем взяла из ящика две стеклянные трубочки и направилась в ванную. Гнетущая тоска исчезла, и она испытывала нетерпеливое возбуждение, словно ей вот-вот преподнесут долгожданный подарок. Она открыла трубочки, налила в стакан воды и встала перед зеркалом, держа таблетку между пальцами. Неожиданно она любезно поклонилась своему отражению и подняла стакан.

— Ну что ж, за ваше здоровье, — сказала она.

Глотать таблетки было неприятно: сухие и шершавые, они упрямо застревали в горле. Потребовалось много времени, чтобы проглотить все двадцать. Она стояла, рассматривая свое отражение с равнодушным любопытством стороннего наблюдателя, словно в зеркале был кто-то другой. Она опять заговорила с собственным отражением.

— Ради бога, будь веселой. Ладно? — сказала она. — Ведь ты знаешь, на что он способен. Он и все остальные.

Она не знала, как быстро подействует веронал. Проглотив последнюю таблетку, она продолжала стоять в нерешительности, раздумывая все с тем же вежливым холодным любопытством, не поразит ли ее смерть тут же, немедленно. Она чувствовала себя совсем как обычно, если не считать слабой тошноты, вызванной усилиями проглотить таблетки; ее лицо в зеркале совершенно не изменилось. Значит действие не будет быстрым, может быть, понадобится час или два.

Подняв руки, она потянулась и сладко зевнула.

— Пожалуй, лягу, — сказала она. — Господи, ведь я до смерти устала.

Это показалось ей забавным, и, тихонько посмеиваясь, она погасила в ванной свет, пошла и улеглась в кровать.

— Господи, ведь я до смерти устала, — повторила она. — Хорошая шутка!