Новик

Глава 22

Я не успел даже выхватить саблю. Только кистень вытряхнул из рукава, да резко дёрнул поводья, разворачивая лошадь, которая встала на дыбы, едва не вытряхнув меня из седла. Будь у них самострелы или хотя бы рогатины, меня бы ссадили с лошади в мгновение ока, но эти мерзавцы были вооружены плотницкими топорами и дубинками. И они кинулись все разом, достаточно профессионально и ловко, даже не мешая друг другу.

Наотмашь ударил кистенём, получил в ответ дубинкой в колено, Гюльчатай двинула копытом мужика, пытавшегося схватить её под уздцы.

— Аркань его! Живьём брать приказано! — крикнул один из них.

Взметнулся в воздух аркан. Похоже, удельный князь решил сперва позабавиться, а уже потом избавляться от меня. Взять живьём, в плен. Интересно, как они собирались это провернуть, когда меня окружала сотня стрельцов. Такое возможно, только если подкупить стражу, да и то с огромным риском.

Я гарцевал на лошади, размахивая кистенём, и аркан пролетел мимо, однако же и кистень мне пришлось выронить, чтобы в тот же момент схватиться за саблю. Нет, второй раз я на аркан не попадусь, хватило мне и один раз побывать в гостях у татар.

Моё поспешное отбытие из Великих Лук явно нарушило им все планы. Не удивлюсь, если в сотне имеется их сообщник, просто подкупленный или вовсе из людей Старицкого. Как-то ведь они узнали, что я поехал прочь из города, и по какой дороге.

Я наконец изловчился пластануть одного из них саблей, защищённое одним только полушубком тело не смогло противостоять быстрому и резкому удару. Кровь хлынула широким фонтаном, особенно яркая на свежем снегу. Минус один ублюдок.

Отбивался я рьяно, яростно, махал саблей так, как не делал этого ни на одной из своих тренировок. Сумел ранить ещё двоих, но это были только царапины, не мешающие вести бой. Сам пару раз получил по ногам дубинкой, Гюльчатай тоже прилетело по крупу, как бы я не уворачивался. Но разорвать контакт у меня получилось, и я отъехал на несколько шагов назад, пока тати, тяжело дыша, зализывали раны.

— Всё равно не уйдёшь, — прошипел их главный. — Из-под земли достанем.

Мне стало окончательно ясно, эта засада — чистейшая импровизация с их стороны. Изначальный план, очевидно, состоял вообще в другом. Например, выкрасть меня уже после выхода из Пскова. Сгинул на войне, да и всё.

— Вы из-под земли уже не выберетесь, — желчно произнёс я. — Да и не стану я вас хоронить. Не заслужили.

Внутри клокотала ярость, саблю я держал железной хваткой. Напротив меня осталось четверо, и против одного это, пожалуй, многовато, но я был дворянином, воином, сотником, а они — обыкновенными татями, крестьянами, взявшими в руки дубины и топоры. И я уже видел, что уверенности в победе у них изрядно поубавилось.

— Гойда! — рявкнул я, пришпоривая кобылу.

Уставшая, но верная Гюльчатай послушно сорвалась с места, я вскинул саблю, рубанул с оттяжкой одного, другого. Первому снёс полчерепа, другой вскинул дубинку, защищаясь, и лишился сразу всех пальцев, когда клинок проскользнул вдоль дубины. Третий благоразумно бросился в кусты, а четвёртый попытался кинуть в меня топор, оставаясь безоружным, но промахнулся. Я вовремя прижался к лошадиной гриве, и топор пролетел сверху. Этого метателя я полоснул поперёк груди, а потом взялся за лук, чтобы пристрелить последнего, который ломился через заросли, но бандит ушёл раньше, чем я оказался готов к выстрелу.

Сердце бешено колотилось, я выпрыгнул из седла, свирепым взглядом уставился на единственного выжившего, который зачем-то пытался отыскать в снегу обрубки своих пальцев.

— Кому служите? — прорычал я, приставив окровавленную саблю к его носу.

— Не губи, боярин, Христом-богом молю! — забормотал тать.

От этих его слов мне, наоборот, захотелось ещё сильнее его прибить. Но я пока сдержался.

— Служите кому? Говори, собака! — рыкнул я.

Если начнёт сейчас причитать, что старшой договаривался и вон он лежит, точно зарублю на месте.

— Старицкому! Владимиру Андреичу! — взвыл бандит, прижимая к груди кровоточащие культяпки. — Велено было выкрасть тебя!

— Это ещё зачем? — хмыкнул я.

— Того не ведаю! — признался он.

Я вытер саблю от крови, бросил в ножны, посмотрел ещё раз на откровенно струсившего разбойника. Взять бы его за шиворот, да в Разбойный приказ, на дыбу…

— А если иначе спрошу? — прищурился я, вытаскивая у него из-за пояса его собственный косарь.

— Клянусь, не знаю того! — он даже вскинул руку, чтобы перекреститься, но вместо этого уставился на отсутствующие пальцы.

— Какие ещё приказы были? — спросил я.

— Выкрасть и в Старицу доставить, — сказал он. — Коли получится, то живым.

— Видишь, не получилось, — процедил я.

Если бы этот негодяй повторил свои слова перед царём, или хотя бы перед кем-то из царских воевод, или даже перед губным старостой, то это неслабо пошатнуло бы позиции князя Старицкого в глазах Иоанна. Как же, приказал своим людям выкрасть целого сотника, царского человека. Старицкий бы, конечно, непременно выкрутился, мол, не выкрасть приказал, а пригласить, да поняли его неправильно, но зная подозрительность Иоанна, осадочек бы всё равно остался.

Однако тащить его куда-то, тратить на это драгоценное время, задерживаться… Такой роскоши я себе позволить не мог. Мне нужно было спешить, если я хотел вернуться в Псков до Рождества.

Поэтому я без всякого сожаления ткнул бандита косарем в горло. Вжик, уноси готовенького. Он захрипел, повалился на снег, обильно орошая его алой кровью. Я же подошёл к лошадям.

Лошади мои от густого запаха крови дурели, испуганно пятились назад, фыркали, так что пришлось подойти к каждой и успокоить персонально, пошептав на ушко несколько ласковых слов. Гюльчатай пришлось расседлать, она и так здорово поработала, показав себя настоящей боевой лошадью, и даже получила за это пару раз дубинкой, поэтому я перекинул седло на мерина.

Трупы я обыскал, оттащил в сторону от дороги. Взять у этих разбойников было нечего, но я искал не золото, а письменные инструкции или что-то в этом роде. Не нашёл. И поэтому, забрав свой кистень и ещё раз окинув задумчивым взглядом место побоища, залитое свежей кровью, поехал дальше. Мне казалось, будто я что-то упустил, но я так и не вспомнил, что именно.

И я вновь погрузился в рутину однообразной скачки, с каждым шагом понемногу приближаясь к Можайску и царю. Не уверен, стоит ли вообще докладывать об этом происшествии. Мне оно казалось ещё одной мелкой неприятностью на пути, к тому же я отделался лишь парой синяков.

В день проезжал гораздо больше, чем с обозом, чуть ли не вдвое больше. Разве что снова ехать пришлось на двух лошадях, Гюльчатай я больше не седлал. Проехал Торопец, обогнул стороной Ржев, к которому подъехал посреди дня, и терять время, ночуя в городе, я не стал, предпочитая останавливаться на ямах. От Волоколамска повернул к югу. Можайск был всё ближе и ближе.

На ямах и постоялых дворах до меня вновь доходили обрывки слухов. Царь в Можайске, царица слегла. Правда, передавали эти слухи всё больше шёпотом, то и дело добавляя выдуманных подробностей про чёрное колдовство, порчу и всё тому подобное.

В порчу я не верил, но сведения и без того были интересные и полезные. Они доказывали, что я еду не просто так, что я еду не зря.

И к можайским стенам я подъехал вовремя. Царь и царица были ещё тут, как сказал мне один из городовых стрельцов.

После нескольких дней непрерывной скачки жутко болело всё тело, особенно ноги и задница, на которых я натёр мозоли в тех местах, где вообще думал их быть не может. Сразу же к царю идти я не рискнул, да и время близилось к вечеру, так что я снял жильё на постоялом дворе в посаде, хорошенько пропарился в бане после долгой дороги, отоспался, и только на следующий день поехал ко двору воеводы. Если царь в городе, то непременно там.

Как и ожидалось, на двор меня не впустили. Караульный загородил мне путь, хоть даже и видел, что я не какой-нибудь попрошайка, а служилый человек.

— Прости, боярин, не велено пускать никого, — покачал головой стрелец в железной мисюрке на голове.

— Свита царская вся тоже здесь? — спросил я.

— Того не ведаю, — покачал он головой снова.

— А боярин Вешняков? — спросил я, припомнив имя царского слуги.

Я буквально кожей чувствовал, как стрелец хочет послать меня в далёкое пешей путешествие, но побаивается.

— Пусть государю доложат. Никита Степанов сын Злобин прибыл. Срочно, — сказал я, даже и не надеясь на успех.

Стрелец пожал плечами в ответ, мол, не моё дело. Я достал из-за пазухи царскую грамотку с печатью. Вряд ли, конечно, стрелец был грамотным, но уж печать с гербом точно узнать должен.

— Боярину Вешнякову скажите, — повторил я. — Никита Степанов сын Злобин, сотник стрелецкий.

Царская печать снова подействовала как золотой ключик. Стрелец кликнул товарища, тот побежал куда-то внутрь двора. Через постельничего я ещё не связывался с царём, и мне оставалось только надеяться, что Иоанн и впрямь не забыл сказать обо мне своему слуге.

Ждать пришлось недолго. Ко мне вышел худой мрачный боярин с тёмно-рыжей бородой. Его, похоже, оторвали от дел, потому что моему появлению он был совсем не рад.

— Так вот ты каков, сотник, — вместо приветствия произнёс боярин Вешняков.

— И тебе не хворать, боярин, — в тон ему ответил я.

— Государь никого пускать не велел, — сказал постельничий. — Хоть с челобитными, хоть с вестями. К Адашеву проводить могу.

Адашева я бы лучше допросил с пристрастием, а не разговоры с ним вёл.

— Лучше государю доложить, — сказал я. — Сотник Злобин. Помочь хочу.

Боярин фыркнул, мол, сколько таких помощников уже тут было, но всё же кивнул и пошёл обратно во двор.

Я решил подождать его у ворот. Лишь бы боярин не струсил, не перестраховался, и в самом деле пошёл докладывать царю, а не сидит где-нибудь возле его покоев, чтобы выйти через пять минут и ответить мне отказом.

Но Вешняков не подвёл. Вернулся спустя считанные минуты, донельзя удивлённый.

— Государь тебя примет, — сказал он. — За мной.

Я поблагодарил его, пошёл следом. Саблю, разумеется, на входе в царские покои, расположенные в одной из светлиц воеводского терема, пришлось сдать на хранение.

Иоанн Васильевич был бледен и хмур, под глазами набрякли мешки, похоже, он уже несколько ночей не спал. Здесь же, при нём, были отец Сильвестр и Алексей Адашев, и моё появление для них, похоже, стало большим сюрпризом.

— Сотник, — хмуро процедил царь, когда я вошёл и поклонился ему. — Сказывай.

Я почувствовал себя так, словно стою на краю высокой крыши, на самом парапете, когда от случайного взгляда вниз начинает кружиться голова. Как парашютист перед прыжком. Внутренности скрутило, в горле пересохло от нервов.

— Наедине, государь, — попросил я севшим голосом.

Адашев покосился на меня удивлённо, отец Сильвестр остался спокоен и собран, царь покачал головой.

— Опять недоверием слуг моих обидеть хочешь? — хмыкнул он. — Сказывай.

— Ты ведь, кажется, в Ливонию воевать отправлен, — сказал Адашев. — Сбежал?

— Весть дошла до меня… — произнёс я, чувствуя, как по коже пробегает мороз. — Отравлена государыня.

Взгляд Иоанна сразу же стал холодным, цепким и колючим.

— Откуда весть? — поинтересовался он вкрадчиво.

Одно неверное слово, и меня отправят висеть на дыбу.

— Наедине, государь, — сдавленно попросил я. Снова.

— Все вон, — произнёс Иоанн.

— На всё воля Божия, — сказал Сильвестр перед тем, как покинуть светлицу. — И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь, и если он соделал грехи, простятся ему.

— Сказывай, — потребовал Иоанн, когда все наконец вышли.

— Не просто это болезнь, государь, — тихо произнёс я. — Недруги твои государыне смерти желают. Травят потихоньку, помалу, дабы на болезнь неведомую походило.

— Кто же? — хмыкнул царь.

Я чувствовал, как в нём закипает холодная ярость. И мне бы не хотелось стать тем, на кого она выплеснется. Грозным его прозвали не просто так.

— Имён не ведаю, — сказал я. — Но способ, коим травят, знаю.

— Ну? — царь потребовал от меня продолжать.

— Ртуть, — сказал я.

Этот факт я знал достоверно. Первых трёх жён Иоанна Васильевича отравили. Двух, Анастасию и Марию Темрюковну — ядом медленным. Одну, Марфу Собакину — быстрым, таким, что она не провела в царском тереме и месяца. Кто-то очень сильно не хотел, чтобы у Ивана Васильевича было здоровое и многочисленное потомство.

— Потому врача моего извёл? — спросил государь.

— Извёл? — не понял я.

— Агличанин. Преставился он, едва лишь от двора отлучён был, — глядя мне в глаза своим цепким проницательным взглядом, сказал Иоанн.

— Это не врач, а мошенник, — заявил я. — И он тоже травил. И государыню, и царевичей. Кто погубил его — не знаю. Хозяева его бывшие, наверное.

Иоанн вскочил со своего места, прошёлся по светлице, как загнанный в клетку лев.

— Прости, Господи, мя грешнаго… — бормотал он.

— Дозволь на государыню посмотреть, — сказал я.

Иоанн вскинулся, повернулся ко мне, ожёг злым гневным взглядом. То, чего я просил, по здешним понятиям было совершенно неуместно. В Москве царица вообще жила в отдельном тереме, и другие мужчины на территорию не допускались, точно как в гареме султана.

— А, чёрт тебя дери… — прошипел он. — Идём.

Он широким шагом вышел из светлицы, я поспешил за ним. Царь, похоже, совсем отчаялся, раз согласился на такое бесчестие. Врачей в провинциальном Можайске нет, бабок и знахарок звать грешно, духовник настаивает на исцелении молитвой и постом.

Мы прошли в соседнюю комнату, где на большой кровати на высокой перине возлежала Анастасия Романовна. Мертвенно бледная, слабая, худенькая как щепка. В комнате, жарко натопленной, было душно и влажно. Рядом с царицей на стульчике сидела Евдокия, охраняя покой государыни, и она, завидев меня, широко распахнула глаза.

Царица не спала, просто лежала и отдыхала, и я распахнул окно, впуская внутрь свежий воздух.

— Здравствуй, государыня, — сказал я.

Она не ответила, лишь вяло посмотрела в мою сторону.

— Дозволь здравием твоим поинтересоваться, — попросил я.

— Худо мне, — слабым голосом сказала Анастасия. — Тошно.

— Кровопускания делали? — спросил я, разглядывая белую, как бумага, кожу государыни.

— И их тоже, — вместо царицы ответил Иоанн.

Царь не на шутку переживал за супругу. У царицы мелко дрожали руки, и я осторожно взял её за запястье, проверить пульс. Сердце билось неровно, учащённо.

— Больше кровопусканий не делайте, вообще, — сказал я. — Прости, государыня, на зубы твои взглянуть потребно.

— Зубы? — хмыкнул царь.

Анастасия без лишних вопросов продемонстрировала ряд жемчужно-белых зубов. На дёснах, как я и предполагал, обнаружилась тёмная каёмка.

— Это точно ртуть, государь, — сказал я. — И кто-то продолжает травить.

— Господи, помилуй, — пробормотал Иоанн.

— Либо с пищей, солями, либо парами ртути, хронически, — продолжил я. — Но если это пары, то и у всех остальных отравление было бы заметно.

— Евдокия, а ну, и ты покажи, — попросила царица.

Девушка выполнила приказ. У неё на дёснах тоже виднелась кайма, но не так сильно. И неудивительно, основная жертва — именно царица, а Евдокия, да и остальные постельницы, лишь так, сопутствующие потери.

— Надо искать ртуть, государь, — сказал я. — Где-то в вещах, в комнате, в сундуках, в постели, где угодно. Иначе…

— Ищи, сотник, ищи! — хрипло сказал Иоанн.

— Подсказку бы… — пробормотал я. — Государыня… До того, как хворать стала, никто подарков тебе не дарил? Шкатулку, может, или что-то такое?

Царица вытянула из-за ворота плоскую золочёную ладанку на цепочке с образком Богоматери.

— На Пасху… Сильвестр подарил. С землёю Ерусалимской, от Гроба Господня, сказал… — тихо сказала она.

Я лишь чудом удержался от брани. Она сняла эту ладанку, протянула мне. Я подошёл к распахнутому окну, чтобы ненароком не вдохнуть, покрутил ладанку, ещё тёплую от царицыного тела, в руках. Ковырнул защёлку, раскрыл. Никакой земли внутри не оказалось. Только крупный глянцевый шарик ртути.