Новый вор

21

Виорель, Пятка, кабан, цирковая и съемочная группы отбыли спецбортом в Кызыл. Оттуда их должны были переправить в поселок Хову-Аксы, а потом на армейских вездеходах доставить на точку, где все было подготовлено к таежному молебну.

Местные руководители попытались включить в звериный коллектив священного яка, символизирующего, по их мнению, выживающую в холоде на подножном корму евразийскую Россию, но Перелесов с Виорелем зарубили инициативу, сославшись на невозможность воцерковить пусть даже и священного, предположительно превосходящего собратьев умом и холкой яка за столь короткое время.

Православные инновационные дирижабли (колокольные яйценосцы), как доложил председателю правительства министр обороны, стояли на маршруте. Специальные метеорологические самолеты распылили вдоль границ от Мурманска до Владивостока тонны разгоняющего тучи технического серебра. Над всей Россией в день инаугурационного молебна ожидалось безоблачное небо.

Спокойствие и тишина установились в неурочно согретом солнцем весеннем воздухе. Сама Россия как будто поднялась в ясное, как любящий взгляд Господа, небо огромным православным дирижаблем, ласково позванивая яйцами-колоколами, щедро рассыпая во все стороны духовно-нравственное серебро.

Перелесов со времени обучения в колледже Всех Душ не забывал определение этого (аналогичного природному) благостного состояния общества — выученная обреченность. Определение, однако, не представлялось ему исчерпывающим. Негативом или позитивом (смотря где) выученной обреченности являлась выученная воля.

В России народ смиренно отвечал выученной обреченностью на любую назначенную властью участь. Не случайно самой массовой русской фамилией во все времена была Смирнов, а самая ходовая водка в дореволюционной России носила название Смирновская.

Европейцы, напротив, склонялись под выученную волю. Над готическими соборами, Биг-Беном и Эйфелевой башней, тоже иногда разливалось общественное умиротворение, но заряженное, пружинное, как снятый с предохранителя курок. В сороковых, при Гитлере, побежденные народы — бельгийцы, фламандцы, датчане, даже эстонцы с латышами и литовцами, не говоря о свирепых мадьярах, деятельно присоединились к рвущим Россию в клочья немцам. Сегодня, опять же под водительством немцев, они присоединились к другой — анонимной, отвращающей их от христианства, семьи, детей, понуждающей уступать свою территорию мусульманам-мигрантам — воле.

Угробив свой генофонд в битве за жизненное (на просторах России) пространство, Европа, спустя несколько десятилетий, отдавала собственное жизненное пространство пришлым, не победившим ее в войне народам. Впрочем, некоторым утешением для европейцев могло служить то, что одолевшая Гитлера, отстоявшая (как выяснилось, временно) свое жизненное пространство Россия тянулась, слегка приотстав, той же (европейской) дорогой.

Выходило, выученная обреченность и выученная воля произрастали из одного корня и на выходе давали общий плод. Божественная генетика была сурова, но это была справедливая генетика.

Будущее, как разорванная на ленты река, текло в разные стороны. Было будущее Грибова и будущее Перелесова, будущее пилигримов и будущее Самого. Будущее не умирало вместе с людьми. В смерти разорванные ленты, как подземные черви, искали и находили друг друга. Будущее господина Герхарда сплеталось с будущим Адольфа Гитлера. Будущее Авдотьева с будущим его сына Максима. Будущее Перелесова с… чьим будущим?

Господь сливал разные варианты будущего в один (небесный?) котел, опрокидывал на головы людей, не различая правых и виноватых. Иногда Перелесову казалось, что будущее — это пресечение времени и пространства, та самая благостная пауза между выученной обреченностью и выученной волей перед тем, как земля вздрогнет и из нее выползет набравшийся силы подземный уже не червь, а огнедышащий дракон.

После проводов в Кызыл спецборта у него возникло ощущение, что загадочный мертвоживой ленточный червь сидит не в земле, а в нем, высасывая из него выученную обреченность и наполняя его выученной волей. Дело оставалось за малым. Перелесов должен был поверить, что выученная — это его воля, а еще определить — кто учит? Неужели… сама Россия, о которой он всегда думал с отвращением, которую, работая в правительстве, сознательно унижал глупыми и злыми решениями, вынуждал нелепо креститься, как дрессировщик Виорель медведицу Пятку, противоестественно кувыркаться через голову, как кабана, выживать в холоде на подножном корме, как мохнатого священного, но не воцерковленного яка в Туве.

Усаживаясь за длинный или короткий (в зависимости от важности обсуждаемых вопросов и количества вызванных персон) стол, Перелесов как будто попадал в некую волшебную реальность, где было возможно все и где не предусматривалось никакого наказания, если это все окажется вредным или неправильным.

Помещение, где собирались демиурги, превращалось в территорию свободного, сбросившего оковы ограничений, социального, политического, экономического, какого угодно творчества. Здесь рождались удивительные проекты, ставились ошеломляющие опыты, принимались асимметричные (уничтожить расплодившихся в лесах клещей специальной гиперзвуковой ракетой или объединить в целях

экономии средств и сокращения обслуживающего персонала детские сиротские интернаты с домами престарелых) решения.

Это была наэлектризованная пытливой мыслью зона поверх жизни, поверх земного океана покорных голов, то ли понимающих, то ли нет (не важно!) топориный (неологизм Солженицына) замах власти.

Когда обсуждали методику исчисления санитарного сбора на унитазы в квартирах граждан, Перелесову некстати вспомнился знаменитый (времен Второй мировой войны) японский Отряд 731, занимавшийся в Маньчжурии разработкой биологического оружия и дикими, превосходящими самое отчаянное воображение опытами над людьми. Японские ученые выкачивали из подопытной жертвы кровь и закачивали ей в вены… лошадиную мочу, отслеживая по секундомеру время агонии.

А иногда на тех же самых совещаниях в правительстве или в администрации президента Перелесову казалось, что они все делают правильно. Тянут, как бурлаки на картине Репина, неподъемную баржу, переполненную ленивым, плюющимся семечками, присосавшимся к пивку и социальным пособиям, не понимающим своего интереса, готовом опошлить или тупо не заметить любое правильное начинание власти биологическим балластом. Вдруг лошадиная моча и есть оптимальный заменитель человеческой крови, а невидимо пронесшаяся над лесами гиперзвуковая ракета очистит их от клещей? Что, если совместное проживание в социальных учреждениях проблемных детей и брошенных стариков даст миру новую — совершенную и гармоничную — общность людей, сформирует того самого русского всечеловека, о котором грезил великий Достоевский?

Перелесов вспомнил, как однажды после обсуждения технических деталей отправки на Марс флотилии космических на ядерных реакторах кораблей с тремя тысячами колонистов, представляющих все без исключения народности великой России, Сам горестно вздохнул, скользнув взглядом по круглому румяному, как садящееся солнце, лицу руководителя государственной космической корпорации: «Вот так, только долетишь мыслью до Бога, жизнь снова заталкивает в жопу!»

Перелесов часто размышлял над природой волшебной реальности, пока не пришел к выводу, что это — серая зона, расходящийся крысиный конус между тем, что делает власть и чего (осознанно, но большей частью неосознанно) хочет народ. Он точно не хотел того, что делала власть. Перелесов играл на стороне власти, как мог расширял конус, потому что был действующим и действенным атомом власти, но иногда закрадывались странные мысли, что (теоретически) страшные решения из серого конуса могут принести (тоже страшную, как в сталинское время) пользу народу и что если когда-нибудь конус сойдет на нет, то это произойдет не по воле пребывающего в выученной обреченности народа, а из-за необъяснимой фатальной ошибки (сбоя) внутри серого крысиного конуса, то есть непосредственного божественного вмешательства.

Мысль немедленно встретиться с Максимом Авдотьевым и единым махом покончить с крысиным конусом, как ни странно, точнее, совсем не странно, явилась Перелесову именно во время пребывания в серой зоне — на заседании даже не всего правительства под началом премьера, а его образовательно-просвещенческого блока.

Он бы проигнорировал приглашение на второстепенное заседание, если бы не один вопросик в повестке, подготовленный молоденькой заместительницей министра просвещения — недавней выпускницы не немецкого, как Перелесов, филиала, а головного оксфордского колледжа Всех Душ. Девчонка была быстра, смышлена. Перелесов объединял два этих качества в собственном (не одному же Солженицыну спасать тонущий, облепленный англицизмами русский язык) неологизме быстроумна. Она прошла через жернова американских и европейских аналитических центров, пообтерлась в НКО, покрутилась, как некогда Перелесов, среди пилигримов. Была даже представлена единственной не впавшей в деменцию дамой в этом сообществе — английской королеве. Искусство самоуничтожения — так называлась дипломная работа девчонки о деятельности властных институтов России, присланная ему на отзыв.

Перелесову доставляло истинное, а не формальное, как брюзжащему маразматику-куратору, удовольствие заниматься с быстроумной чиновницей, что-то подсказывать, от чего-то предостерегать. Она была представительницей нового, даже краем не задетого СССР, поколения. Вопросы, травматично волновавшие в свое время Перелесова, для нее попросту не существовали. Она росла на другом, без старых трещин и проросших сквозь бетон деревьев, фундаменте.

Удивительно, но даже секс не играл в жизни девчонки сколько-нибудь заметной роли. То, что иногда происходило между ней и Перелесовым, она между делом определила как технический секс. Выпускница колледжа Всех Душ существовала вне любви, как подземная личинка вне неба. И, в отличие от Перелесова, горестно осознавшего собственную отъединенность от любви на слепой турбазе в Псковской области, не испытывала по этому поводу никаких комплексов.

Что же тогда жизнь без любви, однажды не удержался, спросил у нее Перелесов. Шоу-бизнес, ответила девчонка, большой зал, где одни уроды на сцене, а другие в партере, бельэтаже и на балконах. Есть еще третьи, добавила, чуть подумав, кто делает вид, что не участвует. Конченые мудаки! «Почему, вдруг новые святые?» — предположил Перелесов. «Святых травили дикими зверями на аренах, — возразила девчонка, — распинали на крестах вниз головой. А эти всего лишь не покупают билеты в зал. Святые умирали за веру, а эти живут, злобствуют и завидуют, что сами не на сцене».

Перелесов был готов подписаться под мудрыми, услышанными им на каком-то молодежном форуме, словами Самого: «Мир принадлежит молодым». Помнится, он, нарушая субординацию, пробился тогда к самому уху президента и тихо продолжил мысль: «Поэтому их нужно сжигать в войнах». Сам ничего не ответил, только положил руку на плечо готового отшвырнуть Перелесова охранника. Перелесов отошел сам. А через неделю был подписан указ о назначении его министром.

Девчонка доложила по своему вопросу коротко и ясно: преподавание труда в начальной школе осуществляется по изжившим себя советским стандартам, их следует модернизировать, сделать привлекательными для современных, с младенчества живущих в информационном обществе детей.

«Изменения в бюджетных статьях по среднему образованию предполагаются?» — хмуро перебил молодую чиновницу начальник финансового департамента Министерства просвещения.

«Они останутся без изменений», — твердо ответила девчонка, после чего тот расслабился, уткнулся в свой планшет.

Суть вопроса была в существующем разделении уроков труда по половому признаку. Мальчики делали в кабинетах труда табуретки, вытачивали металлические детали, девочки кроили фартуки, подшивали занавески. Молодая заместительница министра предлагала отменить разделение по гендерному признаку, сделать выбор для учеников свободным. Если девочка не хочет шить, а хочет строгать и паять, а мальчик, наоборот, имеет склонность к изготовлению мягких игрушек, надо это разрешить. Совместное обучение всегда показывало лучшие результаты, чем раздельное. Дети смогут по желанию переходить из одной группы в другую. Это сделает скучные уроки труда живыми, интересными. Разве плохо, если девочка будет знать, как ввинтить лампочку, а мальчик — как подшить брюки?

Перелесов быстро вставил лыко в строку, заметив, что это правильный, направленный на развитие креативных начал в подрастающем поколении, шаг.

«Я сам научился, как надо стирать рубашки и пришивать пуговицы, только когда пришел работать в правительство, — добавил он, — если бы меня обучили этому раньше, я бы сэкономил кучу времени для решения важных дел вместо хождения по прачечным и химчисткам. Кстати, — с доброй улыбкой обвел глазами скучающих коллег, — еще надо поискать такие, где пришивают пуговицы! Я обнаружил одну-единственную и то в соседнем районе. Предложение о совместных уроках труда правильное. Для пограничных территорий это вопрос государственный. Охрана границы требует не только бдительности, но и разносторонних трудовых навыков, поэтому прививать их следует со школьной скамьи!»

«В протокол», — буркнула ведущая совещание вице-премьерша.

Она только что вернулась из Лондона, где на официальном, посвященном борьбе с нищетой в странах третьего мира приеме ее неудачно сфотографировали в бриллиантах, стоимость которых была больше ее официальной зарплаты за сто пятьдесят девять с половиной, как подсчитали недоброжелательные репортеры, лет. На вырученные от продажи ее бриллиантов средства племена королевства Лесото в Южной Африке могли бы усиленно питаться до предсказанного Нострадамусом конца света в 2047 году. Фотографии попали в Интернет и газеты. Их публиковали рядом с информацией о голодных обмороках детей в провинциальных школах России. Вицепремьерше пришлось обратиться с личным письмом к президенту, содержание которого тоже сделалось известным. Россия — средоточие всего природного, истинного, святого, писала она, якутские алмазы — наша гордость. Если бы я появилась в Вестминстерском дворце в дешевой бижутерии, я бы унизила свою Родину, дала повод к насмешкам ее врагам. Россия по государственной линии выделила средств на борьбу с голодом и нищетой в странах третьего мира больше, чем США, Евросоюз, Китай и Япония вместе взятые! Как еще я, женщина, государственная служащая, могла защитить честь и достоинство своей страны?

Президент пока молчал, и это беспокоило вицепремьершу.

Пошли дальше по повестке, даже не поставив вопрос по урокам труда на голосование, настолько он показался участникам совещания техническим.

Как наш секс, посмотрел в строгое, исполненное служебной ответственности лицо девчонки Перелесов. Она бы точно не явилась во дворец к британской королеве на благотворительный прием в бриллиантах. Страсть к драгоценностям, как-то заметила она, это разновидность умственной и социальной отсталости.

Перелесов не сомневался, что она доведет дело бесполого обучения в российских школах до конца. В качестве следующего шага выпускница колледжа Всех Душ планировала ввести психологическое тестирование младшеклассников на предмет осознания ими собственного пола с последующей постановкой будущих трансгендеров на учет в службу опеки во избежание эксцессов со стороны родителей в случае их скрытого или явного противодействия свободной воле ребенка. Перелесову уже виделась крепкая статья в Уголовном кодексе за подобное противодействие: штраф, лишение родительских прав, срок!

«В Пушкинском музее выставка Вермеера, — прислала на смартфон Перелесову сообщение девчонка, — а в 19.00 в Консерватории (Большой зал) орган (Бах, Рейнкен, Палестрина, Фрескобальде, Гендель). Можем успеть туда и туда».

Странно, подумал Перелесов, прикидывая, как бы пораньше смыться с совещания, почему она зовет меня на Вермеера и орган, а не на культовый, как писали в газетах и говорили по радио, спектакль «Ромео и Джульетта». Его поставил модный режиссер, недавно победительно вырвавшийся из-под домашнего ареста, назначенного ему за воровство бюджетных денег, причем не на театральной сцене, а в самом большом — в Государственном Кремлевском дворце — подвальном туалете, где по ходу постановки (без разделения по гендерному признаку) справляли нужду артисты и зрители.

Перелесов пришел к выводу, что это какой-то фантомный рефлекс. Разрушение жизни имело свою логику. Эта логика требовала ума. Но ум, даже включая такую его разновидность, как быстроум, не мог жить одним лишь разрушением, точнее, искусством самоуничтожения. Так эсэсовцы в концлагерях, роняя слезы, слушали классическую музыку в исполнении музыкантов в полосатых робах с желтыми шестиконечными звездами на груди. Некоторым из них они даже оттягивали свидание с газовой камерой.

«Любишь не только техническую культуру?» — написал Перелесов девчонке.

«Надо пользоваться, пока есть возможность», — рассудительно ответила та.

«Не могу, дела!» — написал Перелесов.

«Какие?» — поинтересовалась девчонка, видимо полагавшая, что главное свое дело на сегодня он уже сделал.

«Собираюсь изменить мир», — честно признался Перелесов.

«Не смею мешать», — приветливо, но холодно, как на идиота, с которым для пользы дела иногда приходится иметь технический секс, посмотрела на него девчонка.