Новик

Глава 2

Приснились мне почему-то сцены из Никиткиной жизни. Охота в зимнем лесу, драки со старшим братом, пирушки в большом тереме, первый секс с девчонкой-холопкой, первый настоящий бой против татар. Всё мельтешило, как в калейдоскопе, сосредоточиться на чём-то одном я не мог, не получалось. Закончился сон почему-то зловещим хохотом того самого попутчика, от которого я и проснулся в холодном поту.

Перед самым рассветом.

Сон уже не шёл, так что я повалялся немного на жёстких нарах, а потом решил всё же вставать.

Снова чувствовать себя молодым и полным энергии оказалось удивительно приятно. Давно забытое ощущение даже заставило меня выплёскивать избыток энергии на зарядку, которой я занялся во дворе острога. Дохляком Никитка не был, всё-таки, с детства готовился стать воином, но и культуристом назвать его было сложно. Жилистый парнишка, юркий, ловкий, гибкий, как кошка.

Внешностью природа его тоже не обидела. Соломенного цвета волосы были коротко острижены, большие голубые глаза, кустистые брови, прямой нос, волевой подбородок. Всё портил только светлый, почти прозрачный пушок под носом и на бороде, но брить лицо тут было не принято. Борода, как говорится, это честь, а усы и у бабы есть.

Так что я, можно сказать, смирился со своим новым обликом. Достоинств у него оказалось гораздо больше, чем минусов.

Осталось смириться только со своим положением новика в засечной страже на юго-западной границе государства, но и это не казалось для меня большой проблемой. В армии я уже служил. Тут даже, наверное, проще, в армии я оттарабанил два года срочки, а тут гонять татар и ляхов нужно будет только до осени.

Я упражнялся во дворе с саблей, привыкая к её балансу и весу, когда из своего жилища вышел Данила Михайлович. Полуголый, в одних портках, с большим нательным крестом на шее и саблей на плече.

— О, новик! — воскликнул он. — Молодец!

Он тоже начал разминаться, помахивая сабелькой и выписывая замысловатые восьмёрки. Я поглядывал на него краем глаза, впитывая науку. Чувствую, она мне пригодится.

Служба потекла размеренная и скучная. Каждый день от острога выезжали конные патрули, сменяя друг друга, я потихоньку осваивался со своим новым положением. Не самым худшим, между прочим.

Я упражнялся с саблей, копьём и луком, выезжал в сопровождении дядьки и ещё нескольких воинов в патруль, объезжал урочище, выделенную нам территорию, в поисках татар, регулярно просачивающихся через границу.

Отношение ко мне, как к новику-первогодку, было снисходительным, хотя поблажек я не искал. Старался быть, как все, стоять в караулах, как все, и ездить в патруль, как все.

И всё же мысли о том, чтобы повернуть историю в другое русло, никак меня не отпускали. Ведь если я попал сюда, то это кому-нибудь нужно, так ведь? Во всяком случае, я должен хотя бы попытаться.

Вот только на границе, вдалеке от Москвы и царя, возможностей поменять историю чудовищно мало. Значит, будем двигаться по службе, чтобы обратить на себя царское внимание. Этот вариант виделся мне самым реалистичным из всех возможных.

И возможность представилась очень быстро.

— Никита Степаныч! Наша очередь сегодня в степь ехать! — сообщил мне Леонтий за завтраком из простой гречневой каши с салом. — А уж завтра нас всех боярин Лисицын со своими людьми тут заменит. И так он уже на три дня опоздал.

— В Путивль поедем, получается? — спросил я.

— Так пора уже! — оглаживая бороду, сказал дядька. — И так задержались оне что-то.

Выдвинулись вдесятером. Старшим назначен был Онфим, пожилой воин из детей боярских, кроме меня, поехали ещё трое новиков, на год старше меня, Юрий, Дмитрий и Алексей. Само собой, меня сопровождал Леонтий. И ещё четверо боевых холопов, Кузьма, Трофим, Гаврила и Агафон.

Выехали в полном боевом облачении, хотя задача у нас была простая и совсем не боевая. При первом же появлении татар мчаться в станицу и докладывать об увиденном. А там уже будет ясно, палить сигнальный костёр, чтобы заметили в Путивле и на других заставах, или же сразу выдвигаться татарам навстречу, чтобы прогнать их обратно в степь.

Так что я покачивался в седле, адски потея в толстой стёганой куртке и железной шапке, жара стояла невыносимая. Хотелось под кондиционер или хотя бы окатиться холодной водой из ведра, но снимать броню категорически запрещалось, хотя я слабо верил в её защитные свойства. Я разве что сдвинул шлем на затылок, осоловело глядя в спину Леонтию, ехавшему впереди.

Казалось, остальным жара вообще нипочём. Холопы вполголоса обсуждали, как проведут две недели в Путивле, Онфим напряжённо вглядывался в горизонт, выискивая взглядом татар.

— Никитка! — окликнул меня один из новиков, Юрий. — Опять татарам лоб подставляешь?

Я надвинул шлем обратно, новики заржали, чуть ли не тыкая в меня пальцами. В станице я оказался самым молодым, и они теперь пытались устроить дедовщину. Первые дни меня не трогали как раненого, просто беззлобно подкалывали, а теперь вот, кажется, начали переходить к более активным действиям.

Мы объезжали вверенный нам участок, патрулируя границу. Собственно, вся граница охранялась именно таким образом, линией из станиц, крепостей и сторожевых башен, где с ранней весны и до поздней осени несли службу сторожа.

— Нас тут вообще быть не должно. Пусть бы Лисицын со своими людьми ездил, мы так всегда в срок приезжаем, — проворчал Юрий.

— Да и нету здесь татар, — зевая, произнёс Алексей. — Как мы им в прошлый раз всыпали, так они больше и носа не суют.

Мы ехали вдоль перелеска, которым заканчивалась наша зона ответственности, наше урочище. За ним начинались по-настоящему дикие места, где на многие километры не было ничего, кроме степной травы да редких ручьёв.

И в тот же миг в горло Алексея вонзилась стрела, воздух мгновенно наполнился свистом и дикими криками. Алексей издал странный булькающий звук, словно поперхнулся, и начал заваливаться набок из седла, а я растерянно озирался по сторонам.

Опомнился я в тот же миг, потянул саблю из ножен, с силой пнул Серко по бокам.

— Никитка! В станицу скачи! — крикнул мне дядька, но я его не послушал.

Началась суматоха. Татары выскочили из-за перелеска, как чёрт из табакерки, и мы все ринулись им навстречу, чтобы ударить в сабли. И я тоже. Вперёд не рвался, но и не отставал, крепко держа поводья одной рукой и саблю — другой, низко пригнувшись в седле.

Из-под копыт летели комья жирного чернозёма, дробный грохот десятков копыт практически оглушал, я в своей железной шапке слышал только его, да стук собственного сердца, тоже несущегося галопом. Тяжёлая сабля оттягивала руку, в стёганке стало ещё жарче, чем прежде, но я понимал, или мы, или они.

Татар было меньше, чем нас, всего пятеро, и мы бросились за ними в погоню. Татары кричали нам что-то, нахлёстывая коней. Мы понемногу догоняли, охотничий азарт кипел в крови.

О том, что это примитивнейшая ловушка, я сообразил в последний момент, когда уже было поздно.

Остальные татары поджидали нас, выскочили навстречу с гиканьем и свистом. Несколько стрел прошелестели над моей головой, я вжался в гриву Серко ещё сильнее. И, наконец, мы их настигли. Началась сшибка, кровавая, жестокая.

Мне впервые доводилось рубить саблей живого человека, но я старался об этом не думать, передо мной были не люди, а враги, желающие моей смерти. Так что я разил направо и налево на полном скаку, точно как все остальные сторожа.

Я настиг одного из татар, без раздумий полоснул саблей. Попал удачно, лисий треух слетел с его головы вместе с частью черепа, татарин рухнул с коня, а я дёрнул поводья Серко, отыскивая взглядом нового противника. Встретился взглядом с плосколицым смуглым татарином. Мы одновременно хлестнули коней, я стряхнул капли крови с клинка, размахнулся.

Мои товарищи тоже рубились с татарами, с полной отдачей, изо всех сил, хотя, по-хорошему, мы все должны были мчаться к станице, чтобы предупредить остальных о татарском отряде.

Новый удар, на этот раз громко лязгнул металл, клинок ударил в клинок. Плохо. Останутся зазубрины, но в пылу сражения мне некогда было об этом думать, я рубился с плосколицым, изо всех сил одновременно стараясь удержаться в седле.

Дядька, изрыгая проклятия, махал саблей со скоростью промышленного вентилятора и в одиночку шинкуя татар на ломтики, другие боевые холопы держались вместе, прикрывая друг друга, Онфим гарцевал на коне с луком, поливая татар стрелами. Новиков я не заметил, но нескольких лошадей без всадников успел увидеть.

Воздух полнился криками, лязгом железа, конским ржанием. Смрадный запах пролитой крови щекотал ноздри, смешивался с запахами травы и конского пота, заставлял тошноту подкатывать к горлу снова и снова. Где-то внутри, в животе, поселился неприятный холодок страха за свою шкуру, который я усердно гнал прочь, но он неизменно возвращался с каждым ударом татарской сабли или просвистевшей мимо стрелой.

Мне повезло, конь плосколицего оступился, попав копытом в кротовью норку. Татарина тряхнуло в седле, и я рубанул сплеча, наискось, выпуская ему кишки. Его распоротый халат топорщился белой ватой, которая тут же окрашивалась в ярко-красный цвет.

И тут я почувствовал, как на плечи мне накинули аркан.

Верёвочное кольцо туго сжималось, я попытался подцепить его саблей. Не вышло. Опытные людоловы бросали аркан умело и точно, чтобы петля затягивалась чуть выше локтей, и сколько я не пытался бороться, ничего не выходило. Я сумел только вытянуть нож из-за пояса, но в этот же момент меня выдернули из седла, как морковку с грядки.

Я рухнул наземь, ударился головой и на мгновение выпал из реальности, снова услышав зловещий хохот где-то за краем сознания.

Вот так-то, попаданец, мать его за ногу! Хотел царю советы раздавать и в потолок поплёвывать. Пальцем на всех предателей и изменников указывать, послезнанием орудуя. Шиш с маслом. Или даже без него.

Очнулся я от того, что кто-то резко дёрнул за верёвку, которой я был спутан, и потусторонний хохот в тот же миг превратился в самый обычный, человеческий. Смеялись татары, переговариваясь на своём языке и обшаривая мертвецов. Знакомая картина, только совсем недавно я находился в числе победителей.

Саблю мою отняли, нож тоже. Даже засапожник успели вытащить, прекрасно зная, где может прятаться оружие у воина.

Ко мне подошёл один из крымчаков, грузный и смуглый, схватил за лицо заскорузлыми толстыми пальцами, заглянул в зубы, повертел в стороны, разглядывая с разных ракурсов.

— Хороший урус… — осклабился он. — Султану в гарем хорошо, красивый…

Я плюнул ему на халат и выдал серию всех татарских ругательств, какие только помнил.

— Кутак баш, аузга сиям! Кютынды сигем! — прошипел я.

Татарин расхохотался добродушно, стёр плевок. А потом ударил меня наотмашь так, что у меня звёзды из глаз посыпались.

— Лаешь, как собака, урус, — фыркнул другой крымчак.

Третий сказал ему что-то, показывая на труп плосколицего, который лежал на траве, заботливо укрытый халатом. У них завязался небольшой спор, и я надеялся, что он перерастёт в драку, но нет, крымчаки вместе засмеялись.

В плен взяли не только меня, Онфима и Леонтия взяли ранеными, понурый Юрий сидел на траве, глядя в землю, пара обезоруженных холопов сидели рядом с ним. Татары шли за добычей, за пленниками, и каждый человек для них был потенциальной прибылью, так что они старались не убивать без нужды. Невольничьи рынки должны приносить доход.

Без оружия я ощущал себя почти что голым, особенно в сравнении с крымчаками, увешанными холодняком. Сабли, ножи, у каждого имелся лук, к сёдлам были приторочены арканы. Ехать верхом нам не позволили, связали одного за другим, как бусинки на ниточке, и заставили тащиться пешком вслед за лошадью, а наших коней гнали отдельно.

Уходили на юг, в дикое поле, и я чувствовал, как с каждым шагом внутри нарастает отчаяние.

— Братцы, хоть кто-нибудь из наших-то ушёл? — тихо спросил я.

Если по тревоге поднимут всю станицу, то шансы есть.

— Дмитро, вроде бы, — сказал один из холопов, Агафон.

— Дмитро не ушёл… Ему в спину стрела… — пересиливая боль, произнёс Онфим.

— Молчать! — рявкнул надсмотрщик, хлестнув плетью по воздуху.

Мы нехотя подчинились, сосредоточившись на том, чтобы успевать идти по целине.

— Вот если бы не Лисицын… Его люди в дозор идти должны были… — проворчал через какое-то время Юрий.

Татарин снова нас услышал, но на этот раз просто рассмеялся.

— Лисицин? Ха! Вы, урус, родной мать продадите за горсть серебра! — хлопнув себя по ляжке, заявил крымчак. — Лисицин наше серебро брал, говорил, когда ходить можно!

— Врёшь, собака, — проворчал Леонтий.

— Аллах свидетель! — улыбаясь, сказал крымчак.

Боярина Лисицына я не знал и никогда не видел, но я тут же почувствовал, как во мне просыпается жгучая ненависть. Я стиснул кулаки так, что ногти впились в кожу, а костяшки побелели. Будь этот боярин здесь, я забил бы его голыми руками.

А ведь сколько таких воевод по всей засечной черте? Тех, кто ценит свою мошну больше, чем жизни и свободу русских людей, тех, кто впускает степняков за большую или малую мзду. Сколько казнокрадов и душегубов, сколько мерзавцев, лишь внешне прикидывающихся верными слугами царю. Чего далеко ходить, тот же князь Курбский, фамилия которого стала синонимом слова «предательство» наравне с именем Иуды и гетмана Мазепы, князь Курбский сейчас один из царских любимцев, член Избранной рады, царёв ближник.

Кажется, я понял, для чего попал сюда. Вот только надо ещё выбраться из плена.

Желательно, целым и невредимым. А ещё лучше — освободив своих соратников. Я и без этого не прекращал перебирать варианты побега, но теперь делал это вдвое усерднее, выискивая любую возможность.

Вот только крымчаки, жившие набегами за живым товаром, слишком хорошо знали своё ремесло. Связаны мы были крепко, кожаными ремнями, которые просто так не порвёшь и каким-нибудь камнем не перережешь. Да тут и камней-то не было, в этой проклятой степи. Одна только трава до горизонта, да редкие овраги с перелесками.

Думай, голова, думай…

О побеге думал не только я. Дядька, хоть и был ранен, тоже беспрестанно озирался по сторонам, подмечая расположение степняков и запоминая дорогу. Онфим, мучаясь от ран, злобно поглядывал на татар, явно планируя напасть на кого-нибудь из них, чтобы погибнуть в бою, а не под кнутом надсмотрщика или на каких-нибудь рудниках в Турции. Один только Юрий понуро глядел себе под ноги, кое-как заставляя себя шагать дальше, хотя ранен он не был, его тоже спеленали арканом.

Когда солнце приготовилось опуститься к западному краю неба, крымчаки наконец-то остановились, громко переговариваясь на своём наречии. Жаль, что я не знаю татарского. Зато его, кажется, знал Леонтий, потому что он вслушивался в каждое слово.

— Завтра хотят к становищу выйти, к своим… — заметив моё внимание, прошептал он. — На Бакаев шлях.

— Значит, надо сегодня уходить как-то, — чуть слышно прошептал я.

Дядька кивнул. В становище у нас не будет ни единого шанса сбежать. Здесь, в степи, шансы пока что есть. Призрачные, но всё-таки есть.

Крымчаки пока готовились отдыхать. Разводили небольшие костерки, ужинали, горланили песни. Нас всех согнали в самый центр лагеря, швырнули полбулки чёрного хлеба на всех. Мы поделили хлеб поровну.

Коней они оставили пастись под присмотром молодого пастуха, за нами же взялся приглядывать тот грузный татарин. Мы расположились на земле, он уселся напротив на потнике, принялся демонстративно жрать жареную курицу из своих припасов, запивая вином из объёмного бурдюка. Похоже, ему это доставляло не меньше удовольствия, чем самый вкусный ужин.

— Спите, урусы! — пролаял он. — Завтра далеко шагать!

Я прикинулся спящим, Леонтий сделал то же самое. Мы принялись выжидать подходящего момента.