Новик

Глава 24

Проснулся я с полным спектром ощущений от полученной раны, и стоило мне только раскрыть глаза, как чьи-то заботливые женские руки поднесли мне горькое и неприятное питьё.

— Ты что… Ангел? — спросил я, узнав в своей сиделке Евдокию.

Она засмущалась, покраснела.

— Молчи, — приказала она, и я с удовольствием выполнил её пожелание.

Каждое слово требовало приложить кучу усилий. Всё, чего мне сейчас хотелось, так это попить обычной колодезной воды, сходить до ветру и лечь спать дальше. Предательская слабость растекалась по всему телу, похоже, крови с меня натекло, как с доброго поросёнка.

— Государь шибко гневался… — сказала Евдокия. — И на тебя, и на воеводу. Насилу его государыня успокоила…

Я молча слушал, любуясь румяным лицом девушки. Евдокия тихонько рассказывала.

— Государыне легче уже стало, за твоё здравие молилась, — сказала она. — Меня отправила за тобой ухаживать.

Ну да, то, какими глазами смотрела на меня Евдокия в царицыной светёлке, заметил бы даже слепой. А уж государыня, знающая своих приближённых девушек, как облупленных, и вовсе.

Евдокия рассказала мне про поездку на богомолье, про Можайск, про то, как они вынуждены были остановиться здесь, не доезжая до Москвы, потому что царице стало плохо, про здешних кухарок, про упрямого воеводу, про то, как её попытались обмануть на рынке, про всё. Я большую часть пропускал мимо ушей, но её голос успокаивал и убаюкивал, и поэтому она продолжала говорить.

Я же прокручивал в голове вчерашний бой, понимая, что подставился сам. Позабыл, что дерусь не с честным воином, который не станет бить в спину, а с лесным татем, разбойником, у которого понятие о чести напрочь отсутствует. Даже при том, что это был не просто поединок, а поле, Божий суд.

Излишний гуманизм жителя двадцать первого века меня чуть не погубил, и я понял, что надо от него избавляться. Всё-таки на дворе совсем другая эпоха, где люди убивают друг друга без лишней рефлексии.

Отныне пощады не будет. Ни моим врагам, ни государевым, хотя очень часто это одно и то же.

— Ты меня слушаешь? — спросила вдруг Евдокия.

— Что? А, да, да! — пробормотал я.

Она нахмурилась, но поняла, что на больного и раненого сердиться глупо, и продолжила вещать мне про местного священника отца Василия, который весь из себя неприятный такой. Я снова пропускал всё мимо ушей, воспринимая всё как белый шум.

Лежал я в довольно тесной светлице, похожей на ту, в которой меня запирали, на мягкой перине, под одеялом, в одном исподнем белье. Ни своей одежды, ни пояса, ни сабли я поблизости не увидел, и Евдокия заметила, что я обеспокоенно озираюсь по сторонам.

— Ты чего? — спросила она.

— А сабля моя где? — спросил я.

— Так вот же, в изголовье висит, — сказала Евдокия.

Я посмотрел назад, убедился, что сабля на месте. Вместе с поясом. Это радовало, остаться без оружия мне не хотелось даже здесь, в самом сердце можайской крепости, в довольно безопасном месте.

— Одёжу твою забрали, постирать, заштопать, — сообщила Евдокия. — Крови натекло с тебя… Бр-р! Иной раз с мертвеца столько нет… Ой, чего это я, дура, прости, Господи!

— Кони у меня… На постоялом дворе, — сказал я. — В посаде… И вещи там…

Я же шёл в крепость, даже и не надеясь на встречу с царём, не говоря уже о том, чтобы остаться здесь. Трактирщику, конечно, прибыток будет изрядный, но я пока не настолько богат, чтобы швыряться деньгами и имуществом налево и направо.

— Так воевода обо всём уже позаботился, ему как государь… Кхм, — быстро пробормотала девушка. — Разыскали, забрали. Говорят, чуть ли не силой отнимать пришлось, трактирщик отдавать не хотел.

Мне сразу стало спокойнее. Не хотелось бы лишиться своих лошадей и припасов.

А то, что воеводе вставили горячий лом за излишнюю бдительность, с одной стороны, льстило, с другой же… Князь просто делал свою работу так, как считал нужным. Я на него обиды не держал.

— Евдокия… Помоги подняться… — попросил я.

— Это зачем ещё? — всполошилась она.

— До ветру сходить, — признался я. Терпеть уже было невмоготу.

— Лежи, не вставай! Ты же раненый, в том сраму нет! — махнула рукой девушка, достала откуда-то из-под кровати горшок. — Дело ведь такое… Царица хворала, так тоже встать не могла, в лёжку лежала, мы и за ней…

— Ну уж нет, — буркнул я, поднимаясь с перины.

Бок снова резануло острым приступом боли. Колотые и резаные раны здесь лечить умели, в отличие от инфекционных и вирусных заболеваний. Ливер у меня, вроде как, не пострадал, рана, судя по виду повязки, не гноилась. Повезло, что тут ещё сказать.

Я с превеликим трудом умудрился сесть на перине, остановился, чтобы перевести дух. Слабость пронизывала всё моё тело, меня бросило в пот. Предложение Евдокии сходить на горшок стало казаться не таким уж постыдным, но я всё же собрался с силами и встал на ноги, держась за кровать. Другой рукой пришлось держаться за рану, которая снова начала болеть.

— Ты это… Меня проводи, — попросил я. — Заблужусь ещё тут у вас…

Евдокия только подивилась моему упрямству. Но просьбу выполнила, проводила под руку. Медленно, по стеночке. Подождала, пока я сделаю все дела, проводила обратно, помогла снова лечь на перину. Прогулка лишила меня абсолютно всех оставшихся сил, и я почти сразу же уснул.

Так и лечился. Спал, отдыхал, пил жидкий бульон, болтал с Евдокией. Она почти всё время проводила возле меня, и я даже пару раз застал её спящей, когда в очередной раз просыпался сам. Такая забота тронула меня до глубины души.

В один из дней меня посетил сам государь.

Я разговаривал с Евдокией о дальних островах, открытых португальцами и испанцами, рассказывал о жарких морях, густых джунглях и зверях, их населяющих, и даже не заметил, как дверь светлицы приоткрылась и на пороге показался сам Иоанн.

— Откуда ведаешь сие? — спросил он, заставив нас обоих вздрогнуть от неожиданности.

Евдокия вскочила на ноги, я заёрзал, будто нас поймали с поличным на каком-то преступлении.

— Лежи, — махнул он рукой. — Сказываешь так, будто сам там был.

— Купец один болтал… — неловко соврал я.

— Складно сочиняешь, — хмыкнул царь. — Зачем в драку полез?

— Уехать чтоб поскорее, — сказал я. — Воевода сыск хотел затеять.

— Воеводе за то уже высказано, — хмуро произнёс царь. — Ну и что, уехал?

— Нет, государь, — сказал я.

— Вот то-то же, — хмыкнул он. — Лучше Анастасии Романовне стало, за то благодарность тебе. От неё и от меня.

— А Сильвестр что? — спросил я.

— С ним разговор будет особый. Не здесь, в Москве, — жёстко произнёс царь, сверкнув очами. — Уезжаем мы. Евдокия, останешься с сотником покамест, за ним уход надобен. Царица повелела так.

— Слушаюсь, государь, — пискнула девушка.

— А ты, сотник, как поправишься, в Москву поезжай, — приказал царь. — Рядом видеть тебя хочу.

— Слушаюсь, государь, — сказал я. — А сотня моя как же? Я по разряду к ней приписан, с князем Курбским ливонца воевать отправлен. В Пскове сбор, к Рождеству…

— Будто на Руси другого сотника не найдётся, — хмыкнул Иоанн.

— Они все по-старому воевать будут. А моя сотня для того и собрана, чтобы по-новому воевать, — сказал я.

— Славой делиться не хочешь, — по-своему понял царь.

— Славы мне не надо. Ливонца одолеть, пока за него поляки с литвой воевать не пошли, и то хорошо будет, — сказал я.

Царь помрачнел. Его одолевали те же самые думы.

— Уставы напечатаны, разосланы, — напомнил он.

— Да кто же о них в бою вспомнит? — хмыкнул я.

Иоанн подёргал себя за бороду, задумчиво прищурил глаза.

— Ладно… — протянул он. — В Псков тогда отправишься. То, что опоздаешь, ничего страшного, Курбскому грамотку отпишу новую, догонишь, передашь… Всё же дело царское делал, дело важное… Но про отраву не сказывай никому, ясно?

— И в мыслях не было, — честно сказал я.

— Вот и славно, — пробормотал государь. — Как готов будешь, так и отправляйся, но и не тяни. И не забывай. В Москве тебя жду.

— Слушаюсь, государь, — сказал я.

Иоанн взглянул ещё раз на меня, на Евдокию, и вышел, не говоря больше ни слова. Через полчаса в светлицу вошёл незнакомый слуга с объёмным свёртком в руках.

— Никита Степанов сын Злобин? — спросил он.

— С утра был, — хмыкнул я.

— Подарок велено тебе передать, от Иоанна Васильевича, — он пропустил мою грубость мимо ушей, положил свёрток на стол и вышел.

Я поднялся с перины, доковылял до стола. Даже ткань, в которую был завёрнут подарок, оказалась не просто тканью, а роскошной епанчой из дорогого красного сукна, подбитой горностаем. Я осторожно откинул край. В епанчу оказался завёрнут зерцальный доспех.

— Ох, ёп… — только и сумел выдавить я, примерно прикидывая стоимость зерцала и епанчи.

Подарок воистину царский. Дороже иного поместья, не всякий воевода подобным доспехом похвастать может, с чеканкой, с узорами. И более того, подарок с намёком, как любил делать Иоанн, мол, прекращай дырявить бока. Да и на службе в Ливонии пригодится.

Мерить не стал, чтобы не бередить рану, но и так было понятно, мне доспех придётся впору. Под доспехом обнаружилось ещё и запечатанное письмо для князя Курбского. Его я немедленно прибрал, чтобы доставить адресату.

— Люб ты государю, — улыбнулась Евдокия.

— Может и люб, — пожал я плечами. — А тебе?

Евдокия залилась густым румянцем, опустила глаза. Можно было и не спрашивать, всё и так было ясно, но мне нравилось иногда её подразнить.

— И мне… — тихонько сказала она. — Ты мне ещё тогда… У Кремля… Приглянулся…

Иначе не возилась бы со мной столько времени. Я не рассчитывал на многое, в конце концов, прелюбодеяние — грех, а здесь с этим было куда строже, чем в моё время, так что ограничивался общением по душам и любованием красивой девушкой. До свадьбы — ни-ни. Она, конечно, была невестой завидной, но я пока жениться не хотел, даже на царицыной постельнице.

— Жди, — улыбнулся я. — Вернусь из Ливонии…

— Дождусь… — прошептала она.

Из военного похода возвращались далеко не все, даже с нынешними уровнями потерь в десять-двадцать процентов убитыми. От боевого поноса умирали в разы чаще, чем от вражеского оружия. Оно и понятно, тут ещё нет ни пулемётов, ни миномётов, ни бомбардировщиков. Честная война, лицом к лицу. Да и воина в богатом доспехе скорее возьмут в плен, нежели станут убивать.

Рана моя постепенно затягивалась, чувствовал я себя нормально. Приближалось Рождество, и встречать его в Можайске мне не хотелось. Хотелось поскорее добраться до войска, вернуться к своей сотне. А то обещался туда-обратно, одна нога здесь, другая там, а вышло вон как.

Рождественский подарок Евдокии я всё равно подарил. Выбрался на местное торжище и прикупил там жемчужные серьги. И в тот же день уехал.

Лошади мои отдохнули, но долго скакать я пока всё равно не мог. Я уже смирился и со своим опозданием, и с тем, что отмечать Рождество придётся в дороге. Ехал потихоньку, быстрым шагом, от одного яма до другого, чтобы не переусердствовать и чтобы рана не открылась снова. Она хоть и затянулась молодой розовой кожицей, я предпочитал не рисковать.

Ночевал на почтовых станциях, ямах, в города и сёла не заезжал. На всякий случай надевал царский подарок, чтобы издалека было видно, что едет не просто одинокий путник, а знатный господин. Не то, чтоб я опасался лесную братву, для них ярко-алая епанча скорее наоборот, подействовала бы как приманка, но лучше уж так, чем маскироваться под обычного странника. Обычные странники отриконь не ездят. А так сразу было ясно, едет не абы кто, а царский человек.

Рождество пришлось встречать на затерянном в глуши яме где-то за Торопцом, в компании сухонького ямщика и молодого конюха. Рождество в одиночестве не встречают, традиция. Одарил каждого серебряной копейкой, за это даже лошадям моим задали овса, а не сена. Мелочь, а приятно.

Великие Луки проехал стороной, не заезжая и не останавливаясь, дальше начались места незнакомые, для меня новые. Проблем это, впрочем, никаких не доставило, ехал я всё так же от одного яма до другого, и мне достаточно было спросить. Язык до Киева доведёт, а до Пскова и вовсе, ещё ближе ехать.

И если в прошлую мою дорогу мне порой встречались помещики, едущие на войну, то теперь за всё время пути мне не встретилось ни одного воина. Я ехал последним, опоздав даже среди опоздавших. Меня это, конечно, выставляло не в самом выгодном свете, но у меня имелся убойный аргумент. С царской печатью и подписью.

Хотя и он мог не сработать, если князь Курбский вдруг того пожелает.

В Псков я прибыл под торжественный звон колоколов, аккурат на праздник Обрезания Господня. Опоздал на неделю, но вокруг города так и стояли шатры тех, кто не уместился на постоялых дворах и квартирах. Войско оставалось в городе.

Первым делом я отстоял службу в церкви вместе со всеми, иначе и быть не могло. А уже потом отправился в кремль, к воеводе.

Князь Курбский принял меня в кремле, немного помариновав ожиданием. Принял, не отрываясь от работы, стоя за пюпитром и медленно пописывая что-то на листе бумаги. То ли подражал царю, то ли что, я так и не понял.

— Письмо тебе от государя, княже, — сказал я.

Курбский взглянул на меня совсем иначе. С интересом. Я протянул ему запечатанное письмо, отошёл, ожидая дальнейших указаний или разрешения уходить.

— Так-так-так… — пробормотал князь, разворачивая письмо.

Сейчас он казался мне вполне нормальным человеком, ничуть не напоминая предателя и негодяя. Стоял за пюпитром, читал письмо, медленно водя пером по строчкам. Один раз взглянул на меня, удивлённо вскинув брови, снова погрузился в чтение. Я терпеливо ждал.

— Ну, что опоздал, это ничего страшного, сотня твоя на месте, это главное, — сказал Курбский, на секунду отрываясь от письма. — Служи, сотник, служи храбро.

— Разрешите идти? — спросил я.

— Погоди, — сказал воевода.

Пришлось подождать ещё немного, пока князь дочитает письмо до конца. Тут вообще с грамотными людьми было всё не так просто, бегло читать и быстро писать могли считанные единицы. Уровень, который показывают некоторые второклассники на технике чтения, для многих местных был попросту недостижим. Но, с другой стороны, здешняя манера письма одной сплошной строкой, без пробелов, как-то не оставляла выбора. Хочешь понять и осмыслить? Читай медленно, букву за буквой.

— Сотня у тебя, значит, особая? — хмыкнул князь.

— Так точно, — машинально ответил я.

— Понятно, — сказал он, продолжая читать.

Дочитав письмо, он бросил его в жаровню, которая стояла в углу комнаты для обогрева. Я смотрел, как занимается пламенем письмо, которое я вёз через половину страны.

— В Сторожевом полку ты, верно? — спросил он.

— Так точно, княже, — сказал я.

— Даст Бог, и на твою долю ливонцев хватит, — пробормотал он. — Ладно, ступай. К сотне своей. Раньше весны всё равно не выйдем. С Юрьева магистр осаду снял, получил по зубам, с Лаиса тоже… Весной и погоним мерзавцев, как лёд с рек сойдёт.

— Время поджимает, княже, сейчас бить надобно, — сказал я. — Покуда поляк за них воевать не встал.

— Поляк? Не встанет. На что им за рыцарей воевать? — фыркнул Курбский. — Чего не разумеешь, так и не лезь, то дела воеводские.

— Как повелишь, княже, — сказал я, склонив голову. — Но поляк точно воевать пойдёт. Магистр им присягнёт, и всё, вместо кучки рыцарей у нас в противниках всё царство польское.

— Ступай, сотник, — поморщился князь. — Не лезь не в своё дело.

— Слушаюсь, княже, — сказал я.

Спорить тут было не о чем. Курбский решил ждать до весны, значит, будем ждать до весны. И только потом отправимся воевать. Главное, чтобы Ливония к тому времени оставалась независимым государством, в чём лично у меня имелись большие сомнения.