Обновление статуса

Глава 18

Его объявление встретили сдавленные рыдания.

Ноа чуть не уронил телефон, мужчину едва не парализовала боль от услышанного, но он заставил себя, молча ждать её упрёков. Может быть, ему поможет встреча со злостью.

Напомнит, почему он был так глуп с Эдрианом. Почему целибат был для него правильным выбором. Да, Ноа практически приветствовал её разочарование.

— Мне… жаль, — произнёс он. — Мне не следовало обрушивать это на тебя.

Пожалуйста, не плачь.

— Ох, Ноа, — она шумно вздохнула, прочищая нос. — Я плачу не из-за того, что мне грустно. Я не была уверена, почувствуешь ли ты когда-нибудь, что можешь мне это рассказать.

— Ты… ты знала?

Его мир накренился, аккуратно упорядоченные блоки, какими он видел свою семью, перемешались как куча «Лего».

— Подозревала. С тех пор, как ты был ребёнком, на самом деле. Ты никогда… Девушки просто были не для тебя. И ты был таким тихим… а затем стал пропадать всё больше и больше.

— Почему ты ничего не говорила?

За окном встало солнце Техаса, совершенно вопреки бушующему в его мозгах шторму.

— Я не хотела обидеть тебя, если ошибалась. И долгое время не была уверена, знал ли ты сам об этом.

— Я знал, — тихо сказал он. — Поэтому не смог жениться на Саре.

— У меня было предчувствие, — произнесла она без осуждения в голосе. — Ты поступил храбро. Отпустил её вот так, не пытаясь заставить жить во лжи.

— Я живу во лжи каждый день, — хрипло проговорил Ноа, не намереваясь так сильно раскрываться. Его слова, казалось, прорывались сквозь дыры в защите.

— Но ты рассказываешь мне. Это начало. И если ты говоришь мне… — она затихла, и он практически услышал её улыбку. — Ты, должно быть, кого-то встретил. Иначе ты ничего бы мне не рассказал, и я так…

— Нет.

Ударив по своей тумбочке, чтобы подчеркнуть слово, он остановил её, прежде чем она смогла выразить своё счастье. Ему на грудь будто упал булыжник, распространяя повсюду боль.

Почему Рут не могла разозлиться? Было бы намного легче, если бы она просто накричала на него…

«Как ты всегда кричишь на себя?»

— Нет? — с грустью переспросила Рут.

— Почему ты так нормально к этому относишься? — взорвался он, повысив голос достаточно, чтобы отпугнуть Улисса от еды. — Не должна ли ты читать мне лекции о моей душе? Мы вместе ходили в одну церковь. Ты всё ещё ходишь в церковь каждую неделю, верно?

И ты голосуешь…

— Ноа, — голос Рут теперь был резче, вернулся тон старшей сестры. — Как моё голосование объясняет то, почему ты скрывал это от меня много лет? Ты предполагал, что я буду слишком осуждающей, чтобы справиться с правдой о своём собственном брате? И да, я хожу в церковь, но у нас теперь новый священник. Более прогрессивный. Времена меняются, даже в церкви.

— Не везде.

За его окном на ветру танцевали голые деревья. Сквозь их ветки он мог разглядеть шпиль церкви кампуса, возвышающейся над холмом за парком.

— Ты имеешь в виду Лэндвью? Я годами задавалась вопросом, почему ты туда уехал.

Отчасти поэтому я никогда не упоминала о твоей ориентации, у меня было такое чувство, будто ты повесил гигантский знак «Не входить». Но ты говоришь, что знал о себе и всё равно туда поехал? Зачем делать такое с собой?

— Ты знаешь, как мало работ с бессрочным контрактом?

Он выдвинул свой стандартный аргумент, который казался всё более изношенным и рваным каждый раз, когда Ноа его использовал.

— Это из-за отца, да? И из-за того, как он всегда говорил, что настоящий мужчина находит работу и цепляется за неё? Ты больше не обязан его впечатлять. Он мёртв. На самом деле, ты не обязан впечатлять никого из нас. Мы скучаем по тебе и любим тебя и будем любить, даже если ты будешь безработным.

Безработным. Одно этого слово вызывало у него желание метаться. Позор… И да, Рут была права — большинство этого было завязано на их отце и на его ценностях, но Ноа не был уверен, как выпутаться из этих суждений. Даже сейчас, годы мыслей о том, что быть геем грех, вешали на него тяжёлый груз. Он слышал эти слова пока рос, затем в колледже, а теперь в Лэндвью. Снова и снова, осуждение, казалось, поднималось из глубины его собственной души.

Последние несколько лет мужчина очень старался найти воззрение Создателя, которое разрешало безоговорочную любовь для всех, но было нелегко так радикально изменить структуру своих убеждений.

— Маме будет не всё равно, — упрямо сказал он. — У неё разобьётся сердце, когда ты ей расскажешь.

— Когда я ей расскажу? О нет, ты не скинешь это на меня. Ты едва говоришь с ней, и если по этой причине, то она заслуживает услышать это прямо от тебя. Думаю, она может тебя удивить. Ей очень нравится новый священник. Её мышление… смягчилось за последние годы.

— Может быть.

Ноа опустился на диван. Он совсем не планировал когда-либо признаваться Рут в своей ориентации. А ещё и маме? Мужчина не был уверен, когда будет готов к этому.

— Ты действительно держался вдали, потому что думал, что мы откажемся от тебя? Ты разбиваешь мне сердце.

Её голос дрогнул.

— Нет. Не только из-за этого. — Ох, чёрт. Теперь и его голос задрожал. Он ковырял изношенный шов на своих пижамных штанах. — Это просто тяжело. Вы с Томом так счастливы. И у тебя теперь есть дети. И потрясающе родственники со стороны мужа. Все эти племянницы и племянники. Все так счастливы. А я…

«Один. Всегда один».

— Ты тоже заслуживаешь быть счастливым. Мне плевать, что говорила церковь, пока мы взрослели, или, что говорит Лэндвью. Одиночество делает тебя несчастным. Зависть удерживает тебя вдали от твоей собственной семьи — это яд. Тебе нужно с этим что-нибудь сделать.

Это была не такая старшая сестра, как он ожидал, полная прокламаций (прим. пер.: Прокламация — провозглашение, призыв, воззвание, отличающееся обыкновенно страстным тоном и силой выражений).

— Я не знаю, что ещё делать. — Это была ложь. Он точно знал, каков его выбор, знал много дней, но всё ещё сопротивлялся приближающемуся к его жизни торнадо. — У меня будет бессрочный контракт весной. И что же, я должен попросить Эдр… кого-то жить со мной в тайне?

— Эдр? Ты соврал. У тебя кто-то есть.

Её голос значительно оживился. Чёрт. Рут следовало бы быть археологом — она хорошо откапывала его секреты.

— Кто-то был. Вроде того. Теперь нет.

Его голос снова вздрогнул, глаза наполнились слезами. Он хотел бы рассказать об этом Эдриану, рассказать ему, что признался Рут, и мир не рухнул. Эдриан гордился бы им.

— Расскажи мне, — попросила Рут, мягким как хлопковые одеяла, которые она предпочитала, голосом.

К его удивлению, он сделал именно это — рассказал ей всё об Эдриане, выдав ей версию с G-рейтингом (прим. пер.: G-рейтинг — нет возрастных ограничений. Данный рейтинг получают фильмы, в содержании которых не присутствует сцен, которые могут хоть каким — то образом повлиять на детскую психику), прямо до их ссоры в Денвере.

— Так что мы поссорились…

— Это не ссора, — перебила его Рут. — Мы с Томом постоянно ссоримся. Ссора — это разногласие.

Она говорила медленно, будто Ноа упускал какие-то основные понятия отношений. Что, может быть, так и было.

— Вы ссоритесь? Я думал, ты ненавидишь конфликты…

— Нет. Ты ненавидишь конфликты. Я ненавижу эмоционально оскорбляющих мужчин.

Это отличается от споров. В нормальных отношениях постоянно возникают разногласия.

Попытайся вырастить троих детей без конфликтов. Это невозможно, — рассмеялась она. — Но в любом случае, я хочу сказать, что ты не поссорился с Эдрианом. Ты оттолкнул его раньше, чем вы смогли действительно поссориться. Ты так боялся воображаемых ссор в своей голове, что вытеснил его из своей жизни. Так же, как сделал со мной.

— Я это сделал? — он ударил ногой по основанию своего дивана. Ноа подумал обо всех случаях, когда представлял злость Рут, осуждение матери, порицающий взгляд Тома, то, как признание ориентации всегда сжимало его сердце. — Сделал, да?

— И теперь ты делаешь это с Эдрианом. Ты не хотел иметь дело с неизбежным спором из-за своей работы или признания ориентации, так что ты сделал это с ним, отрезав путь к любому возможному компромиссу. Сделал выбор за него.

— Он заслуживает большего, чем какой-то парень в шкафу. Видела бы ты Эдриана с его племянницей и племянниками, — его голос потеплел от воспоминания о том, как парень держал ребёнка. — Он заслуживает кого-то, кто будет жить с ним открыто. Создаст семью.

— Может быть, ты тоже этого заслуживаешь, — сказала она. — Я не собираюсь врать и говорить, что это будет легко. Не будет. Ни для тебя, ни для нас. Но мы научимся принимать его. Мы примем тебя. Так что, если тебя сдерживает это…

— Я уже не знаю. — Очередная ложь. Страх. Его сдерживал страх. И с каждым проходящим мгновением этот страх казался более глупым и бессмысленным. Чем-то, что двигало его за рамки, а не чем-то, за чем он прятался. Он откинулся на спинку дивана. — Я не хочу его терять.

— Тогда не теряй, — подсказала она тем же тоном, как все эти годы назад говорила: «Тогда получи свою учёную степень и начни преподавать», когда он рассказал ей, что не может и подумать о другой работе для себя, кроме как о карьере археолога. Тогда Ноа тоже был напуган, боялся признаться своей семье «синих воротничков» (прим. пер.: Синий воротничок — понятие, обозначающее принадлежность работника к рабочему классу, представители которого, как правило, заняты физическим трудом с почасовой оплатой), что хочет жизни в академии. Но Рут прорвалась сквозь его шестнадцатилетние страхи, помогала ему искать школу и говорила: «Ты всегда можешь преподавать». И он так и сделал.

Однако прямо сейчас ему нужен был план. Ответ. Рядом с ним зевнул Улисс, катая лапой крошечный мячик. Одна из игрушек Пикселя. Грудь Ноа сжалась. Может быть, он знал.

Мужчина не хотел знать, но знал, что должно быть сделано. Ему не нужны были советы Рут — ответ был прямо перед ним, ожидая, когда он сбросит эту глупую мантию страха и начнёт действовать.

Гуманитарный зал «Робертс» был устрашающе пуст. Студенты будут на каникулах ещё полторы недели, и большая часть факультета взяла неделю отдыха между Рождеством и Новым годом. Но не Чак Моррисон. Ноа точно знал, где найти декана. Он медленно поднялся по лестнице на третий этаж, оставляя много времени для похищения инопланетянами или солнечной вспышки, или другого освобождения от своего задания. Мужчина покатался на велосипеде и шёл длинной дорогой по кампусу, рассматривая здания из песчаного кирпича и пустые внутренние дворики. Пять лет назад он честно думал, что нашёл подходящее для себя место. Стремление к педагогическому мастерству, преданные студенты и достаточное финансирование научных исследований. Для него это была не только работа. Это был его дом.

Кроме того, что, может быть, это было не так. После смерти отца Ноа, его мать перекрасила дом в коричневый. Он был синим с белыми полосками двадцать лет, но при первой поездке обратно домой Ноа встретило коричневое здание с карамельными полосками. Его мама сменила и мебель. Больше никакого мягкого кресла в гостиной, вместо него пара скромных стульев с цветочной обивкой по бокам от камина, над которым висела картина. Каждое изменение казалось нежеланным напоминанием об уродливой правде брака его родителей.

Побывав дома, он так не хотел возвращаться туда ещё раз, что оставался у Рут под предлогом помощи в снятии ковров в её спальнях наверху.

Этот дом, его кампус, вызывал у него похожее чувство, будто он не в своей тарелке, при первом возвращении. Его похожие убежища казались чужими, изменившись за шесть месяцев его отсутствия.

«Это ты изменился».

Он не потрудился пристегнуть велосипед на замок — никто не делал этого в кампусе, но мрачный холод преследовал его по ступенькам и внутрь здания. Ноа ходил по этим лестницам дюжины раз в день много лет, но всё, от полированных деревянных перил до важного портрета первого декана колледжа, во время его отсутствия, казалось, приобрело зловещий оттенок. У лаборантов была неделя отдыха, но в кабинете декана всё ещё горел свет, и мужчина видел лысеющую голову декана Моррисона через стеклянную дверь.

«Ты сможешь это сделать. Помнишь, как хорошо было после разговора с Рут?» После разговора с Рут у него было такое чувство, будто он выпил один из любимых энергетических напитков Эдриана. Ноа принял душ, подстриг бороду, съел полноценный ужин. И в ту ночь он спал лучше, чем месяцы до этого. Даже взобравшись на гору, археолог не испытал бы большего чувства триумфа. Если бы только он мог этим с кем-нибудь поделиться… Боль от нехватки Эдриана всё ещё была настойчивой, но эта боль его больше не парализовывала.

В опровержение этих мыслей у него поднялось давление. Он составлял список за списком, репетируя и отвергая речи у зеркала. Ноа готовился к этому моменту несколько дней, но это не помешало его пульсу подскочить, когда археолог постучал в дверь декана.

— Уолтерс! — декан Моррисон вышел из-за своего стола и похлопал Ноа по спине. — Не ожидал пока тебя здесь увидеть. Не смог устоять?

— Что-то вроде этого.

Ноа заставил себя улыбнуться.

— Ты справился за отличный срок. Я закончил твою книгу. Хорошо сработано, мой мальчик, очень хорошо. Возможно, это лучшая книга, выпускаемая факультетом, со времён нашей с Делонгом книги о библейской археологии. Мы печатаемся уже в четвёртый раз. Твоей книге я тоже предсказываю хорошее будущее.

Он вернулся на своё тёпленькое кожаное кресло и жестом пригласил Ноа занять один из мягких стульев для посетителей.

Декан Моррисон никогда не мог устоять перед шансом вставить в любую бочку свою затычку. Или напомнить Ноа, что он не разделяет ту же сферу интересов, как большинство факультета. О, он выполнял свои обязательства во время учебных поездок на раскопках в Израиле, но не испытывал к этому такой же страсти, как Моррисон. Ещё одна причина, почему Ноа не подходил им.

— Спасибо, — Ноа собрал пальцы в кулак, сжал его, повторил движение несколько раз, пытаясь направить свою кровь в правильные места. — Я хотел кое-что узнать о контракте…

— Ох, не переживай об этом и дальше. Как я сказал по телефону — это формальность. — Декан наклонился вперёд, и взял конфету из огромной стеклянной миски на столе. — Конфетку?

— Нет, спасибо. Дело в том, что есть кое-что, о чём, как я думаю, комитету по контрактам нужно знать.

— Оу?

Мужчина обхватил своими тонкими губами остаток конфеты.

— Я — гей.

В этот раз произнести эти слова было легче. Он рассказал Рут. Прошлым вечером рассказал своей маме, и их разговор был наполнен слезами обоих. Мир не рухнул. Как и Рут, его мама была опечалена в основном тем, что Ноа держался вдали и, несмотря на то, что она выражала сомнения, разговор прошёл намного лучше, чем мужчина надеялся.

— Уолтерс, — строго произнёс декан, глядя на него поверх очков в тонкой оправе. — Почему ты рассказываешь мне о своей личной жизни?

— Я, э-э…

Могло ли быть, возможно, что это тоже пройдёт лучше, чем он думал?

— Только если тебе не нужна рекомендация для духовной консультации? Наш пастор будет счастлив…

— Мне не нужно духовное руководство.

— Ну, и зачем обременять меня этим? — декан положил свои очки на стол. — Ты мне нравишься. Всегда нравился. Твоя личная борьба не заботит факультет… до тех пор, пока тебе по — прежнему удаётся вести хорошую христианскую жизнь. Существую программы, которые могут тебе помочь выбирать целибат вместо того, чтобы благородно сдаваться своим демонам.

Так близко. Так близко. Он мог кивнуть в знак согласия, и разговор был бы окончен.

Декан всё бы знал, и это не зашло бы дальше. Но он не мог этого сделать.

— Что, если я этого не сделаю? В смысле, не приму целибат? Не буду скрываться? Что если я выбираю… нуждаюсь в другом пути?

— Ты хочешь разрешения на жизнь грешника? На жизнь вопреки естественным законам Бога? — декан покачал головой. Выражение его лица было более каменным, чем у римского бюста на полке его книжного шкафа. — Ты так же, как и я, хорошо знаешь, что в колледже есть пункт о морали. И по хорошей причине.

Ноа открыл рот, чтобы заговорить, но декан поднял руку.

— Нет, я не могу смириться с тем, что ты будешь… открыто вести девиантный образ жизни.

— Я не хочу жить во лжи.

— Уолтерс, библейски верная жизнь — не ложь. Ложью будет твой пример нашим студентам противостоять хорошим христианским учениям. Затем ты скажешь мне, что нам нужен один из этих гей-клубов, которые есть во всех либеральных колледжах.

— На самом деле, сейчас во многих религиозных колледжах есть объединения геев и натуралов.

— Вашим людям, возможно, и удалось одурачить судебную систему и добиться разрешения однополых браков, но Бога не обманешь. В Христианском колледже Лэндвью никогда не будет… празднования девиантности. Наш моральный кодекс — это наше всё. Твоя просьба ниспровергнуть это заставляет меня сомневаться в том, что здесь тебе место.

«Меня тоже». Тяжело сглотнув, Ноа кивнул.

— Я люблю своих студентов. Я люблю преподавать…

— Значит, насколько я вижу, у тебя есть три выбора, — декан поднял три своих костлявых пальца. — Первое, ты можешь согласиться на духовное руководство и воздержаться от потакания или обсуждения своих желаний, и мы не будем говорить об этом снова. Ты хороший мужчина. Благочестивый мужчина.

— А другие варианты?

Всё тело Ноа дрожало. От этой похвалы его тошнило.

— Что ж, если ты настаиваешь на обнародовании своей личности, у меня нет другого выбора, кроме как отправить тебя в дисциплинарный комитет. Не будет необходимости созывать комитет по контрактам.

Ноа зажмурил глаза, сделав прерывистый вдох.

— Но я всё равно смогу закончить академический год, верно? Пары уже расписаны…

— Думаешь, университет не захочет сделать из тебя пример? Ты хочешь быть известен публично, на уровне б ольшем, чем твоё признание в своей проблемы мне, прямо здесь? Тебе придётся иметь дело с прямыми последствиями. Дисциплинарному комитету придётся действовать быстро, в лучших интересах наших студентов.

— Я не… злодей.

— Я знаю, что это не так, Уолтерс, — декан смягчил тон. — И поэтому предлагаю тебе вариант номер три. Ты увольняешься. Незамедлительно. Никаких публичных унижений. Не буду врать, я хочу, чтобы ты выбрал первый вариант. Мы можем прямо сейчас вместе помолиться об этом. Я знал других мужчин, которые преодолели…

— Я не хочу преодолевать это.

Голос Ноа был более уверенным, чем он думал.

— Значит, таков твой выбор. Воспользуйся услугами адвоката и встреться с дисциплинарным комитетом или тихо увольняйся.

— Мне нужна минута, чтобы подумать.

Ноа провёл руками по своим волосам.

— Это ты пришёл с этим ко мне.

Декан щёлкнул своей ручкой о промокашку на столе. Ноа нужна была только мелодия опасности, чтобы завершить ночной кошмар.

Медленно, он поднял голову. Не важно, как перемешались его мысли, с момента, как Ноа вошёл в здание, мужчина знал, каков его единственный настоящий выбор.